Прошкин Евгений Александрович. Слой Ноль

   — Витя, мы ждем! — поторопил один из мужчин.
   — Ждем! Ждем! — поддержали женщины.
   И дам и субъектов Мухин смутно припоминал, хотя не без усилий: он был здорово пьян.
   — Водка уже кипит!
   — Ага... Ну, значит, чтоб не кипела, — сказал он, опрокидывая в себя рюмку.
   — Чтоб всегда была холодненькая! — радостно отозвались мужики и, едва выпив, разлили по новой.
   — Я следующую пропущу, — предупредил Мухин.
   — Как это? Ты чего?!
   — Да что-то голова сегодня...
   — Витюш?.. — с тревогой молвила жена. — Опять, да?
   — Что «опять»?
   — Ну, помутнение. Как вчера, да?
   — А что вчера?
   Он сосредоточился и сфокусировал взгляд на супруге.
   Примерно такой он ее и представлял: крашеная блондинка весьма средней внешности, вся в мелких родинках. Рассмотреть ее подробней в сумерках было трудно, но это и не требовалось — он уже вспомнил.
   — Витя! Не отрывайся от коллектива!
   — Не обращайте внимания. Так что вчера?.. — спросил он у жены.
   — Мама по телефону сказала, ты в шесть вечера выехал, а сюда приехал только утром. Где целую ночь пропадал — неизвестно, я тут вся извелась... Погоди!.. Я ведь тебе это уже рассказывала! Опять, да?!
   Последнюю фразу Настя произнесла чуть не криком, и за столом напряженно затихли. Магнитофон на траве еле слышно пролепетал: «...об это каменное сердце суки подколодной...»
   Мухин почувствовал, что резко трезвеет.
   Зоолог... Он снова был зоологом. Или ботаником, как выразился Константин... Неважно. Петр, этот бритоголовый в черных штанах, пальнул в него из «стечкина» — где-то в самом центре, на полпути от Кремля к Христу Спасителю. И сейчас он мертв... И он должен лежать в узком холодильнике, на поддоне из нержавейки.
   — Что с тобой, Витюш? — спросила жена.
   — Все нормально.
   — Тебе снилось, что тебя убили, но это же хорошо. Я в календаре прочитала...
   — Откуда ты знаешь?
   — Ты сам говорил... Витюш, пойдем спать, а? Второй час уже. Господа, мы отваливаем, — объявила она.
   — Да посидите еще! Что вы, в самом деле? Это просто свинство! — загомонили сотрапезники.
   — Все, все, до завтра. Пока, ребята! Мы пойдем. Настя попыталась приподнять Виктора с раскладной табуретки, но он прекрасно справился сам. Какой-то хмель в нем еще оставался, однако передвигаться это не мешало. Мухин уверенно вышел на дорогу и направился к своему участку. Жена, слегка покачиваясь, шла позади.
   — Ну как, оклемался? — Она догнала его у калитки и преградила путь. — Это воздух. Кислород. Он на мозг влияет. И еще кой на что...
   Супруга потянулась сразу двумя руками: левой — к шее, правой — куда-то вниз. Виктору стало тошно, но отталкивать жену он постеснялся.
   — Нет... не влияет, — сказала она. Он заметил, что брюки на нем уже расстегнуты, и, мягко отстранив ее ладонь, вошел в дом.
   — Как ты неромантичен, — усмехнулась Настя.
   — Паршиво мне... — бросил Мухин.
   — То тебе нормально, то тебе паршиво!.. Я начинаю Догадываться, где ты мотался и что у тебя там за провалы в памяти...
   — Дура. Я бы это сделал умнее.
   — Ну все, все, не будем ссориться.
   Жена сдернула с кровати покрывало — у нее это получилось как-то торжественно — и взялась за полы сарафана.
   — Или в баню?.. — спросила она.
   — Что «в баню»? — обозлился Мухин. — Она же недостроена!
   — Эх, проза жизни... Надо быть более изобретательным, Витюша. А то я даже и приревновать-то не могу. Кому ты нужен, чурбан? Ну все, все... Слушай, тебе бы врачу показаться. Да нет, не этому, а который память проверяет. Есть такой врач? Вот. Надо выяснить и показаться... Ой, у меня же для тебя сюрприз!
   . Супруга, скинув шлепанцы, выбежала из комнаты. Виктор сунул руки в карманы и неуютно, как на вокзале, присел на кровать. Напротив темнел дээспэшными дверцами привезенный из Москвы шкаф. Стена за ним была не обшита — этого Мухин не видел, но он это знал. Когда покупали вагонку, просчитались на четверть куба, и в двух комнатах пришлось оставить по дыре. Потом купили еще, но рабочие уже уехали, а Мухин в строительстве был не силен. В итоге доски до сих пор гнили за сараем. В этой комнате рубероид закрыли шкафом, в другой — прицепили старый ковер. Настя все подбивала Виктора его снять, положить на пол и, как жена выражалась, «покататься». Мухину всегда было лень. Без ковра обходились...
   В форточке висел огрызок луны, застилавший комнату бледными сумерками. Виктор продолжал держать руки в карманах, словно боялся обо что-то испачкаться, и все не мог сообразить, каким образом он здесь оказался. Он хотел убраться из этого слоя немедленно и убрался бы, если б только знал как. Кроме единственного варианта — уничтожить тело, ничего здравого на ум не приходило, и от этой бессмысленности Мухин раздражался все больше.
   — Покатаемся? — неожиданно сказали сзади, и он вздрогнул.
   Жена включила свет, и он вздрогнул еще раз.
   Ну что же ты? Посмотрел бы хоть... Мухин обернулся. Настя стояла в голубенькой ночной рубашке. Прямо над ней вокруг голой лампочки крутилась какая-то летучая мелочь; среди этого роя выделялся чудовищно крупный мотылек с красными разводами на крыльях.
   — Ты, как всегда, невнимателен...
   Виктор снова посмотрел на супругу. Сквозь тонкую ткань внизу живота просвечивали ровные, как меха на баяне, складки. Под самой нижней, вероятно, оно и находилось — «лоно страсти».
   — У меня новый пеньюар! — возмущенно заявила Настя. — Эх ты, чурбан...
   — Ага... — брякнул Мухин. — Я сейчас приду.
   — Ты куда?!
   — Покурю.
   — Здесь кури, ты чего?..
   — На воздухе, чтоб с кислородом... — замямлил он, протискиваясь к двери.
   — Только недолго, — наказала супруга.
   — Конечно...
   Похлопав по бушлату на крючке, Мухин разыскал пачку «Винстона» и вышел на крыльцо. Его удивляло даже не то, что с этой секс-бомбой он «катался» уже пять лет. Всякое в жизни бывает... До свадьбы он ее целый год окучивал! Как говорила сама половина, «завоевывал», хотя это она должна была его завоевывать, а Виктор еще подумал бы, стоит ли он такого большого счастья. Получается, стоит...
   Он спустился по трем скрипучим ступенькам и, давя какую-то ботву, пошел к качелям. Найдя на ощупь скамейку, Мухин сунул в рот сигарету и выругался — ни спичек, ни зажигалки он не взял.
   Возле уха что-то щелкнуло, и в темноте вспыхнул красный огонек — кроме него, Виктор ничего не видел.
   — Спасибо, — сказал он, прикуривая и невольно ожидая удара.
   Это вряд ли были соседи — судя по возгласам, они еще пировали, а кто-то другой ночью по чужому участку шляться не станет. Кроме воров, разумеется.
   Мухин затянулся, огонек погас, а удара так и не последовало. Странно, но его это не обрадовало и не огорчило. Ему было все равно.
   — Пожалуйста, Витя, — ответили рядом.
   Голос показался знакомым.
   — Какими судьбами? — спросил Мухин, еще не вполне разобравшись, с кем говорит.
   — Быстро ты меняешься. Молодец. — Человек вынырнул из тени, и на его макушке засияла луна.
   — Петр?!
   — Вот ты уже и не боишься. А если боишься, то не так сильно. Вчера я тебе пушку показал, так ты чуть не обделался. А сегодня... Прошли-то всего сутки, ствол у меня с собой, но тебе уже не очень страшно, правда?
   — Как я здесь?.. Ты же меня убил.
   — Я?! — изумился Петр. — На хрен надо?.. Тебя и без моей помощи грохнут, и много раз. Я только так, чтоб ты пороху нюхнул. А ты сознание потерял, прямо в тачке. Ну и все, а я по делам пошел.
   — То есть я тут не умер... Тогда каким макаром?..
   — Витю-уша-а! — раздалось из дома. — Витюша, ну хватит там!
   — Иду! — энергично отозвался он.
   — Ё-о-о! — протянул Петр. — Тебя что же, перекинуло? Сюда?!
   — Я случайно вернулся.
   — Случайно — это с таблеточкой, так? — Петр наклонил голову, и в темноте остались одни только глаза — лукавые, прищуренные.
   — Я перед тобой отчитываться не обязан.
   — Это верно. Пока не дашь объявление про вишневый пирог, я тебе не начальник.
   — Я и не дам, — заявил Мухин.
   — А это мы еще посмотрим. В той компании ты скоренько разочаруешься, помяни мое слово.
   — Ну сколько же можно?! — рявкнула Настя.
   — Благоверная? — поинтересовался Петр. — Строгая она у тебя. Небось житья никакого нет. Хочешь, я ее пристрелю?
   —Чего?!
   — А чего?.. Глушитель у меня есть, сделаем чисто. Не хочешь?
   Виктор взглянул на светящееся окно, на балахон с грудями и молча повел Петра к своей «девятке».
   — Я тоже на колесах, не пешком же из Москвы притопал, — сказал тот.
   — Какая разница?
   — Мои пошире будут. Пойдем.
   Он бесшумно сиганул через забор, Виктор прошел в калитку — щеколда звякнула, и соседская собака залилась хриплым лаем. Петр осуждающе поцокал и указал на выезд.
   — Машина за воротами, сюда мы не полезли.
   — "Вы"?
   — С ребятами моими познакомишься. Они ничего... Людей не очень любят, но это у них от тяжелой жизни.
   Виктор, стараясь не шуршать, тащился за Петром. Из каждых пяти фонарей горел только один, но глаза уже привыкли, и Мухин без труда различал все ту же черную куртку. Даже в грубых ботинках Петр ступал намного тише — Виктору почему-то то и дело подворачивались под ноги камешки и пивные крышки.
   Пройдя по лесной дороге метров сто, Петр свистнул, и из кустов выкатился тяжелый «Лендкрузер».
   — Поцарапаете, — озадаченно промолвил Мухин.
   — На новый поменяем. Все тлен, а уж колеса-то... Привыкай к этому, Витя.
   Петр открыл заднюю дверь, и в желтом свете лампочки Мухин разглядел еще двоих. Тот, что сидел спра— от водителя, был молод, черняв и скуласт. На его Длинной шее особо выделялся острый кадык.
   — Ренат...
   Кадыкастый протянул руку, при этом он совершил Массу каких-то ненужных движений — можно было подумать, что весь его организм, вплоть до ногтей, разрывается от зуда.
   Второй не представился. Мухин лишь заметил, что водителю, так же как Ренату, не больше двадцати пяти. Приборная доска подсвечивала его лицо зеленоватым и выглядел он если не демонически, то достаточно люто.
   — Куда поедем-то? — осведомился Виктор.
   — Щас в дебри тебя завезем и глаза напильником выколем, — ответил Ренат. Говорил он торопливо и с избыточной мимикой.
   «Парню к врачу бы сходить», — подумал Мухин.
   — Это шутка, — предупредил Петр.
   — А почему напильником? — спросил Виктор.
   — Так почетно же! Я, Ренат Зайнуллин, буду первый, кто завалил президента!
   — Ты про Кеннеди ничего не слыхал?
   — Из винтаря — любой дурак. А я напильником! Круто.
   — Круто, — согласился Мухин. — Только я пока не президент.
   — Ну да, ну да, — весело закивал Ренат. — А то мы не в курсе!
   — Постойте-ка... Это я?..
   — Ты, ты, — подтвердил Петр. — Они тебе даже не сказали? Вот же, друзья-товарищи...
   — Я — президент?! — не поверил Виктор.
   — Только не у нас, а в Америке. Тоже ничего... Годится?
   — Годится... — проронил Мухин.
   Джип выехал на шоссе и помчался к Москве. Небо потихоньку светлело — до солнца было еще далеко, но звезды уже погасли. Лишь низко над деревьями в розовом мареве наступающего жаркого дня сверкала последняя точка.
   — Значит, ты думал, что я тебя здесь того... — сказал Петр.
   — А что я мог подумать? Меня же отсюда выкинуло. Ты ведь и собирался меня убить...
   — Пугал, — отмахнулся Петр.
   — Так где я сейчас нахожусь?
   — Странный вопрос. Сейчас — здесь, где же еще?
   — Если я тут не умер, то почему я попал туда?.. Где я живу-то?
   — Да нигде мы не живем... Скоро таблеточка твоя кончится, тогда и посмотрим.
   —А вы как же?..
   — Мы люрики хаваем, — пояснил Ренат. — Дозу регулировать можно, и отходняков не бывает.
   — Люрики?.. Это что такое?
   — Цикломезотрамин. От него настроение сильно повышается.
   — Понятно...
   — У вас драйвер из гэбэшного спецсредства выделен, а у нас из этого, — пояснил Петр.
   — Молодцы... — сказал Мухин. — Так я действительно президент Америки?
   — Натуральный. Костик тебя по всем слоям искал. И по всем слоям отстреливал.
   — Зачем?
   — Чтобы найти тебя... Не вообще Витю Мухина, а именно тебя, то есть того, кто способен сознательно перемещаться. Ты ведь постоянно где-то погибаешь, ну, не ты лично, а твои отражения, тоже некие Вити Мухины. Из них всех только ты один перекинутый. Косте повезло, что он на тебя напоролся, мог бы до старости Мухиных истреблять...
   — Ты сам-то это видел? В смысле, меня. В Белом доме.
   — Я видел, — ответил Ренат. — Не близко, а по ящику.
   — Близко его к президенту не подпустят, особенно с напильником, — засмеялся Петр. — Только ты там не Мухин, а Шустрофф.
   — Шустров? — воскликнул Виктор. — Это девичья фамилия матери...
   — И лет тебе там больше, — сказал Ренат. — Вроде рок. Но все равно молодой. Тебя там любят. «Анкл Щуст» называют.
   — Матушка твоя в посольстве работала. — Петр дoстал сигарету и выбросил пустую пачку в окно. Потом матушка забеременела от какого-то технического сотрудника, скорее всего гэбиста, других там и нe было. Пока могла, скрывала, а как пузо выросло — попросила политического убежища. Тогда всем давали. И родился ты, Витя, под флагом наиболее вероятного противника. Уже американцем родился.
   — А что это за слой? Там... там нормально?
   — Везде нормально, где нас нет! — воскликнул Ренат. — Хотел я как-то в вашу Америку съездить... Не пустили, гады, паяльник им в жопу! Пришел в посольство, честь по чести, а они...
   — Хорошо там или плохо, тебе надо у Сапера справиться, — сказал Петр. — Это его вотчина, он в том слое колдует. И Шибанову местечко обещали, и банкиру вашему, Макарову, а как же! Сан Саныч к любому ключик подберет. Тебя-то на что купили? На безысходку? На беспросветность, да? Ёпрст, мир гибнет!! Кто спасет?! Сан Саныч спасет, душка Немаляев.
   — Спасатель! — заржал Ренат.
   — В одном слое он до того наспасался, что пришлось ему в Эквадор линять. Там его местное ЧК и почикало. А похоронили знаешь где? Возле Гитлера, как отца и сына. Памятник ему поставили не такой шикарный, Адольфу-то на золотой обелиск все ваши неонаци скидывались. В смысле, американские. Но у Сан Саныча тоже ничего, эффектный. С вертолета километров за десять видать. Раз в год толпа собирается — не к нему, а к Гитлеру, но они же рядом. Как факелы ночью зажгут — красотища!..
   На шоссе окончательно рассвело, и водитель выключил фары. Приборная панель тоже погасла, и его лицо из нежно-зеленоватого превратилось в землистое. Все черты были крупные, рубленые. Мухину почему-то показалось, что извилины у него в голове такие же — мясистые и ровные.
   — Ты только не подумай, что я конкурентов огованиваю, — произнес Петр после паузы.
   —Не подумай! — поддакнул Ренат.
   — Какие они мне конкуренты? Утописты, мелочь...
   — Веселая семейка, маму их в костер! — высказался ренат.
   — Какая еще семейка? — нахмурился Виктор.
   — Ну, дядя с племянницей. А этот в зятья ему набивается. Костя.
   — Да кому в зятья-то?
   — К Немаляеву, к кому!
   — Людмила — племянница Сан Саныча? — сообразил наконец Мухин.
   — Ты и этого не знаешь?! Да тебя там за Буратино держат...
   — Убили-то вы ее зачем?
   — Кого? — спросил Петр. При этом Ренат неловко подвигал шеей, точно был в рубашке с крахмальным воротничком, и, уставившись за окно, принялся там что-то озадаченно пересчитывать. — Ренатик! — позвал Петр.
   — Ну так... — буркнул тот. — Ну сделал, сделал, да!.. Сделал, что теперь?.. Убил, да. Надо было, и убил... И все.
   — Ренатик!.. — грозно повторил Петр.
   — Все культурно, по-джентельменски. Бля буду.
   — Я же тебе велел...
   — Мешала она мне, ясно?! — перебил Ренат. — Она этого нашла, химика вонючего, как его...
   — Пушина? — подсказал Петр.
   — Ну да, Пушкина... Я сам его искал, а она первая... А после Люсиных допросов ловить уже нечего.
   — Надо было побыстрее дергаться.
   — Да на фиг он нам сдался, этот Пушкин, маму его!..
   — Знаешь, как бензин из нефти получают? Как самогон из браги. А Пушин какой-то там порошочек изобрел... И он был мне нужен! — Петр треснул кула-м по колену. — Но раз ты пустой вернулся...
   — Она его ликвидировала. Успела, зараза! А я — ее. Да нормально, все по-честному! Я соглашения не нарушал. Одним выстрелом, у меня больше-то и не было. В левую сиську, как договаривались, а то...
   Его голос внезапно пропал. Ренат продолжал раскрывать рот, но слова до Виктора не доходили. Еще через секунду Мухин с ужасом обнаружил, что не слышит вообще ничего — ни звука.
   Ренат нарисовал в воздухе какую-то фигуру и, хлопнув в ладоши, забился затылком о подголовник. Водитель отвлекся от дороги и что-то быстро проартикули-ровал. Даже мрачный Петр позволил себе улыбнуться — видимо Ренат сказал что-то до крайности остроумное.
   О том, что он оглох, Мухин и не думал. Это была совсем другая тишина, слитая с постепенной потерей зрения, обоняния, ориентации — с потерей тела как такового.
   До сих пор его выдавливало только после смерти или, во всяком случае, в бессознательном состоянии. Теперь он видел, как это происходит, когда просто кончается таблетка. Скверно это происходит. Единственное, что его утешало, — он все же здесь не останется. Хотя что, собственно, в этом хорошего, Виктор так и не понял. Не успел.

Глава 10

   Он не ботаник... Тьфу... не зоолог. Ну и ладно... Мухин перекатился на бок и открыл один глаз. Кремовые стены качались и плыли, вместе с ними плыли телевизор, кондиционер и пустой гардероб. Даже кровать, на которой он лежал, казалась неустойчивой, словно он был на маленьком корабле.
   Испытывать пол Виктор не отважился. До тумбочки он добирался ползком — еще хуже, чем на четвереньках, по крайней мере медленней. Приступов тошноты не было — больше ничего положительного о своем самочувствии Мухин сказать не мог, все остальные ощущения были сугубо отрицательными.
   Он заставил себя распахнуть дверцу и взять новый пенал.
   Не замечать головной боли... Не зацикливаться на ней, не принимать ее в расчет. Ее нет — ни боли, ни головы...
   Ух-х-х...
   Это смахивало на суицид — лежать на животе посреди комнаты, загибаться от шибановской капсулы и разгрызать зубами стекляшку, чтобы принять вторую.
   Он должен... должен вернуться в тот слой и дослушать Петра. Даже если это вранье. Кто еще расскажет про его президентство? Про могилу Немаляева в Эквадоре? Он обязан это знать, иначе как верить? Как тогда им всем верить?.. Ухм-м...
   Залезть обратно на кровать Мухин и не пытался. Угол с отвисшим матрасом виделся с пола преградой не только непреодолимой, но и опасной. Виктор испугался, что лишнее усилие разбудит тошноту, и решил не рисковать.
   Он не помнил момента, когда отключился, точнее, не зафиксировал его в памяти. Но все, что было после, казалось гораздо реальней, чем сама жизнь.
   Виктор парил — это был именно полет, ничто иное. Внизу разворачивалась бесконечная книга с бесконечным количеством страниц. Мухин понимал, что всему есть предел, и слоям-страницам тоже, но пересчитать их не смогли бы все перекинутые мира. Их было так же много — полулюдей-полупризраков, выдавленных в чужой слой, но не забывших родины, однако лишь единицы осознали себя и научились с этим жить.
   Мухин обескураженно наблюдал за перебегающими листами и силился отыскать среди них тот, что был ему нужен. Как?.. Эти листы ничем не отличались...
   Выше... или нет?.. Да, пожалуй, выше... Выше он отметил чье-то присутствие, чье-то физически ощутимое внимание. Кто-то следил за ним сверху — без злорадства" но и без сострадания.
   Мухин выдержал еще секунду этого невидимого взгляда — ничего не изменилось, но теперь он уже сомневался: за ним наблюдают.
   — Борис?.. Ты Борис? Где ты? Помоги мне... помоги! прошу!..
   Никто не ответил, но веер на мгновение застыл, и из него лениво откинулся один лист. Мухин его узнал. Действительно узнал, хотя и не представлял, по каким признакам. Лист выделялся — это все, что было доступно его пониманию. Это был тот самый слой, куда он стремился.
   — Старайся... перейти... в мегатранс... — прозвучало в его мозгу, но уже под конец, когда Виктор почти обрел новую плоть. Он даже не понял, действительно ли что-то услышал или это были его грезы. Мухину хотелось думать, что он опять общался с Борисом, но мешало дурацкое слово «мегатранс». Оно смахивало на имя робота из японского мультикомикса и было чересчур легковесным.
   — ...да что за беда! — взмолился Ренат. — Не веришь — спроси у кого хочешь! Вот у этого спроси, если он знает! А то с немаляевскими стрелку забьем, только я предупреждаю: глупо будешь выглядеть, Петя! Глупо и несолидно. Уронишь себя — потом не поднимешь. Петр долго посмотрел на Мухина.
   — А?..-спросил он.
   — Что "а"?
   — Ты что, Витя, глухой? Мы о чем тут спорим-то?
   — Не тормози! — прикрикнул Ренат. — Скажи, как все было.
   — Вы про Люду?..
   — Ты где был-то? Ты... а-а-а! — протянул Петр. — Поня-атно... Я сразу и не понял... Значит, этот слой не твой.
   — Да, похоже, я в другом прописан, — ответил Мухин.
   — Вторую таблетку сожрал? Худо тебе будет, Витька!
   — А Что здесь было? Пока я... отсутствовал. Что я делал?
   — Да ничего особенного. Вот когда Костика туда-сюда кидало... когда мы с ним еще друзьями были... так пот, когда его кидало, он прямо с ума сходил. Вторая личность возвращалась на место и давай: «Ой, меня похи-итили!.. ой, отпусти-ите!..»
   — Мы его на такой случай к батарее пристегивали. А кормушку — пластырем! — поделился Ренат. — Он с собой и пластырь, и браслеты везде таскал, как сердечник — валидол. Мы ему еще апельсины под нос совали. Как он дергался! Умора...
   — Зачем апельсины? — не понял Мухин.
   — Не любит он их. Он от них чешется.
   — А ты вроде нормально... — сказал Петр. — Притих, да и все. Я решил, что ты слушаешь.
   Виктор задумался. Параллельную жизнь в теле ботаника он помнил весьма обрывочно, или точнее — схематично, но последние несколько минут восстановил достаточно легко. Эти воспоминания — как полз к тумбочке и как сидел в незнакомой машине — были для него равны, разделить их на «свое» и «чужое» вряд ли удалось бы.
   Сейчас ему уже казалось, что он это делал одновременно — и кусал ампулу зубами Мухина-оператора, и трясся от страха Витюши-ботаника.
   А страх Витюша испытывал — будь здоров! Потому и помалкивал, что даже спросить не решался — где он, с кем он и куда это его везут. Что же еще должен чувствовать простой человек, непонятным образом очутившийся в «Лендкрузере», в компании с такими типами, как Ренат и Петр? Это в кино они, простые, враз делаются непростыми: находят под сиденьем чью-то брошенную заточку, элементарно втыкают ее в главаря, ну а мелкота бандитская, стало быть, разбегается самостоятельно. Ботаник же ничего под сиденьем не искал, а только с дрожью ждал минуты, когда ему объявят, сколько и в какой срок он должен уплатить. За что — это уж вопрос пятый. Это у владельцев «Лендкрузера» не заржавеет.
   Вместе с Витюшиным страхом Мухин на удивление легко вспомнил и каждую реплику двух неприятных пассажиров неопознанного джипа. Лысый — тот, что находился рядом с ним, очень дотошно выяснял по-дробности происшествия с некой Людмилой, а курчавый хмырь на переднем сиденье клялся всеми матерными словами и постоянно апеллировал к какому-то джентльменскому соглашению.
   — Ну скажи ты!.. — обратился к нему Ренат. — Никто ее не истязал, не мучил. Никто не подержался даже! Благороднейше завели во дворик и кокнули. Какие тут претензии?! Все по этим... по морально-этическим понятиям.
   — Так было? — свирепо спросил Петр.
   — Так, так, — подтвердил Виктор. — Одежда нетронута, лицо в порядке. У Людмилы шрам был, но ему уже год как минимум.
   — Ты пацан реальный! — обрадовался Ренат. — Твое слово недорого стоит, но где правда — там правда.
   — Только я не пойму, что это у вас за понятия такие, — сказал Мухин. — Женщину убили... по соглашению. По какому соглашению-то?
   — По джентльменскому, — отозвался Петр. — Иногда приходится... Что поделать? Дико, да? Но лучше так, чем позволить Ренатику подкатить к тебе с набором напильников... Ты же ему тогда все расскажешь.
   — Расска-ажешь! — заверил кадыкастый.
   — Ну. А потом ты его начнешь ловить — тоже с напильниками или уж как фантазия сработает... И будем друг за другом гоняться. Зачем это нужно?
   — Странная у вас какая-то мораль получается...
   — Нет у нас никакой морали, — искренне произю Петр. — Нет и быть не может. Откуда ей взяться? Bся мораль держится на страхе смерти и на априорной ценности жизни. Выходит, на суевериях. Ты ведь пушки моей не боишься уже, так? И Людмилу на твоих глаза убили. Ну и что? Кстати, привет ей от меня передавай... — Он пошарил по карманам, но вспомнил, что сигареты кончились, и раздосадованно крякнул. — А если фундамента не существует, если его размыло давно? Что тогда? Нету ее, морали. Сплошное недоразумение.
   — Остаются же какие-то абсолютные категории...
   — Ну-ка перечисли! Затрудняисси? Вот и я затрудняюсь... Я Костика за последний год два раза убил, а он меня — три. Значит, три — два в его пользу. Или в мою?.. Или так: его вина передо мной к моей вине перед ним соотносится как три к двум. А завтра я его опять мочкану, и счет сравняется. Тебя-то он вообще раз двадцать завалил, так что, если ты его, допустим, живьем сожжешь, он даже губки надуть не вправе... Чего же здесь абсолютного?
   — Не знаю, — сказал Виктор. — Но так тоже не бывает.
   — А ты придумай, как бывает. Глядишь, я и соглашусь.
   — Тв-вари! — выдавил Ренат, косясь в боковое зеркало.
   Мухин обернулся и увидел широкий милицейский «Форд» с включенной мигалкой. Приблизившись, «Форд» коротко тявкнул сиреной. Одновременно что-то пролаял мегафон — текста никто не разобрал, но смысл был ясен.