Нэвилл Крис. Восемь

Затем я открыла книгу на странице, где описывался "Долгий ход",
церемония в Венеции. Мы втроем склонились над этой страницей при свете лампы
и некоторое время молча изучали ее. Лили медленно улыбнулась и повернулась,
чтобы посмотреть на Соларина своими большими серыми глазами.
- Это ведь шахматные ходы, правда? - спросила она. Соларин кивнул.
- Каждый кружок из тех, что составляют восьмерку на этом рисунке, -
подхватил он, - соотносится с символом, который изображен на покрове в
соответствующем месте. Возможно, участники церемонии тоже видели эти
символы. И если я не ошибаюсь, он говорит нам, какая фигура на какой клетке
должна находиться. Шестнадцать ходов, каждый из которых содержит три
элемента информации. Возможно, именно те, которые ты предположила: что, как
и когда...
- Как триграммы "Ицзин", "Книги перемен", - сказала я. - Каждая группа
содержит частицу информации.
Соларин уставился на меня и вдруг расхохотался.
- Точно! - воскликнула он, стиснув мое плечо. - Пошли, шахматисты! Мы
вычислили структуру Игры. Теперь осталось собрать все, что мы имеем, и нам
открыта дорога в вечность!
Мы устроили мозговой штурм на всю ночь. Теперь я поняла, почему
математики ощущают прилив энергии, когда обнаруживают новую формулу или
находят новую закономерность в графике, на который смотрели уже тысячу раз.
Только в математике можно ощутить этот полет вне времени и пространства,
когда с головой погружаешься в решение какой-либо головоломки.
Я вовсе не была великим математиком, однако понимала, что имел в виду
Пифагор, когда говорил, что математика и музыка - суть одно и то же. Пока
Соларин и Лили работали над шахматными ходами на доске, а я пыталась
ухватить суть на бумаге, мне чудилось, будто я слышу формулу шахмат
Монглана, как слышат песню. Словно алхимический эликсир тек по моим жилам,
уводя меня в мир гармонии и красоты, пока мы на земле бились над решением
загадки.
Это оказалось непросто. Как и говорил Соларин, когда ты имеешь дело с
формулой, состоящей из шестидесяти четырех клеток, тридцати двух фигур и
шестнадцати позиций на покрове, число возможных комбинаций куда больше
количества звезд в известной нам Вселенной. Хотя из нашей схемы выходило,
что отдельные ходы были ходами коня, другие - ходами ладьи или слона,
утверждать это наверняка мы не могли. Вся схема целиком должна была
подходить для шестидесяти четырех клеток доски шахмат Монглана.
Все осложнялось еще и тем, что, даже если было понятно, которая пешка
или конь сделали ход на определенную клетку, мы не знали, где какая фигура
должна стоять в начале Игры.
Но я не сомневалась, что можно найти ключ и к этому, и мы продвигались
вперед, основываясь на той неполной информации, которая у нас имелась. Белые
всегда начинают первыми, и обычно - с пешки. Хотя Лили и жаловалась, что это
неверно с исторической точки зрения, из нашей схемы было видно, что первый
ход делает все же пешка: это единственная фигура, которая может пойти по
вертикали в начале игры.
Чередовались ли ходы черными и белыми фигурами, или мы должны были
принять, что их может делать одна фигура, беспорядочно перемещаясь по доске,
как в проходе коня? Мы остановились на первой гипотезе, так как она
уменьшала число возможных вариантов. Мы также договорились, что раз это
Формула, а вовсе не игра, то каждая фигура может делать только один ход и
каждая клетка может быть занята только один раз. По словам Соларина, то, что
у нас получалось, было бессмысленно с точки зрения игры, зато отлично
подходило к схеме "Долгого хода" и изображению на покрове. Вот только
почему-то наша схема получалась перевернутой, как в зеркальном отражении.
К рассвету у нас получилось нечто отдаленно напоминающее лабрис в
представлении Лили. А если оставить фигуры, которые не сделали хода, на
доске, они образуют другую геометрическую фигуру - восьмерку, расположенную
вертикально. Мы поняли, что находимся на верном пути:

{схема}

Оглядев то, что получилось, покрасневшими после бессонной ночи глазами,
мы разом забыли о всех своих соревновательных порывах. Лили повалилась на
спину и расхохоталась, Кариока принялся скакать у нее на животе. Соларин
бросился ко мне как безумный, схватил меня и закружил. Разгорающийся восход
окрашивал море в кроваво-красные тона, а небо делал жемчужно-розовым.
- Все, что нам теперь надо, - это заполучить доску и оставшиеся фигуры,
- сказала я с усмешкой. - И приз будет наш.
- Нам известно, что еще девять фигур в Нью-Йорке, - напомнил Соларин и
улыбнулся мне так, что было ясно: у него на уме не только шахматы. - Думаю,
нам надо пойти и посмотреть, не правда ли?
- Есть, капитан, - сказала Лили. - Свистать всех наверх, поднять паруса
и все такое прочее. Лично я за то, чтобы топать отсюда.
- По воде? - рассмеялся Соларин.
- Может, великая богиня Кар улыбнется нам, оценив наше усердие, -
сказала я.
- Пойду ставить паруса, - заявила Лили. Сказано - сделано.

Тайна

Ньютон не был первым гением Эпохи Разума. Он был последним из магов,
последним из вавилонян и шумеров... потому что он смотрел на Вселенную как
на головоломку, тайну, разгадать которую можно лишь силой чистого разума,
применив ее к мистическим ключам, оставленным Господом на земле для того,
чтобы эзотерическим обществам было с чего начать поиск философского
сокровища...
Ньютон рассматривал Вселенную как криптограмму, созданную Всевышним, -
точно так же как он сам зашифровал математическое открытие в криптограмме в
письме к Лейбницу. Он верил, что головоломка будет разгадана посвященными
одной лишь чистой мыслью, концентрацией ума.
Джон Мейнард Кейнс

В результате мы вынуждены вернуться к старой доктрине Пифагора, который
положил начало всей математике и теоретической физике. Он... особое внимание
уделял числам, которые характеризуют периодичность нот в музыке... Теперь
же, в двадцатом столетии, мы видим, что физики стремятся постичь
периодичность атомов.
Алфред Норт Уайтхед

Число же, как мы видим, ведет к истине.
Платон

Санкт-Петербург, Россия, октябрь 1798 года
Павел I, царь всея Руси, подошел к своим покоям, похлопывая арапником
по темно-зеленым брюкам военной формы. Он гордился этой униформой, сделанной
из грубой материи и скопированной с той, которую носили в войсках прусского
короля Фридриха Великого. Павел стряхнул невидимую соринку с полы жилета и
встретился взглядом со своим сыном Александром, который, увидев отца, встал
ему навстречу.
Какое разочарование он, должно быть, испытывает, думал Павел. Бледный,
романтичный, Александр был достаточно хорош собой, чтобы считаться
красавцем. В его серо-голубых глазах сквозило нечто одновременно
таинственное и бессмысленное. Глаза Александр унаследовал от своей бабки.
Однако он не унаследовал ее ума. В нем не было ничего, что люди хотят видеть
в предводителе.
Но, если подумать, это и к лучшему, размышлял Павел. Юнцу уже двадцать
один год, а он и не пытается захватить трон, который завещала ему Екатерина.
Он даже объявил, что отказался бы от престола, буде ему доверили бы такую
великую ответственность. Сказал, что предпочел бы жить где-нибудь на Дунае и
заниматься писательством, что ему претит соблазнительная, но опасная жизнь
при дворе в Петербурге, где его отец велел ему оставаться.
Сейчас, когда Александр стоял, любуясь осенним садом за окном, всякий,
заглянув в его пустые глаза, сказал бы, что у него на уме нет ничего, кроме
грез наяву. Но на самом деле его разум занимали вовсе не пустые фантазии.
Под шелковистыми локонами скрывался ум, о котором Павел даже не догадывался.
Александр обдумывал, как вывести отца на нужный разговор, чтобы не вызвать у
него подозрения, поскольку уже два года, со дня смерти Екатерины, говорить
об этом при дворе не смели. Никто не вспоминал об аббатисе Монглана.
У Александра была важная причина попытаться узнать, что произошло со
старой женщиной, которая исчезла сразу же после того, как умерла его бабка.
Однако прежде чем он успел придумать, как начать, Павел уже подошел к нему и
остановился, все так же похлопывая плеткой, словно дурацкий игрушечный
солдатик. Александр заставил себя сосредоточиться на разговоре.
- Я знаю, ты не хочешь даже слышать о государственных делах, - с
отвращением сказал Павел. - Однако изволь проявлять хоть какой-то интерес.
Кроме всего прочего, эта империя когда-нибудь станет твоей. Все, что я делаю
сегодня, тебе предстоит делать завтра. Я позвал тебя, чтобы кое-чем
поделиться наедине, тем, что может изменить будущее России. -Он сделал
эффектную паузу. - Я решил подписать договор с Англией.
- Но, отец, вы же ненавидите британцев! - удивился Александр.
- Да, я их презираю, - ответил Павел. - Однако у меня нет выбора.
Франция не успокоилась, разбив Австрийскую империю, она расширяет свои
границы за счет каждого соседнего с ней государства и уничтожает в
завоеванных странах половину населения, чтобы остальные смирились. А теперь
она отправила своего кровожадного генерала Бонапарта на Мальту и в Египет!
Он ударил плеткой по столу, его лицо потемнело. Александр промолчал.
- Я - избранный магистр Мальтийского ордена! - воскликнул Павел,
касаясь золотого ордена, висевшего на темной ленте у него на груди. - Я ношу
восьмиконечную звезду - Мальтийский крест! Этот остров принадлежит мне!
Веками мы стремились заполучить незамерзающий порт, и теперь Мальта почти у
нас в руках. Пока туда не явится этот французский убийца с сорока тысячами
наемников.
Павел посмотрел на Александра, словно ожидая чего-то от него.
- Почему французский генерал пытается захватить государство, которое
было занозой в боку Оттоманской империи в течение добрых трех столетий? -
спросил Александр.
Он удивился про себя, чем отцу не угодил подобный ход. Это только
отвлечет турок-мусульман, с которыми его бабка два десятка лет вела войны за
контроль над Константинополем и Черным морем.
- Разве ты не понимаешь, чего он добивается, этот Бонапарт? - прошептал
Павел, нервно потирая руки.
Александр покачал головой.
- Вы думаете, англичане лучше? - спросил он. - Мой учитель Лагарп
[Лагарп Фредерик Сезар де (1754-1838) - швейцарский политический деятель,
приверженец идей просвещения. Воспитатель Александра I в 1784-1795 гг.]
называл Англию коварным Альбионом...
- При чем тут это! - закричал Павел. - Как всегда, ты смешиваешь
воедино политику и поэзию, оказывая этим плохую услугу и той и другой. Я
знаю, почему этот проклятый Бонапарт отправился в Египет, неважно, для чего
он потребовал денег у этих глупцов из Директории, неважно, сколько десятков
тысяч солдат он положит там! Чтобы восстановить мощь Блистательной Порты?
Чтобы уничтожить мамелюков? Чепуха! Все это - прикрытие.
Александр хранил внешнее равнодушие, однако на самом деле ловил каждое
слово отца. Павел с жаром продолжал:
- Запомни мои слова: он не остановится на Египте. Он двинется в Сирию,
Ассирию, Финикию и Вавилон - в те земли, о которых всегда мечтала моя мать.
Она даже назвала тебя Александром, а твоего брата Константином, чтобы это
принесло вам удачу.
Павел остановился и оглядел комнату, его взгляд упал на шпалеру, на
которой была изображена сцена охоты: раненый олень, истекающий кровью,
утыканный стрелами, пытается скрыться в лесу от преследующих его охотников и
псов. С ледяной улыбкой Павел снова повернулся к Александру.
- Этому Бонапарту не нужны земли, он жаждет власти! Он взял с собой
столько же ученых, сколько и солдат: математика Монжа, химика Бертолле,
физика Фурье... Он опустошил Политехническую школу и Национальный институт!
Зачем, спрашиваю я тебя, если все, к чему он стремится, - это завоевания?
- Что вы имеете в виду? - прошептал Александр, начиная понимать, к чему
клонит отец.
- Там скрыта тайна шахмат Монглана! - прошипел Павел. Лицо его
превратилось в маску страха и ненависти. - Вот что ему нужно!
- Но, отец... - начал Александр, очень осторожно подбирая слова. - Вы,
конечно, не верите в эти старые мифы? Кроме всего прочего, аббатиса Монглана
сама...
- Конечно, я верю в них! - заорал Павел. Его лицо потемнело, он понизил
голос и истерически зашептал: - У меня У самого есть одна фигура. - Его
пальцы сжались в кулаки, он уронил плетку на пол. - И где-то здесь спрятаны
другие! Я знаю! Однако даже два года, проведенные в ропшинской тюрьме, не
развязали язык этой женщине. Сфинкс, а не женщина. Но однажды она сломается,
и когда это произойдет...
Александр пропустил мимо ушей почти все, что еще долго говорил отец о
французах, британцах, о своих планах относительно Мальты и этого коварного
Бонапарта, которого он собирался уничтожить. К сожалению, вряд ли
российскому императору удалось бы осуществить эти угрозы, поскольку -
Александр знал это наверняка - войска Павла презирали его и ненавидели, как
дети ненавидят тирана-учителя.
Александр выразил восхищение блестящей стратегией Павла в политике,
извинился и покинул покои отца. Итак, аббатису содержат в ропшинской тюрьме,
думал он, шагая по залам Зимнего дворца. Бонапарт высадился в Египте с целой
когортой ученых. У Павла есть одна из фигур шахмат Монглана. День прошел не
без пользы. Наконец все сошлось.
Примерно через полчаса Александр добрался до конюшен Зимнего дворца,
расположенных в дальнем его конце, во флигеле, огромном, как зеркальный зал
в Версале. Там стоял тяжелый дух животных и навоза. Александр шел между
стойл, по устланному соломой полу, из-под ног у него вылетали цыплята и
разбегались свиньи. Розовощекие слуги, одетые в безрукавки и белые
передники, в сапогах на толстой подошве, оборачивались, чтобы взглянуть на
молодого царевича, который шагал мимо них, улыбаясь каждому. Его красивое
лицо, вьющиеся каштановые волосы и блестящие глаза напоминали им молодую
царицу Екатерину, его бабку, когда она, нарядившись в гвардейский мундир,
отправлялась кататься верхом по заснеженным улицам.
Они хотели, чтобы этот юноша был их царем. Как раз те его черты,
которые так раздражали Павла, - молчаливость и загадочность, тайна, которую
таили его серо-голубые глаза, - находили отклик в их славянских душах.
Александр велел конюху оседлать ему лошадь, сел верхом и поехал прочь.
Слуги и грумы стояли и смотрели на него. Они всегда смотрели на него. Они
знали, что время близится. Он был тем, кого они ждали, тем, кого
предсказывали еще со времен Петра Великого. Молчаливый, таинственный
Александр, избранный не для того, чтобы вывести их из тьмы невежества, но
для того, чтобы спуститься туда вместе с ними. И стать душой России.
Находясь среди слуг и крестьян, Александр всегда испытывал неловкость.
Они словно считали его святым и заставляли исполнять эту роль.
Это было опасно. Павел ревниво охранял свой трон, он слишком долго
дожидался коронации. Теперь, когда он заполучил власть в свои руки, он
лелеял ее, использовал ее и злоупотреблял ею. Власть была для него
любовницей, желанной, но непокорной.
Александр проехал по мосту через Неву, миновал рынки, и только когда
выехал на просторы сырых осенних полей, послал своего могучего белого
скакуна в галоп.
Несколько часов он ехал по лесу, усыпанному желтыми листьями, словно
лузгой. Со стороны казалось, что юный царевич движется совершенно бесцельно.
Наконец в тихом уголке леса он спустился в тихую лощину, где в переплетении
черных ветвей и золотых листьев прятались очертания старой избы, крытой
дранкой. Он осторожно спешился и повел лошадь под уздцы.
Держа в руках поводья, Александр двигался по мягкой лесной подстилке.
Высокого и стройного царевича, одетого в черный мундир, облегающие белые
лосины и черные сапоги, можно было принять за простого солдата, блуждающего
по лесу. С ветвей деревьев капала вода. Он смахнул капли со своих золотых
эполет, вынул из ножен саблю и осторожно потрогал лезвие, словно проверяя
его остроту. Потом посмотрел на домик, где стояли две привязанные лошади.
Александр огляделся по сторонам. Три раза прокуковала кукушка - и
больше ничего. В лесу раздавались только звуки воды, капающей с ветвей. Он
бросил поводья и вошел в дом.
Дверь со скрипом открылась. Внутри царил мрак. Его глаза еще не
привыкли к темноте, но он чувствовал запах земляного пола и свечей, которые
недавно потушили. В хижине раздался какой-то шорох. Сердце Александра
забилось.
- Вы здесь? - прошептал он.
В темноте вспыхнул маленький огонек, пахнуло запахом горящей соломы, и
через мгновение загорелась свеча. При ее свете Александр разглядел красивое
лицо, яркое сияние рыжих волос и блестящие зеленые глаза, которые смотрели
прямо на него.
- Удачно? - спросила Мирей едва слышно.
- Да, она в ропшинской тюрьме, - ответил Александр тоже шепотом, хотя
на несколько километров вокруг не было ни одной живой души. - Я могу отвезти
вас туда. Да, еще... У него есть одна фигура, как вы и опасались.
- А остальные? - спокойно спросила Мирей. Ее зеленые глаза кружили
Александру голову.
- Больше я ничего не смог узнать, не вызывая его подозрений. Чудо, что
он рассказал хотя бы об этом. Да, и еще. Кажется, французская экспедиция в
Египет - нечто большее, чем мы полагали. Возможно, прикрытие. Генерал
Бонапарт взял с собой много ученых.
- Ученых? - быстро сказала Мирей.
- Математиков, физиков, химиков, - подтвердил Александр.
Мирей оглянулась на темный угол избы. В то же мгновение из тени
выступил высокий человек в черном балахоне до пят. В лице его было что-то от
хищной птицы. Мужчина держал за руку маленького мальчика лет пяти, который
улыбнулся при виде Александра. Светлейший князь улыбнулся ему в ответ.
- Ты слышал? - спросила Мирей Шахина. Тот молча кивнул.
- Наполеон отправился в Египет, и вовсе не по моей просьбе. Что он
делает там? Как много он узнал? Я хочу, чтобы он вернулся во Францию. Если
ты отправишься в путь прямо сейчас, как скоро ты доберешься до него?
- Возможно, он в Александрии, а может быть, в Каире, - сказал Шахин. -
Если я поеду через Оттоманскую империю, то через две луны доберусь до него.
Я должен взять с собой аль-Калима, чтобы турки увидели, что это пророк,
тогда Порта разрешит мне проехать и проводит к сыну Летиции Буонапарте.
Александр смотрел на них в удивлении.
- Вы говорите о генерале Бонапарте, как будто знаете его, - сказал он
Мирей.
- Он корсиканец, - резко ответила она. - Вы говорите по-французски
гораздо лучше его. У нас нет времени. Отвезите меня в Ропшу, пока не поздно.
Александр повернулся к двери, помог Мирей надеть плащ, затем заметил
маленького Шарло, который коснулся его локтя.
- Аль-Калим хочет что-то сказать вам, ваше высочество, - произнес
Шахин, показывая на Шарло.
Александр посмотрел на ребенка с улыбкой.
- Скоро ты станешь великим правителем, - сказал Шарло тонким детским
голоском.
Александр все еще улыбался, однако улыбка исчезла с его лица при
следующих словах мальчика.
- На твоих руках будет меньше крови, чем на руках твоей бабки, но
запятнаешь ты их так же, как когда-то она. Человек, которым ты восхищаешься,
тебя предаст - я вижу холодную зиму и большой огонь. Ты помог моей матери.
Поэтому предатель не сможет убить тебя, и ты будешь царствовать двадцать
пять лет...
- Шарло, достаточно! - прошипела Мирей, схватив ребенка за руку и
бросив в сторону Шахина негодующий взгляд.
Александр стоял, не в силах пошевелиться, его охватил холод.
- Этот ребенок имеет дар предвидения! - прошептал он.
- Вот пусть и использует его с толком, - фыркнула Мирей, - а не гадает
о судьбах, словно старая ведьма на картах Таро.
Подхватив Шарло, она ринулась к двери, оставив царевича в полной
растерянности. Когда он повернулся и посмотрел непроницаемые глаза Шахина,
до него донесся голос мальчика.
- Простите, маман, - говорил он. - Я забыл. Честное слово, я больше не
буду.
По сравнению с тюрьмой в Ропше Бастилия казалась дворцом. Холодная,
сырая, без единого окна, через которое мог бы проникнуть хоть лучик света,
ропшинская темница была казематом, где не было место надежде. Аббатиса
провела здесь два года и сумела остаться в живых, питаясь похлебкой, которая
была чуть лучше свиного пойла, и отвратительной на вкус водой. И все эти два
года Мирей пыталась разыскать ее.
Александр провел их в тюрьму и поговорил со стражниками, которые любили
царевича куда больше, чем Павла, и готовы были сделать все, о чем он просил.
Держа Шарло за руку, Мирей шагала по темным коридорам следом за стражником с
фонарем. Шахин и Александр замыкали маленькую процессию.
Камера, в которой содержали аббатису, находилась глубоко в недрах
тюрьмы, это была тесная нора за тяжелой железной дверью. Сердце Мирей
сдавила холодная рука страха. Стражник пропустил ее, и Мирей вошла в камеру.
Старая женщина лежала без движения, словно марионетка с оборванными
ниточками, при бледном свете фонаря ее морщинистая кожа была желтой, как
опавший сухой лист. Мирей упала на колени рядом с топчаном и обняла
настоятельницу, затем приподняла ее, пытаясь посадить. Аббатиса оказалась
легкой как перышко. Казалось, от малейшего прикосновения она может
обратиться в пыль.
Шарло подошел ближе и взял узницу за морщинистую руку своей маленькой
ручонкой.
- Маман, - прошептал он. - Эта женщина очень больна. Она хочет, чтобы
мы забрали ее отсюда перед тем, как она умрет...
Мирей взглянула на него, затем посмотрела на Александра, который стоял
позади нее.
- Посмотрим, что мне удастся сделать, - сказал царевич. Вместе со
стражником он вышел из камеры. Шахин встал рядом с топчаном. Собрав все
силы, аббатиса попыталась открыть глаза, однако ей это не удалось. Мирей
наклонила голову, чтобы уловить ее дыхание, и почувствовала, как из глаз
полились горячие слезы, обжигая ей горло. Шарло положил руку ей на плечо.
- Она что-то хочет сказать, - тихонько шепнул он матери. - Я слышу ее
мысли... Она не хочет, чтобы ее похоронили чужие люди... Матушка, -
прошептал он, - что-то находится под ее одеждой! Что-то, что нам следует
забрать, она хочет, чтобы мы забрали это.
- Боже милостивый! - пробормотала Мирей, когда Александр вернулся в
камеру.
- Пойдемте, заберем ее отсюда, пока стражник не передумал, - резко
произнес он.
Шахин наклонился над аббатисой и без усилий поднял ее. Вся четверка
заторопилась выйти прочь из тюрьмы по длинному подземному коридору. Наконец
они вышли на свет и очутились неподалеку от того места, где оставили
лошадей. Шахин, одной рукой держа аббатису, легко вскочил в седло и
направился в лес следом за остальными.
Отъехав достаточно далеко, чтобы можно было не опасаться чужих глаз и
ушей, они остановили лошадей и спешились. Александр взял аббатису на руки.
Мирей расстелила на земле свой плащ, на который и уложили умирающую женщину.
Хотя глаза аббатисы все еще были закрыты, она попыталась заговорить.
Александр принес в ладонях воды из ручья, однако она была слишком слаба,
чтобы пить.
- Я знала...- произнесла старая женщина хриплым срывающимся голосом.
- Вы знали, что я приду за вами, - сказала Мирей, пытаясь унять дрожь,
в то время как аббатиса снова попыталась заговорить. - Боюсь только, что я
опоздала. Мой дорогой друг, вы покинете этот мир, как подобает христианке. Я
сама исповедую вас, поскольку никого другого здесь нет.
По лицу Мирей текли слезы, когда она встала перед аббатисой на колени и
взяла ее за руку. Шарло тоже опустился на колени и коснулся руками одеяния
аббатисы.
- Мама, это здесь, в ее одежде, между подкладкой и тканью! - воскликнул
он.
Шахин подошел ближе и достал острый нож, чтобы разрезать ткань. Мирей
остановила его, тронув за руку, и в этот миг аббатиса снова открыла глаза и
зашептала.
- Шахин, - произнесла она, на ее лице показалась широкая улыбка, и она
попыталась поднять руку, чтобы коснуться его. - Ты наконец нашел своего
пророка. Я скоро свижусь с твоим Аллахом... Совсем скоро. Я передам... твою
любовь...
Ее рука бессильно упала, глаза закрылись. Мирей расплакалась, но губы
аббатисы еще двигались. Шарло склонился к ней и прижался своими губами к ее
лбу.
- Не разрезай... одежду...- прошептала она и затихла.
Шахин и Александр неподвижно стояли под деревьями, а Мирей бросилась на
тело аббатисы и зарыдала. Через некоторое время Шарло попытался оттащить
свою мать. Маленькими ручонками он приподнял одежду аббатисы. На подкладке
была нарисована шахматная доска. Рисунок аббатиса делала уже в тюрьме,
используя вместо чернил собственную кровь, от времени линии стали
коричневыми и блеклыми. В каждую клетку был тщательно вписан символ. Шарло
взглянул на Шахина, тот дал ему нож. Мальчик осторожно разрезал нитки,
которыми покров был пришит к одежде. Там, под тканью с нарисованной на ней
шахматной доской, оказался темно-синий покров, расшитый драгоценными
камнями.

Париж, январь 1799 года
Шарль Морис Талейран вышел из здания Директории и, прихрамывая,
спустился по каменным ступеням к ожидавшей его карете. У него выдался
тяжелый день: пять членов Директории обвинили его в том, что он якобы
получил от американской делегации солидную мзду. Гордость не позволяла
Талейрану оправдываться или приносить извинения, а память о нищете была
слишком свежа, чтобы признаться в своих грехах и вернуть деньги. Пока члены
Директории с пеной у рта осыпали его обвинениями, он хранил ледяное
молчание, а когда они иссякли, покинул Директорию, так и не проронив ни