Страница:
Глава 12
"Дорогая Красивая Девушка! Когда же ты закончишь свои конспекты ? Я давно все сделал и сижу только ради того, чтобы дождаться тебя. Мы вышли бы на улицу, и я бы сказал что-нибудь веселое. И мы бы познакомились и могли бы куда-нибудь сходить.
Кстати, меня зовут..."
Виктор оторвал взгляд от тетрадного листа. Впереди было два ряда школьных парт — коричневых, расшатанных, таких же, как та, за которой сидел он сам. За другими партами тоже сидели и что-то строчили. В окно било солнце, било и звало — в кино, за мороженым или просто погулять — все равно, лишь бы куда-нибудь, лишь бы отсюда. Возле окна теснились грубые фанерные шкафы, поделенные на квадратные секции — к каждой был привинчен алюминиевый кармашек с белой картонкой. Вроде такой: «А-Б». Или такой: «В-Г». Правее находились еще два ящика с одной только буквой "Г". На "Г" был Гоголь, а про него накропали столько, что Николай Василич проклял бы их всех, литературоведов поганых. Уж Виктор-то знал. Полдня проторчал тут с «Ревизором» — и десяти процентов не освоил. Хватит, обойдутся. Доклад нормальный получился.
Он погрыз ручку и зевнул. Полюбовался на пианино в Углу... Что за идиот притащил пианино в читальный зал? Мухин вообразил, как эту бандуру поднимали на третий этаж, и опять зевнул. Согнутые спины очкастых перхотных девиц вызывали у него отвращение и гасили даже его юное, не слишком притязательное либидо. Стоп, а юное-то почему?..
Виктор охнул — громко, на всю комнату. К нему обец нулись. Он закрыл глаза, потом открыл, пощупал себ< как неживого, и вновь охнул, но уже молча.
Ему было четырнадцать лет. Четырнадцать лет и два месяца, если это имеет какое-то значение... Да, пожалуй, что не имеет.
На нем была красная футболка с надписью по-русски «МЫ УЖЕ ИДЕМ» и странные джинсы с карманом прямо на ширинке. Впрочем, Виктора волновала не одежда, а тело. Его собственное тело, которое он не мог узнать.
С переходом в Суку он тоже потерял в возрасте — аж десять лет, но там была потеря небольшая. Тогда он не чувствовал разницы, а теперь... То, к чему он привык, отличалось от того, что он имел в данный момент, как соленый огурец от свежего. Да, сейчас он был свежий — невероятно бодрый, весь какой-то напружиненный, готовый в любую секунду вскочить, подпрыгнуть, побежать... Ведь он почти не курил. Так, только баловался. Пиво — ноль тридцать три, не более. Водки ни-ни, уж очень она невкусная, разве что винца стаканчик сухенького. И наркоты никакой еще не пробовал, сознание себе не расширял. И с женщинами тоже пока... В общем, много чего не успел попробовать. В четырнадцать-то лет...
Мухин повернул голову — слева за соседней партой сидела худенькая девочка. Девочка, ясно, для тридцатилетнего кобеля, а для мальчика Вити она была полноценной барышней. Курносая брюнетка с короткой стрижкой и маленькой грудью. «Зато гарантия, что не силиконовые протезы, — подбрехнул откуда-то из глубины кобель. — Жми, Витек! Единственная приличная кандидатура в этом склепе!»
Мухин перечитал свое послание и, скривившись, дописал:
«Кстати, меня зовут Витя».
Сложив листок, он двинул его по столу. Девушка посмотрела неодобрительно, но записку приняла. Пробегав ее глазами, она что-то нацарапала и жестом велела забрать.
Слова «что-нибудь веселое» были зачеркнуты, сверху стояло: «желательно что-нибудь умное».
Виктор воспрял. Главное — она ответила, а что конкретно — неважно. Ей ведь тоже надо свой девичий понт соблюсти. Понимаем. Святое дело.
Наткнувшись взглядом на ящик с литерой "М", Мухин схватил ручку и торопливо написал:
"Учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Маркс.
Так как же тебя зовут ?"
Девушка прыснула и, смяв бумажку, запустила ее в форточку. Потом якобы вернулась к чтению, но Мухин видел, что она косится на него. Вздохнув, она захлопнула книгу и не спеша собрала тетрадки.
Проходя мимо, курносая тихо сказала:
— Женя.
Виктор почувствовал, как краснеет, и, схватив со стола все свое гоголеведение, направился следом. К прилавку тянулась длинная очередь, и он встал за девушкой. Она его как будто не замечала, хотя, конечно, догадывалась, что он смотрит на нее в упор. Пока сонная библиотекарша не забрала у Жени книги, Виктор изучил ее затылок и шею настолько хорошо, что смог бы сдать зачет по родинкам.
Девушка была чуть выше и, кажется, чуть старше его, но Мухина это вполне устраивало — толку от ровесниц он не видел. На ней была симпатичная фиолетовая майка и джинсы — на бедрах натянутые, а книзу сильно расклешенные. Покачиваясь на носках, Виктор умудрился случайно приблизиться к Жене настолько, что уловил ее аромат — никакой не парфюм и, уж конечно, не пот. Она пахла только собой, чистым телом.
У самого выхода он ее обогнал и, открыв дверь, куртуазно пропустил вперед. Это ей понравилось.
Мухин с блаженством подумал, что обольстить малолетнюю дурищу ему не составит труда. Со взрослым мужиком она бы знакомиться, может, и не рискнула, а юноша ей представлялся неопасным. Вот и славно. Виктору требовалось как-то скоротать четыре часа транса, и наилучшим вариантом было бы провести их вместе с Женей.
Они шли по Большой Бронной вниз, к Пушкинской, и Мухин творчески рожал первую фразу, способную обезоружить и пленить. Пауза непозволительно затягивалась. Женя, то и дело поправляя на плече сумочку с тетрадями, тоскливо смотрела под ноги.
— Где учишься? — выдавил Виктор и сам разочаровался. Он-то считал себя не таким примитивным.
— Филфак МГУ, — ответила девушка.
«Филфак» она произнесла весьма отчетливо, даже специально выделила «фак» — не иначе выясняла уровень его интеллекта. Мухин понял, что если пошутит над этим «факом», то с Женей можно будет сразу попрощаться.
Он почтительно тряхнул головой и закинул стандартный крючочек:
— Ты, наверное, там одна такая... На филфаке.
— Какая?
— Да нет, не на филфаке, а во всем университете, — невозмутимо продолжал Виктор.
— Ну какая «такая»?
«Красивая», — мелькнула в мозгу одна из версий, но Мухин решил, что с банальностями надо завязывать.
— Адекватная, — простецки ответил он. — У всез ваших стеклянные глаза, а в них — замурованный портрет Достоевского. А ты живая.
— Бедный Федор Михалыч... превратили его штамп, — сказала Женя, но уже без скуки, с явным интересом.
— Ну хорошо, не Достоевский. Пруст, Кортаса Павич... что там еще у них замуровано?
По реакции он понял, что впечатление произвести удалось.
«Рано млеешь, девочка, — подумал он самодовольно. — Я ведь еще и не начинал».
Виктор невзначай тронул карман — деньги у него были.
— Зайдем в «Макдоналдс»?
— Куда-куда? — испуганно спросила Женя. Они как раз поравнялись с «Маком», и Мухин увидел, что никакой это не «Мак». В витрине стоял большой пластмассовый «Ту-134», на крыше громоздился грубоватый щит с призывом летать самолетами Аэрофлота, а на стеклянной двери висело уведомление: «Продажа билетов осуществляется при наличии билетов». Неоновый «SAMSUNG» пропал, привычной рекламы кока-колы на другой стороне тоже не было.
— Ну, так мы про мороженое... — вывернулся Виктор. — Тут рядом кафе-мороженое есть, за углом, на...
Он вдруг осознал, что не может вспомнить, как называется Тверская. Вернее, называется ли она в этом слое Тверской или по-прежнему — Горького.
— Тут недалеко, — сказал он.
— Давай лучше посидим, — предложила Женя.
Народу на площади было немного — фонтан не работал, а без него вроде бы и лавочки теряли смысл. Зажиточная пенсионерка попивала из горлышка зеленый «Тархун», два старика играли в шахматы, еще несколько человек боролись с выгибающимися на ветру газетами. Одна скамейка была полностью занята цветастой цыганской семьей.
Женя собралась присесть, но Виктор ее остановил и, Достав носовой платок, смел с лавки пыль. Девушка даже растерялась. «Она мною восхищена», — сказал себе Мухин.
Минут десять болтали о кино. Виктор извлекал из памяти подростка местные премьеры, в основном на военно-патриотическую тему, и доказывал Жене, что западный кинематограф в отличие от музыки давно погиб. Текст из Мухина так и пер — и все не какой-нибудь, а высокоинтеллектуальный, с развернутыми цитатами. Виктор чувствовал, что еще немного, и девушка попросится замуж, поэтому, когда на площади появились трое угрюмых парней, он не смог сдержать улыбки. После гибкости ума было бы уместно продемонстрировать силу тела — и можно вести Женечку к широкой родительской постели.
Парням было лет по пятнадцать, типичная шпана: слегка приблатненная, слегка нетрезвая, как всегда, без денег и с диким самомнением. Они по-хозяйски оглядели лавочки и направились прямо к Мухину.
Виктор загодя встал — ничего, от него не убудет. Ясно же, что им не время надо узнать и не библиотеку найти Некрасовскую. Они этого и не скрывали, наоборот, еще метров за десять набычились и оттопырили локти — якобы у них там мышцы и все такое...
Мухин посмотрел на свой впалый живот и неожиданно вспомнил, что джинсы с передним карманом он надел не случайно — там была хоккейная «ракушка». И еще он понял, что он не справится. Ребята были подвижные, коренастые, с богатым опытом дворовых разборок, а он... Он был натуральный ботаник. И даже если они предложат драться по-честному, один на один, — он все равно проиграет. Убить его, конечно, не убьют, но мордой по газону повозят. Прощай, Женечка... И острые груди, и дрожащие пальчики — прощайте тоже. Рано тебе, Витюша, насчет женщин соображать. Сиди дома, учи уроки...
Подойдя к пенсионерке, Мухин извинился и забрал у нее недопитую бутылку. Затем выплеснул остатки «Тархуна» на асфальт и, взяв бутылку за горлышко, расколол ее о чугунную ножку скамейки. Едва ли это могло что-то изменить, но Женю он по крайней мере отдаст не задаром.
— А ты герой, — молвила девушка. Она раскрыла сумку и, бросив тетрадки на лавочку, вытащила тонкую никелированную цепь. — Свое надо иметь, — назидательно сказала она.
Женя встала рядом и просунула руку в широкую кожаную петлю. К другому концу полуметровой цепочки был припаян крупный рыболовный тройник. Каленая «кошка», отливая черным, болталась у самой земли. Виктор заметил, что девушка специально чуть покачивает кистью — так было гораздо страшнее.
— Прямо «Колодец и маятник», — проговорил он.
— Ты читаешь По?..
Хмыкнув, она сделала шаг в сторону и крутанула цепь. Крючки размылись в воздухе и, завершив круг, снова повисли возле ее правой ноги — теперь на них были наколоты листья. Нижняя ветка стоящего сзади дерева возмущенно зашелестела. Если б «кошка» достала чье-нибудь лицо, вместо листьев на тройнике оказались бы глаза и щеки.
Хулиганы остановились, как бы припоминая, чего они, собственно, хотели. По сравнению с парой, угрожающей цепью и «розочкой», они выглядели даже и не совсем хулиганами.
— А вы не подскажете, который час? — глумливо поинтересовался один из парней.
— Половина второго, — с приторной учтивостью ответила Женя.
— Премного благодарен...
Троица переглянулась и нарочито медленно двинулась к цыганам.
— Выигранный бой... — тихо сказала девушка. — Мухин, ты, кажется, мороженое обещал.
Виктор по инерции кивнул и только потом спохватился — фамилии-то своей он не называл. Подойдя к Урне, он бросил в нее отбитое горлышко и взял с лавки гетрадь. Первая страница под коленкоровой обложкой была аккуратно подписана:
«История античной литературы. Немоляева Людмила».
— Фраернулся ты, Витенька...
— С «Макдоналдсом»? Согласен.
— Эдгара По здесь запретили еще в восемьдесят втором, а Павича вообще не переводили, как идеологически незрелого. Я ж все-таки немножко филолог.
Мухин озадаченно посмотрел на девушку. Некоторое сходство с Людмилой найти было можно — но только если искать специально.
— Почему ты Женей представилась?
— Для разнообразия, — насмешливо проговорила она. — А скажи-ка, друг, чего ты от меня хотел?
— Так, познакомиться...
— А потом?
— Думаешь, я за четыре часа надеялся тебя соблазнить?
— Думаю, да, — ответила она. — В читальном зале что делал? Небось для школьного кружка выписывал?
— В ЖЭКе кружок, — буркнул Мухин. — В школе сейчас каникулы.
— Родители загнали? — спросила Люда с нескрываемым удовольствием.
— Ага...
Маленький табор на дальней лавке заголосил, но смирно и совсем не громко. Трое парней что-то достали из карманов, и старая цыганка с объемным, как воздушный шар, задом протянула им сложенную купюру.
— Так, ну где мое мороженое? — сказала Люда.
— Пойду лучше водки возьму...
— Посмотри на себя! Ты же ребенок!
— "Ребенок"! — сварливо произнес Виктор. — Тебе самой-то сколько?
— Женщинам таких вопросов не задают.
— А ты точно женщина?
— Ну и хамло!.. — сказала она, убирая цепь в сумочку. — Семнадцать. А тебе?
— Четырнадцать с половиной.
— Засранец мелкий... — улыбнулась Люда. Мухин перепрыгнул через кованую ограду и подал ей руку. Она грациозно перешагнула, при этом джинсы на ее бедрах натянулись еще сильней, и Виктор жадно сглотнул. Перебежав через дорогу, он зашел в «Кавказские вина». Людмила его сопровождать категорически отказалась.
Вместо вин, кавказских или каких-то еще, на прилавках стояла одна только водка — «Пшеничная» с алюминиевой кепочкой. Мухин отсчитал пять рублей тридцать копеек и направился к кассе, но продавщица гаркнула:
— Ты что, малец, магазин перепутал?
— Я тебе не малец, ясно? — проскрежетал он.
— Иди, иди. Мама за кефиром послала, а ты проказничать!
Виктор поиграл желваками и выкатился на улицу. Людмила даже не стала спрашивать, все было ясно и так. Мухин понял, что внутренне она над ним потешается.
Приметив краснолицего дядьку в затрапезном пиджаке и белой сетчатой шляпе, он дождался, пока тот не подойдет ближе, и окликнул:
— Мужик!.. Я тебе шесть рублей дам. Возьмешь мне «пшена». Сдачу — себе.
Дядька шмыгнул носом, проницательно посмотрел на Люду и сказал:
— Семь. Мне как раз на красненькое. Выпью за ваше здоровьичко...
Торговаться было несолидно, и Мухин молча вложил в грязную ладонь две зеленых, как баксы, трешки и металлический рубль с профилем Ильича. Спустя минуту он получил теплый пузырь и сунул его в пакет, к конспектам по Гоголю.
— Ты далеко живешь? — спросил он.
— Недалеко. В общаге.
— Тогда ко мне. Там, правда, родители...
— Ты что, показывать меня им стесняешься?
— Мне-то что? — фыркнул Мухин. — Меня тут через три часа уже не будет.
— Опять хамишь, — констатировала Люда. — Ты уж определись — совращать или за косички дергать.
— Косичек-то у тебя нету... Слушай, а зачем ты сюда перекинулась?
— Не знаю...
— Ты же сама слой выбираешь!
— Выходит, не всегда... Метила в одно место, попала в другое. Очнулась — библиотека. «Он стал иглу во впадины глазные вонзать, крича, что зреть очам не должно ни мук его, ни им свершенных зол...» — с чувством продекламировала Люда.
— Это не Ренатик сочинил? — осведомился Мухин. — Про глазные яблоки больно похоже.
— Впадины, а не яблоки, — поправила она. — Нет, это не Ренатик...
В условиях предельно развитого социализма частники «бомбить» опасались, но «бомбили» все как один. Вымпел на стене, конечно, радовал, но коньяк на столе радовал сильнее. На коньячок надо было зарабатывать. Виктор вытянул руку, и у тротуара затормозили сразу три машины — гуськом.
— Ты только слюну не пускай, я к тебе не за этим, — предупредила Люда. — Мне до конца транса перетоптаться где-то надо. А может, в кино сходим?
— Ты водку в кино пить собираешься? — воскликнул Виктор.
— Я вообще-то не собираюсь.
— Ну и не надо!
С водителем договорились за пятерку. Хитрый шеф увидел, что Мухин с дамой, и, кажется учуял пузырь в пакете. Опыт этого слоя Виктору подсказывал, что за пять рублей от Пушкинской площади до «Новокузнецкой» можно доехать раза три, но спорить он не стал. Это все-таки был «Опель», по местным меркам — роскошь несусветная.
Они вдвоем забрались на заднее сиденье, и Виктор взял Люду за руку. Та поджала губы, но руку не отняла.
— По дороге заскочим заправиться, — заявил водитель.
— Никаких «заскочим», — отрезал Мухин. — За пятерку на горбу понесешь.
Мужчина беспомощно хихикнул. Развязная молодежь попадалась ему частенько, но таких наглых детей он еще не встречал.
— Задницу тебе давно не драли, — предположил он.
— Я сам кому хочешь раздеру... У меня папа знаешь кто? — произнес Мухин со значением. — Вот и притухни.
Водитель озверело посмотрел на него в зеркало, но послушался и до самого дома не проронил ни слова.
Люда тоже помалкивала.
— А кто твой папа? — поинтересовалась она уже на улице.
— Водила-то спросить не решился! — удовлетворенно заметил Виктор. — А папа у меня инженер. Сто шестьдесят рублей, геморрой от стула и двадцать два начальника.
— Ты его не уважаешь?
— Папенька у меня не опасный, — задумчиво ответил Мухин. — Маму надо бояться...
Он достал ключи, но вдруг почувствовал какое-то беспокойство. Он вспомнил, как ботаник пытался открыть квартиру, сданную тещиным студентам, и прежде чем вставить ключ в скважину, перебрал на связке все три штуки. Маленький — от почтового ящика; обычный, желтый, — от дома; еще один, длинный, — от гаража, где Витя с приятелями иногда тусуется...
— Что-то не так? — спросила Люда.
— Черт его знает... Запутался.
— Не сюда приехали?
— Сюда, сюда.
Мухин быстро, будто ныряя в прорубь, открыл замок и толкнул дверь. — Прошу!..
— О-о-о! — раздалось изнутри дружное и незнакомое. — а мы вас заждались!
Виктор вошел вслед за Людой — отступать было поздно. В прихожей и маленьком коридорчике он обнаружил человек пять — все были взрослые, веселые, слегка чем-то взбудораженные.
Все лица Мухин видел впервые.
Кстати, меня зовут..."
Виктор оторвал взгляд от тетрадного листа. Впереди было два ряда школьных парт — коричневых, расшатанных, таких же, как та, за которой сидел он сам. За другими партами тоже сидели и что-то строчили. В окно било солнце, било и звало — в кино, за мороженым или просто погулять — все равно, лишь бы куда-нибудь, лишь бы отсюда. Возле окна теснились грубые фанерные шкафы, поделенные на квадратные секции — к каждой был привинчен алюминиевый кармашек с белой картонкой. Вроде такой: «А-Б». Или такой: «В-Г». Правее находились еще два ящика с одной только буквой "Г". На "Г" был Гоголь, а про него накропали столько, что Николай Василич проклял бы их всех, литературоведов поганых. Уж Виктор-то знал. Полдня проторчал тут с «Ревизором» — и десяти процентов не освоил. Хватит, обойдутся. Доклад нормальный получился.
Он погрыз ручку и зевнул. Полюбовался на пианино в Углу... Что за идиот притащил пианино в читальный зал? Мухин вообразил, как эту бандуру поднимали на третий этаж, и опять зевнул. Согнутые спины очкастых перхотных девиц вызывали у него отвращение и гасили даже его юное, не слишком притязательное либидо. Стоп, а юное-то почему?..
Виктор охнул — громко, на всю комнату. К нему обец нулись. Он закрыл глаза, потом открыл, пощупал себ< как неживого, и вновь охнул, но уже молча.
Ему было четырнадцать лет. Четырнадцать лет и два месяца, если это имеет какое-то значение... Да, пожалуй, что не имеет.
На нем была красная футболка с надписью по-русски «МЫ УЖЕ ИДЕМ» и странные джинсы с карманом прямо на ширинке. Впрочем, Виктора волновала не одежда, а тело. Его собственное тело, которое он не мог узнать.
С переходом в Суку он тоже потерял в возрасте — аж десять лет, но там была потеря небольшая. Тогда он не чувствовал разницы, а теперь... То, к чему он привык, отличалось от того, что он имел в данный момент, как соленый огурец от свежего. Да, сейчас он был свежий — невероятно бодрый, весь какой-то напружиненный, готовый в любую секунду вскочить, подпрыгнуть, побежать... Ведь он почти не курил. Так, только баловался. Пиво — ноль тридцать три, не более. Водки ни-ни, уж очень она невкусная, разве что винца стаканчик сухенького. И наркоты никакой еще не пробовал, сознание себе не расширял. И с женщинами тоже пока... В общем, много чего не успел попробовать. В четырнадцать-то лет...
Мухин повернул голову — слева за соседней партой сидела худенькая девочка. Девочка, ясно, для тридцатилетнего кобеля, а для мальчика Вити она была полноценной барышней. Курносая брюнетка с короткой стрижкой и маленькой грудью. «Зато гарантия, что не силиконовые протезы, — подбрехнул откуда-то из глубины кобель. — Жми, Витек! Единственная приличная кандидатура в этом склепе!»
Мухин перечитал свое послание и, скривившись, дописал:
«Кстати, меня зовут Витя».
Сложив листок, он двинул его по столу. Девушка посмотрела неодобрительно, но записку приняла. Пробегав ее глазами, она что-то нацарапала и жестом велела забрать.
Слова «что-нибудь веселое» были зачеркнуты, сверху стояло: «желательно что-нибудь умное».
Виктор воспрял. Главное — она ответила, а что конкретно — неважно. Ей ведь тоже надо свой девичий понт соблюсти. Понимаем. Святое дело.
Наткнувшись взглядом на ящик с литерой "М", Мухин схватил ручку и торопливо написал:
"Учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Маркс.
Так как же тебя зовут ?"
Девушка прыснула и, смяв бумажку, запустила ее в форточку. Потом якобы вернулась к чтению, но Мухин видел, что она косится на него. Вздохнув, она захлопнула книгу и не спеша собрала тетрадки.
Проходя мимо, курносая тихо сказала:
— Женя.
Виктор почувствовал, как краснеет, и, схватив со стола все свое гоголеведение, направился следом. К прилавку тянулась длинная очередь, и он встал за девушкой. Она его как будто не замечала, хотя, конечно, догадывалась, что он смотрит на нее в упор. Пока сонная библиотекарша не забрала у Жени книги, Виктор изучил ее затылок и шею настолько хорошо, что смог бы сдать зачет по родинкам.
Девушка была чуть выше и, кажется, чуть старше его, но Мухина это вполне устраивало — толку от ровесниц он не видел. На ней была симпатичная фиолетовая майка и джинсы — на бедрах натянутые, а книзу сильно расклешенные. Покачиваясь на носках, Виктор умудрился случайно приблизиться к Жене настолько, что уловил ее аромат — никакой не парфюм и, уж конечно, не пот. Она пахла только собой, чистым телом.
У самого выхода он ее обогнал и, открыв дверь, куртуазно пропустил вперед. Это ей понравилось.
Мухин с блаженством подумал, что обольстить малолетнюю дурищу ему не составит труда. Со взрослым мужиком она бы знакомиться, может, и не рискнула, а юноша ей представлялся неопасным. Вот и славно. Виктору требовалось как-то скоротать четыре часа транса, и наилучшим вариантом было бы провести их вместе с Женей.
Они шли по Большой Бронной вниз, к Пушкинской, и Мухин творчески рожал первую фразу, способную обезоружить и пленить. Пауза непозволительно затягивалась. Женя, то и дело поправляя на плече сумочку с тетрадями, тоскливо смотрела под ноги.
— Где учишься? — выдавил Виктор и сам разочаровался. Он-то считал себя не таким примитивным.
— Филфак МГУ, — ответила девушка.
«Филфак» она произнесла весьма отчетливо, даже специально выделила «фак» — не иначе выясняла уровень его интеллекта. Мухин понял, что если пошутит над этим «факом», то с Женей можно будет сразу попрощаться.
Он почтительно тряхнул головой и закинул стандартный крючочек:
— Ты, наверное, там одна такая... На филфаке.
— Какая?
— Да нет, не на филфаке, а во всем университете, — невозмутимо продолжал Виктор.
— Ну какая «такая»?
«Красивая», — мелькнула в мозгу одна из версий, но Мухин решил, что с банальностями надо завязывать.
— Адекватная, — простецки ответил он. — У всез ваших стеклянные глаза, а в них — замурованный портрет Достоевского. А ты живая.
— Бедный Федор Михалыч... превратили его штамп, — сказала Женя, но уже без скуки, с явным интересом.
— Ну хорошо, не Достоевский. Пруст, Кортаса Павич... что там еще у них замуровано?
По реакции он понял, что впечатление произвести удалось.
«Рано млеешь, девочка, — подумал он самодовольно. — Я ведь еще и не начинал».
Виктор невзначай тронул карман — деньги у него были.
— Зайдем в «Макдоналдс»?
— Куда-куда? — испуганно спросила Женя. Они как раз поравнялись с «Маком», и Мухин увидел, что никакой это не «Мак». В витрине стоял большой пластмассовый «Ту-134», на крыше громоздился грубоватый щит с призывом летать самолетами Аэрофлота, а на стеклянной двери висело уведомление: «Продажа билетов осуществляется при наличии билетов». Неоновый «SAMSUNG» пропал, привычной рекламы кока-колы на другой стороне тоже не было.
— Ну, так мы про мороженое... — вывернулся Виктор. — Тут рядом кафе-мороженое есть, за углом, на...
Он вдруг осознал, что не может вспомнить, как называется Тверская. Вернее, называется ли она в этом слое Тверской или по-прежнему — Горького.
— Тут недалеко, — сказал он.
— Давай лучше посидим, — предложила Женя.
Народу на площади было немного — фонтан не работал, а без него вроде бы и лавочки теряли смысл. Зажиточная пенсионерка попивала из горлышка зеленый «Тархун», два старика играли в шахматы, еще несколько человек боролись с выгибающимися на ветру газетами. Одна скамейка была полностью занята цветастой цыганской семьей.
Женя собралась присесть, но Виктор ее остановил и, Достав носовой платок, смел с лавки пыль. Девушка даже растерялась. «Она мною восхищена», — сказал себе Мухин.
Минут десять болтали о кино. Виктор извлекал из памяти подростка местные премьеры, в основном на военно-патриотическую тему, и доказывал Жене, что западный кинематограф в отличие от музыки давно погиб. Текст из Мухина так и пер — и все не какой-нибудь, а высокоинтеллектуальный, с развернутыми цитатами. Виктор чувствовал, что еще немного, и девушка попросится замуж, поэтому, когда на площади появились трое угрюмых парней, он не смог сдержать улыбки. После гибкости ума было бы уместно продемонстрировать силу тела — и можно вести Женечку к широкой родительской постели.
Парням было лет по пятнадцать, типичная шпана: слегка приблатненная, слегка нетрезвая, как всегда, без денег и с диким самомнением. Они по-хозяйски оглядели лавочки и направились прямо к Мухину.
Виктор загодя встал — ничего, от него не убудет. Ясно же, что им не время надо узнать и не библиотеку найти Некрасовскую. Они этого и не скрывали, наоборот, еще метров за десять набычились и оттопырили локти — якобы у них там мышцы и все такое...
Мухин посмотрел на свой впалый живот и неожиданно вспомнил, что джинсы с передним карманом он надел не случайно — там была хоккейная «ракушка». И еще он понял, что он не справится. Ребята были подвижные, коренастые, с богатым опытом дворовых разборок, а он... Он был натуральный ботаник. И даже если они предложат драться по-честному, один на один, — он все равно проиграет. Убить его, конечно, не убьют, но мордой по газону повозят. Прощай, Женечка... И острые груди, и дрожащие пальчики — прощайте тоже. Рано тебе, Витюша, насчет женщин соображать. Сиди дома, учи уроки...
Подойдя к пенсионерке, Мухин извинился и забрал у нее недопитую бутылку. Затем выплеснул остатки «Тархуна» на асфальт и, взяв бутылку за горлышко, расколол ее о чугунную ножку скамейки. Едва ли это могло что-то изменить, но Женю он по крайней мере отдаст не задаром.
— А ты герой, — молвила девушка. Она раскрыла сумку и, бросив тетрадки на лавочку, вытащила тонкую никелированную цепь. — Свое надо иметь, — назидательно сказала она.
Женя встала рядом и просунула руку в широкую кожаную петлю. К другому концу полуметровой цепочки был припаян крупный рыболовный тройник. Каленая «кошка», отливая черным, болталась у самой земли. Виктор заметил, что девушка специально чуть покачивает кистью — так было гораздо страшнее.
— Прямо «Колодец и маятник», — проговорил он.
— Ты читаешь По?..
Хмыкнув, она сделала шаг в сторону и крутанула цепь. Крючки размылись в воздухе и, завершив круг, снова повисли возле ее правой ноги — теперь на них были наколоты листья. Нижняя ветка стоящего сзади дерева возмущенно зашелестела. Если б «кошка» достала чье-нибудь лицо, вместо листьев на тройнике оказались бы глаза и щеки.
Хулиганы остановились, как бы припоминая, чего они, собственно, хотели. По сравнению с парой, угрожающей цепью и «розочкой», они выглядели даже и не совсем хулиганами.
— А вы не подскажете, который час? — глумливо поинтересовался один из парней.
— Половина второго, — с приторной учтивостью ответила Женя.
— Премного благодарен...
Троица переглянулась и нарочито медленно двинулась к цыганам.
— Выигранный бой... — тихо сказала девушка. — Мухин, ты, кажется, мороженое обещал.
Виктор по инерции кивнул и только потом спохватился — фамилии-то своей он не называл. Подойдя к Урне, он бросил в нее отбитое горлышко и взял с лавки гетрадь. Первая страница под коленкоровой обложкой была аккуратно подписана:
«История античной литературы. Немоляева Людмила».
— Фраернулся ты, Витенька...
— С «Макдоналдсом»? Согласен.
— Эдгара По здесь запретили еще в восемьдесят втором, а Павича вообще не переводили, как идеологически незрелого. Я ж все-таки немножко филолог.
Мухин озадаченно посмотрел на девушку. Некоторое сходство с Людмилой найти было можно — но только если искать специально.
— Почему ты Женей представилась?
— Для разнообразия, — насмешливо проговорила она. — А скажи-ка, друг, чего ты от меня хотел?
— Так, познакомиться...
— А потом?
— Думаешь, я за четыре часа надеялся тебя соблазнить?
— Думаю, да, — ответила она. — В читальном зале что делал? Небось для школьного кружка выписывал?
— В ЖЭКе кружок, — буркнул Мухин. — В школе сейчас каникулы.
— Родители загнали? — спросила Люда с нескрываемым удовольствием.
— Ага...
Маленький табор на дальней лавке заголосил, но смирно и совсем не громко. Трое парней что-то достали из карманов, и старая цыганка с объемным, как воздушный шар, задом протянула им сложенную купюру.
— Так, ну где мое мороженое? — сказала Люда.
— Пойду лучше водки возьму...
— Посмотри на себя! Ты же ребенок!
— "Ребенок"! — сварливо произнес Виктор. — Тебе самой-то сколько?
— Женщинам таких вопросов не задают.
— А ты точно женщина?
— Ну и хамло!.. — сказала она, убирая цепь в сумочку. — Семнадцать. А тебе?
— Четырнадцать с половиной.
— Засранец мелкий... — улыбнулась Люда. Мухин перепрыгнул через кованую ограду и подал ей руку. Она грациозно перешагнула, при этом джинсы на ее бедрах натянулись еще сильней, и Виктор жадно сглотнул. Перебежав через дорогу, он зашел в «Кавказские вина». Людмила его сопровождать категорически отказалась.
Вместо вин, кавказских или каких-то еще, на прилавках стояла одна только водка — «Пшеничная» с алюминиевой кепочкой. Мухин отсчитал пять рублей тридцать копеек и направился к кассе, но продавщица гаркнула:
— Ты что, малец, магазин перепутал?
— Я тебе не малец, ясно? — проскрежетал он.
— Иди, иди. Мама за кефиром послала, а ты проказничать!
Виктор поиграл желваками и выкатился на улицу. Людмила даже не стала спрашивать, все было ясно и так. Мухин понял, что внутренне она над ним потешается.
Приметив краснолицего дядьку в затрапезном пиджаке и белой сетчатой шляпе, он дождался, пока тот не подойдет ближе, и окликнул:
— Мужик!.. Я тебе шесть рублей дам. Возьмешь мне «пшена». Сдачу — себе.
Дядька шмыгнул носом, проницательно посмотрел на Люду и сказал:
— Семь. Мне как раз на красненькое. Выпью за ваше здоровьичко...
Торговаться было несолидно, и Мухин молча вложил в грязную ладонь две зеленых, как баксы, трешки и металлический рубль с профилем Ильича. Спустя минуту он получил теплый пузырь и сунул его в пакет, к конспектам по Гоголю.
— Ты далеко живешь? — спросил он.
— Недалеко. В общаге.
— Тогда ко мне. Там, правда, родители...
— Ты что, показывать меня им стесняешься?
— Мне-то что? — фыркнул Мухин. — Меня тут через три часа уже не будет.
— Опять хамишь, — констатировала Люда. — Ты уж определись — совращать или за косички дергать.
— Косичек-то у тебя нету... Слушай, а зачем ты сюда перекинулась?
— Не знаю...
— Ты же сама слой выбираешь!
— Выходит, не всегда... Метила в одно место, попала в другое. Очнулась — библиотека. «Он стал иглу во впадины глазные вонзать, крича, что зреть очам не должно ни мук его, ни им свершенных зол...» — с чувством продекламировала Люда.
— Это не Ренатик сочинил? — осведомился Мухин. — Про глазные яблоки больно похоже.
— Впадины, а не яблоки, — поправила она. — Нет, это не Ренатик...
В условиях предельно развитого социализма частники «бомбить» опасались, но «бомбили» все как один. Вымпел на стене, конечно, радовал, но коньяк на столе радовал сильнее. На коньячок надо было зарабатывать. Виктор вытянул руку, и у тротуара затормозили сразу три машины — гуськом.
— Ты только слюну не пускай, я к тебе не за этим, — предупредила Люда. — Мне до конца транса перетоптаться где-то надо. А может, в кино сходим?
— Ты водку в кино пить собираешься? — воскликнул Виктор.
— Я вообще-то не собираюсь.
— Ну и не надо!
С водителем договорились за пятерку. Хитрый шеф увидел, что Мухин с дамой, и, кажется учуял пузырь в пакете. Опыт этого слоя Виктору подсказывал, что за пять рублей от Пушкинской площади до «Новокузнецкой» можно доехать раза три, но спорить он не стал. Это все-таки был «Опель», по местным меркам — роскошь несусветная.
Они вдвоем забрались на заднее сиденье, и Виктор взял Люду за руку. Та поджала губы, но руку не отняла.
— По дороге заскочим заправиться, — заявил водитель.
— Никаких «заскочим», — отрезал Мухин. — За пятерку на горбу понесешь.
Мужчина беспомощно хихикнул. Развязная молодежь попадалась ему частенько, но таких наглых детей он еще не встречал.
— Задницу тебе давно не драли, — предположил он.
— Я сам кому хочешь раздеру... У меня папа знаешь кто? — произнес Мухин со значением. — Вот и притухни.
Водитель озверело посмотрел на него в зеркало, но послушался и до самого дома не проронил ни слова.
Люда тоже помалкивала.
— А кто твой папа? — поинтересовалась она уже на улице.
— Водила-то спросить не решился! — удовлетворенно заметил Виктор. — А папа у меня инженер. Сто шестьдесят рублей, геморрой от стула и двадцать два начальника.
— Ты его не уважаешь?
— Папенька у меня не опасный, — задумчиво ответил Мухин. — Маму надо бояться...
Он достал ключи, но вдруг почувствовал какое-то беспокойство. Он вспомнил, как ботаник пытался открыть квартиру, сданную тещиным студентам, и прежде чем вставить ключ в скважину, перебрал на связке все три штуки. Маленький — от почтового ящика; обычный, желтый, — от дома; еще один, длинный, — от гаража, где Витя с приятелями иногда тусуется...
— Что-то не так? — спросила Люда.
— Черт его знает... Запутался.
— Не сюда приехали?
— Сюда, сюда.
Мухин быстро, будто ныряя в прорубь, открыл замок и толкнул дверь. — Прошу!..
— О-о-о! — раздалось изнутри дружное и незнакомое. — а мы вас заждались!
Виктор вошел вслед за Людой — отступать было поздно. В прихожей и маленьком коридорчике он обнаружил человек пять — все были взрослые, веселые, слегка чем-то взбудораженные.
Все лица Мухин видел впервые.
Глава 13
—Витька, чего растерялся?
Из комнаты выглянул отец — неузнаваемо постаревший, прирастивший к животу лишние полпуда, но живой.
Мухин схоронил родителей три года назад. Он давно уже перестал горевать — что делать, ко всему привыкаешь... Здесь и мать, и отец были еще живы — он вроде бы должен был радоваться, но вместо радости испытывал печаль. Часа через два он вернется в слой, где ограда на их могилах уже заржавела.
«Надо съездить, подкрасить», — отстранение подумал Виктор.
— Вы как раз к столу, — объявила мама. — Я тебя раньше ждала, хотела в магазин послать. Пришлось самой... А это кто? Твоя девушка? Наконец-то за ум взялся! Ну, знакомь, знакомь...
— Люда... — сказал Мухин и зарделся.
— А меня зовут Наталья Петровна. Ну что ж... добро пожаловать, Людочка. Витя у нас мальчик хороший, учится без троек, литературой увлекается...
— Шустрова! — одернул ее блондинистый мужчина в рубашке с закатанными рукавами. — Что ты детей смущаешь? Сейчас сядем и сразу познакомимся! Кстати... — Он шагнул к двери и протянул Людмиле бледную, в светлых волосках руку. — Юрий Геннадиевич. Но вы можете звать меня просто Юриком. Хе-хе...
— Не поздновато вам для «Юрика»? — спросила она невинно.
Его слегка перекосило, но он постарался не подать виду. Лет ему было, как и родителям, ровно пятьдесят, до из-за странности организма он выглядел значительно моложе — где-то на сороковник с небольшим. Почти цветущий.
— Зачем вы так?.. Я же шучу.
— Я тоже.
— Шустрова! — начальственно крикнул «Юрик». — С такой невестой твой Витька не пропадет! Смотри, Виктор, скрутит она тебя!.. Я в женщинах разбираюсь.
С этими словами он отправился в комнату, но, поворачиваясь, излишне задержал взгляд на Людиной майке. Майка была короткой, между ней и джинсами оставался просвет с голым животом — вот на этом просвете Юрий и замешкался.
— Зря ты меня привел, — шепнула Людмила.
— Я ж не знал, что у родаков пьянка намечается.
— Пойдем отсюда?..
— Разувайся, — велел Мухин. — Жрать охота.
Он сунул водку поглубже в шкаф и подтолкнул Люду вперед. Стол был уже накрыт.
Праздновали какое-то событие на отцовской работе — не то окончание крутого чертежа, не то очередное перевыполнение плана, Виктор в дела отца никогда не вникал. Скорее всего, народ просто нашел повод культурно заквасить.
Батяня всю жизнь трудился на одном месте, и многие его коллеги стали общими семейными друзьями. Пара человек с работы, в том числе Юрий, знали родителей еще с института — эти неизменно называли мать Шустровой, хотя последние тридцать два года она была Мухиной.
Кроме семи мужиков, за столом сидели две бабенции — чьи-то жены, давно сделавшиеся подругами матери. Виктор как-то невзначай выяснил, что со всеми знаком, вернее, это они были с ним знакомы, сам-то он их не помнил. Юрий — так тот вообще чуть не из роддома его вез. Этого Мухин тоже не припоминал и не особо жалел.
Закуска была добротная, но умеренная — не Новый год все-таки. Обычный набор: картошка, селедка, дачные соленья и пара условно хрустальных салатниц. Рядом, на журнальном столике, по-домашнему стояла щербатая пятилитровая кастрюля с «оливье». Женщины что-то еще говорили про мясо в духовке. Запивать мама, как всегда, сварила компот. Из спиртного были две бутылки вина и гораздо больше — водки, естественно, «Пшеничной». Зачем-то приперли дефицитное шампанское — гусарил, надо полагать, Юрий.
Мухин заботливо усадил Люду в углу возле стены и положил ей в тарелку сразу всего — чтоб больше не отвлекаться.
— Вино будешь? — спросил он.
— Стремно...
— Да ну прям! Так будешь?
— Буду, — вздохнула она.
Он потянулся за бутылкой, но зоркая мать сразу же засекла.
— Витенька, что это ты?.. Людочка, это он вам? У вас что, в семье так принято?
— Как? — спросила она.
— Вы вместе со взрослыми пьете?
— Нет, только с детьми, — ответила Людмила. Юрий рассмеялся и подмигнул. Отец прыснул и замахал на мать руками:
— Наташ, прекрати! Оставь их в покое.
— Лю-удочка!.. — укоризненно протянула она. — Нельзя так...
— Ма, хватит напрягать! — бросил Мухин.
— Шустрова! — строго сказал Юрий. — Ты Витьке всех невест разгонишь.
Людмила жалобно посмотрела на Виктора.
— Может, пойдем, а?..
— Пошли. Бери тарелку, бери стакан, запремся в моей комнате.
— Нет-нет, Витенька! — остановила его мать. — Так нельзя. Куда ты понес-то?..
— Наташ, не приставай к ним, пусть себе идут, — попробовал заступиться отец, но она не обратила на него внимания.
— Надо со всеми, Витенька. Сейчас и мясо будет. Или Дюдочка уходить уже собирается? Что, Людочка, не онравилось у нас?
— Конечно, оставайтесь! — заявил Юрий. — Потанцуем... Витька, у тебя музон хороший есть?
Мухин рухнул обратно на стул и дернул Людмилу за руку.
— Сидим, хомячим, — прошипел он. — В упор никого не видим.
— Поздний ребенок... — проговорила она негромко. — Мелочная опека, в итоге — либо комплекс гения, либо сексуальные расстройства...
— Ты-то хоть не капай... Послал бы я это все, но... не могу я.
— Почему? А-а... прости. Я поняла.
Гости плавно пьянели. Тосты становились все короче, рюмки наполнялись все чаще. Общество постепенно распалось на несколько фракций и разбрелось по квартире. Юрий шатался там и сям, со всеми успевал выпить, а подходя к столу, маслено косился на Люду.
Мухин поймал момент, когда мать с подругами ушла проведать мясо, и, пихнув Людмилу в ногу, вылез из-за стола.
— Витька! — Юрий нахмурился.
— Я за магнитофоном, — буркнул он.
Его комната оказалась занята — двое каких-то мужиков что-то друг другу доказывали. Мухин незаметно свистнул у них полупустую пачку «Явы» и повел Люду в ванную.
— Такие вот у нас друзья... — буркнул он, прикуривая.
Бросив горелую спичку за стиральную машину, Виктор случайно повернулся к зеркалу и застыл.
—Это я, да?..
— Наверно...
По ту сторону стекла стоял худой, чтоб не сказать тщедушный подросток с торчащими ушами и жиденькими волосиками. Ручки-веревочки висели вдоль тела так вяло и покорно, словно вместо костей в них была проволока. Веснушки, глупые глаза, маленький носик — Мухин не нашел в себе ничего, что могло бы ему понравиться. Люда тоже была курносая, но как-то иначе, соблазнительно. Старый пень Юрик неспроста на нее пялился.
Мухин встал спиной к зеркалу — теперь у него появился повод смотреть на Люду не отрываясь. Она была такая светлая, такая милая и чистенькая, что Виктору захотелось немедленно кого-нибудь убить — и посвятить этот подвиг ей. Впрочем, он тут же подумал, что труп в квартире ее не очарует.
По коридору прошаркали две пары тапочек, и из-за стола послышались восторженные реплики. Судя по топоту, народ начал собираться к мясу. Отец торопливо навестил холодильник и, позвякивая бутылками, вернулся в комнату. Через минуту оттуда донеслось:
Из комнаты выглянул отец — неузнаваемо постаревший, прирастивший к животу лишние полпуда, но живой.
Мухин схоронил родителей три года назад. Он давно уже перестал горевать — что делать, ко всему привыкаешь... Здесь и мать, и отец были еще живы — он вроде бы должен был радоваться, но вместо радости испытывал печаль. Часа через два он вернется в слой, где ограда на их могилах уже заржавела.
«Надо съездить, подкрасить», — отстранение подумал Виктор.
— Вы как раз к столу, — объявила мама. — Я тебя раньше ждала, хотела в магазин послать. Пришлось самой... А это кто? Твоя девушка? Наконец-то за ум взялся! Ну, знакомь, знакомь...
— Люда... — сказал Мухин и зарделся.
— А меня зовут Наталья Петровна. Ну что ж... добро пожаловать, Людочка. Витя у нас мальчик хороший, учится без троек, литературой увлекается...
— Шустрова! — одернул ее блондинистый мужчина в рубашке с закатанными рукавами. — Что ты детей смущаешь? Сейчас сядем и сразу познакомимся! Кстати... — Он шагнул к двери и протянул Людмиле бледную, в светлых волосках руку. — Юрий Геннадиевич. Но вы можете звать меня просто Юриком. Хе-хе...
— Не поздновато вам для «Юрика»? — спросила она невинно.
Его слегка перекосило, но он постарался не подать виду. Лет ему было, как и родителям, ровно пятьдесят, до из-за странности организма он выглядел значительно моложе — где-то на сороковник с небольшим. Почти цветущий.
— Зачем вы так?.. Я же шучу.
— Я тоже.
— Шустрова! — начальственно крикнул «Юрик». — С такой невестой твой Витька не пропадет! Смотри, Виктор, скрутит она тебя!.. Я в женщинах разбираюсь.
С этими словами он отправился в комнату, но, поворачиваясь, излишне задержал взгляд на Людиной майке. Майка была короткой, между ней и джинсами оставался просвет с голым животом — вот на этом просвете Юрий и замешкался.
— Зря ты меня привел, — шепнула Людмила.
— Я ж не знал, что у родаков пьянка намечается.
— Пойдем отсюда?..
— Разувайся, — велел Мухин. — Жрать охота.
Он сунул водку поглубже в шкаф и подтолкнул Люду вперед. Стол был уже накрыт.
Праздновали какое-то событие на отцовской работе — не то окончание крутого чертежа, не то очередное перевыполнение плана, Виктор в дела отца никогда не вникал. Скорее всего, народ просто нашел повод культурно заквасить.
Батяня всю жизнь трудился на одном месте, и многие его коллеги стали общими семейными друзьями. Пара человек с работы, в том числе Юрий, знали родителей еще с института — эти неизменно называли мать Шустровой, хотя последние тридцать два года она была Мухиной.
Кроме семи мужиков, за столом сидели две бабенции — чьи-то жены, давно сделавшиеся подругами матери. Виктор как-то невзначай выяснил, что со всеми знаком, вернее, это они были с ним знакомы, сам-то он их не помнил. Юрий — так тот вообще чуть не из роддома его вез. Этого Мухин тоже не припоминал и не особо жалел.
Закуска была добротная, но умеренная — не Новый год все-таки. Обычный набор: картошка, селедка, дачные соленья и пара условно хрустальных салатниц. Рядом, на журнальном столике, по-домашнему стояла щербатая пятилитровая кастрюля с «оливье». Женщины что-то еще говорили про мясо в духовке. Запивать мама, как всегда, сварила компот. Из спиртного были две бутылки вина и гораздо больше — водки, естественно, «Пшеничной». Зачем-то приперли дефицитное шампанское — гусарил, надо полагать, Юрий.
Мухин заботливо усадил Люду в углу возле стены и положил ей в тарелку сразу всего — чтоб больше не отвлекаться.
— Вино будешь? — спросил он.
— Стремно...
— Да ну прям! Так будешь?
— Буду, — вздохнула она.
Он потянулся за бутылкой, но зоркая мать сразу же засекла.
— Витенька, что это ты?.. Людочка, это он вам? У вас что, в семье так принято?
— Как? — спросила она.
— Вы вместе со взрослыми пьете?
— Нет, только с детьми, — ответила Людмила. Юрий рассмеялся и подмигнул. Отец прыснул и замахал на мать руками:
— Наташ, прекрати! Оставь их в покое.
— Лю-удочка!.. — укоризненно протянула она. — Нельзя так...
— Ма, хватит напрягать! — бросил Мухин.
— Шустрова! — строго сказал Юрий. — Ты Витьке всех невест разгонишь.
Людмила жалобно посмотрела на Виктора.
— Может, пойдем, а?..
— Пошли. Бери тарелку, бери стакан, запремся в моей комнате.
— Нет-нет, Витенька! — остановила его мать. — Так нельзя. Куда ты понес-то?..
— Наташ, не приставай к ним, пусть себе идут, — попробовал заступиться отец, но она не обратила на него внимания.
— Надо со всеми, Витенька. Сейчас и мясо будет. Или Дюдочка уходить уже собирается? Что, Людочка, не онравилось у нас?
— Конечно, оставайтесь! — заявил Юрий. — Потанцуем... Витька, у тебя музон хороший есть?
Мухин рухнул обратно на стул и дернул Людмилу за руку.
— Сидим, хомячим, — прошипел он. — В упор никого не видим.
— Поздний ребенок... — проговорила она негромко. — Мелочная опека, в итоге — либо комплекс гения, либо сексуальные расстройства...
— Ты-то хоть не капай... Послал бы я это все, но... не могу я.
— Почему? А-а... прости. Я поняла.
Гости плавно пьянели. Тосты становились все короче, рюмки наполнялись все чаще. Общество постепенно распалось на несколько фракций и разбрелось по квартире. Юрий шатался там и сям, со всеми успевал выпить, а подходя к столу, маслено косился на Люду.
Мухин поймал момент, когда мать с подругами ушла проведать мясо, и, пихнув Людмилу в ногу, вылез из-за стола.
— Витька! — Юрий нахмурился.
— Я за магнитофоном, — буркнул он.
Его комната оказалась занята — двое каких-то мужиков что-то друг другу доказывали. Мухин незаметно свистнул у них полупустую пачку «Явы» и повел Люду в ванную.
— Такие вот у нас друзья... — буркнул он, прикуривая.
Бросив горелую спичку за стиральную машину, Виктор случайно повернулся к зеркалу и застыл.
—Это я, да?..
— Наверно...
По ту сторону стекла стоял худой, чтоб не сказать тщедушный подросток с торчащими ушами и жиденькими волосиками. Ручки-веревочки висели вдоль тела так вяло и покорно, словно вместо костей в них была проволока. Веснушки, глупые глаза, маленький носик — Мухин не нашел в себе ничего, что могло бы ему понравиться. Люда тоже была курносая, но как-то иначе, соблазнительно. Старый пень Юрик неспроста на нее пялился.
Мухин встал спиной к зеркалу — теперь у него появился повод смотреть на Люду не отрываясь. Она была такая светлая, такая милая и чистенькая, что Виктору захотелось немедленно кого-нибудь убить — и посвятить этот подвиг ей. Впрочем, он тут же подумал, что труп в квартире ее не очарует.
По коридору прошаркали две пары тапочек, и из-за стола послышались восторженные реплики. Судя по топоту, народ начал собираться к мясу. Отец торопливо навестил холодильник и, позвякивая бутылками, вернулся в комнату. Через минуту оттуда донеслось: