Нэвилл Крис. Восемь

руку и вывернул ее. Лицо англичанина исказила гримаса боли. - Что за
формула?
- Формула, которая была у вас в Испании! - выкрикнул Фиске. - Формула,
которую вы поставили на кон в игре! Вы сказали, что отдадите ее любому, кто
победит вас! Вы так сказали! Я должен был выиграть, и вы отдали бы мне ее!
Соларин недоверчиво уставился на Фиске, потом отпустил его руку и
отступил назад. Он рассмеялся.
- Вы так сказали, - грустно повторил Фиске, предпринимая попытку снять
кольцо.
- Да нет же! - Соларин откинул голову назад и расхохотался до слез. -
Мой дорогой Фиске! - проговорил он, икая от смеха. - Это не та формула! Эти
тупицы все неправильно поняли! Вы были пешкой в руках прохиндеев. Пойдемте
отсюда и... Что вы делаете?!
Развеселившись, он не заметил, как Фиске, все больше и больше теряя
контроль над собой, продолжал предпринимать попытки освободиться от кольца.
Внезапно он одним резким движением сдернул устройство с пальца и бросил в
пустую раковину. При этом он громко всхлипывал и выкрикивал:
- Не буду! Не буду!
Едва увидев кольцо, валяющееся на дне пустой раковины, Соларин метнулся
к двери и начал отсчет. Один. Два. Он толкнул дверь и выскочил наружу. Три.
Четыре. Одним махом преодолел ступени, промчался через маленькое фойе. Шесть
Семь. С размаху открыв входную дверь, вывалился во дворик, преодолел его в
шесть прыжков. Восемь. Девять. Он сделал глубокий вдох и кинулся на булыжную
мостовую. Десять. Руками Александр прикрыл голову и зажал уши. Он ждал.
Однако взрыва не последовало.
Он опасливо выглянул из-под руки. Перед носом у него наблюдались две
пары ботинок. Соларин поднял голову и увидел над собой судей, которые в
изумлении смотрели на него.
- Гроссмейстер Соларин! - сказал один из них. - Вы не ушиблись?
- Нет, я в полном порядке, - ответил он, поднимаясь на ноги и начиная
отряхиваться. - Гроссмейстеру Фиске стало плохо в туалете. Я как раз спешил
за врачом. Споткнулся. Боюсь, эти булыжники очень скользкие.
Странно, думал Соларин. Выходит, он ошибался, предположив, что в кольце
бомба. Впрочем, могло быть и так, что для того, чтобы она сдетонировала,
мало просто сдернуть кольцо с пальца. Но наверняка утверждать что-либо было
невозможно.
- Нам лучше пойти и посмотреть, чем мы сможем помочь ему, - сказал
судья. - И почему мистер Фиске пошел в туалет в канадском клубе? Почему не
воспользовался одним из туалетов "Метрополитена"? И почему не обратился к
врачам?
- Он очень гордый, - заявил русский. - Несомненно, он не хотел, чтобы
кто-нибудь видел, как ему плохо.
Судьи пока не догадались спросить Соларина, что он сам делал в это
время в туалетной комнате. Один на один со своим оппонентом.
- Ему очень плохо? - спросил другой судья, когда они втроем шли к
канадскому клубу.
- Просто желудок разыгрался, - ответил русский. Возвращаться туда было
неразумно, но другого выхода у него не было.
Трое мужчин поднялись по лестнице, и один из судей открыл дверь
мужского туалета. Вернулся обратно он очень быстро и при этом тяжело дышал.
- Не смотрите! - сказал он.
Судья был бледен как смерть. Соларин оттолкнул его и заглянул в
комнату. В туалетной кабинке на собственном галстуке висел Фиске. Лицо его
почернело от удушья, а голова была вывернута под таким углом, что не
оставалось сомнений: шея несчастного сломана.
- Самоубийство! - сказал судья, который предупреждал Соларина, чтобы
тот не смотрел.
Судья нервно потирал руки, как делал это Фиске всего несколько минут
назад. Когда был жив.
- Среди шахматистов это не редкость, - сказал другой судья и смущенно
осекся под яростным взглядом Соларина.
- Нам лучше позвать врача, - добавил первый. Соларин подошел к
раковине, куда Фиске бросил кольцо.
Кольца там больше не было.
- Да, давайте позовем врача, - поддержал он.
Однако я об этих событиях ничего не знала. В это время я сидела в фойе,
дожидаясь возвращения Лили, чтобы приступить к третьей по счету чашке кофе.
А если бы все описанное выше стало известно мне чуть раньше, возможно, что
событий, которые последовали за этим, не произошло бы вовсе.
С тех пор как был объявлен перерыв, прошло сорок пять минут. Меня уже
тошнило от кофе. "Что же происходит?" - гадала я. Наконец появилась Лили и
заговорщицки мне улыбнулась:
- Представляешь, в баре я налетела на Германолда, он выглядел так,
словно постарел лет на десять, и о чем-то разговаривал с врачом. Мы должны
поскорее уходить отсюда, дорогая. Сегодня игры не будет. Они собираются
объявить об этом через несколько минут.
- Фиске действительно заболел? Может, поэтому он играл так странно.
- Он не болен, дорогая. Он уже выздоровел. Правда, могу добавить, что
несколько неожиданным способом.
- Он сдался?
- Можно и так сказать. Он повесился в мужском туалете, как только
начался перерыв.
- Повесился? - сказала я. Лили шикнула на меня, кое-кто начал
оглядываться на нас. - О чем ты говоришь?
- Германолд сказал, что Фиске испытал слишком большой стресс. У доктора
на этот счет свое мнение. Он заявил, что человеку весом сорок фунтов тяжело
сломать себе шею, повесившись на перегородке высотой шесть футов.
- Мы можем бросить кофе и уйти отсюда?
Я продолжала думать о зеленых глазах Соларина и о том, как он склонился
надо мной. Я вдруг почувствовала себя нехорошо, мне захотелось глотнуть
свежего воздуха.
- Прекрасно! - сказала Лили громко, чтобы все слышали. - Давай
поспешим, я не хочу пропустить ни секунды этого захватывающего матча.
Мы быстро пересекли комнату, но, когда добрались до вестибюля, на нас
набросились двое репортеров.
- О, мисс Рэд! - начал один из них. - Вы знаете, что происходит?
Продолжат ли сегодня игру?
- Нет, игры не будет, пока вместо Фиске не приведут дрессированную
обезьяну.
- Вы невысокого мнения о его игре, не так ли? - заметил другой
репортер, что-то записывая в блокнот.
- Я не могу ничего сказать по поводу его игры, - ответила Лили. - Я
всегда думаю только о своей собственной игре, как вы знаете. Что же касается
матча, - добавила она, прокладывая дорогу к двери и оставляя репортеров
позади, - я видела достаточно, чтобы не сомневаться в том, какой будет
финал.
Мы с Лили проплыли через двойные двери и устремились вниз по склону на
улицу.
- Ад и преисподняя! Где же Сол? - воскликнула Лили. - Вообще-то машина
должна ждать меня перед входом. Сол отлично знает об этом.
Я посмотрела вдоль улицы и увидела огромный "роллс-ройс" Лили в конце
квартала, на перекрестке с Пятой авеню. Я указала на машину.
- Великолепно! Еще один штраф за парковку в неположенном месте, только
этого мне не хватало, - сказала Лили. - Давай уберемся отсюда до того, как
эта проклятая толпа ринется наружу.
Она схватила меня за руку, и мы побежали по улице навстречу холодному
резкому ветру. Когда мы добрались до перекрестка, я разглядела, что машина
пуста. Сола нигде не было видно.
Мы перешли улицу, оглядываясь по сторонам в поисках нашего шофера.
Когда же подошли к машине, выяснилось, что ключ торчит в замке зажигания, а
Кариока пропал.
- Поверить не могу! - возмущалась Лили. - За все годы службы Сол ни
разу не оставлял машину без присмотра. Где, к дьяволу, он может быть? И где
моя собака?
Я услышала звуки, доносившиеся из-под сиденья, открыла дверь и
наклонилась, заглядывая вниз. Маленький язычок облизал мне руку. Я вытащила
Кариоку и уже хотела выпрямиться, чтобы передать его хозяйке, когда увидела
нечто такое, отчего меня пробрала дрожь: маленькое отверстие в сиденье
водителя.
- Смотри, - сказала я Лили, - откуда здесь эта дырка? Лили двинулась
вперед, чтобы исследовать отверстие, но
тут раздалось негромкое "чпок!" и машина слегка содрогнулась. Я
оглянулась - рядом никого не было. Я бросила Кариоку на сиденье и выскочила
из машины. В боку "роллс-ройса", со стороны клуба "Метрополитен", зияло
другое отверстие. Еще минуту назад его не было. Я потрогала отверстие, оно
было теплое.
Я взглянула вверх, на окна клуба. Одно из французских окон на балконе,
как раз рядом с американским флагом, было открыто. Занавеска шевелилась от
ветра, но никого не было видно. Это было одно из окон комнаты, где проходила
игра, то самое, что находилось рядом со столом судей.
- Господи! - прошептала я. - Кто-то стреляет по машине!
- Ты шутишь? - спросила Лили.
Она обошла "роллс-ройс" кругом и посмотрела на пулевое отверстие в боку
машины, затем проследила за моим взглядом по траектории полета пули к
открытому французскому окну.
На улице никого не было, ни одна машина не проезжала мимо, когда мы
услышали "чпок!", хотя оставались и другие возможности.
- Соларин! - сказала Лили, хватая меня за руку. - Он ведь предупреждал,
чтобы ты ушла из клуба! Этот ублюдок старается запугать нас!
- Он предупредил, что я окажусь в опасности, если останусь в клубе, -
объяснила я Лили. - Но теперь я ушла из клуба. Кроме того, если бы кто-то
хотел пристрелить нас, было бы довольно трудно промахнуться с такого
расстояния.
- Он пытался убрать меня с этого турнира! - настаивала Лили. - Сначала
он похищает моего шофера, затем стреляет по машине. Отлично! Так легко я не
сдамся.
- Я тоже! - сказала я. - Давай убираться отсюда!
Поспешность, с которой Лили втиснула свою массу в водительское кресло,
указывала на то, что она согласна со мной. Спихнув Кариоку с сиденья, она
завела машину и вырулила на Пятую авеню.
- Есть хочу - умираю! - рявкнула она, перекрикивая ветер, который бил в
ветровое стекло.
- Сейчас?! - взвизгнула я. - Ты сумасшедшая? Надо бежать в полицию!
- Ни в коем случае, - резко сказала Лили. - Если Гарри узнает об этом,
он посадит меня под замок и я не смогу принять участие в турнире. Так что мы
сейчас сядем где-нибудь, перекусим и подумаем, что делать. Я не могу думать
на голодный желудок.
- Хорошо, если мы не идем в полицию, тогда давай поедем ко мне.
- У тебя нет кухни, - сказала Лили. - Мне нужно мясо, говядина или
баранина, чтобы заставить работать клетки мозга.
- И все-таки давай поедем ко мне на квартиру. В трех кварталах от
Третьей авеню есть гриль-бар. Но предупреждаю: как только ты наешься, я
прямиком отправляюсь в полицию.
Лили остановилась перед рестораном "Пальма" на Второй авеню, в районе
сороковых улиц. Она сняла с плеча сумку, достала из нее шахматную доску и
засунула туда Кариоку. Он высунул из нее голову и завертел ею по сторонам.
- Не разрешается входить в ресторан с собаками, - объяснила Лили.
- Что ты предлагаешь мне делать с этим? - сказала я, вертя в руках
доску, которую Лили швырнула мне на колени.
- Держи ее, - сказала она. - Ты компьютерный гений, я специалист по
шахматам. Стратегия - наш хлеб. Я уверена, мы можем все просчитать,
объединив наши усилия. Но сначала тебе надо хоть немного разобраться в
шахматах. - Лили упихала голову Кариоки обратно в сумку и застегнула
"молнию". - Слыхала выражение "Пешки - душа шахмат"?
- М-м... Звучит знакомо, но не помню, кто это сказал.
- Андре Филидор, отец современных шахмат. Во время Французской
революции он написал знаменитую книгу о шахматах, в которой объяснил, что
использование пешек может привести к тому, что они станут такими же
значимыми фигурами, как и основные. Раньше никто об этом не думал, пешками
жертвовали, чтобы освободить путь, не блокировать ими ходы.
- Хочешь сказать, что мы - пара пешек, которыми кто-то хочет
пожертвовать?
Я нашла эту идею странной, но заслуживающей внимания.
- Нет, - заявила Лили, вылезая из машины и вешая сумку через плечо. - Я
хочу сказать, что пришло время объединить усилия, пока мы не узнаем, что это
за игра, в которую мы играем.
На том и порешили.

Размен ферзей

Королевы в сделки не вступают.
Льюис Кэрролл.
Алиса в Зазеркалье.
Перевод Н. Демуровой

Санкт-Петербург, Россия, осень 1791 года
Среди заснеженных полей скользила тройка, горячее дыхание лошадей
струями пара вырывалось из ноздрей. На подъезде к Риге снег на дорогах стал
таким глубоким, что пришлось поменять закрытую темную повозку на эти широкие
открытые сани с запряженной в них тройкой лошадей. Звенели серебряные
колокольчики на кожаной упряжи, а на широких изогнутых боках саней
красовался императорский герб, состоящий из множества золотых гвоздей.
Здесь, всего в пятнадцати верстах от Петербурга, на деревьях еще
держались пожухлые листья и крестьяне до сих пор работали в полях, хотя снег
уже лежал толстым слоем на соломенных крышах домов.
Аббатиса сидела, откинувшись на груду мехов, и смотрела, как мимо
проносятся деревни. Было уже четвертое ноября по юлианскому календарю,
принятому в Европе. Страшно подумать: ровно год и семь месяцев прошли с того
дня, когда она решила извлечь шахматы Монглана из тайника, в котором они
пролежали тысячу лет.
Здесь же, в России, где время считали по григорианскому календарю, было
еще только двадцать третье октября. Россия вообще во многом отстает от
Европы, думала аббатиса. Страна со своим собственным календарем, религией и
культурой. Обычаи и одежда вот этих крестьян, работающих на окрестных полях,
не менялись веками. Грубо вылепленные лица с темными русскими глазами
поворачивались вслед саням - лица невежественных людей, до сих пор верных
древним примитивным суевериям и ритуалам. Руки с распухшими суставами
держали те же самые кирки и ковыряли ту же замерзшую землю, что и предки
этих крестьян тысячу лет назад. Несмотря на указы Петра I, они до сих пор
носили длинные нестриженые волосы и черные бороды, заправляя их концы под
овчинные безрукавки.
Въезд в Санкт-Петербург пролегал через снежные просторы. Возница в
белой ливрее императорской гвардии, расшитой золотым галуном, стоял в санях,
широко расставив ноги, и погонял тройку. Когда они въехали в город, аббатиса
заметила сверкающий снег на куполах, возвышавшихся над Невой. Дети катались
по льду, там же, несмотря на зимнее время, были раскинуты пестрые палатки
коробейников. Грязные дворняги поднимали лай вслед проезжающим мимо саням.
Маленькие светловолосые детишки с грязными лицами бежали за прохожими,
выпрашивая копеечку. Возница все погонял лошадей.
Когда они пересекли замерзшую реку, аббатиса достигла конечной цели
своего путешествия и теперь теребила покров, который везла с собой. Она
дотронулась до четок и произнесла короткую молитву. Аббатиса чувствовала
тяжелый груз ответственности, который лежал на ее плечах. Она, и только она,
должна была отдать могущественную силу в праведные руки, которые защитят ее
от жадности и амбиций. Аббатиса знала, что такова ее миссия, что для того
она и появилась на свет. Всю жизнь она ждала, когда придет время исполнить
это предназначение.
Сегодня, после пятидесятилетней разлуки, она вновь увидит подругу
своего детства. Она вспоминала молоденькую девушку, так сильно похожую на
Валентину, светловолосую и хрупкую, болезненного ребенка, маленькую Софию
Анхальт-Цербстскую - подругу, о которой аббатиса помнила столько лет, о
которой думала с любовью, которой писала чуть ли не каждый месяц, поверяя ей
свои взрослые тайны. Несмотря на прошедшее время, аббатиса до сих пор
помнила Софию как золотоволосую девочку, бегающую за бабочками по двору
родительского дома в Померании.
Тройка наконец пересекла реку и приблизилась к Зимнему дворцу, и тут
сердце аббатисы на мгновение сдавил страх. Облако набежало на солнце. Она не
знала, каким человеком стала ее подруга и защитница, которая давно перестала
быть маленькой Софией из Померании. Всей Европе она была известна теперь как
российская императрица Екатерина Великая.
Екатерина Великая, императрица всея Руси, сидела за туалетным столиком
и смотрела в зеркало. Ей исполнилось шестьдесят два года, была она ниже
среднего роста, полная, с высоким благородным лбом и тяжелым подбородком. Ее
ледяные синие глаза, обычно полные жизни, этим утром были серыми и тусклыми,
веки опухли и покраснели от пролитых слез. Две недели провела она
затворницей в своих покоях, отказываясь встречаться даже с родными. За
стенами царских апартаментов двор также пребывал в трауре. Двумя неделями
раньше, двенадцатого октября, во дворец принесли черную весть: князь
Потемкин умер.
Потемкин, который возвел Екатерину на российский трон. Потемкин,
который когда-то вручил ей кисточку с эфеса своего меча, чтобы она приколола
ее на платье, усадил на белого коня, и она повела мятежных гвардейцев, чтоб
свергнуть с царского престола ее мужа. Потемкин, который был ее любовником,
ее министром, генералом ее армии и наперсником. Потемкин, которого она
называла "мой единственный муж". Потемкин, который на треть расширил ее
империю, раздвинул границы до Черного и Каспийского морей. И вот теперь он
мертв.
Он умер по дороге в Николаев, гнусной, собачьей смертью. Умер оттого,
что ел слишком много фазанов и куропаток, объедался окороками и салом, пил
слишком много кваса, пива и клюквенного ликера. Умер оттого, что ублажал
слишком много пухленьких дворянок, которые следовали за ним, словно
маркитантки, ожидающие крошек с его стола. Он промотал пятьдесят миллионов
рублей на прекрасные дворцы, ценные украшения, французское шампанское, но
при этом он сделал Екатерину самой могущественной женщиной в мире.
Фрейлины молча порхали вокруг нее, словно бабочки, напудривая ее волосы
и завязывая ленты на туфлях. Она стояла, а фрейлины накинули ей на плечи
бархатную серую мантию, надели регалии, которые она всегда носила при дворе:
кресты Святой Екатерины, Святого Владимира, Святого Александра Невского,
ленты Святого Андрея и Святого Георгия украшали ее грудь вместе с тяжелыми
золотыми медалями. Екатерина расправила плечи, демонстрируя великолепную
осанку, и вышла из своих покоев.
Сегодня впервые за десять дней она появится перед придворными. В
сопровождении личного телохранителя она зашагала по длинным коридорам
Зимнего дворца, мимо шеренг гвардейцев, мимо окон, за которыми несколько лет
назад ее корабли готовились отправиться по Неве к морю, чтобы встретиться
там со шведским флотом, уже выстроенным для атаки на Санкт-Петербург.
Екатерина задумчиво смотрела на город за окнами.
Вскоре ей предстоит увидеть ее двор, это сборище подлецов, которые
называют себя дипломатами и придворными. Они сговаривались против нее,
планировали ее низвержение. Ее собственный сын задумал цареубийство. Но
теперь в Петербург приехала одна персона, которая могла спасти ее. Женщина,
у которой в руках была сила, потерянная Екатериной после смерти Потемкина.
Именно этим утром прибыла в Петербург ее подруга детства, Элен де Рок,
аббатиса Монглана.
После недолгого пребывания на виду Екатерина рука об руку с ее нынешним
любовником Платоном Зубовым вернулась в свои личные апартаменты. Аббатиса
уже ждала ее в обществе родного брата Платона, Валерия. Она поднялась,
увидев императрицу, пересекла комнату и обняла ее.
Подвижная для ее лет и тонкая, как высохший тростник, аббатиса
светилась от радости под взглядом подруги. После жарких объятий аббатиса
бросила взгляд на Платона Зубова. Одетый в небесно-голубой сюртук и
обтягивающие лосины, он был так увешан медалями, что казалось странным, как
он не падает под их тяжестью. Платон был молод, обладал приятными, нежными
чертами. Невозможно было ошибиться в его роли при дворе: во время беседы с
аббатисой Екатерина не отпускала его руку.
- Элен, как часто я мечтала о твоем приезде! Даже не верится, что ты
наконец здесь. Господь услышал мои молитвы и привел ко мне подругу детства.
Она сделала знак аббатисе, разрешая той сесть в большое удобное кресло,
сама же села рядом. Платон и Валерий встали за их спинами.
- Это надо отметить. Однако, как ты видишь, я в трауре и не могу
устроить fete [Празднество (фр.)] по поводу твоего приезда. Я предлагаю
вместе пообедать сегодня в моих покоях. Мы сможем смеяться и радоваться,
притворившись на минуту, что снова вернулись в детство. Валерий, ты не
откроешь вино, как я учила тебя?
Валерий кивнул и подошел к буфету.
- Ты должна попробовать это вино, моя дорогая, - продолжала Екатерина.
- Это самая большая ценность при моем дворе. Оно было привезено из Бордо
самим Дени Дидро много лет назад. Я ценю его, как если бы оно было
драгоценным.
Валерий разлил темное красное вино в маленькие хрустальные бокалы.
Женщины сделали по глотку.
- Великолепно! - сказала аббатиса, улыбаясь Екатерине. - Но никакое
вино не сравнится с тем эликсиром, что бежит по моим жилам при виде тебя,
моя Фике.
Платон с Валерием переглянулись, услышав столь фамильярное обращение.
Фике было детское прозвище императрицы, урожденной Софии Анхальт-Цербстской.
Платон, пользуясь привилегиями любовника, мог набраться храбрости, чтобы в
постели называть императрицу "владычицей своего сердца", но на людях он
всегда обращался к ней "ваше величество", так же как и ее дети. Однако, как
ни странно, императрица словно и не заметила дерзости французской аббатисы.
- Теперь скажи мне, почему ты так задержалась во Франции? - спросила
Екатерина. - Когда ты закрыла аббатство, я думала, ты сразу же приедешь в
Россию. Мой двор полон беженцев, особенно с тех пор, как ваш король был
схвачен в Варенне при попытке тайно покинуть страну и стал узником
собственного народа. Франция - это гидра с двенадцатью сотнями голов,
государство анархии. Эта нация сапожников перевернула естественный порядок
вещей!
Аббатиса была удивлена, услышав, в какой манере выражается столь
просвещенная правительница. Конечно, Франция стала опасной. Но неужели это
та самая царица, которая поддерживала дружескую переписку с Вольтером и
Дидро? Ведь эти философы, известные своими либеральными взглядами,
проповедовали классовое равенство и были противниками войны...
- Я не могла приехать сразу, - ответила аббатиса на вопрос Екатерины. -
У меня были дела, которые следовало закончить.
Она со значением посмотрела на Платона Зубова, который стоял за спинкой
кресла Екатерины и поглаживал ей шею.
- Но об этом я могу говорить только с тобой, - закончила Элен.
Екатерина какое-то время молча смотрела на нее, потом обронила:
- Валерий, ты с Платоном Александровичем можешь оставить нас.
- Но, мое обожаемое величество...- начал Платон Зубов тоном капризного
ребенка.
- Не бойся за мою безопасность, мой голубь. - Екатерина похлопала
фаворита по руке, лежавшей на ее плече. - Мы с Элен знаем друг друга без
малого шестьдесят лет. Не будет вреда, если мы останемся с ней одни на
несколько минут.
- Разве он не красив? - спросила царица, когда оба молодых человека
вышли из комнаты. - Знаю, мы с тобой выбрали разные дороги в жизни, моя
дорогая. Надеюсь, ты поймешь, когда я скажу тебе, что чувствую себя
маленькой мошкой, греющей крылышки на солнце после холодной зимы. Ничто так
не гонит соки в старом дереве, как забота молодого садовника.
Аббатиса ответила не сразу, раздумывая о том, правильно ли она
поступает. Ведь хотя они постоянно обменивались посланиями и переписка их
была по-дружески теплой и доверительной, она не видела свою подругу детства
в течение долгих лет. Правдивы ли слухи о ней? Можно ли довериться этой
стареющей женщине, погрязшей в плотских грехах и ревностно оберегающей свою
единоличную власть?
- Я шокировала тебя? - улыбнулась Екатерина.
- Моя дорогая София, - сказала аббатиса, - я прекрасно знаю, как любишь
ты подобные выходки. Помнишь, когда тебе было только четыре года и тебя
должны были представить при дворе короля Пруссии Фридриха Вильгельма, ты
отказалась поцеловать галун на его костюме?
Екатерина рассмеялась так, что у нее на глазах выступили слезы.
- Я заявила, что портной сшил ему слишком короткий сюртук! Моя мать
была в бешенстве, король же похвалил меня за храбрость.
Аббатиса благосклонно улыбнулась своей подруге.
- Ты помнишь, что предсказывал нам брауншвейгский каноник? - мягко
спросила она. - На твоей ладони он увидел три короны.
- Я хорошо помню об этом, - последовал ответ. - С того самого дня и
после я никогда не сомневалась, что буду правительницей империи. Я всегда
верила в мистические предсказания, особенно если они совпадали с моими
желаниями.
Екатерина улыбнулась, но на этот раз аббатиса не ответила на ее улыбку.
- Ты помнишь, что предсказатель прочитал по моей ладони? - спросила
аббатиса.
Екатерина немного помолчала.
- Я помню, словно это было вчера, - ответила она наконец. - Именно по
этой причине я дожидалась твоего прибытия с таким нетерпением. Ты
представить себе не можешь, как я изводилась из-за того, что ты так долго не
приезжала. - Она сделала паузу, словно заколебалась на миг. - Они у тебя? -
наконец спросила царица.
Аббатиса погрузила руку в складки своего облачения, туда, где к ее
запястью был привязан большой бумажник. Она извлекла тяжелую золотую фигуру,
украшенную драгоценностями. Фигура изображала женщину в длинном одеянии,
сидевшую в маленьком павильоне с задернутым позади занавесом. Аббатиса
вручила статуэтку Екатерине. Та взяла ее обеими руками и принялась медленно
поворачивать, словно не верила своим глазам.
- Черная королева, - прошептала аббатиса, внимательно следя за лицом
Екатерины.
руки императрицы сжали шахматную фигуру, украшенную золотом и
драгоценностями. Екатерина прижала ее к груди и посмотрела на подругу
детства.
- А остальные?