Нэвилл Крис. Восемь

если не веришь мне. Она знает, кто эта женщина. Она понимает ее могущество.
Ее имя Екатерина, она - белая королева!
- Екатерина! - воскликнула Мирей, и тысячи мыслей завертелись у нее в
голове.
Аббатиса отправилась в Россию! Ее подруга детства... история
Талейрана... женщина, которая купила библиотеку Вольтера... Екатерина
Великая, царица всея Руси! Но как может эта женщина быть одновременно
подругой аббатисы и союзником Марата?
- Вы лжете, - сказала девушка. - Где она теперь? И где фигуры?
- Я назвал тебе имя! - закричал Марат, лицо его побелело от боли. - Но
прежде, чем я продолжу, ты должна мне ответить. Где фигуры, которые ты
откопала в саду Давида? Скажи мне!
Мирей сделала глубокий вдох, нож так и остался зажатым в ее кулаке.
- Я отправила их за границу, - медленно произнесла она. - Они в
надежном месте, в Англии.
Марат просиял. Она наблюдала за тем, как изменялось его лицо,
превращаясь в злобную маску, которая преследовала ее в кошмарных снах.
- Конечно же! Я глупец! Ты отдала их Талейрану! Боже мой, это даже
больше того, на что я мог надеяться.
Он попытался выбраться из ванной.
- Они в Англии! - кричал Марат. - В Англии! Боже мой, она может
добраться до них!
Он силился сбросить доску для письма ослабевшими руками. Вода
переливалась через край ванны.
- Моя дорогая! Ко мне! Ко мне!
- Нет! - закричала Мирей. - Вы пообещали, что скажете, где фигуры!
- Ты маленькая дурочка! - рассмеялся он и скинул доску на пол,
забрызгав платье Мирей чернилами.
Она услышала шаги, раздавшиеся в холле, и стук в дверь. Девушка
толкнула Марата обратно в ванну. Одной рукой она схватила его за волосы и
прижала нож к его груди.
- Скажи мне, где они? - закричала она, ее крику вторили удары кулаков в
дверь. - Скажи мне!
- Ты маленькая дрянь! - зашипел Марат, с трудом шевеля губами. - Сделай
это или будь проклята! Ты опоздала... слишком поздно!
Мирей уставилась на него. Стук в дверь продолжался. Крики женщин
достигли ее ушей, и она взглянула в ужасное лицо, которое маячило перед ней.
Он хотел, чтобы она убила его, в ужасе поняла она. "Если у тебя не хватает
духа заклеймить птицу, как у тебя достанет решимости убить человека? Я
чувствую, от тебя исходит запах мести. Так в пустыне можно по запаху найти
воду", - раздался в ее голове голос Шахина, заглушив крики женщин и стук в
дверь. Что имел в виду Марат, когда сказал, что слишком поздно? Что из того,
что Талейран в Англии? Что он имел в виду, когда говорил: "Она может забрать
их"?
Удары в дверь означали, что Симона Эврар билась в нее своим тяжелым
телом. Трухлявое дерево вокруг замка стало крошиться. Мирей взглянула на
лицо Марата, все в язвах. Сделав глубокий вдох, она налегла на нож. Из раны
полилась кровь прямо на ее платье. Она всадила нож по рукоятку.
- Мои поздравления, точный удар...- прошептал Марат. Кровь пузырилась
на его губах. Голова упала на плечо, кровь била из раны струей при каждом
ударе сердца. Мирей вытащила нож и уронила его на пол в тот момент, когда
дверь распахнулась.
Симона Эврар и Альбертина ввалились в комнату. Сестра Марата бросила
один-единственный взгляд на ванну, вскрикнула и упала в обморок. Когда Мирей
в состоянии прострации двинулась к выходу, Симона закричала.
- Боже! Ты убила его! Ты убила его!
Она ринулась мимо девушки к ванне, упала на колени и попыталась
остановить кровь полотенцем. Мирей вышла в холл. Входная дверь распахнулась,
и несколько соседей вбежали в дом. Мирей прошла мимо них словно в
беспамятстве, лицо и платье ее были в крови. Она слышала крики за своей
спиной, пока шла по направлению к открытой двери. Что он имел в виду, когда
сказал "слишком поздно"?
Она уже взялась за ручку двери, но тут ее могучим ударом швырнуло на
пол. Мирей почувствовала боль и звук треснувшего дерева. Куски разбитого
стула осыпали ее, лежащую на грязном полу. Голова гудела, девушка силилась
встать на ноги. Какой-то мужчина схватил ее за платье, сильно сдавив грудь,
и поставил. Он толкнул ее на стену, она снова ударилась головой и упала на
пол. На этот раз ей не удалось встать. Она слышала топот ног, пол дрожал,
словно по дому носилось множество людей, раздавались стоны, крики женщины и
ругань мужчин. Мирей лежала на полу, не в силах пошевельнуться. Спустя
какое-то время она почувствовала на себе чьи-то руки, кто-то пытался поднять
ее. Мужчина в черном платье помогал ей встать на ноги. Голова раскалывалась
от боли, она почувствовала неприятный холодок, пробежавший по шее и спине.
Ее подхватили под локти и потащили к двери.
На улице собрались люди, они окружили дом. Глаза Мирей шарили толпу,
сотни лиц, которые роились, будто стая лемингов. Все пропало, думала она,
все пропало! Полиция разгоняла людей. Она слышала стоны и крики "убийца!".
Чуть подальше, через улицу, в темном окошке кареты маячило бледное лицо.
Мирей попыталась сфокусировать на нем взгляд. На какое-то мгновение она
разглядела ошеломленные синие глаза, бледные губы и побелевшие руки,
вцепившиеся в дверь кареты, - Шарлотта Корде. Затем Мирей поглотила тьма.

14 июля 1793 года
Было восемь часов вечера, когда уставший Жак Луи Давид вернулся домой
из Конвента. Люди уже расходились после фейерверка, по улицам бродили
пьяные, когда он въехал в своей карете во двор.
Был День взятия Бастилии. Но художник не чувствовал духа праздника.
Этим утром, приехав в Конвент, он узнал, что Марат был убит прошлой ночью. И
женщина, которую арестовали за это и препроводили в Бастилию, была вчерашняя
посетительница Мирей - Шарлотта Корде!
Сама Мирей тоже не вернулась прошлой ночью. Давид до дрожи переживал за
нее. Он тоже был в опасности, длинная рука Парижской коммуны могла добраться
и до него, если обнаружится, что заговор был выношен в стенах его дома. Если
бы только он мог найти Мирей и вывезти ее из Парижа, прежде чем люди сложат
два и два...
Давид вылез из кареты, стряхнул пыль со своей шляпы, украшенной
трехцветной кокардой, которую сам же и придумал для делегатов Конвента,
чтобы выразить таким образом дух революции. Когда он отправился закрывать
ворота, в них проскользнула какая-то тень. Давид застыл от ужаса, когда
человек схватил его за руку. В небе разорвался очередной фейерверк, свет
которого позволил художнику разглядеть бледное лицо и глаза цвета морской
волны, принадлежавшие Максимилиану Робеспьеру.
- Нам надо поговорить, гражданин, - прошептал Робеспьер вкрадчиво и
чуть повысил голос, когда ночное небо снова осветил фейерверк. - Вы
пропустили сегодняшнее заседание...
- Я был в Конвенте! - испуганно воскликнул Давид, поняв, о каком
заседании шла речь. - К чему выпрыгивать из тени, подобно разбойнику? -
добавил он, стараясь скрыть истинную причину своего страха. - Пойдемте
внутрь, раз уж вы хотите поговорить со мной.
- То, что я хочу вам сказать, не должно достигнуть любопытных ушей
слуг, - спокойно заявил Робеспьер.
- Я отпустил своих слуг по случаю празднования Дня взятия Бастилии, -
ответил Давид. - Иначе с чего бы я, по-вашему, стал сам закрывать ворота?
Пока они шли через двор, художник так дрожал, что был благодарен
темноте, которая их окружала.
- Жаль, что вы не смогли присутствовать на слушании, - сказал
Робеспьер, когда они вошли в темный пустынный дом. - Видите ли, арестованная
женщина вовсе не была Шарлоттой Корде. Это была та самая девушка, портрет
которой вы показывали мне и которую мы разыскивали по всей Франции долгие
месяцы. Мой дорогой Давид, это ваша воспитанница Мирей убила Марата!
Давид отчаянно мерз, несмотря на теплый вечер. Он сидел в маленькой
гостиной напротив Робеспьера. Гость зажег масляную лампу и налил художнику
немного бренди, найденного в буфете. Давида трясло так сильно, что он с
трудом мог удержать в руках чашку.
- Я никому не сказал о том, что знаю. Решил, что прежде надо поговорить
с вами. У вашей воспитанницы есть информация, которая меня интересует. Я
знаю, почему она отправилась к Марату: пыталась раскрыть тайну шахмат
Монглана. Я должен узнать, что произошло между ними, прежде чем он умер, и
была ли у нее возможность поделиться своими сведениями с кем-нибудь еще.
- Уверяю вас, я ничего не знаю об этих ужасных событиях! - закричал
Давид, в ужасе глядя на Робеспьера. - Я вообще не верил, что шахматы
Монглана существуют, до того дня, когда покинул кафе "Ля Режанс" вместе с
Андре Филидором - слышите? Он и рассказал мне о них. Но когда я повторил эту
историю Мирей...
Робеспьер порывисто подался вперед и схватил Давида за руку.
- Она была здесь? Вы с ней говорили? Боже мой, почему вы ничего не
сказали мне?
- Она сказала, никто не должен знать, что она была здесь, - промямлил
Давид, хватаясь руками за голову. - Мирей появилась четыре дня назад, Бог
знает откуда, в чадре, словно арабская...
- Она была в пустыне! - воскликнул Робеспьер, вскочил на ноги и начал
бегать по комнате. - Мой дорогой Давид! Ваша воспитанница больше не невинная
девочка. Этот секрет восходит к маврам, к пустыне. Это та самая тайна,
которую она пытается раскрыть. Чтобы узнать ее, ваша воспитанница
хладнокровно убила Марата. Она находится в самом сердце этой могущественной
и опасной игры! Вы должны рассказать мне все, что узнали от нее, пока не
поздно!
- Я рассказал вам всю правду об этом ужасе! - кричал Давид почти в
слезах. - Я покойник, если узнают, кто она. Марата могли ненавидеть и
бояться, пока он был жив, но теперь, когда он мертв, его прах поместят в
Пантеон - его сердцу будут поклоняться, словно священной реликвии в клубе
якобинцев.
- Я знаю, - сказал Робеспьер мягким тоном, от которого по спине Давида
побежали мурашки. - К этому я и веду. Мой дорогой Давид, возможно, я сумею
сделать что-нибудь для вас обоих, помочь... Но только если вы первым
поможете мне. Я полагаю, ваша воспитанница вам доверяет, надеется на вас,
тогда как со мной она едва ли будет говорить. Если я тайно проведу вас в
тюрьму...
- Пожалуйста, не просите меня об этом! - простонал Давид. - Я готов
помочь ей, но из-за того, о чем вы просите, мы оба можем лишиться головы.
- Вы не поняли, - спокойно продолжил Робеспьер, снова усаживаясь, но на
этот раз рядом с Давидом. Он взял руку художника в свои руки. - Мой дорогой
друг, я знаю, что вы преданы революции. Но вы не знаете, что такое шахматы
Монглана. Они являются эпицентром бури, которая свергнет монархию по всей
Европе, поможет сбросить ярмо навсегда!
Робеспьер встал, подошел к буфету и налил себе бокал портвейна, затем
продолжил:
- Возможно, если я расскажу вам, каким образом я попал в Игру, то вы
поймете... Потому как идет Игра, мой друг, - опасная, смертельная игра,
которая уничтожит саму власть королей. Шахматы Монглана должны быть собраны
в руках тех, кто, подобно нам, использует мощное оружие, чтобы поддержать
добродетели, провозглашенные Жаном Жаком Руссо. Именно он ввел меня в Игру.
- Руссо! - в ужасе прошептал Давид. - Он искал шахматы Монглана?
- Филидор знал его, я тоже, - ответил Робеспьер, извлекая из кармана
листок бумаги и оглядываясь кругом в поисках карандаша.
Давид покопался в мусоре на буфете и извлек оттуда пастель. Робеспьер
продолжил, одновременно делая какой-то набросок на бумаге:
- Я встретил его пятнадцать лет назад, когда был молодым юристом,
приглашенным в Генеральные штаты в Париж. Я услышал, что тяжелый недуг
заставил известного философа Руссо остановиться в городских предместьях.
Наскоро договорившись о встрече, я вскочил на коня, чтобы навестить
человека, в шестьдесят шесть лет создавшего закон, по которому все будут
жить в будущем. То, что он поведал мне в тот день, без сомнения, определило
мою судьбу. Возможно, ваша жизнь теперь также изменится.
Давид сидел молча. За окнами взмывали в темное небо фейерверки, похожие
на цветы хризантем. Робеспьер склонил голову над своим чертежом и начал
рассказ.

История законника

В сорока пяти километрах от Парижа, неподалеку от городка Эрменонвиль,
находились владения маркиза де Жирардена, где Руссо и его любовница Тереза
Левассер с середины мая 1778 года гостили в отдельном доме.
Наступил июнь, погода стояла благотворная, аромат свежескошенной травы
и цветущих роз наполнял луга вокруг шато маркиза. Во владениях де Жирардена
было озеро, а посередине его - островок, называемый Тополиным островом. Там
я и нашел Руссо. На великом философе был костюм мавра, который, как я
слышал, он носил всегда: свободный восточный халат пурпурного цвета, зеленое
с бахромой покрывало, красные туфли с загнутыми кверху носами, отделанная
мехом шапка а на плече - сумка из желтой кожи. На смуглом лице Руссо застыло
напряженное выражение. Этот оригинальный и загадочный человек, казалось,
двигался между деревьями по берегу под музыку, которую слышал лишь он один.
Перейдя через мост, я приветствовал его, хотя мне и не хотелось мешать
его сосредоточенным раздумьям. Хоть тогда я этого и не знал, Руссо готовился
к своей собственной встрече с вечностью (эта встреча наступила всего лишь
несколькими неделями позже).
- Я ждал вас, - сказал он спокойно, приветствуя меня. - По слухам, мсье
Робеспьер, вы исповедуете те же натуралистические идеи, что и я. В
преддверии смерти мысль о том, что хоть одно-единственное человеческое
существо разделяет с тобой твои принципы, утешает.
В то время мне было всего лишь двадцать и я был великим поклонником
Руссо - человека, который переезжал с места на место, был выслан из своей
страны и вынужден был жить на подаяние, несмотря на мудрость его идей и
славу. Не знаю, чего я ждал от встречи с ним. Возможно, мне хотелось обрести
более глубокое философское видение или поговорить о политиках либо о
романтическом отрывке из "Новой Элоизы". Однако у Руссо, уже ощущавшего
приближение смерти, было на уме иное.
- На прошлой неделе умер Вольтер, - начал он. - Наши жизни были
переплетены подобно тому, как это было у коней в сочинениях Платона: один
всегда мчался по земле, другой рвался в небеса. Вольтер воспевал Разум, я -
Природу. Между нами, наши с ним философские идеи когда-нибудь разорвут на
части поводья колесницы Церкви и государства.
- Я думал, вы не любили этого человека, - сконфуженно начал я.
- Я любил и ненавидел его. Мне хотелось бы никогда не встречаться с
ним. Одно несомненно: я ненадолго переживу
его. Трагедия в том, что Вольтер знал ключ от той тайны, которую я
пытался разгадать всю свою жизнь. Из-за его любви к рациональному он так
никогда и не понял, что обнаружил. Теперь же слишком поздно. Он мертв. И
унес с собой в могилу тайну шахмат Монглана.
Я почувствовал, как во мне нарастает возбуждение от его слов. Шахматы
Карла Великого! Каждый французский школяр знал эту историю. Однако неужели
это не легенда? Я затаил дыхание, молясь, чтобы он продолжал.
Руссо уселся на ствол поваленного дерева и принялся рыться в своей
сумке из желтой марокканской кожи. К моему изумлению, он извлек оттуда
незаконченное ручное кружево, весьма изящное, и принялся работать маленькой
серебряной иглой, продолжая беседовать со мной.
- Когда я был молод, - начал он, - я жил на то, что получал от продажи
моих собственных кружев и вышивки, поскольку оперы, которые я писал, были
никому не нужны. Я мечтал стать великим композитором. Несмотря на это, я
каждый вечер проводил с Дени Дидро и Андре Филидором за игрой в шахматы -
они в то время тоже частенько сидели на мели. Через какое-то время Дидро
нашел для меня место секретаря французского посла в Венеции. Это произошло
весной тысяча семьсот сорок третьего года - я никогда не забуду этого.
Именно тогда в Венеции я стал свидетелем того, что помню до сих пор, словно
это произошло вчера. Ведь тогда я познал тайную суть шахмат Монглана.
Руссо погрузился в воспоминания далеких дней, иголка выпала из его
пальцев. Я наклонился, поднял ее и вернул ему.
- Вы сказали, что стали свидетелем некоего события, - допытывался я. -
Чего-то такого, что имело отношение к шахматам Карла Великого?
Престарелый философ медленно возвратился к реальности.
- Да... Венеция и тогда была уже очень старым городом, полным тайн, -
мечтательным голосом продолжил он. - Хотя она со всех сторон окружена водой
и блики света играют на ее стенах, есть в ней что-то темное и мрачное. Я
видел эту тьму во всем: когда пробирался по продуваемому ветрами лабиринту
улиц, проходил по старинным каменным мостам, скользил на гондоле по тайным
каналам, где только звук плещущейся воды нарушал тишину моих раздумий...
- Похоже, этот город - такое место, где легко поверить в
сверхъестественное? - предположил я.
- Точно, - рассмеялся Руссо. - Однажды ночью я отправился в
"Сан-Самюэле", самый прекрасный театр в Венеции чтобы посмотреть новую
комедию Гольдони под названием "Благоразумная дама". Театр был подобен
шедевру ювелирного искусства: ярусы сине-золотых лож поднимались к потолку
каждая ложа была вручную расписана корзинами с фруктами и цветами, и в
каждой висели каретные фонари, так что можно было видеть публику не хуже,
чем артистов. Театр ломился от публики. Здесь были гондольеры в разноцветных
одеждах, куртизанки в шляпках с перьями, буржуа, увешанные драгоценностями,
- словом, зрители, совершенно непохожие на искушенных парижских театралов. И
все они от души вносили свою лепту в представление. Каждое слово со сцены
встречалось свистом, раскатами смеха или шуточками, актеров было трудно
расслышать. Я делил ложу с молодым человеком, по виду ровесником Андре
Филидора, то есть лет шестнадцати или около того. Однако лицо этого щеголя
покрывали густые румяна, губы сияли кармином, а на голове у него красовался
напудренный парик и шляпа с плюмажем, модные в Венеции того времени. Он
представился как Джованни Казанова. Казанова учился на юриста, подобно вам,
но у него были и другие таланты. Сын венецианских актеров, которые выступали
на подмостках по всей Европе от Венеции до Санкт-Петербурга, он зарабатывал
на жизнь игрой на скрипке в нескольких местных театрах. Молодой человек был
потрясен до глубины души, узнав, что видит перед собой человека, только что
прибывшего из Парижа. Он мечтал посетить этот город роскоши и декадентства:
эти две особенности импонировали юному Джованни больше всего. Он сказал, что
интересуется двором Людовика, ведь монарх был известен своей
экстравагантностью, любовницами, аморальностью и увлечением оккультизмом.
Казанова больше всего интересовался этим последним и засыпал меня вопросами
относительно братства масонов, столь популярного в Париже в то время.
Поскольку я был не очень сведущ в подобных делах, он решил восполнить сей
пробел в моем образовании на следующее утро, в пасхальное воскресенье. Мы
прибыли на место, как договорились, на рассвете. Огромная толпа уже
собралась перед Порта делла Карта, ее ворота отделяли знаменитый собор
Сан-Марко от примыкающего к нему Дворца дожей. Толпа, которая в первую
неделю карнавала пестрела разноцветными нарядами, теперь была сплошь черной.
Все разговаривали тихими голосами в ожидании некоего события. "Скоро мы
увидим старейший ритуал в Венеции, - сказал мне Казанова. - Каждую Пасху на
рассвете дож Венеции возглавляет процессию, идущую от Пьяцетты и обратно к
собору Сан-Марко. Это называется "Долгий ход", церемония такая же древняя,
как сама Венеция". - "Но ведь Венеция старше, чем Пасха, старше самого
христианства", - заметил я, пока мы стояли среди ожидающей толпы за
бархатными шнурами. "Я не говорил, что это христианский ритуал, - ответил
Казанова с таинственной улыбкой. - Венеция была построена финикийцами, от
которых и получила свое название. Финикия располагалась на островах, ее
жители поклонялись богине Луны - Каре, она контролирует приливы, а финикийцы
царили на море. Они верили, что из морских вод происходит все живое, сама
жизнь". Финикийский ритуал. Что-то промелькнуло в моей памяти при этих
словах. В это время толпа перестала шушукаться и над площадью повисла
тишина. На ступеньках дворца появились несколько трубачей и затрубили в
фанфары. Венецианский дож в пурпурной мантии и драгоценном венце появился из
Порта делла Карта в окружении музыкантов с лютнями, флейтами и лирами.
Музыка, которую они играли, казалось, была навеяна свыше. За ними вышли
представители Ватикана в строгих белых ризах и митрах, украшенных
драгоценными камнями и золотым шитьем. Казанова подтолкнул меня, чтобы я мог
рассмотреть ритуал поближе. Участники процессии спустились с Пьяцетты и
остановились у Стены Правосудия, расписанной сценами Страшного Суда. На этом
месте в прошлые века Инквизиция вешала еретиков. Вдоль стены возвышались
вытесанные из каменных монолитов колонны, привезенные из Крестового похода с
берегов древней Финикии. Наверное, неспроста, подумал я, шествие
остановилось в благоговейном молчании именно на этом месте. Наконец под
звуки божественной музыки процессия двинулась дальше. Кордоны, окружавшие
толпу, были сняты, чтобы публика могла присоединиться к шествию. Мы с
Казановой взялись за руки и двинулись дальше с толпой, и тут меня охватило
странное, едва уловимое чувство, объяснить которое я затруднялся. Меня не
оставляло ощущение, будто я стал свидетелем действа, которое было старо, как
само время. Действа темного и таинственного, полного символизма, имеющего
глубокие исторические корни. Действа опасного. Змееподобное тело процессии
изогнулось, поворачивая от Пьяцетты обратно к колоннаде, и мне почудилось,
что мы все глубже и глубже погружаемся в темные ходы лабиринта, не имеющего
выхода. Я знал, что мне ничего не угрожает - на улице день, рядом сотни
людей, однако я не мог прогнать страх. В меня вселяла надежду лишь музыка, а
движение, сама церемония страшила меня. Каждый раз, когда мы останавливались
по знаку дожа перед каким-либо артефактом или скульптурой, я чувствовал, что
кровь в моих жилах пульсирует все сильнее. Словно какое-то послание
стучалось в мой мозг, но я не способен был расшифровать его. Казанова
внимательно наблюдал за мной. Дож остановился снова. "Это Меркурий - вестник
богов, - заметил Казанова, когда мы подошли к бронзовой статуе, словно
застывшей в движении. - В Египте его называют Тотом, что значит "судья". В
Греции он - Гермес, проводник душ, потому что он сопровождает души в Аид и
иногда выкидывает над богами шутки, похищая оттуда тени умерших. Князь
мошенников, Джокер, Шут, Дурак в картах Таро, он был богом воровства и
хитрости. Гермес изобрел семиструнную лиру, которая позволяла брать октаву,
чем заставил богов ликовать от радости". Я задержался перед статуей
некоторое время, прежде чем идти дальше. Передо мной стоял бог, который мог
освободить людей из царства смерти. На нем были крылатые сандалии, в руке -
сияющий кадуцей, жезл, обвитый парой змей, чьи тела сплетались в восьмерку.
Он указывал на землю мечты, волшебные миры, страны, где правят удача,
везение и всевозможные игры. Случайно ли это, что на лице статуи блуждала
кривая ухмылка, будто бы обращенная к процессии? Может, когда-то давно, в
глубине темных веков, этот ритуал был посвящен Гермесу? Дож и процессия
делали много остановок на своем трансцендентальном пути - всего их было
шестнадцать. Пока мы двигались, в моей голове постепенно вырисовывалась
схема. Но лишь во время десятой остановки, перед стеной Кастелло, мне
удалось сложить все увиденное воедино. Стена эта имеет три с половиной метра
в толщину и облицована разноцветными камнями. Надпись на ней, самую древнюю
в Венеции, перевел для меня Казанова:
Если бы человек мог говорить и делать, что думает,
он бы увидел, как может измениться.
В центре стены был вмурован простой белый камень, к которому дож и его
свита отнеслись так, словно в нем было заключено некое чудо. И тут меня
пробила дрожь. С моих глаз слетела пелена. Я смог увидеть все. Это был не
просто ритуал, это был процесс, который разворачивался перед нами, каждая
остановка в ходе движения символизировала ступень на пути перехода из одного
состояния в другое. Это было похоже на формулу. Формулу чего? И наконец я
понял...
Тут Руссо прервал рассказ и, отложив рукоделие, снова залез в свою
кожаную сумку и достал оттуда потертый от старости рисунок. Осторожно
развернув бумагу, он отдал ее мне.

{схема}

- Это моя схема "Долгого хода", здесь я указал путь процессии с
шестнадцатью остановками, по числу фигур на шахматной доске. Как видите, сам
путь представляет собой восьмерку, подобно двум змеям на жезле Гермеса,
подобно восьмеричному пути, предписанному Буддой для вхождения в нирвану,
подобно восьми ярусам Вавилонской башни, одолев которую человек мог бы
достичь богов. Похожую формулу восемь мавров некогда преподнесли Карлу
Великому. Она была спрятана в шахматах Монглана...
- Формула? - спросил я в изумлении.
- Формула абсолютной власти, - ответил Руссо. - Формула, чье значение
забыто, но чей магнетизм столь велик, что люди продолжают изображать ее, не
понимая, что делают, как мы с Казановой в тот день тридцать пять лет назад,
в Венеции.
- Этот ритуал выглядит очень красивым и таинственным, - согласился я. -
Но почему вы полагаете, будто он имеет нечто общее с шахматами Монглана -
сокровищем, которое все считают не более чем легендой?
- Как вы не понимаете! - вспылил Руссо. - Жители островов Италии и
Греции унаследовали свои традиции, лабиринты и культы поклонения камням из