Страница:
Вчерашний зоолог по-прежнему оставался в тумане, зато предыдущий слой проявился в памяти полностью — начиная с недостоверных впечатлений детсада и заканчивая боеголовкой, летящей прямо в окно, но все это было так далеко, что почти уже не тревожило. Позапрошлая жизнь... На нее мутной пленкой наслоилась следующая, а ту чугунной плитой прикрыла эта, нынешняя. Настоящая.
Мухин оттянул на животе майку и снова прочитал:
«Ищи меня, Смерть».
— Вот дерьмо...
Ему не нужно было вспоминать, как он жил в этом слое, — он все знал и так. Ведь это он и жил...
Виктор повернул ключ и с размаха — иначе не закроется — жахнул дверцей. Девять утра, самое время для визита вежливости — если, конечно, улица Возрождения в этом слое существует, за что он вовсе не ручался.
Объехав переполненные мусорные баки, Мухин увидел длинную нишу с узкой аркой в торце.
«Впишусь, не впишусь?..» — подумал он равнодушно.
«Мерседес» чиркнул правым крылом, сорвав со стены крупный ломоть штукатурки. Под задним колесом что-то хрустнуло — не иначе выпавший подфарник.
Переулок, куда он выбрался, был относительно знакомым. Виктор и не подозревал, что в километре от его дома есть такое замечательное местечко. Или, вернее, примечательное. Нужно будет поделиться с хозяином студии, он давно ищет небанальную натуру...
«О чем это я?!» — одернул себя Мухин, не переставая, впрочем, вертеть в голове эту идею. Натуры могло хватить на целую серию роликов под общим названием... ну, допустим, «На дне».
Тьфу!
«Улица Возрождения, дом двадцать один...»
Или: «Уникальный рецепт вишневого пирога». Нет уж...
Поразмыслив, Мухин свернул к своему подъезду — переодеться и глотнуть пивка.
Подняв гаражные рольставни, он вошел в квадратную квартиру-студию и на ходу стянул майку. Джинсы с фривольной заплаткой на заднице также следовало сменить, не говоря уж о носках. Раздевшись, Виктор открыл холодильник и выругался — пива не было. Он со стоном опустился на диван, служивший когда-то сиденьем не то в «Роллсе», не то в «Линкольне», и осторожно запрокинул голову на прохладную спинку.
Сзади стояла голая кирпичная стена — разумеется, имитация, но довольно качественная. На фоне этой кладки снималась заключительная часть «Детей подземелья». На студию тогда еще наехала какая-то комиссия из Госдумы, хотели их закрыть. Босс, естественно, отказался — на то он и босс, а кино, между прочим, получилось супер.
Противоположная стена была целиком заклеена распечатанными кадрами. Многие из них в чистовые редакции не вошли, тем они и были дороги Мухину: он видел то, чего не видели все остальные.
Кроме дивана, в комнате стояла плита с кухонным столом, латаный-перелатаный водяной матрас и купленный на распродаже моноблок «Дэу». Возле окна висели два металлических шкафа: один — с одеждой, второй — с кассетами, старыми объективами и прочим барахлом.
Виктор почесал голову, погладил шею и пошел мыться. Душевая находилась тут же, в студии, и была отгорожена глянцевой шторкой, сделанной из огромного плаката к «Человеку дождя». Некая дама, накурившись, черным фломастером закрасила Хоффману верхний резец. Мухин долго оттирал это безобразие, пока не протер плакат до дырки. Дамочку он покарал адекватно: шутница ушла домой без зуба. Верхнего или нижнего — Виктор не интересовался.
Выйдя из душевой, он открыл импровизированный гардероб. Когда-то Мухин мотался на кастинги в «ТРИТЭ» и «НТВ-Профит». Воды с тех пор утекло немало, мечта об актерстве давно забилась в угол и там сдохла, однако пиджачок, вполне презентабельный, сохранился — именно по причине чрезмерной солидности. Явись он на съемку в такой одежде — девки засмеют и нарочно измажут помадой.
Надев голубые джинсы и серый пиджак, Виктор отодвинул занавеску и покрутился перед потным зеркалом. Хорошо. Хоть в загс, хоть в гроб — везде примут как родного.
«Мерседес», припаркованный у рекламного щита, оказался заперт грузовиком с подъемной платформой. Двое рабочих разглаживали на щите последний лист. Из прямоугольных фрагментов складывалась винтовка с оптическим прицелом.
«Метко стрелять за 20 дней. Школа снайперов в Измайлове. Занятия индивидуально и в группе».
Ждать времени не было, и Виктор, забравшись в машину, принялся нескладно, по сантиметру, выруливать. Когда он уже почти выбрался из ловушки, «мерс» зацепил-таки грузовик левым боком. Бампер со звоном упал на асфальт, вместе с ним отвалилось что-то еще — вероятно, второй подфарник. Для симметрии, значит.
Подрезав какого-то хлыща в новом «Вольво», Мухин выскочил на проспект. Сталинская семиэтажка, сгоревшая на прошлой неделе, за ночь обросла строительными лесами и укуталась в зеленую сетку. Ясно — не для того горела, чтоб мозолить глаза пустыми окнами. Это было последнее жилое здание на проспекте Генерала Власова. Слишком дорогое место для обычных многоквартирных домов.
С крыши уже спускали вывеску:
«Реконструкция ведется по заказу Акционерного Коммерческого Банка БОРЗ (Ичкерия)».
Слева Мухина обошла слипшаяся парочка на чумазом мотоцикле, и к нему в салон залетела смятая банка из-под коктейля.
— С-скоты... — прошипел он, отряхивая брызги.
Он хотел было догнать байкеров, но на следующем светофоре пришлось остановиться. Виктор полюбовался приземистым «Хаммером» и невольно посмотрел на ярко-желтую перетяжку вверху:
«Личная охрана, перевозка грузов, страхование от неприятностей. Низкий процент, гарантия».
Через квартал висела еще одна:
«Решим/создадим проблемы. Категорично, конфиденциально».
Дальше полоскалось целое море цветных тряпок, из которых только одна предлагала простые компьютеры, хотя и она упоминала о некой ассоциации программистов с задиристым названием «Хак офф».
Миновав Октябрьскую площадь, Виктор доехал до отеля «Третий Рим», известного в народе как «Пентагон», и дважды повернул налево.
Указатель на первом доме отсутствовал, но по аптечной витрине Мухин безошибочно определил улицу Возрождения.
В доме номер пятнадцать находился все тот же овощной, в семнадцатом — маленький оружейный магазин, в девятнадцатом, как и вчера, была почта.
За почтой вместо неряшливого садика стояло здание — шесть этажей, выносной лифт, фигурные решетки на нижних окнах и никаких вывесок, только матовый плафон из оргстекла: «Ул. Возрождения, 21».
У подъезда прогуливался какой-то тип со стандартным букетиком.
Виктор вытащил из пачки последнюю сигарету и, отвернувшись в сторону, проехал мимо. Через три дома улица кончилась, и он попал на какой-то сложный перекресток. Машин было полно, они двигались в шести направлениях, и командовали этим бардаком аж двое регулировщиков. Рычащие стаи, в основном из тупорылых «Жигулей» и подержанных «японцев», прорывались то туда, то сюда, но на улицу Возрождения никто не заезжал.
Мухин вырулил на стоянку возле универсама и заглушил мотор.
«Не пойду никуда, — решил он, глядя на женщину с коляской. — И объявлений никаких давать не буду. Зачем мне эти маньяки? Один с топором, другой с пистолетом...»
В этом слое компания ему была не нужна. Зоолог — тот да, тыкался вслепую, а здесь Виктор чувствовал себя полноценным. Он и про выкрутасы со смертью-воскрением не сразу вспомнил. Сначала проснулся, покурил, все как белый человек, а уж потом...
Это уж потом ему стало паршиво — по-настоящему, а не от выпитого накануне. Похмелье — оно что?.. оно ведь проходит. В отличие от жизни, которая Виктора не устраивала, он слишком много о ней знал, о своей нынешней жизни. Кроме того, Мухин ощущал, что она приобрела какое-то новое, явно лишнее качество.
«У меня появилась возможность выбора», — осознал он с тоской, и от этой мысли ему вдруг стало холодно.
Раньше он мог переселиться в другую квартиру, город, максимум в другую страну. Теперь он мог выбрать слой. Целый мир. Прав был Петр, с каждой смертью что-то для себя открываешь. Но сколько же раз надо умереть, чтобы постичь это окончательно?
Виктор все еще не знал, что делать. Когда ему предложили место на студии, он и то неделю размышлял. А тут ведь не работа, не биография даже. Тут — путь. И как от него отказаться, если ты по нему уже идешь, — многого не видишь, многого не понимаешь, но идешь?..
Мухин обвел взглядом стоянку. Женщина давно погрузилась в машину и уехала, на месте ее «Фольксвагена» запарковался дряблый латвийский микроавтобус. Через стеклянные двери магазина входил-выходил бесконечный поток покупателей, и со стороны это казалось лишенным всякого смысла.
Универсам был сплошь увешан плакатами, призывающими что-нибудь посетить и что-нибудь попробовать. Крайний слева, со стрелкой, показывающей за угол, был самым маленьким, но почему-то самым заметным.
«TABULA — Твоя газета бесплатных объявлений. Пункт приема ЗДЕСЬ. Работаем ВСЕГДА».
Петр сказал — деваться некуда. Он знает — он, наверно, испытал это на себе... А еще Петр сказал, что все куда-нибудь приходят. И опять он прав...
Мухин тронул ключ и, вывернув руль, поехал обратно.
На улице Возрождения ничего не изменилось. Мужчина с цветами по-прежнему слонялся взад-вперед, точно протаптывал в снегу тропинку: пять шагов туда — пять шагов сюда. Виктор припомнил фразу из устава караульной службы: «Продвигаясь по указанному маршру...» Часовой был крепок и угрюм — как раз из тех, кто «создает/решает проблемы», хотя этот наверняка по большей части создавал.
«Problem Creator», — перевел Мухин. Сокращенно — «PC», как персональный компьютер, или по-русски — «ПК», как пожарный кран.
Субъект прошел положенные пять шагов и развернулся. Нет, уважаемый, компьютеров с таким мурлом не бывает. Кран, натуральный кран.
— Девушку ждешь? — нахально осведомился Виктор.
— Юношу, — ответил тот, прищуриваясь. Букетик на жаре малость поувял, и вообще, в боксерских ручищах он смотрелся как-то некстати.
— Юноша — это, видимо, я, — сообщил Мухин. — Меня зовут Виктор.
— Какой Виктор?
— Гм... кинооператор... или зоолог. Какой тебе нужен?
Кран молча сунул букет в урну и распахнул перед Виктором парадное.
Подъезд был самый обыкновенный, без консьержки и даже без домофона. Виктор подумал, что вошел бы и сам, но изменил это мнение сразу, как только оказался на площадке первого этажа. Смотровой «глазок» в одной из дверей был вывинчен, и если под «7,62» отверстие не годилось, то под «5,45» — вполне. За то время, пока Мухин поднимался по короткому пролету, творение Михаила Тимофеевича Калашникова могло с успехом выпустить весь рожок.
Он остановился у лифта, но Кран отвел его руку от кнопки и со значением предупредил:
— Неисправен. Лучше пешком.
В лифте у них какая-нибудь подлянка, уразумел Виктор.
Топать по лестнице на своих двоих было невесело. ове, и так с утра нездоровой, с каждым шагом что-т0 распухало, и места для мыслей оставалось все меньше.
На последнем этаже Кран уже подталкивал его в спину.
— Что ж ты, зоолог?.. Надо спортом заниматься.
— Зоолог вроде бы занимался... — сказал Виктор бессильно повисая на перилах. — Не помогло, значит.
— Значит, не помогло... — произнес кто-то. Мухин с опозданием сообразил, что и первая реплика принадлежала не Крану — говорили откуда-то из квартиры. Виктор хотел выпрямиться, но его вдруг разобрал кашель, и он долго трясся, зажимая рот ладонью. Потом утерся рукавом и шагнул навстречу говорившему, но, будто чего-то испугавшись, замер перед дверью.
— Вот... Здравствуй, Константин, — выдавил он.
— Довел же ты себя... Так что там с нашим зоологом?
— Его убили.
— Быстренько он управился!
— Вчера вечером... Убили... — повторил Мухин.
— Надеюсь, кто-нибудь плакал, — пожал плечами Константин.
Глава 4
Мухин оттянул на животе майку и снова прочитал:
«Ищи меня, Смерть».
— Вот дерьмо...
Ему не нужно было вспоминать, как он жил в этом слое, — он все знал и так. Ведь это он и жил...
Виктор повернул ключ и с размаха — иначе не закроется — жахнул дверцей. Девять утра, самое время для визита вежливости — если, конечно, улица Возрождения в этом слое существует, за что он вовсе не ручался.
Объехав переполненные мусорные баки, Мухин увидел длинную нишу с узкой аркой в торце.
«Впишусь, не впишусь?..» — подумал он равнодушно.
«Мерседес» чиркнул правым крылом, сорвав со стены крупный ломоть штукатурки. Под задним колесом что-то хрустнуло — не иначе выпавший подфарник.
Переулок, куда он выбрался, был относительно знакомым. Виктор и не подозревал, что в километре от его дома есть такое замечательное местечко. Или, вернее, примечательное. Нужно будет поделиться с хозяином студии, он давно ищет небанальную натуру...
«О чем это я?!» — одернул себя Мухин, не переставая, впрочем, вертеть в голове эту идею. Натуры могло хватить на целую серию роликов под общим названием... ну, допустим, «На дне».
Тьфу!
«Улица Возрождения, дом двадцать один...»
Или: «Уникальный рецепт вишневого пирога». Нет уж...
Поразмыслив, Мухин свернул к своему подъезду — переодеться и глотнуть пивка.
Подняв гаражные рольставни, он вошел в квадратную квартиру-студию и на ходу стянул майку. Джинсы с фривольной заплаткой на заднице также следовало сменить, не говоря уж о носках. Раздевшись, Виктор открыл холодильник и выругался — пива не было. Он со стоном опустился на диван, служивший когда-то сиденьем не то в «Роллсе», не то в «Линкольне», и осторожно запрокинул голову на прохладную спинку.
Сзади стояла голая кирпичная стена — разумеется, имитация, но довольно качественная. На фоне этой кладки снималась заключительная часть «Детей подземелья». На студию тогда еще наехала какая-то комиссия из Госдумы, хотели их закрыть. Босс, естественно, отказался — на то он и босс, а кино, между прочим, получилось супер.
Противоположная стена была целиком заклеена распечатанными кадрами. Многие из них в чистовые редакции не вошли, тем они и были дороги Мухину: он видел то, чего не видели все остальные.
Кроме дивана, в комнате стояла плита с кухонным столом, латаный-перелатаный водяной матрас и купленный на распродаже моноблок «Дэу». Возле окна висели два металлических шкафа: один — с одеждой, второй — с кассетами, старыми объективами и прочим барахлом.
Виктор почесал голову, погладил шею и пошел мыться. Душевая находилась тут же, в студии, и была отгорожена глянцевой шторкой, сделанной из огромного плаката к «Человеку дождя». Некая дама, накурившись, черным фломастером закрасила Хоффману верхний резец. Мухин долго оттирал это безобразие, пока не протер плакат до дырки. Дамочку он покарал адекватно: шутница ушла домой без зуба. Верхнего или нижнего — Виктор не интересовался.
Выйдя из душевой, он открыл импровизированный гардероб. Когда-то Мухин мотался на кастинги в «ТРИТЭ» и «НТВ-Профит». Воды с тех пор утекло немало, мечта об актерстве давно забилась в угол и там сдохла, однако пиджачок, вполне презентабельный, сохранился — именно по причине чрезмерной солидности. Явись он на съемку в такой одежде — девки засмеют и нарочно измажут помадой.
Надев голубые джинсы и серый пиджак, Виктор отодвинул занавеску и покрутился перед потным зеркалом. Хорошо. Хоть в загс, хоть в гроб — везде примут как родного.
«Мерседес», припаркованный у рекламного щита, оказался заперт грузовиком с подъемной платформой. Двое рабочих разглаживали на щите последний лист. Из прямоугольных фрагментов складывалась винтовка с оптическим прицелом.
«Метко стрелять за 20 дней. Школа снайперов в Измайлове. Занятия индивидуально и в группе».
Ждать времени не было, и Виктор, забравшись в машину, принялся нескладно, по сантиметру, выруливать. Когда он уже почти выбрался из ловушки, «мерс» зацепил-таки грузовик левым боком. Бампер со звоном упал на асфальт, вместе с ним отвалилось что-то еще — вероятно, второй подфарник. Для симметрии, значит.
Подрезав какого-то хлыща в новом «Вольво», Мухин выскочил на проспект. Сталинская семиэтажка, сгоревшая на прошлой неделе, за ночь обросла строительными лесами и укуталась в зеленую сетку. Ясно — не для того горела, чтоб мозолить глаза пустыми окнами. Это было последнее жилое здание на проспекте Генерала Власова. Слишком дорогое место для обычных многоквартирных домов.
С крыши уже спускали вывеску:
«Реконструкция ведется по заказу Акционерного Коммерческого Банка БОРЗ (Ичкерия)».
Слева Мухина обошла слипшаяся парочка на чумазом мотоцикле, и к нему в салон залетела смятая банка из-под коктейля.
— С-скоты... — прошипел он, отряхивая брызги.
Он хотел было догнать байкеров, но на следующем светофоре пришлось остановиться. Виктор полюбовался приземистым «Хаммером» и невольно посмотрел на ярко-желтую перетяжку вверху:
«Личная охрана, перевозка грузов, страхование от неприятностей. Низкий процент, гарантия».
Через квартал висела еще одна:
«Решим/создадим проблемы. Категорично, конфиденциально».
Дальше полоскалось целое море цветных тряпок, из которых только одна предлагала простые компьютеры, хотя и она упоминала о некой ассоциации программистов с задиристым названием «Хак офф».
Миновав Октябрьскую площадь, Виктор доехал до отеля «Третий Рим», известного в народе как «Пентагон», и дважды повернул налево.
Указатель на первом доме отсутствовал, но по аптечной витрине Мухин безошибочно определил улицу Возрождения.
В доме номер пятнадцать находился все тот же овощной, в семнадцатом — маленький оружейный магазин, в девятнадцатом, как и вчера, была почта.
За почтой вместо неряшливого садика стояло здание — шесть этажей, выносной лифт, фигурные решетки на нижних окнах и никаких вывесок, только матовый плафон из оргстекла: «Ул. Возрождения, 21».
У подъезда прогуливался какой-то тип со стандартным букетиком.
Виктор вытащил из пачки последнюю сигарету и, отвернувшись в сторону, проехал мимо. Через три дома улица кончилась, и он попал на какой-то сложный перекресток. Машин было полно, они двигались в шести направлениях, и командовали этим бардаком аж двое регулировщиков. Рычащие стаи, в основном из тупорылых «Жигулей» и подержанных «японцев», прорывались то туда, то сюда, но на улицу Возрождения никто не заезжал.
Мухин вырулил на стоянку возле универсама и заглушил мотор.
«Не пойду никуда, — решил он, глядя на женщину с коляской. — И объявлений никаких давать не буду. Зачем мне эти маньяки? Один с топором, другой с пистолетом...»
В этом слое компания ему была не нужна. Зоолог — тот да, тыкался вслепую, а здесь Виктор чувствовал себя полноценным. Он и про выкрутасы со смертью-воскрением не сразу вспомнил. Сначала проснулся, покурил, все как белый человек, а уж потом...
Это уж потом ему стало паршиво — по-настоящему, а не от выпитого накануне. Похмелье — оно что?.. оно ведь проходит. В отличие от жизни, которая Виктора не устраивала, он слишком много о ней знал, о своей нынешней жизни. Кроме того, Мухин ощущал, что она приобрела какое-то новое, явно лишнее качество.
«У меня появилась возможность выбора», — осознал он с тоской, и от этой мысли ему вдруг стало холодно.
Раньше он мог переселиться в другую квартиру, город, максимум в другую страну. Теперь он мог выбрать слой. Целый мир. Прав был Петр, с каждой смертью что-то для себя открываешь. Но сколько же раз надо умереть, чтобы постичь это окончательно?
Виктор все еще не знал, что делать. Когда ему предложили место на студии, он и то неделю размышлял. А тут ведь не работа, не биография даже. Тут — путь. И как от него отказаться, если ты по нему уже идешь, — многого не видишь, многого не понимаешь, но идешь?..
Мухин обвел взглядом стоянку. Женщина давно погрузилась в машину и уехала, на месте ее «Фольксвагена» запарковался дряблый латвийский микроавтобус. Через стеклянные двери магазина входил-выходил бесконечный поток покупателей, и со стороны это казалось лишенным всякого смысла.
Универсам был сплошь увешан плакатами, призывающими что-нибудь посетить и что-нибудь попробовать. Крайний слева, со стрелкой, показывающей за угол, был самым маленьким, но почему-то самым заметным.
«TABULA — Твоя газета бесплатных объявлений. Пункт приема ЗДЕСЬ. Работаем ВСЕГДА».
Петр сказал — деваться некуда. Он знает — он, наверно, испытал это на себе... А еще Петр сказал, что все куда-нибудь приходят. И опять он прав...
Мухин тронул ключ и, вывернув руль, поехал обратно.
На улице Возрождения ничего не изменилось. Мужчина с цветами по-прежнему слонялся взад-вперед, точно протаптывал в снегу тропинку: пять шагов туда — пять шагов сюда. Виктор припомнил фразу из устава караульной службы: «Продвигаясь по указанному маршру...» Часовой был крепок и угрюм — как раз из тех, кто «создает/решает проблемы», хотя этот наверняка по большей части создавал.
«Problem Creator», — перевел Мухин. Сокращенно — «PC», как персональный компьютер, или по-русски — «ПК», как пожарный кран.
Субъект прошел положенные пять шагов и развернулся. Нет, уважаемый, компьютеров с таким мурлом не бывает. Кран, натуральный кран.
— Девушку ждешь? — нахально осведомился Виктор.
— Юношу, — ответил тот, прищуриваясь. Букетик на жаре малость поувял, и вообще, в боксерских ручищах он смотрелся как-то некстати.
— Юноша — это, видимо, я, — сообщил Мухин. — Меня зовут Виктор.
— Какой Виктор?
— Гм... кинооператор... или зоолог. Какой тебе нужен?
Кран молча сунул букет в урну и распахнул перед Виктором парадное.
Подъезд был самый обыкновенный, без консьержки и даже без домофона. Виктор подумал, что вошел бы и сам, но изменил это мнение сразу, как только оказался на площадке первого этажа. Смотровой «глазок» в одной из дверей был вывинчен, и если под «7,62» отверстие не годилось, то под «5,45» — вполне. За то время, пока Мухин поднимался по короткому пролету, творение Михаила Тимофеевича Калашникова могло с успехом выпустить весь рожок.
Он остановился у лифта, но Кран отвел его руку от кнопки и со значением предупредил:
— Неисправен. Лучше пешком.
В лифте у них какая-нибудь подлянка, уразумел Виктор.
Топать по лестнице на своих двоих было невесело. ове, и так с утра нездоровой, с каждым шагом что-т0 распухало, и места для мыслей оставалось все меньше.
На последнем этаже Кран уже подталкивал его в спину.
— Что ж ты, зоолог?.. Надо спортом заниматься.
— Зоолог вроде бы занимался... — сказал Виктор бессильно повисая на перилах. — Не помогло, значит.
— Значит, не помогло... — произнес кто-то. Мухин с опозданием сообразил, что и первая реплика принадлежала не Крану — говорили откуда-то из квартиры. Виктор хотел выпрямиться, но его вдруг разобрал кашель, и он долго трясся, зажимая рот ладонью. Потом утерся рукавом и шагнул навстречу говорившему, но, будто чего-то испугавшись, замер перед дверью.
— Вот... Здравствуй, Константин, — выдавил он.
— Довел же ты себя... Так что там с нашим зоологом?
— Его убили.
— Быстренько он управился!
— Вчера вечером... Убили... — повторил Мухин.
— Надеюсь, кто-нибудь плакал, — пожал плечами Константин.
Глава 4
Виктор вошел в большую комнату и осмотрелся, раз думывая, куда бы присесть. Помещение было отде лано под заурядный офис — чистенько, но без барски закидонов: два письменных стола, несколько невнятных картинок в золоченых рамках и масса кожаных Kpei сел. Окна отсутствовали.
Мухин выбрал место в углу — там было меньше света. Константин привалился к столу и открыл верхний ящик.
— Пиво будешь?
— А чего ж...
Виктор принял пузатую бутылку «Гролш-рюс» и, Щ игнорировав стакан, присосался к горлышку.
Константин наливал себе медленно, по стенке, налив, сделал небольшой глоток и поставил пиво на стол. Его было трудно узнать, но не узнать его было невозможно — примерно так Мухин сформулировал впечатление от второй встречи.
Отличался Константин разве что волосами: перед бомбардировкой он приходил крашеный, с белыми усиками и белой же бородкой, а здесь носил прическу самую заурядную, без претензий на стиль. И никаких эспаньолок — чисто выбритое лицо. Татуировка на предплечье пропала, и даже уши у Константина оказались не проколоты. Виктор хотел было этому удивиться, но удивление, толком не возникнув, как-то сразу затухло. Он уже привыкал.
— Ты серьезно был зоологом? — поинтересовался Константин. — Ветеринар, что ли?
— Да нет, — неуверенно ответил Мухин. — В школе... в средней.
— А, учитель? Я тоже был учителем, географию вел. Давно... А ты, значит, ботанику.
— Не ботанику, зоологию.
— Это все равно. Ну что, оклемался? Сейчас я тебя отведу к одному человеку. Зовут его Александр Александрович Немаляев, а если заслужишь, он разрешит называть себя Сан Санычем.
— Скажите пожалуйста... — буркнул Мухин. Разочарования он боялся сильней, чем пистолета, и подсознательно ждал той минуты, когда начнет раскаиваться, что пришел в этот дом.
Константин снова нагнулся к ящику, и вся левая стена вместе с картинами отъехала в сторону.
— Чума... — произнес Мухин. — У вас тут моторчики, или ее негры оттягивают?
— Негры, — ответил Константин. — Пойдем. Смежное помещение оказалось даже не комнатой, а какой-то камерой. Мебели там не было, она бы и не поместилась, зато были створки лифта, сделанные из тяжелой травленой стали. С потолка таращились два «глазка» видеонаблюдения: один следил за лифтом, второй — "ерсонально за Виктором.
Двери лифта сами собой раздвинулись, и Мухин, глянув на Константина, шагнул в кабину. Тот зашел следом, и двери сомкнулись — опять же сами.
Виктор почувствовал невесомость и сразу — толчок в ноги. Лифт, каким бы скоростным он ни был, вряд ли успел опуститься ниже чем на два-три этажа. Так Мухину подумалось.
За створками открылся узкий коридор, пройдя по которому Виктор попал в некое подобие холла.
— Тут у нас охрана, тут база, — пояснил Константин, указывая на две двери.
— Туристическая? — нелепо схохмил Мухин.
— Точно. Туристическая, — подтвердил Константин, трогая ручку.
Виктор очутился в новом коридоре, но уже большом и благоустроенном: вдоль стены вразброс стояли книжные шкафы, между ними висели кашпо с бодрыми растеньицами. На обоях тоже были цветочки — в казенных помещениях такие обои не клеили. Левая сторона коридора загибалась вперед, правая оканчивалась подвижной перегородкой из рельефного стекла.
Напротив входа находилось пять одинаковых дверей, расположенных на равном расстоянии, как в гостинице или в приличной общаге.
— Кухня, ванная, — сказал Константин, кивнув на стеклянную перегородку. — Удобства в двух экземплярах. За поворотом — узел связи. А это наши комнаты, — добавил он и по-домашнему окликнул: — Сан Саныч!
— Я! — раздалось из кухни.
— Проходи, чтоб Немаляев тебя не ждал, — шепнул он Виктору. — И веди себя... посерьезней.
— А ты куда? — спросил Мухин, тоже шепотом.
— Я сейчас.
Константин скрылся в крайней комнате. Виктор мельком увидел неубранную кровать и вдруг понял смысл слова «наши». Наши апартаменты.... Догадка о том, что здесь живут люди, живут по-настоящему, как дома, сменилась уверенностью: одна из комнат предназначена для него.
Как на это реагировать, он пока не знал, но особого восторга не испытывал. Бункер — то ли замурованный этаж, то ли подвал — давил на него со всех сторон, и идея остаться в этой норе Виктора не вдохновляла.
Потоптавшись в прихожей, он отер ладони о пиджак и направился на кухню.
Кухня была большой и освоенной: электроплита, двустворчатый холодильник и обеденный стол с придвинутыми стульями. Не хватало лишь окна — простой деревянной рамы с желтенькой занавеской и каким-нибудь видом, хоть бы и на помойку. Вместо вида была гладкая стена. В цветочек.
— Окно я решил не делать, — отозвался на его мысли человек у холодильника. — Можно было поставить слайд-монитор или в реальном времени что-нибудь транслировать, но обманывать себя нельзя. Рассветов-закатов под землей не бывает. Здравствуй, Виктор.
— Доброе утро, — удивленно сказал Мухин. Перед ним стоял... старик, которого он довез до улицы Возрождения. Только это был вовсе не старик, а вполне еще в силе мужчина лет шестидесяти или около того, в футболке и светлых полотняных брюках. Однако лицо было тем самым: с седыми ресницами, сверлящим взглядом и жесткими вертикальными складками на щеках. Лицо белого офицера, играющего в «русскую рулетку».
— Что же вы мне сразу не сказали, э-э... Александр Александрович?
— Сан Санычем зови, — отмахнулся тот. — А что не сказал-то?
— Ну... — Мухин развел руками. — Я там приехал, а Дома и нет...
— Какого дома? Где «там»? — Немаляев локтем закрыл холодильник и, положив на стол несколько свертков, взялся за спинку стула.
— Вы что, не помните меня? Вчера!.. Я вас подвез на улицу Возрождения. То есть Луначарского. Вы еще рассказывали про то, как ее строили, как переименовали... Не помните?!
— Ах, вот в чем дело! — кивнул Немаляев и, выдвинув стул, присел. — Это был не я... не совсем я. Тебя ведь не удивляет, что ты одновременно существуешь в разных слоях?
— Да как сказать... — Мухин вовсе не был уверен, что его это не удивляет. Он еще не успел этого осмыслить.
— И все остальные тоже существуют параллельно и везде. Ну, за редким исключением.
— За исключением тех слоев, где они отравились грибами или попали под «КамАЗ», — уточнил Виктор, чтоб не выглядеть пробкой.
— Верно. Так что подвозил ты не меня. Кто же он там?
— Я не разобрался, мне не до вас было... в смысле, не до него. Что-то вроде старого гэбэшного шофера...
— Да, Сан Саныч, сельским механизатором вас еще не видели, — проговорил из коридора Константин. — Везде примажетесь!
Он переоделся в майку, шорты и пляжные тапки, и Мухин почувствовал, что его собственный пиджак здесь совершенно некстати.
— Займись-ка чаем, Костя, — велел Немаляев. — Есть хочешь? — обратился он к Виктору. — Хо-очешь. Сейчас будем. Ты пока рассказывай.
— А что рассказывать-то?
— Как до жизни такой докатился.
— А какая у меня жизнь?.. — недоуменно произнес Мухин. Пожалуй, чересчур недоуменно.
— Работка твоя меня беспокоит, — молвил Немаляев, неторопливо раскладывая на тарелке нарезанную колбасу.
— Ну-у, это... актером хотел быть. Пока не получилось — оператором,.. Не пойму, в чем ваши претензии, Сан Саныч.
— Не поймет он!.. Каким оператором, Витя? Каким, дорогой ты мой?! На студии «Дубль 69»? Порнуху снимаешь!
В первую секунду Мухин принял это за юмор. Такая встреча, почти теплая, и вдруг на тебе... жизни учат. Срамят. Виктору не очень нравилось его занятие, возможно, сюда он пришел еще и поэтому, но обсуждать свою жизнь с посторонними он не собирался.
— Я сам имею право! И выбирать, и все такое...
— Имеешь, имеешь... Вот ты и выбрал... Грязный порнограф, почти алкоголик, почти наркоман. На все имеешь право, а как же! От триппера сколько раз лечился? Наверно, и сам не помнишь? Восемнадцать раз! — Немаляев воздел к потолку палец. — Презервативы для кого выпускают? Для меня, что ли?!
— Так... — проронил Виктор. — До свидания. Сан Саныч.
— Стой. Обратный путь всегда длиннее, не забывай об этом.
— Боюсь, шпана тачку разует.
— О твоем «Мерседесе» уже позаботились, — сказал Константин. — Да и что с него взять? Семьдесят четвертый год выпуска, бился несчетно, трижды угнан и перепродан, на кузове номера вообще нет.
— Та-ак... — Мухину даже стало интересно. — Что еще ковырнули?
— Уж поковырялись, — заверил Немаляев. — Нас здесь слишком мало, как же не поковыряться-то?
— Кого мало? — не понял Мухин. — Кого «вас»?
— Перекинутых, — коротко ответил Константин. — Тех, кто помнит, кем он был до смерти. Или хотя бы помнит, что он вообще был.
— Значит, вы вдвоем плюс тот, который меня на улице встретил...
— Нет-нет, он просто охранник.
— Из братков?
— Его Шибанов прислал. Не одного, естественно, а Целую группу. Их тут двенадцать человек сшивается.
— А Шибанов — он кто?
Константин налил чай и внимательно посмотрел на Мухина.
— Проснись, ты уже не ботаник. Ты уже здесь. Или у тебя провалы?
Никаких провалов у Виктора не было. Ему пришлось лишь немного сосредоточиться, чтобы отделить опыт нынешней жизни от опыта прошлых. Разумеется, он знал, кто такой Шибанов. Не знать фамилию Председателя Госбеза было бы в высшей степени странно.
— Тот самый? И он... перекинутый? Во подфартило человеку!
— Да уж, не как тебе.
— А Петра вы посчитали?
— Какого Петра? — насупился Немаляев.
— Еремина, какого еще! — ответил за Мухина Константин. — И он до тебя добрался...
— Фамилию он не называл. Так Петр не с вами? Ну и ладно. Это же он меня... вчера, прямо в лицо.
— Что «в лицо»?
— Выстрелил.
— Ясно, — проронил Немаляев равнодушно. — То-то быстро ты здесь очутился.
— Сволочь, — беззлобно поддакнул Константин.
— А это правда, что ты его... убил?
— Правда. Так уж тогда сложилось.
— Обстоятельства, да?.. — сказал Мухин. — А ты? Ты-то здесь кто? Звезда Голливуда? Проповедник?
— Ну, я... Меня, по идее, здесь уже нет. Расстреляли два месяца назад.
— Чего-о?..
— Привели приговор в исполнение.
— У нас же мораторий.
— Для меня сделали исключение. Они сочли, что я особый случай. В принципе, согласен, — сказал Константин, складывая на хлебе пирамидку из ветчины. — Я особый, да.
—Два месяца?... — нахмурился Виктор. — Подожди... В апреле, десятого числа, кажется...
— Двенадцатого, — уточнил он. — На День космонавтики.
— Казнили... как его?.. Рогова?
— Роговцева, — поправил Константин. — То есть меня. Но казнили только для общественности. Сан Саныч к тому времени уже Шибанова привлек, тот и посодействовал. Мало, что ли, в моргах похожих трупешников?
— Так ты... — начал было Мухин, но замолчал. Он совсем растерялся. Только что его упрекали в безнравственности... Хард-эротика — дело, конечно, неблаговидное, особенно когда знаешь, как это снимается. В шезлонге, сверкая сокровищами, курит отстрелявшийся актер, рядом готовится, озабоченно нюхая подмышки, актриса, перед камерой на ковре разворачивается жгучая сцена, а режиссер кричит что-нибудь вроде: «Машка, не халтурь! Славик! Пошел оргазм!» И все стонут, и в павильоне пахнет черт-те чем, а в затылок жарят софиты, и ты сам преешь, как свинья, и, насмотревшись, ничего уже не хочешь — на неделю вперед.
Но это — кино, то бишь искусство. Маньяк Роговцев убивал по-настоящему.
— Лично я никого не убивал, — ответил Константин. — Здесь — никого. Меня как раз во время суда перекинуло, когда уже приговор зачитывали. Дикция у судьи хорошая, все было так торжественно... А в конце — «в связи с особой тяжестью преступления... и невозможностью исправления... и в виде исключения...» короче, мажем лобик зеленкой. На помилование подавать бесполезно, потому что среди жертв чудного парня Кости Роговцева числилась первая любовь какого-то туза из правительства. Я тут даже дорогу на красный свет перейти не успел, а мне — пожалуйте: четырнадцать доказанных эпизодов. Вот так... Тела нашли, головы тоже нашли, хотя и не все. Что еще нужно?
— Веселое дело... — проронил Виктор. — А вы. Сан Саныч? Если не секрет.
— У меня все просто, — ответил Немаляев, двигая к нему тарелку с колбасой. — Кушай, что ты не кушаешь? У меня... проще не бывает. Один неумный пенсионер решил сделаться коммерсантом. Для начала взял кредит под залог квартиры... Собственно, на этом все. Когда меня сюда перекинуло, я жил на улице. Это было в начале марта, снег еще не растаял.
— Ну и... какого же дьявола?.. — вскинулся Мухин, закипая. — Вам голые сиськи не нравятся? Моя жизнь вам не нравится?! Сами-то вы кто? Маньяк-убийца!.. Бомж!..
— "Бомж" здесь не говорят, Витя, — спокойно возразил Немаляев. — Здесь говорят «бич».
— Ахда... И что?..
— Насчет сисек ты ошибаешься, — сказал Константин. — Очень даже нравятся. А насчет твоей жизни... ее надо менять, вот и все.
— На довольствие поставите?
— Поставим, — серьезно произнес Немаляев. — С ремеслом своим позорным завяжешь, это не обсуждается. Бухло только по праздникам. Про травку даже думать забудь. Женщины... обеспечим как-нибудь, но часто не обещаю.
— Фотку в сортире повесьте, мне хватит. А недели две у вас просижу — так и без фотки обойдусь. Одной только силой воображения. Вы же меня поселить здесь собрались, я прав?
— Абсолютно.
Виктор допил чай и, повозив пустую чашку, поставил ее на блюдце. Он многое хотел бы поменять — и квартиру, и работу, и круг общения. Поменять на что-нибудь более приличное. Но не на тюрьму.
— Спасибо, — сказал он, поднимаясь. — Распорядитесь подать мое авто к подъезду.
— Твое авто отогнали на свалку и сплющили в лепешку. Если там что-то и было — допустим, немного кокаина в запаске, — теперь уж его не достать.
Мухин выбрал место в углу — там было меньше света. Константин привалился к столу и открыл верхний ящик.
— Пиво будешь?
— А чего ж...
Виктор принял пузатую бутылку «Гролш-рюс» и, Щ игнорировав стакан, присосался к горлышку.
Константин наливал себе медленно, по стенке, налив, сделал небольшой глоток и поставил пиво на стол. Его было трудно узнать, но не узнать его было невозможно — примерно так Мухин сформулировал впечатление от второй встречи.
Отличался Константин разве что волосами: перед бомбардировкой он приходил крашеный, с белыми усиками и белой же бородкой, а здесь носил прическу самую заурядную, без претензий на стиль. И никаких эспаньолок — чисто выбритое лицо. Татуировка на предплечье пропала, и даже уши у Константина оказались не проколоты. Виктор хотел было этому удивиться, но удивление, толком не возникнув, как-то сразу затухло. Он уже привыкал.
— Ты серьезно был зоологом? — поинтересовался Константин. — Ветеринар, что ли?
— Да нет, — неуверенно ответил Мухин. — В школе... в средней.
— А, учитель? Я тоже был учителем, географию вел. Давно... А ты, значит, ботанику.
— Не ботанику, зоологию.
— Это все равно. Ну что, оклемался? Сейчас я тебя отведу к одному человеку. Зовут его Александр Александрович Немаляев, а если заслужишь, он разрешит называть себя Сан Санычем.
— Скажите пожалуйста... — буркнул Мухин. Разочарования он боялся сильней, чем пистолета, и подсознательно ждал той минуты, когда начнет раскаиваться, что пришел в этот дом.
Константин снова нагнулся к ящику, и вся левая стена вместе с картинами отъехала в сторону.
— Чума... — произнес Мухин. — У вас тут моторчики, или ее негры оттягивают?
— Негры, — ответил Константин. — Пойдем. Смежное помещение оказалось даже не комнатой, а какой-то камерой. Мебели там не было, она бы и не поместилась, зато были створки лифта, сделанные из тяжелой травленой стали. С потолка таращились два «глазка» видеонаблюдения: один следил за лифтом, второй — "ерсонально за Виктором.
Двери лифта сами собой раздвинулись, и Мухин, глянув на Константина, шагнул в кабину. Тот зашел следом, и двери сомкнулись — опять же сами.
Виктор почувствовал невесомость и сразу — толчок в ноги. Лифт, каким бы скоростным он ни был, вряд ли успел опуститься ниже чем на два-три этажа. Так Мухину подумалось.
За створками открылся узкий коридор, пройдя по которому Виктор попал в некое подобие холла.
— Тут у нас охрана, тут база, — пояснил Константин, указывая на две двери.
— Туристическая? — нелепо схохмил Мухин.
— Точно. Туристическая, — подтвердил Константин, трогая ручку.
Виктор очутился в новом коридоре, но уже большом и благоустроенном: вдоль стены вразброс стояли книжные шкафы, между ними висели кашпо с бодрыми растеньицами. На обоях тоже были цветочки — в казенных помещениях такие обои не клеили. Левая сторона коридора загибалась вперед, правая оканчивалась подвижной перегородкой из рельефного стекла.
Напротив входа находилось пять одинаковых дверей, расположенных на равном расстоянии, как в гостинице или в приличной общаге.
— Кухня, ванная, — сказал Константин, кивнув на стеклянную перегородку. — Удобства в двух экземплярах. За поворотом — узел связи. А это наши комнаты, — добавил он и по-домашнему окликнул: — Сан Саныч!
— Я! — раздалось из кухни.
— Проходи, чтоб Немаляев тебя не ждал, — шепнул он Виктору. — И веди себя... посерьезней.
— А ты куда? — спросил Мухин, тоже шепотом.
— Я сейчас.
Константин скрылся в крайней комнате. Виктор мельком увидел неубранную кровать и вдруг понял смысл слова «наши». Наши апартаменты.... Догадка о том, что здесь живут люди, живут по-настоящему, как дома, сменилась уверенностью: одна из комнат предназначена для него.
Как на это реагировать, он пока не знал, но особого восторга не испытывал. Бункер — то ли замурованный этаж, то ли подвал — давил на него со всех сторон, и идея остаться в этой норе Виктора не вдохновляла.
Потоптавшись в прихожей, он отер ладони о пиджак и направился на кухню.
Кухня была большой и освоенной: электроплита, двустворчатый холодильник и обеденный стол с придвинутыми стульями. Не хватало лишь окна — простой деревянной рамы с желтенькой занавеской и каким-нибудь видом, хоть бы и на помойку. Вместо вида была гладкая стена. В цветочек.
— Окно я решил не делать, — отозвался на его мысли человек у холодильника. — Можно было поставить слайд-монитор или в реальном времени что-нибудь транслировать, но обманывать себя нельзя. Рассветов-закатов под землей не бывает. Здравствуй, Виктор.
— Доброе утро, — удивленно сказал Мухин. Перед ним стоял... старик, которого он довез до улицы Возрождения. Только это был вовсе не старик, а вполне еще в силе мужчина лет шестидесяти или около того, в футболке и светлых полотняных брюках. Однако лицо было тем самым: с седыми ресницами, сверлящим взглядом и жесткими вертикальными складками на щеках. Лицо белого офицера, играющего в «русскую рулетку».
— Что же вы мне сразу не сказали, э-э... Александр Александрович?
— Сан Санычем зови, — отмахнулся тот. — А что не сказал-то?
— Ну... — Мухин развел руками. — Я там приехал, а Дома и нет...
— Какого дома? Где «там»? — Немаляев локтем закрыл холодильник и, положив на стол несколько свертков, взялся за спинку стула.
— Вы что, не помните меня? Вчера!.. Я вас подвез на улицу Возрождения. То есть Луначарского. Вы еще рассказывали про то, как ее строили, как переименовали... Не помните?!
— Ах, вот в чем дело! — кивнул Немаляев и, выдвинув стул, присел. — Это был не я... не совсем я. Тебя ведь не удивляет, что ты одновременно существуешь в разных слоях?
— Да как сказать... — Мухин вовсе не был уверен, что его это не удивляет. Он еще не успел этого осмыслить.
— И все остальные тоже существуют параллельно и везде. Ну, за редким исключением.
— За исключением тех слоев, где они отравились грибами или попали под «КамАЗ», — уточнил Виктор, чтоб не выглядеть пробкой.
— Верно. Так что подвозил ты не меня. Кто же он там?
— Я не разобрался, мне не до вас было... в смысле, не до него. Что-то вроде старого гэбэшного шофера...
— Да, Сан Саныч, сельским механизатором вас еще не видели, — проговорил из коридора Константин. — Везде примажетесь!
Он переоделся в майку, шорты и пляжные тапки, и Мухин почувствовал, что его собственный пиджак здесь совершенно некстати.
— Займись-ка чаем, Костя, — велел Немаляев. — Есть хочешь? — обратился он к Виктору. — Хо-очешь. Сейчас будем. Ты пока рассказывай.
— А что рассказывать-то?
— Как до жизни такой докатился.
— А какая у меня жизнь?.. — недоуменно произнес Мухин. Пожалуй, чересчур недоуменно.
— Работка твоя меня беспокоит, — молвил Немаляев, неторопливо раскладывая на тарелке нарезанную колбасу.
— Ну-у, это... актером хотел быть. Пока не получилось — оператором,.. Не пойму, в чем ваши претензии, Сан Саныч.
— Не поймет он!.. Каким оператором, Витя? Каким, дорогой ты мой?! На студии «Дубль 69»? Порнуху снимаешь!
В первую секунду Мухин принял это за юмор. Такая встреча, почти теплая, и вдруг на тебе... жизни учат. Срамят. Виктору не очень нравилось его занятие, возможно, сюда он пришел еще и поэтому, но обсуждать свою жизнь с посторонними он не собирался.
— Я сам имею право! И выбирать, и все такое...
— Имеешь, имеешь... Вот ты и выбрал... Грязный порнограф, почти алкоголик, почти наркоман. На все имеешь право, а как же! От триппера сколько раз лечился? Наверно, и сам не помнишь? Восемнадцать раз! — Немаляев воздел к потолку палец. — Презервативы для кого выпускают? Для меня, что ли?!
— Так... — проронил Виктор. — До свидания. Сан Саныч.
— Стой. Обратный путь всегда длиннее, не забывай об этом.
— Боюсь, шпана тачку разует.
— О твоем «Мерседесе» уже позаботились, — сказал Константин. — Да и что с него взять? Семьдесят четвертый год выпуска, бился несчетно, трижды угнан и перепродан, на кузове номера вообще нет.
— Та-ак... — Мухину даже стало интересно. — Что еще ковырнули?
— Уж поковырялись, — заверил Немаляев. — Нас здесь слишком мало, как же не поковыряться-то?
— Кого мало? — не понял Мухин. — Кого «вас»?
— Перекинутых, — коротко ответил Константин. — Тех, кто помнит, кем он был до смерти. Или хотя бы помнит, что он вообще был.
— Значит, вы вдвоем плюс тот, который меня на улице встретил...
— Нет-нет, он просто охранник.
— Из братков?
— Его Шибанов прислал. Не одного, естественно, а Целую группу. Их тут двенадцать человек сшивается.
— А Шибанов — он кто?
Константин налил чай и внимательно посмотрел на Мухина.
— Проснись, ты уже не ботаник. Ты уже здесь. Или у тебя провалы?
Никаких провалов у Виктора не было. Ему пришлось лишь немного сосредоточиться, чтобы отделить опыт нынешней жизни от опыта прошлых. Разумеется, он знал, кто такой Шибанов. Не знать фамилию Председателя Госбеза было бы в высшей степени странно.
— Тот самый? И он... перекинутый? Во подфартило человеку!
— Да уж, не как тебе.
— А Петра вы посчитали?
— Какого Петра? — насупился Немаляев.
— Еремина, какого еще! — ответил за Мухина Константин. — И он до тебя добрался...
— Фамилию он не называл. Так Петр не с вами? Ну и ладно. Это же он меня... вчера, прямо в лицо.
— Что «в лицо»?
— Выстрелил.
— Ясно, — проронил Немаляев равнодушно. — То-то быстро ты здесь очутился.
— Сволочь, — беззлобно поддакнул Константин.
— А это правда, что ты его... убил?
— Правда. Так уж тогда сложилось.
— Обстоятельства, да?.. — сказал Мухин. — А ты? Ты-то здесь кто? Звезда Голливуда? Проповедник?
— Ну, я... Меня, по идее, здесь уже нет. Расстреляли два месяца назад.
— Чего-о?..
— Привели приговор в исполнение.
— У нас же мораторий.
— Для меня сделали исключение. Они сочли, что я особый случай. В принципе, согласен, — сказал Константин, складывая на хлебе пирамидку из ветчины. — Я особый, да.
—Два месяца?... — нахмурился Виктор. — Подожди... В апреле, десятого числа, кажется...
— Двенадцатого, — уточнил он. — На День космонавтики.
— Казнили... как его?.. Рогова?
— Роговцева, — поправил Константин. — То есть меня. Но казнили только для общественности. Сан Саныч к тому времени уже Шибанова привлек, тот и посодействовал. Мало, что ли, в моргах похожих трупешников?
— Так ты... — начал было Мухин, но замолчал. Он совсем растерялся. Только что его упрекали в безнравственности... Хард-эротика — дело, конечно, неблаговидное, особенно когда знаешь, как это снимается. В шезлонге, сверкая сокровищами, курит отстрелявшийся актер, рядом готовится, озабоченно нюхая подмышки, актриса, перед камерой на ковре разворачивается жгучая сцена, а режиссер кричит что-нибудь вроде: «Машка, не халтурь! Славик! Пошел оргазм!» И все стонут, и в павильоне пахнет черт-те чем, а в затылок жарят софиты, и ты сам преешь, как свинья, и, насмотревшись, ничего уже не хочешь — на неделю вперед.
Но это — кино, то бишь искусство. Маньяк Роговцев убивал по-настоящему.
— Лично я никого не убивал, — ответил Константин. — Здесь — никого. Меня как раз во время суда перекинуло, когда уже приговор зачитывали. Дикция у судьи хорошая, все было так торжественно... А в конце — «в связи с особой тяжестью преступления... и невозможностью исправления... и в виде исключения...» короче, мажем лобик зеленкой. На помилование подавать бесполезно, потому что среди жертв чудного парня Кости Роговцева числилась первая любовь какого-то туза из правительства. Я тут даже дорогу на красный свет перейти не успел, а мне — пожалуйте: четырнадцать доказанных эпизодов. Вот так... Тела нашли, головы тоже нашли, хотя и не все. Что еще нужно?
— Веселое дело... — проронил Виктор. — А вы. Сан Саныч? Если не секрет.
— У меня все просто, — ответил Немаляев, двигая к нему тарелку с колбасой. — Кушай, что ты не кушаешь? У меня... проще не бывает. Один неумный пенсионер решил сделаться коммерсантом. Для начала взял кредит под залог квартиры... Собственно, на этом все. Когда меня сюда перекинуло, я жил на улице. Это было в начале марта, снег еще не растаял.
— Ну и... какого же дьявола?.. — вскинулся Мухин, закипая. — Вам голые сиськи не нравятся? Моя жизнь вам не нравится?! Сами-то вы кто? Маньяк-убийца!.. Бомж!..
— "Бомж" здесь не говорят, Витя, — спокойно возразил Немаляев. — Здесь говорят «бич».
— Ахда... И что?..
— Насчет сисек ты ошибаешься, — сказал Константин. — Очень даже нравятся. А насчет твоей жизни... ее надо менять, вот и все.
— На довольствие поставите?
— Поставим, — серьезно произнес Немаляев. — С ремеслом своим позорным завяжешь, это не обсуждается. Бухло только по праздникам. Про травку даже думать забудь. Женщины... обеспечим как-нибудь, но часто не обещаю.
— Фотку в сортире повесьте, мне хватит. А недели две у вас просижу — так и без фотки обойдусь. Одной только силой воображения. Вы же меня поселить здесь собрались, я прав?
— Абсолютно.
Виктор допил чай и, повозив пустую чашку, поставил ее на блюдце. Он многое хотел бы поменять — и квартиру, и работу, и круг общения. Поменять на что-нибудь более приличное. Но не на тюрьму.
— Спасибо, — сказал он, поднимаясь. — Распорядитесь подать мое авто к подъезду.
— Твое авто отогнали на свалку и сплющили в лепешку. Если там что-то и было — допустим, немного кокаина в запаске, — теперь уж его не достать.