Нэвилл Крис. Восемь

Мирей колотила по воротам и пыталась вместе с мужчинами залезть на
стену, но тщетно. Совершенно обессилев, она ждала за воротами в надежде, что
они снова откроются хотя бы на секунду и ей удастся проскользнуть внутрь.
Наконец ее желание исполнилось. В четыре часа Мирей заметила на улице
открытую повозку, лошадь осторожно тянула ее по растерзанным телам. Женщины,
которые сидели на тюремных повозках, заволновались, увидев человека в ней.
Улица вновь наполнилась шумом, когда мужчины соскочили со стен, а оборванные
старухи слезли с повозок, чтобы вскарабкаться на вновь прибывшую. Мирей в
изумлении вскочила на ноги. Это был Давид!
- Дядя, дядя! - кричала она, проталкиваясь сквозь толпу. Слезы
струились по ее лицу. Давид заметил ее, и лицо его
окаменело. Бросившись к ней, он обнял девушку.
- Мирей! - сказал он, не обращая внимания на толпу, беснующуюся вокруг
них. - Что произошло? Где Валентина?
На лице художника был написан ужас, он продолжал крепко сжимать Мирей в
своих объятиях. В ответ она безудержно разрыдалась.
- В тюрьме! - выкрикивала она сквозь рыдания. - Мы пришли, чтобы
встретиться с подругой... мы... я не знаю, что случилось, дядя. Может быть,
уже слишком поздно!
- Пошли, пошли, - повторял Давид, прокладывая дорогу сквозь толпу.
Одной рукой он продолжал обнимать Мирей за плечи, а другой благодарно
похлопывал по плечам тех, кто уступал им дорогу.
- Откройте ворота! - кричали мужчины со стен. - Здесь гражданин Давид!
Снаружи художник Давид!
Через некоторое время одна из створок ворот распахнулась, и толпа,
состоящая из грязных оборванцев, прижала Давида к воротам; затем они
ворвались во двор, и ворота снова закрылись.
Тюремный двор был залит кровью. На крошечной полоске зеленой травы,
которая осталась от того, что когда-то было монастырской лужайкой, лежал
священник. Голова его была пристроена на чурбане. Солдат в окровавленной
форме, не выказывая никаких чувств, безуспешно пытался отрубить ему голову
мечом. Священник был еще жив. Каждый раз, когда он пытался приподняться, из
ран на его шее начинала потоком литься кровь. Рот его был раскрыт в
безмолвном крике.
По двору сновали люди, равнодушно перешагивая через тела, которые
валялись там, где людей настигла смерть. Сколько их было, сосчитать не
представлялось возможным. Руки, ноги и туловища были разбросаны вдоль живой
изгороди, внутренности свалены в кучи у цветочной клумбы.
Мирей сжала Давиду плечо и принялась судорожно хватать ртом воздух,
тихо постанывая. Однако художник с силой встряхнул девушку и прошипел ей на
ухо:
- Держи себя в руках! Иначе мы пропали. Нам надо немедленно отыскать
ее.
Мирей попыталась совладать с собой, пока Давид оглядывался по сторонам.
Тонкие, артистичные руки художника дрожали, когда он добрался до человека,
одетого в порванную солдатскую форму, и дернул его за рукав. Человек
обернулся. Рот его был измазан кровью, хотя ран на нем видно не было.
- Кто здесь главный? - спросил Давид.
Солдат издал странный смешок и показал в сторону деревянного стола,
стоящего недалеко от входа в тюрьму. За ним сидели несколько человек, вокруг
которых толпились люди. Пока Давид помогал Мирей пробраться через двор, на
ступени перед входом в тюрьму вытащили троих священников и толкнули на землю
перед столом. Толпа глумилась над ними, а солдаты отгоняли людей от
служителей церкви с помощью штыков. Затем несчастных подняли на ноги и
повернули лицом к трибуналу.
За столом сидели пять человек, каждый о чем-то спросил священников.
Один просмотрел какие-то бумаги, лежавшие перед ним на столе, что-то записал
в них, кивнул головой.
Священников снова повернули и поволокли в центр двора. Когда они
поняли, что их ожидает, их белые от ужаса лица стали похожи на посмертные
маски. Толпа во дворе, завидев новые жертвы, оглушительно загоготала. Давид
силой заставил Мирей повернуться лицом к судьям, чтобы она не видела толпы,
торжествующей в предвкушении казней.
Когда художник подошел к столу, люди на стенах как раз начали
выкрикивать приговор в толпу, которая находилась снаружи.
- Смерть отцу Амвросию из Сен-Сюльписа! Раздались одобрительные вопли.
- Я - Жак Луи Давид! - начал художник, пытаясь перекричать шум, эхом
отдававшийся от стен во дворе. - Я член революционного трибунала. Сюда меня
направил Дантон...
- Мы хорошо знаем вас, Жак Луи Давид, - сказал мужчина, который сидел в
конце стола.
Давид повернулся к нему лицом и не смог сдержать громкого возгласа.
Мирей тоже взглянула на этого человека, и кровь у нее в жилах застыла.
Такое лицо могло бы привидеться в кошмарном сне, такими представлялись ей
злодеи, о которых предупреждала аббатиса. Так могло выглядеть воплощение
абсолютного зла.
Человек был безобразен. Его кожа была сплошь покрыта шрамами и
гноящимися язвами, лоб повязан грязной тряпицей, смоченной в какой-то
жидкости, которая стекала по шее и слипшимся жирным волосам. Когда судья
уставился на Давида, Мирей подумала вдруг, что язвы на теле этого человека -
это зло, просочившееся наружу из его черной души, ибо он был воплощением
дьявола.
- Ах, это вы!.. - прошептал Давид. - Но я думал, что вы...
- Болен? - хмыкнул судья. - Да, но никакая болезнь не заставит меня
отказаться от выполнения своего долга перед Родиной, гражданин!
Давид направился прямо к этому безобразному человеку, хотя, похоже,
боялся подходить слишком близко. Подтолкнув Мирей, художник прошептал:
- Только ничего не говори! Мы очень рискуем. Дойдя наконец до места,
где сидел судья, Давид сказал:
- Я пришел по распоряжению Дантона, чтобы помочь трибуналу.
- Мы не нуждаемся в помощи, гражданин, - ответил тот. - Эта тюрьма -
только первая из многих. В каждой тюрьме немало врагов государства. Когда мы
закончим вершить правосудие здесь, то отправимся дальше. Мы не испытываем
недостатка в добровольцах, чтобы приводить приговоры в исполнение. Скажите
гражданину Дантону, что я здесь и потому следствие в надежных руках.
- Прекрасно, - сказал Давид и осторожно похлопал покрытого язвами
человека по плечу.
Как раз в это время позади снова взревела толпа.
- Я знаю, вы добропорядочный гражданин и член Собрания, - сказал
художник. - Но возникло небольшое недоразумение. Уверен, вы можете мне
помочь!
Давид стиснул руку Мирей, и девушка продолжала молчать, затаив дыхание.
- Сегодня днем моя племянница проходила мимо тюрьмы и случайно, по
ошибке, оказалась внутри, - сказал он. - Мы верим... Я надеюсь, что с ней
ничего не произошло. Она простая девочка, которая ничего не смыслит в
политике. Я прошу Помочь отыскать ее в тюрьме.
- Ваша племянница? - спросил мужчина, уставившись На Давида.
Он наклонился к ведру с водой, которое стояло позади него на земле, и
вытащил оттуда мокрую тряпку. Затем снял со лба старую повязку, бросил ее в
ведро, обмотал голову новой тряпкой и завязал ее узлом. Капли жидкости
скатывались по его лицу и смешивались с гноем, сочившимся из язв. Мирей
улавливала запах смерти, исходивший от него. Этот запах перебивал даже
зловоние крови и страха, которым был пропитан двор. Девушка почувствовала
слабость и поняла, что вот-вот потеряет сознание. В это время позади нее
раздался крик. Она усилием воли заставила себя не думать, что он означает, -
Вам нет нужды беспокоиться и искать ее, - произнес безобразный человек. -
Она предстанет перед трибуналом следующей. Я знаю, кто такие ваши
воспитанницы, Давид. Включая и эту! - Не глядя на Мирей, он кивнул в ее
сторону. - Они благородного происхождения, отпрыски де Реми. Они из
аббатства Монглан. Мы уже допросили вашу "племянницу" в тюрьме.
- Нет! - закричала Мирей, вырываясь из рук Давида. - Валентина! Что вы
с ней сделали?!
Она метнулась к столу, чтобы вцепиться в этого злобного человека, но
Давид оттащил ее.
- Не будь дурочкой! - зашипел он на нее.
Девушка снова попыталась вырваться, когда мерзкий судья поднял руку.
Это был знак. Позади стола два тела были сброшены со ступеней тюрьмы.
Вырвавшись из рук дяди, Мирей подбежала к ним. Она увидела белокурые волосы
кузины, ее хрупкую фигурку, которая безвольно катилась по ступеням рядом с
другим несчастным. Это был молодой священник. Он встал сам и помог встать
ей. Мирей бросилась к кузине, обняла ее...
- Валентина! - всхлипнула она, глядя на покрытое синяками лицо кузины,
на ее разбитые губы.

- Не тревожься об этом, - сказала Мирей, сжав Валентину в объятиях, -
Наш дядя здесь. Мы заберем тебя.
- Нет! - вскричала Валентина. - Они собираются убить меня, сестричка.
Они знают о фигурах... Ты помнишь привидение? Де Реми, де Реми!
Словно обезумев, она вновь и вновь твердила свое имя. Мирей попыталась
успокоить ее.
Затем она почувствовала, что кто схватил ее и поволок прочь. Девушка
оглянулась, Давид перегнулся через стол и что-то говорил безобразному судье.
Мирей попыталась укусить солдата, который держал ее, когда увидела, как двое
мужчин схватили Валентину под руки и подтащили к столу. Стоя перед
трибуналом, она бросила взгляд на Мирей, лицо ее было бледным и испуганным.
И вдруг она улыбнулась - словно солнечный луч на миг пробился сквозь черные
тучи. Мирей перестала вырываться и улыбнулась ей в ответ. Внезапно она
услышала, как судьи провозгласили приговор. В голове Мирей раздался звон,
разум ее парализовало, страшное слово эхом отразилось от каменных стен:
- Смерть!
Мирей набросилась на солдата. Она визжала и звала на помощь Давида,
который весь в слезах умолял судей пощадить своих воспитанниц. Валентину
медленно поволокли по булыжникам двора к полоске травы. Мирей боролась, как
дикая кошка, пытаясь вырваться из стальной хватки солдата. Затем кто-то
толкнул ее в бок, и девушка вместе с солдатом повалилась на землю.
Оказалось, ей на помощь пришел молодой священник, которого выволокли из
тюрьмы вместе с Валентиной: разбежавшись, он налетел на них и сбил с ног.
Пока мужчины боролись, катаясь по земле, Мирей вырвалась и побежала к столу,
рядом с которым стоял Давид, совершенно раздавленный случившимся. Девушка
вцепилась в грязную рубаху судьи и заорала ему в лицо:
- Остановите казнь!
Оглянувшись, она увидела, как Валентину распластали на земле два дюжих
мужика. Они уже сняли куртки и теперь закатывали рукава рубах. Нельзя было
терять ни минуты!
- Освободите ее! - снова закричала Мирей.
- Хорошо, - ответил уродливый судья. - Но только если ты скажешь мне
то, что отказалась говорить твоя кузина. Где спрятаны шахматы Монглана?
Видишь ли, я знаю, с кем встречалась и разговаривала твоя родственница до
того, как ее арестовали...
- Если я скажу, - заколебалась Мирей, снова оглядываясь на Валентину, -
вы отпустите ее?
- Шахматы должны принадлежать мне! - в ярости закричал судья, сверля
девушку холодными, колючими глазами.
Это глаза одержимого, подумала Мирей. Она отшатнулась от него, но
взгляда не отвела.
- Если вы освободите ее, я скажу вам, где они.
- Скажи! - завизжал он и подался к ней.
Мирей почувствовала на лице его зловонное дыхание. Рядом с ней стонал
Давид, но она не обращала на него внимания. Сделав глубокий вдох и мысленно
попросив прощения у Валентины, она медленно произнесла:
- Они закопаны в саду, за студией дядюшки...
- Ага! - торжествующе закричал судья.
Вскочив на ноги, он перегнулся через стол. Глаза его горели дьявольским
огнем.
- Если ты солгала мне!.. Если это ложь, я найду тебя даже под землей!
Фигуры должны принадлежать мне!
- Мсье, умоляю вас...- взывала Мирей. - Я сказала вам правду!
- Хорошо, я верю тебе, - ответил он.
Подняв руку, судья посмотрел на лужайку, где двое мужчин держали
Валентину, прижав ее к земле, и ожидали приказа. Мирей всматривалась в
безобразное лицо и клялась себе, что, покуда она жива - нет, покуда жив он!
- она не забудет его. Она навсегда запечатлеет в памяти лицо человека,
который так грубо держал в своих руках жизнь ее обожаемой Валентины.
- Кто вы? - спросила она, но он не удостоил ее взглядом, разглядывая
место казни.
Затем судья медленно повернулся, и ненависть, горевшая в его глазах,
поразила девушку до глубины души.
- Я гнев народа, - прошептал он. - Знать падет, духовенство падет,
буржуазия... Мы растопчем их и отряхнем прах с наших ног. Я плюю на вас
всех, и пусть страдания, которые вы причиняли, обернутся против вас. Я
обрушу на ваши головы небеса! Я завладею шахматами Монглана! Они будут
моими! Моими! Если я не найду их там, где ты сказала, ты заплатишь за это!
Его злобный голос звучал в ушах Мирей.
- Продолжайте казнь! - завизжал он, и толпа подхватила его вопль. -
Смерть! Приговор - смерть!
- Нет! - вырвалось у Мирей.
Солдат попытался схватить ее, но она отскочила от него и побежала по
двору, почти ослепнув от ярости. Ее юбки волочились по лужам крови, которая
заполнила трещины между булыжниками. Она видела, как лезвие топора
взметнулось в воздух над распростертой на траве Валентиной. Позади места
казни колыхалось море людских голов, море разинутых в крике ртов. Волосы
Валентины, серебро в летний зной, разметались по траве.
Мирей бежала, спотыкаясь о мертвые тела, бежала навстречу ужасу,
бежала, чтобы своими глазами увидеть убийство. Все ближе, ближе... И
последним усилием, оттолкнувшись от земли, она бросила свое тело вперед,
чтобы закрыть собой лежащую на земле Валентину, - но топор уже опустился!

Вилка

Всегда следует занимать позицию, в которой можно выбирать из двух
вариантов.
Талейран

Вечером в среду я ехала на такси через весь город, чтобы встретиться с
Лили Рэд по указанному ею адресу: книжный магазин издательства "Готам" на
Сорок седьмой улице между Пятой и Шестой авеню. Я никогда не была там
прежде.
Днем раньше, во вторник, Ним привез меня в город и преподал краткий
урок, как по двери квартиры можно быстро определить, побывал ли кто-нибудь в
доме в мое отсутствие. Ввиду моего скорого отъезда в Алжир он дал мне особый
номер телефона, по которому можно было звонить в любое время дня и ночи, а
его компьютерная система позаботится о том, чтобы соединить меня с Нимом.
Для человека, который всячески избегал телефонной связи, это был настоящий
подвиг.
Ним знал в Алжире женщину по имени Минни Ренселаас, вдову последнего
голландского консула в Алжире. Ей можно было доверять, она имела обширные
связи и могла помочь узнать все, что мне понадобится. Обеспечив меня этой
информацией, Ним хоть и не без труда, но все же уговорил меня сообщить
Ллуэллину, что я постараюсь отыскать для него фигуры шахмат Монглана. Я была
совершенно не в восторге от того, что придется лгать, но Ним убедил меня,
что разыскать эти проклятые шахматы - это мой единственный шанс хотя бы
частично вернуть себе душевное спокойствие. Не говоря уже о том, что это
поможет мне дольше оставаться в живых.
Однако последние три дня я беспокоилась не за свою жизнь и не из-за
шахмат (которых, возможно, не существует в природе). Я беспокоилась о Соле.
В газетах не было ничего о его смерти.
Просмотрев прессу во вторник, я нашла три статьи, где упоминалась ООН,
однако в них речь шла о мировом голоде и войне во Вьетнаме. Ни намека на то,
что на каменной плите был обнаружен труп. Кто знает, может, комнату для
медитаций никогда не убирают? Это казалось очень странным. Более того, хотя
в газете поместили краткое сообщение о переносе шахматного турнира и о
смерти Фиске, в нем ни словом не упоминалось о том, что гроссмейстер, вполне
возможно, умер не своей смертью.
На вечер среды была назначена вечеринка, которую Гарри устраивал в
честь моего отъезда. Я не встречалась с Лили с самого воскресенья, но не
сомневалась, что к среде ее семья непременно будет знать о смерти Сола. Он
работал на них более двадцати пяти лет. Я с ужасом ждала минуты, когда увижу
Гарри. Мои проводы грозили превратиться в поминки по Солу. Для Гарри все
старые слуги были все равно что члены семьи.
Когда такси свернуло на Шестую авеню, я увидела, что все владельцы
окрестных магазинчиков высыпали на улицу по случаю окончания работы и
опускают на ночь железные жалюзи. Внутри продавцы убирали с витрин
драгоценности. Я оказалась в самом сердце района ювелирных лавок. Когда я
выбралась из такси, то увидела мужчин, стоявших небольшими группами. Все они
были одеты в строгие черные костюмы и высокие фетровые шляпы с плоскими
полями. У некоторых были длинные темные бороды, тронутые сединой.
До книжного магазина "Готам" надо было пройти примерно треть улицы, и
мне пришлось пробираться между кучкующимися ювелирами. Наконец я оказалась
на месте. При входе в здание был небольшой вестибюль в викторианском стиле,
устланный коврами. На второй этаж вели лестницы, а слева от входа находились
две ступеньки, по которым можно было спуститься в книжный магазин.
Полы в магазине были деревянными, а под потолком тянулись узкие трубы с
горячим воздухом. В дальнем конце зала виднелись проходы в другие торговые
помещения, тоже от пола до потолка забитые книгами. Высоченные стопки
грозили обрушиться на голову, узкие проходы между ними были забиты людьми,
читающими книги. Они неохотно уступали мне дорогу и снова занимали свои
места, стараясь не нарушать порядка.
Лили стояла в конце комнаты, разодетая в ярко-рыжую лисью шубу и
вязаные шерстяные чулки. Она увлеченно беседовала с сухоньким чопорным
старичком вдвое меньше ее. Он был одет в такой же черный костюм, как и
мужчины на улице, но не носил бороды, а лицо его было сплошь покрыто
морщинами. Толстые стекла очков в золотой оправе делали его глаза больше, а
взгляд пронзительней. Они с Лили представляли странную пару.
Когда Лили заметила меня, она дотронулась до руки джентльмена и что-то
сказала ему. Мужчина повернулся в мою сторону.
- Кэт, я рада познакомить тебя с Мордехаем, сказала она. - Он очень
давний мой друг и великий знаток шахмат. Я думаю, мы можем задать ему
несколько вопросов относительно нашей небольшой проблемы.
Я решила, что она говорит о Соларине. Но за последние несколько дней я
уже кое-что узнала сама. Меня больше интересовало, как перевести разговор на
Сола прежде, чем я полезу в логово льва.
- Мордехай - гроссмейстер, хотя больше уже не выступает на турнирах, -
щебетала Лили. - Он был моим наставником. Он известен и написал много книг о
шахматах.
- Ты мне льстишь, - скромно произнес Мордехай, улыбнувшись. - На самом
деле я зарабатываю себе на хлеб торговлей бриллиантами. Шахматы - мое
маленькое хобби.
- Кэт была со мной на турнире в воскресенье, - сказала Лили.
- А! - воскликнул Мордехай, и его глаза куда более пристально
уставились на меня сквозь толстые стекла очков. - Ясно. Итак, вы главный
свидетель происшедшего. Я предлагаю, милые леди, присоединиться ко мне и
выпить чашечку чая. Здесь недалеко есть местечко, где мы можем поговорить.
- Хорошо... Но мне не хотелось бы опаздывать на ужин. Отец Лили
расстроится, если мы задержимся.
- Я настаиваю, - мягко сказал Мордехай, однако в его тоне послышалась
решимость. Он взял меня за руку и повел к выходу. - У меня самого назначена
встреча на сегодняшний вечер, но должен сказать, что буду очень огорчен, не
услышав ваших умозаключений по поводу таинственной смерти гроссмейстера
Фиске. Я хорошо знал его. Надеюсь, ваше мнение будет менее субъективно, чем
предположения моей... подруги Лили.
И мы стали пробираться через весь зал к выходу. Мордехай вынужден был
ослабить свою хватку, пока мы гуськом протискивались по узким проходам. Лили
шла первой и прокладывала путь. Было приятно вдохнуть свежего воздуха после
духоты книжного магазина. Мордехай снова взял меня за руку. Большинство
торговцев бриллиантами к этому времени уже скрылись. Магазины стояли темные.
- Лили говорила, что вы эксперт по компьютерам, - сказал Мордехай, ведя
меня по улице.
- Вы интересуетесь компьютерами? - спросила я.
- Не совсем так. Меня восхищают их огромные возможности. Можете
называть меня поклонником формул. - При этих словах он весело хохотнул, и
его лицо расплылось в широкой улыбке. - Когда-то я был математиком, Лили
говорила вам?
Он оглянулся на Лили, но она покачала головой и поравнялась с нами.
- Я был студентом профессора Эйнштейна в течение целого семестра, когда
учился в Цюрихе. Он говорил такие умные вещи, что никто из нас не мог понять
ни слова. Иногда он забывал, о чем говорил, и рассеянно выходил из комнаты.
Однако никто никогда не смеялся над ним. Мы все его уважали.
Он замолчал, подхватил другой рукой Лили, и мы перешли на другую
сторону улицы.
- Однажды во время учебы я заболел, - продолжал Мордехай. - Доктор
Эйнштейн пришел навестить меня. Сел у моей кровати и завел разговор о
Моцарте. Он очень любил Моцарта. Знаете, Эйнштейн был великолепным
скрипачом.
Мордехай снова улыбнулся мне, а Лили сжала его руку.
- У Мордехая была очень интересная жизнь, - сказала она.
Я заметила, что в присутствии своего друга Лили ведет себя прямо-таки
примерно. Никогда еще я не видела, чтобы она была такой кроткой.
- Однако я решил, что карьера математика не для меня, - сказал пожилой
джентльмен. - Говорят, к этому должно быть призвание, как к служению Богу! И
я подался в торговлю. Тем не менее меня до сих пор интересует все, что имеет
отношение к математике. Вот мы и пришли!
Он остановился перед двустворчатой дверью, галантно пропуская нас с
Лили вперед. Когда мы поднимались по ступеням, он добавил:
- Да, я всегда считал, что компьютер - это восьмое чудо света! - и
снова рассмеялся.
Поднимаясь, я все ломала голову, было ли это простым совпадением, что
Мордехай заявил о своем интересе к формулам. В голове у меня, словно заевшая
грампластинка, крутился рефрен: "На четвертый день четвертого месяца придут
восемь..."
Окна кафетерия выходили на длинный ряд маленьких ювелирных лавочек.
Лавки ввиду позднего часа уже позакрывались, и кафетерий был полон людей,
которых я видела на улице. Они сняли свои шляпы, оставшись в маленьких
круглых шапочках на макушке. У некоторых с висков спускались длинные завитые
локоны, как у Мордехая.
Мы нашли столик и начали рассаживаться, а Лили отправилась за чаем.
Мордехай подвинул мне стул, затем обошел стол и сел напротив.
- Эти локоны называются пейсами, - сказал он. - Религиозная традиция.
Евреям запрещается подрезать бороды или срезать эти локоны, ибо сказано в
Левите: "Не стригите головы вашей кругом, и не порти края бороды твоей"
[Левит, 19,27].
Он улыбнулся, в который уже раз.
- Но у вас нет бороды, - заметила я.
- Нет, - печально ответил Мордехай. - Как сказано где-то в Библии:
"Исав, брат мой, человек косматый, а я человек гладкий" [Бытие, 27,11]. - Он
моргнул. - Думаю, с бородой я выглядел бы солиднее. Но, увы, все, что я могу
вырастить, - это жалкое поле стерни...
Лили вернулась с подносом. Она поставила на стол дымящиеся чашки с
чаем, а Мордехай тем временем продолжал:
- В древнейшие времена евреи оставляли не только края бороды, но и края
своих полей нетронутыми, для того чтобы могли прокормиться старики и
странники, которые проходили мимо. Странников иудейская вера чтит. Что-то
мистическое есть в самой идее странствия. Лили сообщила мне, что вы тоже
скоро отправитесь в путешествие.
- Да, - призналась я.
Интересно, какова будет его реакция, когда он узнает, что я собираюсь
провести год в арабской стране?
- Вы пьете чай со сливками? - спросил Мордехай.
Я кивнула и стала подниматься, но он уже вскочил на ноги.
- Позвольте мне...
Как только он отошел от стола, я повернулась к Лили.
- Быстрее, пока мы одни, - прошептала я. - Как твоя семья восприняла
известие о Соле?
- О! Ему велели проваливать вон! - сказала Лили и взяла ложку. -
Особенно был зол Гарри. Папа обозвал Сола неблагодарным ублюдком.
- Велел проваливать! - изумилась я. - Но Сол не виноват, что его
пустили в расход!
- О чем ты? - спросила Лили и как-то странно посмотрела на меня.
- Ты же не думаешь, что Сол организовал собственное убийство?
- Убийство?! - Лили вытаращила глаза. - Послушай, тогда, после турнира,
я сгоряча вообразила, что его похитили и все такое. Но он вернулся домой и
уволился! Взял и бросил нас после двадцати пяти лет службы!
- Говорю тебе, он мертв! - настаивала я. - Я видела его своими
собственными глазами. В понедельник утром он лежал мертвый в комнате для
медитаций в штаб-квартире ООН. Кто-то убил его!
Лили замерла, не донеся ложку до рта.
- Происходит что-то жуткое, говорю тебе! - продолжала я. Лили шикнула
на меня и огляделась. К нам приближался Мордехай с маленькими упаковками
сливок в руках.
- Добыть их было не легче, чем вырвать зуб, - сказал он, усаживаясь
между нами. - Увы, в наше время люди забыли, что такое помогать друг другу.
Он взглянул на Лили, потом на меня.
- Ну-ка, что здесь произошло? Вы выглядите так, словно почувствовали
могильный холод.
- Что-то в этом роде, - сказала Лили глухим голосом. Лицо ее было белым
как простыня. - Похоже, шофер отца ушел...
- Мне жаль это слышать, он ведь долго служил у вас?
- Начал работать еще до моего рождения.
Глаза Лили блестели от слез, мыслями она унеслась далеко.
- Он ведь был немолод? Надеюсь, у него не осталось семьи на содержании?
- спросил Мордехаи, глядя на Лили со странным выражением.
- Ты можешь сказать ему... Скажи ему то, что сказала мне, - проговорила
она.
- Не думаю, что это хорошая мысль...
- Он знает о Фиске. Скажи ему о Соле.
Мордехаи с вежливым любопытством взглянула на меня.