Прошкин Евгений Александрович. Слой Ноль

   О Родине он помнил только то, что она у него когда-то была. Еще он знал о жене и двоих сыновьях, но знание это было сугубо теоретическим, оторванным от личного опыта. Может, кстати, и не двое, а трое... или еще пяток дочерей. Константин, когда являлся за ним с ножом, видел только двоих, но ведь это ни о чем не говорит...
   Расслабляясь и уже постепенно покидая основную оболочку, Виктор попробовал представить себе первую жизнь. Жена... А ну как стерва?.. А вдруг похлеще Насти окажется?.. Ведь может такое быть? Может... Конечно может. А дети?.. Вдруг лоботрясы, малолетние алкого лики, называющие папу не иначе как «старый мудак»? Тоже может... Но думать почему-то хотелось совсем о другом.
   Например, о том, как он приходит вечером с работы.
   Ужинает с семьей. Интересуется отметками. Хвалит. Смотрит со всеми телевизор. Немножечко — самую малость — рассуждает о кино. Проверяет уроки. Гладит по голове. Отправляет спать. Умывается. Ждет. Гасит свет. Говорит «спокойной ночи». А потом...
   Константина Мухин не услышал, но почувствовал, что к нему обращаются. Уловив суть призыва, Виктор осознал внушенный образ и мгновенно выделил среди бесконечности слоев тот, который он искал. Это было просто. И это оказалось очень быстро.
   Через мгновение он был уже на родине. Без Кости.
   Один.

Глава 25

   Он был один. В соседней комнате кто-то без умолку бормотал, и это мешало сосредоточиться. Воспоминания почему-то не приходили, и Виктор, пролежав несколько минут без движения, по-прежнему ощущал этот мир чужим. Жена и двое детей. Двое как минимум. Вероятно, мальчики... Больше о своей жизни он не знал ничего.
   Глухой ропот за стенкой все не стихал, и Мухин скорее догадался, чем вспомнил, что он находится в больнице. И что человек говорит сам с собой. И что, кроме них, на этаже никого нет.
   Где-то звякнули пустые бутылки, и Виктор с облегчением вздохнул: все-таки кто-то есть. Бутылки загремели громче, одна из них упала и с сухим шорохом покатилась по полу. Пол мраморный, определил Мухин. Значит, больница приличная. А может, даже шикарная. Отдельные палаты, никто не тревожит...
   Сейчас Виктору хотелось как раз другого: чтобы к нему вошли, поздоровались и своими лицами, своими голосами напомнили ему... Напомнили хоть что-нибудь.
   Бутылка ударилась о стену и поехала обратно. Мухин отметил, что он прекрасно ориентируется по звуку, — это ощущение было новым и непривычным. Словно он слепой...
   Виктор испуганно метнулся взглядом от стены к потолку и снова к стене. В комнате стояли еще три кровати — все свободные, с голыми матрасами. Проходы были широкие, в них запросто уместилось бы по две больничные тумбочки, но тумбочек в палате не оказалось. Не было ни стола, ни стульев, ни штативов от капельниц. Кровати, стены, окно. Окно Мухину понравилось.
   Стекла были замазаны белой краской — оставалась лишь запыленная фрамуга, но для первого впечатления Виктору хватило и этого. В ясном небе медленно проплывало единственное облачко, доброе и наивное, как в детской книжке. Возможно, оно появилось перед больницей только для того, чтоб развлечь Мухина. Подумав об этом, он улыбнулся.
   Бутылка вкатилась в комнату и остановилась посередине. За ней, приседая на передние лапы, кралась маленькая полосатая кошка.
   — Кс-кс... — позвал Мухин.
   Кошка выпрямилась и посмотрела на него. Зеленые глаза, круглые от природы, округлились еще сильней — кажется, кошка чему-то удивилась. Виктора это позабавило.
   — Чего пялишься, дуреха? Иди, поглажу.
   Говорить было трудно. Он заметил, что язык вырос До невероятных размеров, так что еле умещался во рту. И еще у него не хватало зубов. Сосчитать дырки распухшим языком не представлялось возможным, а в памяти такая мелочь, естественно, не осела.
   — Иди, глупая! Иди, поглажу... Он протянул руку, но не удержал ее на весу и трех секунд. Ладонь была слишком тяжелой.
   — Да ты, парень, приболел серьезно, — сказал Виктор куда-то в потолок. — Лечись, парень, хворая оболочка мне не нужна.
   Договорив, он почувствовал, что задыхается. Фразы были слишком длинными. Для него — слишком...
   Виктор собрался положить руку на одеяло и только теперь испугался по-настоящему. Рука слушалась, но поднять ее у Мухина не было сил. Он хотел сказать себе что-нибудь еще, разумеется, ободряющее, юморное, но решил не разбрасываться. От плеча по всему телу расходилась усталость — дикая и запредельная, связанная с такими же дикими воспоминаниями.
   Армия, кросс в химзащите... Почему кросс? Почему вхимзащите?..
   Виктор уцепился за этот крючочек в надежде выйти на что-нибудь конкретное.
   Нет. Воспоминание пришло, но оно было не отсюда, не из этого слоя. Простая ассоциация: изнеможение — бег в противогазе, с автоматом и хлопающим подсумком. Ничего более изматывающего Мухин не знал. До сего момента. Теперь он знал и другое: десяток слов, произнесенных вслух, да секундное напряжение нескольких мышц — и он уже выдохся так, что сердце еле шевелится. И он уже почти что труп.
   Раскачав руку наподобие маятника, Виктор все же закинул ее на живот и с большим трудом подтяи ближе, к самому лицу. Так, чтоб было видно.
   В принципе он уже готовился. Но не к такому...
   Кожа на руках была темной, а местами совсем черной, точно обугленной. Овальные загрубевшие пятна отслаивались, и из-под хрупкой корки вытекало что-то мутное и неоднородное, похожее на куриный помет.
   Сквозь струпья проросли редкие бесцветные волосы, толстые, как проволока, и еще...
   И еще — от рук пахло. Пальцы более-менее слушались, но были уже бесполезны: Виктор не удержал бы в них и карандаша. Они практически сгнили. И то, что они продолжали, пусть и вяло, отзываться на его приказы, казалось еще страшнее. Лучше бы они не двигались вовсе, но смотреть, как кожа над суставами лопается, обнажая темно-серое мясо, было невозможно.
   Облако в окне скрылось, за ним появилось второе, такое же безалаберное.
   «Здесь все в порядке, — подумал он умиротворенно. — Здесь, в этом слое, все нормально. Иначе и быть не может. С таким небом и не радоваться жизни — это хамство».
   Мухин умирал, но умирал спокойно, как, впрочем, и положено старику с чистой совестью. Он не знал, сколько ему лет, да это и не имело значения. Что бы там ни было — возраст или болезнь, смерть уже дышала ему в затылок. И он ее не боялся. Просто Виктору было немного жаль, что он отсюда уходит, покидает слой, где все скоро окажутся. Он завидовал людям — обыкновенным оболочкам, которые перекинутся сюда, в мир с голубым небом, и ничегошеньки при этом не заметят.
   Решив, что экономить последние силы уже ни к чему, Виктор свесил ноги. Линолеум, несмотря на лето, был ледяным, а тапочек под кроватью не нашлось. Придерживаясь за металлическую спинку, Мухин встал и, поймав равновесие, замер.
   Он не хотел смотреть вниз. Он знал, что ничего хорошего не увидит. Но все же не утерпел.
   Кожа на лодыжках, как и на руках, была пятнистой, в черных язвах, с отвратительно длинными волосками. Его тело вряд ли весило много, но и такого давления хватило, чтобы из-под ногтей выдавились крупные зеленоватые капли.
   Немощно двигаясь к окну, Виктор боялся только одного — что он рассыплется по дороге, не успев выглянуть на улицу. Выглянуть и убедиться. Для него это было настолько важно, что в какой-то момент он да:же перестал ощущать усталость.
   Рамы были не просто закрыты на шпингалеты, они еще и проклеены бумагой. Мухин попробовал прорвать ее ногтем, но бумага оказалась намного крепче обычной. Он обернулся к кровати и увидел за изголовьем маленький квадратный столик с какими-то блестящими инструментами. Нет, второго похода не одолеть...
   Виктор бессильно провел по стеклу рукой. Стекло было гладким — красили с другой стороны. Найдя на уровне глаз маленькую процарапанную лунку, он чуть не рухнул от счастья и тут же к ней приник. В отверстие Мухин не увидел ничего, кроме второго стекла, также закрашенного. Рамы были двойными.
   Он положил ладони на подоконник и уперся лбом в окно. Усталость, на время отступившая, вдруг догнала его и без всякого предупреждения навалилась — сверху, снизу, изнутри... она была всюду.
   Виктору смертельно захотелось спать, но, посмотрев на постель, он понял, что теперь-то уж не дойдет точно. Ни вернуться к койке, ни увидеть, что там, за окном... Никогда прежде он не чувствовал себя таким никчемным.
   Отчаявшись, Мухин врезал локтем по стеклу. Из центра лучами разбежались трещины. Ударив еще раз, он пробил дыру, и длинные осколки неожиданно легко повалились вниз. При этом несколько штук воткнулось прямо в руку, однако ни боли, ни крови не было. Из порезов выступала все та же мутноватая жидкость, словно он был уже не человек, а законсервированный препарат.
   Внешние рамы оказались не закрыты, и Виктор, задыхаясь от восторга, толкнул их обеими руками.
   Больница стояла на пригорке — это он не только увидел, но и вспомнил и вряд ли смог бы определить, что произошло раньше. Вероятно, это случилось одновременно. Мухин поднял голову к небу и снова вспомнил. Небо было родное. Он посмотрел вниз и вспомнил окончательно — самого себя, семью, улицу... И недавнюю бомбежку.
   Марьинск был городом небольшим, чуть крупнее среднего поселка, и весь умещался на берегу реки, между двумя холмами. Один не самый мощный заряд превратил его в россыпь мусора. Если б Виктор не уезжал в командировку, то сейчас лежал бы вместе с женой и детьми под обломками. Но он уехал. Ему сказали: «Ты родился в рубашке». Он не понимал, о какой рубашке идет речь. Свои двести рентген он хапнул в поезде Москва — Киев, как только миновали Брянск.
   Ему сказали: «Люди и не с такими дозами живут. Поправишься».
   Он не понимал, зачем ему поправляться. Мухин вспомнил. Вспомнил и проклял себя за это, но избавиться от воспоминаний было уже невозможно.
   Жена и двое мальчиков... Да, все так. Нина, Сережа и Пашка. Если ориентироваться по бывшему причалу, то это ровно километр на восток. Рядом... Виктор прищурился и разглядел вдалеке завязанные в узел железки. Правильно, рядом с башней ретранслятора. Трехэтажный домик. Вон та спекшаяся куча... или нет, вон тот светлый шлейф из силикатного кирпича...
   Мухин, хотя он никого об этом не просил, вспомнил даже день, когда за ним явился Костя. У того был огромный тесак, перепачканный кровью. Совсем недавно улеглись слухи о местном потрошителе, вроде кого-то там взяли, и вот он приходит: чумазый, всклокоченный, с диким взглядом и с окровавленным ножом. Виктор испугался и не находил в этом ничего предосудительного. Даже сейчас. Хотя лучше б это был не Константин, а мастоящий Потрошитель. Такая смерть казалась Мухину менее мучительной. По крайней мере обошлось бы без больницы, без медленного умирания среди умерших врачей и единственной медсестры — девятнадцатилетней девочки, уже полностью облысевшей.
   Виктор отвернулся от окна — не для того, чтоб до, браться до кровати. Просто чтобы не смотреть на руины Не видеть останков их общей мечты. Только сейчас он осознал в полной мере, что это было больше чем заковыристая задача или безумный проект. Это была мечта. И она сгорела — вместе с людьми.
   Физически Земля не погибла, хотя случалось и такое. И оболочки погибли не все, процентов пять наверняка уцелело — в лесах, пустынях, на каких-нибудь островах... Но что это за люди и как будут они жить дальше? Те же стаи, та же борьба за пищу, тот же откат к варварству. Почти как в тлеющих слоях, но с большим размахом и с меньшей надеждой. И даже если удастся остановить эту проклятую машину, если в ближайшее время она не остановится сама, что можно выиграть за счет объединения слоев в один — догнивающий, как его пораженное тело?
   Ничего. Будет гораздо хуже. Значит, они опоздали...
   Мухин привалился к стене и, зажмурившись, медленно сполз на пол. Мужчина в соседней палате продолжал что-то бубнить, обращаясь не то к кошке, не то к самому себе. Виктор попытался ухватиться за подоконник, но поднять руку было уже невозможно. Он даже не сумел удержать тело в сидячем положении и кулем повалился на бок. Звать на помощь не было сил, а главное — не было желания. Хотелось только одного: чтоб это все быстрее закончилось.
 
   — Не хнычь, — сказали ему. Сказали спустя полтора часа после того, как Виктор упал на холодный линолеум под окном. Столько ему пришлось пролежать, пока он не умер.
   — Я не хнычу...
   Виктор утер глаза наволочкой и, высморкавшись в нее же, встал. Шибанов бестолково бродил по комнате, будто искал на полу мелочь.
   — Новости есть? — хмуро спросил он.
   — А у вас?
   — Не торгуйся, Витя.
   — Моя новость вам неинтересна.
   — Насчет твоих изысканий? Нулевой слой, все такое?
   — Вот именно, все такое... — сказал Виктор. — Нулевого слоя больше нет. И никакой надежды тоже, — добавил он.
   — Мои соболезнования, — произнес Шибанов. Вроде бы серьезно, а вроде бы и не очень. Да Мухина это и не волновало. — А у нас еще один взрыв. В том же исполнении.
   — Что рванули? — безучастно спросил Виктор.
   — Машину. С Макаровым.
   — Ему хоть одну пуговицу оторвало или опять повезло?
   — Там, кроме пуговицы, ничего и не осталось... Кило тротила в эквиваленте. Макаров и еще семь человек посторонних.
   — Признаться, я думал о нем хуже.
   — А я — лучше. Говорил же ему, чтоб не вылезал. Нет, поехал! Загорелось ему!
   — И вы, конечно, не знаете, чьих это рук дело... Шибанов отрицательно покачал головой, но, уловив, что в этих словах не столько констатация, сколько прямой вопрос, подошел к Мухину и схватил его за рубашку.
   — Витя!..
   — И вы ни сном ни духом... Разведчик называется! Правильно вас из гэбэ погнали.
   — Витя, кто?!
   — Это же очевидно. Людмила.
   Шибанов вздохнул и отпустил воротник.
   — Нет, не она.
   — Почему же?
   — Это не Люда, — повторил бывший чекист.
   — Ладно — я, мне положено нижним мозгом думать. А вы-то что?.. Что вы ею так очарованы? Где она?
   — Витя, Людмила не могла.
   — Потому что она Немаляеву племянница, а Косте любовница. Так?..
   — При чем тут это?
   — Где Людмила?! — выкрикнул Мухин.
   — Ну, если тебе охота... По коридору до конца, потом налево, опять до конца и опять налево. Дальше увидишь.
   — Так она здесь?.. На этом этаже, в этой самой квартире?! И вы... то есть она... — Виктор замолчал и бросился
   к двери.
   — Да! — окликнул его Шибанов. — За Корзуна спасибо, отработали его. Там этот хмырь и окопался, как раз у речки. Только... взрывчатки при нем не нашли. Можно было и не убивать...
   Мухин нетерпеливо махнул рукой. Ни физик, ни шпион Корзун его не интересовал. Все, что ему оставалось, — это выполнить обещание, перекинуться в Президента Шуста и по возможности пожить подольше. Неделю-две, сколько уж там получится. Вряд ли выйдет больше... Но прежде надо было разобраться с Людмилой.
   — Витя!.. — снова позвал Шибанов. — Не ходил бы ты к ней, Витя...
   Мухин бегом преодолел два поворота и выскочил в узкий коридорчик с торцевой дверью. Ручка поддалась легко, дверь была не заперта. «Люды здесь нет!» — мелькнула суматошная мысль, но едва Виктор вошел в комнату, как понял, что ошибся. Люда здесь была. И она ничего не взрывала...
   Людмила была парализована. Еще до того, как к ней приблизиться, Мухин это уже знал. Она лежала на пластиковой каталке со множеством рычажков и кронштейнов — Виктор не сомневался, что Немаляев достал ей самую лучшую кровать, самую удобную. Хотя он также был уверен, что Людмила предпочла бы деревянные нары, лишь бы иметь возможность двигаться.
   Двигаться она не могла. Люда, не отрываясь, смотрела в большой плоский монитор, укрепленный под потолком, и даже ее мимика была предельно скупой. Две-три маски — это все, что отражалось на ее бледном, тонком лице.
   — Подойди, — тихо сказала она. — У меня наушник. Сними.
   Виктор шагнул к Людмиле и, увидев на подушке белый проводок, осторожно вынул у нее из уха «таблетку».
   — Ящик уже заколыхал, — проговорила она, по-прежнему глядя в экран.
   Мухин, угадав ее желание, сел на кровать так, чтоб закрыть собой монитор.
   — Когда?.. — только и спросил он.
   — В бункере. Я в лифт зашла. Дальше не помню. — Говорила Люда с трудом. Язык у нее еле ворочался, губы не шевелились и вовсе. — Узнала про эвакуацию, стала тебя искать. Бориса просила... Но абонент был недоступен.
   Виктору показалось, что она усмехается, ион в ответ улыбнулся — насколько мог тепло и безмятежно. Из ее глаз выкатились две слезинки.
   — Хотела позвать тебя...
   — Ну вот! Я услышал и пришел.
   — Хорошо. Спасибо. Убей меня, Витя.
   — Ты что?! — Он резко отстранился, и Людмила поневоле снова уставилась в телевизор.
   — Вернись... Вы скоро уйдете, я знаю. А я?.. Дядя хочет здесь меня оставить. Он гуманист... Немножко. А я не хочу.
   — Что ты, Людочка?.. — сказал Мухин, снова загораживая ей экран. — Что ты, родная? Надо жить, надо верить.
   — Как ты?.. Как ты веришь, да?
   —А что я?..
   — "Сука", — напомнила Люда. — Здесь будет то же. И за мной придут. Ты понимаешь, о чем я.
   — Да ну, брось... — нетвердо произнес Виктор.
   — Меня возьмут все, кому не лень. Это хуже... это гораздо хуже, чем смерть, Витя. Будут меня продавать, проигрывать в карты, менять на патроны... Будут кормить помоями, лишь бы не умерла... И сдавать напрокат. Будут пихать в меня свои грязные...
   — Прекрати! — крикнул Мухин. — Ничего не будет! Все будет по-другому!
   — Ты ведь не ханжа, Витя. А убить меня просто. Мне сейчас мало надо. Возьми подушку, положи на лицо...
   — Да не могу я!.. — взмолился Мухин. — Как я тебя задушу? Я же люблю тебя!
   — Вот потому и задушишь, милый. Это ты должен сделать... Обязательно ты. Мы же скоро встретимся. Там, где ты Президент, я не родилась. Но ведь это все равно. Дядина задумка — она же временная... Отыщем нулевой слой. Борис говорил, ты что-то нащупал. И физик у вас появился... Все наладим. И будем вместе... Если не разлюбишь.
   Виктор сжал челюсти так, что затрещали зубы, и торопливо отошел к окну. Линию электропередачи поддерживали не шесть опор, а семь, но седьмую, ближнюю, было не видно — она находилась прямо под домом. Для этого Люде пришлось бы встать у самого подоконника.
   — Что у тебя случилось? — спросила она. — Что?.. Не получается? Ты уже был в нулевом слое? Ты нашел его? Что там? Говори!
   — Нет, я пока не успел, — ответил Виктор, не оборачиваясь. — Дел много в связи с эвакуацией.
   — Меня там нет... — прошептала она. — В нулевом — тоже нет. Что за женское счастье? Вы с Борисом остановите машину, и я исчезну...
   — Не остановим, — сказал Мухин, возвращаясь к постели. — Там уже ничего не остановишь. Там уже все... Теперь мы можем встретиться только случайно. — Он заглянул ей в глаза, но темные зрачки ничего не отражали. — Где-нибудь, когда-нибудь... В одном из слоев.
   — У нас нет столько времени. Слои горят... Вот и нулевой тоже... И наша надежда пропала, да?
   Мухин не ответил. Погладив Людмилу по руке, он приподнял ее за спину и привлек к себе.
   — Не надо, Витя, — сказала она, глядя куда-то мимо. — Я ничего не чувствую.
   — Совсем? — ляпнул он.
   — Совсем, Витя. Ничего. Даже боли. И сама себя не чувствую. Меня и здесь как будто нет... Хотела от передозы сдохнуть, но дядя больше одной капсулы не дает. Он у меня добрый. А Костик мог бы... Если б я попросила, он бы сделал. Но это ты должен... Я так решила.
   Мухин, как под гипнозом, достал сплющенную картонную коробочку с жирной надписью «CYCLOMEZOTRAMINUM 0.050».
   — Что это?
   — Драйвер. Им Петр пользуется. Я так и не попробовал. — Он раскрыл упаковку. В двадцати прозрачных ячейках подрагивали маленькие голубые бусинки. — Двадцать должно хватить...
   — Хуже не будет, — согласилась она.
   Выдавив таблетки, Виктор взял со стола поилку с водой.
   — Может, передумаешь?..
   — Не смеши...
   Она с видимым усилием проглотила, и ее глаза посветлели.
   — Передумай, Люда! — сказал Мухин с отчаянием. — Ведь не поздно!..
   — Брось. Если повезет, еще увидимся. Если успеем... Попробуем Борьку упросить... сведет нас как-нибудь... не все же они сгорели... слои... пока... не все... сгорели...
   С каждым словом голос звучал все тише, и вскоре Виктор уже не мог понять, действительно ли она с ним говорит или это ему кажется. Он взял в руки ее холодную ладонь и прижал к губам, словно хотел согреть. Теплее ладонь не становилась. Через минуту или через час — этого Мухин сказать бы не смог — Людмила слабо шевельнула пальцами. Он пощупал ее запястье, потом горло. Пульса не было. Наклонившись, Виктор поцеловал Люду — первый и последний раз в этой жизни. И закрыл ей глаза.
   — Мухин!! — заорали из коридора. — Мухин, нет!! В комнату, грохнув дверью, влетел Немаляев. Виктор не шелохнулся. Он продолжал гладить Люду по руке.
   — Ф-фу... — выдохнул Сан Саныч. — Я боялся, ты тут натворишь чего-нибудь...
   — Что я мог натворить? — отрешенно произнес Мухин.
   — Разного, Витя. Она ведь хотела... ладно, успели...
   — Нет, — сказал Мухин.
   — Эвакуации не будет, — объявил Немаляев, пропустив его реплику мимо ушей. — Мы остаемся здесь. Костя с Сапером вернулись...
   — Что ж так?.. — спросил Виктор, почти не слушая.
   — Их выдавило. Они там погибли. Вместе со всеми. Мы потеряли слой. Конец!..
   Мухин медленно кивнул. Затем снова. Кивнув в третий и четвертый раз, он вдруг заметил, что это помогает отвлечься. Вокруг не было ничего — только мертвая Людмила. И он, сидящий рядом и бессмысленно мотающий головой...
   — Витя, ты что, обкурился? — спросил Костя. В комнате, бубня себе под нос, как тбт облученный, появился Сапер. Чуть позже пришел Шибанов.
   — Витя, свяжи-ка нас со своим Петром, — сказал он.
   — Да?..
   — Я же знаю, что вы с ним контачите.
   —Да...
   — Кого ты в магазине дурил, Витя? Коньяк хороший раскокал... Ты уж за ребенка меня не держи. Только вот как ты попал в офис газеты? Там через склад пройти надо, посторонних туда не пускают...
   — Грузчиком... — ответил Мухин, продолжая все так же кивать и смотреть Людмиле в лицо. .
   — Гениально! — расхохотался Шибанов. — Когда кино такое вижу, тошнит!.. А в жизни, значит, срабатывает. Тебе бы в артисты, Витя!
   — Я и хотел... — пробормотал Виктор, обращаясь неизвестно к кому. — Не взяли меня в артисты... таланта нету...
   — Это они от зависти. Хватит качаться-то! Повернись к нам.
   — Да он правда пыхнул... — нахмурился Костя. — Оставь Люду в покое! Куда ты сел в грязных портках?
   — Неважно... — Мухин перестал раскачиваться и тупо посмотрел на Шибанова. — У вас пушка есть? Застрелили бы вы меня...
   — Ты чего, спятил?.. — растерянно улыбнулся тот. Виктор встал, и Немаляев наконец увидел, что глаза у Люды закрыты. Оттолкнув Сапера, он ринулся к кровати и, еще не коснувшись племянницы, уже все понял. Сжав в пальцах одеяло, Сан Саныч опустился на колени и беспомощно, по-стариковски, завыл.
   За ним к Людмиле подошел Костя. Не посмотреть — проститься. Шибанов взялся за спинку кровати и тяжело вздохнул.
   — Вот этого я и боялся... — прошептал Немаляев. — Боялся, что она тебя уговорит. Уговорила, девочка...
   — Она сейчас жива, — сказал Сапер.
   — Жива и здорова... — добавил Костя. — Мы ее найдем, Сан Саныч, не сомневайтесь. Было бы только где встретиться....
   Мухин один не смотрел на Людмилу, поэтому он первым заметил, как в дверях возник Кран. Охранник зачем-то приволок с собой автомат. Еще два магазина, кривые, как сказочные кинжалы, торчали у него из карманов.
   — Чего надо? — рявкнул Шибанов.
   — Собственно, ничего, — спокойно ответил Кран и лоднял ствол.
   Рожок был большой, «сорокапятка», поэтому он позволил себе не целиться. Стоя на пороге, он полосовал комнату слева-направо и обратно, и его не очень заботило, что половина пуль попадает в стены. Остальной половины было более чем достаточно.
   Никто из перекинутых уже не видел, как охранник отстреляв магазин, вставил второй и лениво потянул за твор. Зайдя в комнату, он каждому, даже Людмиле, выпустил по короткой очереди в сердце.
   Таково было требование заказчика.

Часть III
ВРЕМЯ БЕЗ БОЛИ

Глава 26

   Не было ни света, ни тепла, ни тяжести. Не было запаха, не было звука, не было ничего. Виктор даже усомнился, существует ли он сам, но пришел к выводу, что все-таки существует. Он не чувствовал, но осознавал. Как минимум осознавал себя, хотя этого было слишком мало. Это было почти ничто.
   — Привет, покойничек, — сказали ему с кощунственной усмешкой.
   Впрочем, сказали — это вряд ли... Скорей дали понять. Каким-то образом.
   Виктор хотел ответить, но обнаружил, что не в состоянии этого сделать.
   — Конечно, покойничек. И не тужься. Борис?..
   — Борис, Борис. Не уходи далеко, я скоро...
   В глаза ударили сразу три солнца. Три ярких огня, расположенных треугольником, не просто слепили, а выжигали изнутри, превращая тело в пустой кожаный мешок.
   — ...спрей «Ландыши-бис» избавит вас... — выдавил Мухин, инстинктивно прикрывая лицо.
   — Муха!.. — раздраженно крикнул кто-то внизу. В отличие от Бориса кто-то сугубо материальный. — Муха, ну сколько можно?! Гримеры!.. Где гримеры?! Он опять блестит!
   Из темноты к Виктору протянулась рука с огромной благоухающей кисточкой и огладила ему нос. Он еле держался, чтоб не чихнуть.
   — Мотор! Начали!.. — проорали оттуда же, снизу. — Стоп! Ну что за дела? Муха, где текст? Еще раз мотсяУ Начали!
   — Анальный спрей «Ландыши-бис» избавит вас... — механически произнес Виктор.