Нэвилл Крис. Восемь

единого слова.
Спустившись со ступеней, он тяжело похромал по булыжной мостовой двора
к своей карете. Сегодня он поужинает в одиночестве, откроет бутылку старого
вина с острова Мадейра и примет горячую ванну. Это было единственным, о чем
он мечтал, когда его возница, заметив хозяина, бросился к карете. Талейран
отмахнулся от него и сам открыл дверцу. Когда он опустился на сиденье,
что-то зашуршало в темноте просторной кареты. Талейран настороженно
выпрямился.
- Не бойся, - произнес мягкий женский голос, от которого по его спине
пробежал холодок.
Рука в перчатке коснулась его. Когда карета тронулась, свет уличного
фонаря на миг выхватил из темноты прекрасную кремовую кожу и огненно-рыжие
волосы.
- Мирей! - воскликнул Талейран, но она приложила пальчик к его губам.
Совершенно потеряв голову, он опустил перед ней на колени и принялся
покрывать поцелуями ее лицо и ерошить волосы, бормоча тысячи разных вещей.
Ему казалось, что рассудок вот-вот покинет его.
- Если бы ты знала, как долго я разыскивал тебя, не только здесь, но и
в каждой стране, куда забрасывала меня судьба. Как ты могла так долго не
давать о себе знать, ни одного слова, ни намека? Я не находил себе места от
страха за тебя...
Мирей заставила его замолчать, прижавшись губами к его губам, а он
утопал в аромате ее тела. Талейран выплакивал все свои слезы, которые не мог
выплакать за семь лет, и ловил губами слезинки, катившиеся по ее щекам. Они
сжимали друг друга в объятиях, словно заблудившиеся дети.
Под покровом ночи они вошли в его дом через французские окна, которые
выходили на лужайку. Не останавливаясь, чтобы закрыть их или зажечь свет,
Талейран поднял Мирей на руки и понес к дивану, ее длинные волосы струились
по его рукам. Не произнося ни слова, он раздел ее, накрыл ее тело своим и
потерялся в тепле плоти и шелке волос.
- Я люблю тебя, - сказал он.
Эти слова впервые слетели с его губ.
- Твоя любовь дала нам ребенка, - прошептала Мирей, глядя на него при
свете луны, который струился в открытые окна.
Талейрану казалось, что его сердце сейчас разорвется.
- У нас будет еще один, - сказал он, и страсть закружила их в неистовом
вихре.
- Я закопал их, - сказал Талейран, когда они сидели за столом в
гостиной, смежной с его спальней. - В Зеленых горах Америки, хотя Куртье,
надо отдать ему должное, отговаривал меня от этого. У него было больше веры,
чем у меня. Он верил, что ты жива.
Талейран улыбнулся Мирей, которая сидела рядом с распущенными волосами,
одетая в его халат. Она была такой красивой, что ему захотелось снова любить
ее. Однако между ними сидел Куртье и мял в руках салфетку, прислушиваясь к
их беседе.
- Куртье, - произнес Талейран, стараясь скрыть бушующие в нем чувства,
- оказывается, у меня есть ребенок, сын. Мирей назвала его Шарло, в мою
честь. - Он повернулся к своей возлюбленной. - Когда я смогу увидеть это
маленькое чудо?
- Скоро, - ответила она. - Он отправился в Египет, туда, где сейчас
генерал Бонапарт. Насколько хорошо ты знаешь Наполеона?
- Это я и убедил его отправиться туда, или, по крайней мере, мне так
кажется. - Морис быстро пересказал их разговор с Наполеоном и Давидом. - Вот
как мне удалось узнать, что ты, возможно, жива и у тебя есть ребенок, -
сказал он. - Давид рассказал мне о Марате.
Талейран мрачно посмотрел на Мирей, но та покачала головой, как будто
отгоняя воспоминания.
- Есть еще кое-что, что тебе следует знать, - медленно произнес
Талейран, встретившись глазами с Куртье. - Есть женщина, ее имя Кэтрин
Гранд, Она тоже разыскивает шахматы Монглана. Давид сказал мне, что
Робеспьер называл ее белой королевой...
Услышав эти слова, Мирей смертельно побледнела. Ее рука стиснула нож
для масла так, что едва не сломала его. Какое-то время молодая женщина не
могла сказать ни слова. Ее губы так сильно побелели, что Куртье потянулся
налить ей шампанского, чтобы привести в чувство. Мирей взглянула на
Талейрана и прошептала:
- Где она теперь?
Какое-то время Талейран изучал свою тарелку, затем посмотрел прямо ей в
глаза.
- Если бы я не обнаружил тебя вчера вечером в моей карете, - медленно
произнес он, - она была бы в моей постели.
Они сидели, не говоря друг другу ни слова. Куртье смотрел в стол, глаза
Талейрана пристально изучали Мирей. Она положила нож, встала и подошла к
окну. Он тоже поднялся, подошел к ней и положил руки ей на плечи.
- У меня было много женщин, - пробормотал он ей в волосы. - Я думал, ты
умерла. И потом, когда узнал, что ты жива, они были тоже... Если бы ты
увидела ее, ты бы поняла меня.
- Я видела ее, - произнесла Мирей ровным голосом. Она повернулась,
чтобы взглянуть ему в глаза. - Эта женщина стоит за всем этим. У нее есть
восемь фигур...
- Семь, - поправил ее Талейран. - Восьмая - у меня. Мирей посмотрела на
него в изумлении.
- Мы закопали ее в лесу вместе с остальными, - сказал он. - Но, Мирей,
я все-таки правильно сделал, что спрятал их. Это оградит нас от соблазна и
дальше идти по этой страшной дороге. Когда-то я тоже мечтал заполучить
шахматы Монглана. Я играл с тобой и Валентиной в надежде завоевать ваше
доверие. Но вышло так, что вы завоевали мою любовь...- Он обнял Мирей за
плечи, не зная, какие мысли тревожат ее. - Я люблю тебя, поверь, - произнес
он. - К чему погружаться в пучину ненависти? Не слишком ли дорого мы уже
заплатили за эту игру?
- Слишком дорого, - сказала Мирей, ее лицо было похоже на маску, когда
она посмотрела на него. - Слишком дорого, чтобы простить и забыть. Эта
женщина хладнокровно убила пятерых монахинь. Это она стояла за Маратом и
Робеспьером, это по ее наущению казнили Валентину. Ты забыл, что мою кузину
убили у меня на глазах, зарезали, как скотину! - Ее глаза сверкали, словно
она была опоена наркотическим зельем. - Они все умерли у меня на глазах:
Валентина, аббатиса, Марат. Шарлотта Корде отдала свою жизнь взамен моей!
Злодеяния Кэтрин Гранд не должны остаться безнаказанными. Говорю тебе, я
получу эти фигуры любой ценой!
Талейран сделал шаг назад и посмотрел на нее. В его глазах стояли
слезы. Он и не заметил, как Куртье поднялся, подошел к хозяину и положил
руку ему на плечо.
- Монсеньор, она права, - мягко сказал он. - Не имеет значения, как
долго еще мы не будем счастливы, не имеет значения, как вам хочется закрыть
глаза и не видеть всего этого, - эта игра не закончится до тех пор, пока не
будут собраны вместе все ее части. Вы знаете об этом не меньше меня. дам
Гранд необходимо остановить.
- Неужели недостаточно крови было пролито? - спроси Талейран.
- Я больше не жажду мести, - сказала Мирей, у которой, пока Талейран
рассказывал ей, где закопал фигуры, стояло перед глазами ужасное лицо
Марата. - Мне нужны фигуры - Игра должна закончиться.
- Она отдала мне одну из своих фигур, - сказал Морис - С остальными она
не расстанется ни за что, даже под угрозой насилия.
- Если ты женишься на ней, - сказала Мирей, - по французскому закону
все ее имущество станет твоим. Она будет принадлежать тебе.
- Женишься! - воскликнул Талейран, отшатнувшись от нее. - Но я люблю
тебя! Кроме того, я епископ католической церкви. Признает это святейший
престол или нет, но я подчиняюсь законам Рима, а не французским.
Куртье робко кашлянул.
- Монсеньор может получить дозволение Папы, - вежливо произнес он. -
По-моему, прецеденты были.
- Куртье, пожалуйста, не забывай, кому ты служишь, - фыркнул Талейран,
- Это не обсуждается. Кроме того, после всего, что ты рассказала об этой
женщине, как ты вообще можешь предлагать мне такое? Из-за каких-то семи
жалких фигур ты хочешь продать мою душу!
- Чтобы закончить эту Игру раз и навсегда, - произнесла Мирей, в глазах
которой горело темное пламя, - я бы продала свою собственную.

Каир, Египет, февраль 1799 года
Шахин слез со своего верблюда возле великих пирамид Гизы и помог Шарло
спуститься на землю. Теперь, когда они прибыли в Египет, ему хотелось
показать мальчику эти священные места. Шахин наблюдал, как Шарло
вскарабкался на
постамент сфинкса и начал забираться на его огромную лапу. Затем он
слез с нее и побежал по песку. Его черные одежды развевались на ветру.
- Это сфинкс, - сказал Шахин Шарло, когда тот подбежал к нему.
Рыжеволосый мальчуган, которому едва исполнилось шесть лет, говорил на
арабском и на языке кабилов не хуже, чем на родном французском, так что
Шахин мог свободно общаться с ним.
- Древняя и таинственная фигура с торсом и головой женщины и телом
льва. Он находится между созвездиями Льва и Девы, там, где проходит солнце
во время осеннего равноденствия.
- Если это женщина, - сказал Шарло, глядя на гигантскую фигуру,
возвышавшуюся над его головой, - почему у нее борода?
- Она - великая королева, царица ночи, - ответил Шахин. - Ее планета -
Меркурий, бог врачевания. Борода означает ее великое могущество.
- Моя матушка тоже великая королева, ты сам говорил, - сказал мальчик.
- Но у нее нет бороды.
- Возможно, она просто не хочет, чтобы все видели ее могущество, -
сказал Шахин.
Они посмотрели на простирающиеся перед ними пески. На некотором
расстоянии виднелось множество палаток - Шахин и маленький пророк приехали
сюда именно оттуда. Вокруг возвышались гигантские пирамиды, освещенные
солнцем, они напоминали детские игрушки, забытые в пустынной долине. Шарло
посмотрел на Шахина большими синими глазами.
- Кто оставил их здесь? - спросил он.
- Множество королей много тысяч лет назад, - ответил Шахин. - Эти
короли были великими жрецами. На арабском их называют "кахин", "те, кто
знает будущее". Среди финикийцев, вавилонян, кабиру - людей, которых ты
называешь евреями, - эти жрецы зовутся "кохен". На языке кабилов мы называем
их "кахуна".
- Они были такие же, как я? - спросил Шарло, когда Шахин помог ему
спуститься с львиной лапы, на которой они сидели.
Со стороны лагеря приближалась группа всадников, их лошади поднимали
облака пыли в солнечных лучах.
- Нет, - спокойно сказал Шахин. - Ты не просто кахуна. Ты - нечто
большее.
Всадники остановили коней. Молодой человек, ехавший впереди, соскочил
на землю и, снимая на ходу перчатки, направился к ним. Длинные каштановые
волосы падали ему на плечи. Он встал перед маленьким Шарло на одно колено, а
другие всадники в это время спешивались.
- Вот ты где, - произнес молодой человек.
На нем были облегающие лосины и мундир французской армии.
- Дитя Мирей! Позвольте представиться, молодой человек: я генерал
Бонапарт, близкий друг вашей матушки. Однако почему она не приехала вместе с
тобой? В лагере сказали, что ты был один, когда разыскивал меня.
Наполеон взъерошил рыжие кудри Шарло, затем засунул перчатки за пазуху
мундира, встал и поклонился Шахину.
- Вы, должно быть, Шахин, - сказал он, не ожидая ответа ребенка. - Моя
бабушка Анджела Мария ди Пьетра-Сантос часто рассказывала о вас как о
великом человеке. Это она отправила мать этого ребенка к вам в пустыню. Это
было примерно пять лет назад...
Шахин спокойно откинул вуаль, закрывавшую нижнюю часть его лица.
- У аль-Калима для тебя важные новости, - негромко произнес он. - Они
только для твоих ушей.
- Пошли, пошли, - сказал Наполеон, махнув рукой своим людям. - Это мои
офицеры. На рассвете мы отправляемся в Сирию, нам предстоит тяжелый переход.
Какие бы известия вы ни принесли, это подождет до вечера. Я приглашаю вас
быть моими гостями на обеде во дворце бея.
Он повернулся, чтобы уйти, но Шарло взял его за руку.
- Эта кампания обречена, - произнес маленький мальчик.
Наполеон повернулся к нему в изумлении, но Шарло еще не закончил.
- Я вижу голод и жажду. Много людей погибнет, и ничего не будет
завоевано. Вы должны немедленно отбыть во Францию. Там вы станете великим
вождем. У вас будет самая большая власть на земле. Однако так будет
продолжаться только пятнадцать лет. Затем все закончится...
Наполеон вырвал свою руку, его офицеры, стоявшие неподалеку от них,
почувствовали себя неловко. Затем молодой генерал откинул голову и
расхохотался.
- Говорят, тебя называют маленьким пророком, - сказал он, смеясь над
Шарло. - В лагере говорили, ты рассказывал солдатам разные вещи - как много
у них будет детей, в каких сражениях они стяжают славу или же встретят свою
смерть. Хотелось бы мне, чтобы все это было правдой. Если бы генералы были
провидцами, они сумели бы избежать многих поражений.
- Когда-то на земле жил полководец, который был пророком, - мягко
произнес Шахин. - Его звали Мухаммед.
- Я тоже читал Коран, мой друг, - ответил Наполеон, все еще улыбаясь. -
Однако он сражался во славу своего бога. А мы, бедные французы, сражаемся
лишь во славу Франции.
- Тот, кто стремится к собственной славе, должен остерегаться, - сказал
Шарло.
Наполеон услышал, как зашептались за его спиной офицеры, когда он
посмотрел на мальчика. Улыбка исчезла с его лица, которое потемнело от еле
сдерживаемых чувств.
- Я не потерплю оскорблений от мальчишки! - прошипел он себе под нос.
Затем, уже громче, добавил: - Сомневаюсь, что моя слава будет гореть так
ярко, как ты думаешь, мой юный друг, или сгорит так быстро. На рассвете я
отправляюсь в поход на Синай, и только приказ моего правительства заставит
меня вернуться во Францию.
Повернувшись спиной к Шарло, он пошел к своей лошади, вскочил на нее и
скомандовал одному из офицеров, чтобы мальчика и Шахина сопроводили во
дворец в Каире на обед. Затем он в одиночестве поскакал по пустыне, а
остальные офицеры смотрели ему вслед.
Шахин сказал солдатам, чтобы не ждали их, поскольку мальчик еще не
налюбовался на пирамиды. Когда офицеры неохотно удалились, Шарло взял Шахина
за руку, и они тихонько побрели по равнине.
- Шахин, почему генерал Бонапарт рассердился на то, что я сказал ему? -
недоуменно спросил Шарло. - Ведь это правда.
Шахин немного помолчал.
- Представь себе, что ты живешь в темном лесу, где ничего не видно, -
произнес он наконец. - Твой единственный спутник - филин, который в темноте
видит гораздо лучше, чем ты. Такого рода зрение и у тебя: ты, как филин,
хорошо видишь, что ждет нас впереди, тогда как другие движутся во тьме. Если
бы ты был на их месте, разве бы ты не испугался?
- Может быть, - признался Шарло. - Но я не стал бы сердиться на филина,
если бы он предупредил меня о яме, в которую я могу упасть.
Шахин посмотрел на ребенка, и на его губах зазмеилась непривычная
улыбка. Наконец он сказал:
- Владеть чем-либо, чего нет у других, всегда трудно, а часто и опасно.
Иногда лучше оставить их в темноте.
- Как шахматы Монглана, - сказал Шарло. - Моя мама говорила, что они
пролежали в земле тысячу лет.
- Да, - согласился Шахин. - Как шахматы Монглана. Они обогнули Великую
пирамиду и увидели человека. Он
сидел на расстеленном на песке шерстяном одеянии, а перед ним лежало
множество свитков папируса. Внимание человека было поглощено зрелищем
Великой пирамиды, возвышавшейся над ним, но, услышав шаги Шарло и Шахина, он
обернулся. Лицо его осветилось, когда он узнал их.
- Маленький пророк!
Он встал, отряхнул со своих бриджей песок и подошел к ним, чтобы
поприветствовать. Отвисшие щеки и похожий на бисквит квадратный подбородок
сложились в улыбку, когда он отбросил со лба непокорную прядь волос.
- Я был сегодня в лагере, солдаты обсуждали странное поведение генерала
Бонапарта и то, что он отказался следовать вашему совету относительно
возвращения во Францию.
Он не слишком доверяет всяким предсказаниям, наш генерал. Возможно, он
думает, что его девятый крестовый поход будет успешным, хотя предыдущие
восемь провалились.
- Мсье Фурье! - воскликнул Шарло. Выпустив руку Шахина, мальчик побежал
к знаменитому физику. - Вы разгадали тайну пирамид? Вы были здесь так долго
и трудились так упорно...
- Боюсь, что нет, - улыбнулся Фурье и потрепал Шарло по голове. -
Только числа в этих папирусах арабские, все остальное - сплошная
тарабарщина, которую мы не можем прочесть. Рисунки и тому подобное. Говорят,
нашли какой-то Розеттский камень, на котором на нескольких языках что-то
написано. Возможно, это поможет нам разобраться в древних текстах. Его
собираются отправить во Францию. Однако к тому времени, когда надписи на нем
расшифруют, я, возможно, уже умру!
Он рассмеялся и пожал руку Шахина.
- Если твой маленький спутник действительно пророк, как ты заявляешь,
он разгадает эти рисунки и избавит нас от кучи работы.
- Шахин понимает некоторые из них, - с гордостью сказал Шарло,
прохаживаясь вдоль пирамиды и рассматривая странные рисунки, нарисованные на
ней. - Этот человек с головой птицы - великий бог Тот. Он был лекарем и мог
вылечить любую болезнь. А еще он изобрел письменность. Это было его работой
- записывать имена умерших в Книгу Мертвых. Шахин говорит, что каждому
человеку при рождении дается тайное имя, записанное на камне. Когда человек
умирает, ему отдают его истинное имя. А у каждого бога вместо тайного имени
есть число...
- Число! - воскликнул Фурье, бросив на Шахина быстрый взгляд. - Вы
можете прочесть эти картинки?
Шахин покачал головой.
- Я знаю только древние истории, - произнес он на ломаном французском.
- Мой народ поклоняется числам, считает, что они наделены божественными
свойствами. Мы верим, что Вселенная состоит из чисел, нужно только найти
верное их созвучие, и станешь подобным Богу.
- Но это как раз то, во что верю и я! - воскликнул математик. - Я
изучаю физику колебаний, пишу книгу, которую назвал "Гармоническая теория",
поскольку мои рассуждения равно справедливы для света и для тепла! Вы,
арабы, открыли те изначальные математические истины, на которых строятся все
наши теории...
- Шахин не араб, - вмешался Шарло. - Он синий человек из туарегов.
Фурье смутился, посмотрел на ребенка, а потом снова повернулся к
Шахину.
- Однако вам знакомо то, что я разыскиваю: работы аль-Хорезми,
принесенные в Европу великим математиком Леонардо Фибоначчи, арабские цифры
и алгебра, которые совершили революцию в нашей науке? Разве все это родилось
не в Египте?
- Нет, - сказал Шахин, глядя на рисунки на стене. - Все эти знания
пришли из района Месопотамии-Индии, а туда они попали с гор Туркестана.
Единственным, кто знал их тайну и записал ее, был аль-Джабир-аль-Хаян,
придворный химик Гаруна аль-Рашида в Месопотамии - халифа из "Тысячи и одной
ночи". Этот аль-Джабир был суфийским мистиком, одним из хашашинов. Он
записал эту тайну, за что был проклят навеки. Он спрятал ее в шахматах
Монглана.

Конец игры

В темном и мрачном углу игроки
Переставляют устало фигуры.
Доска их продержит в плену до рассвета,
Решетка квадратов, противостояние цвета.
Горят сквозь фигуры их магии правила:
Кони проворны, и туры как башни,
Королева опасна, и робок король,
Слоны хитроумны, и рвутся в бой пешки.
И когда игроки удалятся,
И когда поглотит их время,
Обряд этот будет длиться и длиться.
На востоке война эта вспыхнет пламенем,
Весь мир сидит в ложах, глазея на зрелище.
И та, и другая игра бесконечна.
Бессильный король, ферзь кровожадный,
Слоны, скользящие наискось,
Прямолинейные туры и ловкие пешки -
Все они ищут пути и сшибаются в битве.
Фигурам неведомо, что их судьбы вершатся
Гроссмейстера твердой рукой над столом,
Неведомо им, что непреклонной силе Подвластны дни и воля их.
Игрок и сам в плену (так говорил Омар)
Другой доски, и тоже черно-белой:
Из белых дней и черноты ночей. Бог направляет игрока, рука которого
зависла над фигурой.
Но кто тот бог, что за спиной у Господа плетет
Тугой узор из праха, времени, и грез, и мук?..
Хорхе Луис Борхес.
Шахматы

Нью-Йорк, сентябрь 1973 года
Мы приближались к очередному острову посреди рубиновых морских вод. Эта
полоска суши протяженностью в сто двадцать миль неподалеку от Атлантического
побережья известна как Лонг-Айленд. На карте остров похож на гигантского
карпа, который нацелился проглотить остров Статен раскрытым ртом бухты
Джемейка, а направленный в сторону Нью-Хейвена хвост бил по воде, разбросав
брызги мелких островов.
Но когда наш кеч заскользил к его берегам и легкий бриз наполнил
паруса, длинная белая полоса песчаного пляжа с маленькими бухточками
показалась мне раем. Даже названия, которые пришли мне на память, были
экзотическими: Акуэбог, Патчог, Пеконик, Массапикуа... Джерико, Бабилон,
Кисмет. Вдоль извилистого берега тянулась серебристая лента Файр-Айленда.
Где-то за поворотом, пока еще невидимая, возвышалась над Нью-йоркским
заливом статуя Свободы, держа свой медный факел на высоте трех тысяч футов и
маня путешественников вроде нас поскорее зайти в золотые ворота капитализма
и организованной торговли.
Мы с Лили стояли на палубе и со слезами на глазах обнимали друг друга.
Интересно, подумалось мне, что чувствует Соларин, глядя на эту солнечную
землю благополучия и свободы, так непохожую на его Россию, окутанную тьмой и
страхом. Чуть больше месяца потребовалось нам, чтобы пересечь Атлантику,
целыми днями мы читали дневник Мирей и пытались расшифровать формулу,
загадка которой терзала наши сердца и души и с наступлением ночи. Но Соларин
ни разу не упомянул о возвращении в Россию или о своих планах на будущее.
Каждый миг, проведенный с ним, казался мне золотой каплей, застывшей во
времени. Подобно драгоценностям на темном покрове, эти мгновения были живыми
и бесценными, а тьма вокруг них казалась непроницаемой.
Соларин вел наше судно к острову, а я все ломала голову, что с нами
произойдет, когда Игра все-таки закончится. Конечно, Минни уверяла, что Игра
не имеет конца. Однако в глубине души я знала, что она близится к
завершению, по крайней мере для нас, и это произойдет очень скоро.
Вокруг нас, куда ни посмотри, будто яркие игрушки, подпрыгивали на
легкой волне небольшие суда и лодки. Чем ближе мы подходили к берегу, тем
более оживленным становилось движение: разноцветные флаги, наполненные
ветром паруса, скользящие по барашкам волн, блеск полированных боков яхт и
маленькие моторные лодки, снующие по воде во все стороны. Везде виднелись
брызги, которые поднимали катера береговой охраны и большие морские суда,
стоявшие на якоре неподалеку от берега. Кораблей было удивительно много, и
мне оставалось только гадать, что же происходит. Лили ответила на мой
вопрос.
- Не знаю, повезло нам или нет, - сказала она, когда Соларин вернулся и
взял штурвал, - но этот комитет по встрече собрался не в нашу честь. Вы
знаете, какой сегодня день? День труда!
Она была права. И если я не ошибалась, День труда также означал
закрытие сезона яхтенного сезона, что и объясняло сумасшедший ажиотаж
вокруг.
Когда мы добрались до пролива Шайнкок, лодок вокруг стало так много,
что даже нашему кечу было тесно маневрировать. Судов сорок стояли в ряд,
ожидая своей очереди зайти через узкий проход в бухту. Так что мы
отправились дальше, к проливу Моришес. Там береговая охрана была очень
занята, буксируя лодки и вылавливая из воды подвыпивших людей. Мы решили,
что в такой суете они вряд ли обратят внимание на то, как утлое суденышко
вроде нашего, с нелегальными иммигрантами и контрабандой на борту,
прошмыгнет у них под самым носом во Внутренний водный путь.
Здесь очередь, похоже, двигалась быстрей, мы с Лили убрали паруса, а
Соларин запустил мотор, чтобы провести лодку
и ни с кем не столкнуться. Один корабль прошел встречными курсом почти
вплотную к нашему борту. Какой-то человек в костюме яхтсмена, стоявший на
его палубе, наклонился и вручил Лили пластмассовый бокал с шампанским, к
ножке которого было привязано приглашение. В нем говорилось, что к шести
часам вечера нас приглашают в яхт-клуб Саутгемптона.
Очередь двигалась медленно, нам казалось, что прошло несколько часов. С
каждой минутой напряжение вытягивало из нас силы, а гуляки вокруг веселились
вовсю. Я подумала, что на войне часто последнее сражение, финальная битва
решает все. И не менее порой солдата, у которого в кармане уже лежит приказ
о демобилизации, снимает снайпер, когда он садится на самолет, чтобы лететь
домой, И хотя нам ничего не грозило, если не считать таких пустяков, как
штраф в пятьдесят тысяч долларов и двадцать лет тюрьмы за нелегальный ввоз
русского шпиона, я старалась не забывать, что Игра еще не окончена.
Наконец подошла наша очередь, и мы направили свою лодку к
Уэстгемптон-Бич. Причалов поблизости не было, так что Соларин помог мне и
Лили с Кариокой спрыгнуть на берег, швырнул нам сумку с фигурами и наши
скудные пожитки, после чего бросил якорь в битком забитой бухте и одолел
несколько ярдов до берега вплавь. Первым делом мы заглянули в ближайший паб,
чтобы Соларин мог переодеться в сухую одежду. Кроме того, нам надо было
обсудить наши дальнейшие действия. Мы все были как в дурмане, опьяненные
успехом. Лили отправилась искать телефонную будку, чтобы позвонить Мордехаю.
- Не могу дозвониться, - сказала она, вернувшись к столу.
Передо мной уже стояли три "кровавые Мэри", украшенные листиком
сельдерея. Нам необходимо было отнести фигуры Мордехаю. Но не сидеть же
здесь, пока он отыщется...
- У моего приятеля Нима есть дом неподалеку от мыса Монток, это
примерно в часе езды отсюда, - сказала я. - Мы можем сесть на поезд и
добраться туда, там есть станция. Думаю, надо отправить ему сообщение о том,
что мы едем, и - в путь. Ехать сразу на Манхэттен слишком опасно.
В центре города, в лабиринте улиц с односторонним движением так легко