Симонов Константин Михайлович. Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

   Когда Серпилин добрался до штаба полка, Барабанов был там. Он уже знал от Пикина, что командир дивизии скоро прибудет, и в ожидании топтался у входа в свою землянку.
   Увидев Серпилина, он пробежал несколько шагов навстречу и, вытянувшись, стал докладывать. Руку при докладе не приложил, а уткнул в ушанку, чтобы но двигалась, пытаясь - подлец - делать вид, что не пьян. Стоял навытяжку, живой, здоровый, без единой царапины, не замечая, что хотя рука не дрожит, но самого поводит то в одну, то в другую сторону.
   "До чего напился, - с отвращением подумал Серпилин, - до сих пор хмель не вышибло!" И, прервав бессвязный доклад Барабанова, обратился к хмуро стоявшему рядом с Барабановым начальнику штаба майору Туманяну:
   - Доложите вы.
   Туманян доложил подробности. Убит командир батальона капитан Тараховский, больше убитых нет. Но раненых одиннадцать, и есть тяжелые; повезли в медсанбат, но неизвестно, довезут ли живыми. Тараховский, когда подорвались на минном поле, был еще жив. Барабанов вынес его оттуда на себе, а умер Тараховский, уже когда тащили сюда на волокуше.
   - Вон он лежит, - показал Туманян.
   Он был вообще мрачный, неразговорчивый человек, а сейчас, рассказывая, выдавливал слова по одному, медленно и угрюмо, переживая случившееся.
   Серпилин с минуту смотрел на мертвого. Потом разогнулся и посмотрел на Барабанова, который тоже подошел к волокуше и стоял рядом, ожидая последствий. Как ни был пьян, а что последствия будут, понимал.
   Увидев, что Серпилин смотрит на него, Барабанов попытался сказать что-то, казавшееся ему необходимым и достойным, насчет того, что ответственность целиком на нем. Но Серпилин посмотрел на него с такой ненавистью, что он смолк на полуслове.
   - А где замполит? - Серпилин повернулся к Туманяну.
   - Контужен, - сказал Туманян.
   - Контужен! - с новым приливом гнева воскликнул Серпилин. - С ним ходил? - ткнул он пальцем в Барабанова.
   Туманян объяснил, что замполит Левашов был в другом батальоне, но подоспел, когда стали вытаскивать раненых. Хотел убедиться, всех ли вытащили, и при разрыве одиночной мины был контужен.
   - А раненых всех вынесли?
   - Всех.
   - Всех до одного?
   - Я лично проверил, - взмахнув руками, вмешался в разговор Барабанов.
   Но Серпилин, не глядя на него и обращаясь к Туманяну, повторил свой вопрос.
   - Так точно, - сказал Туманян. - Из батальона донесли, что всех.
   - А вы лично проверьте, - сказал Серпилин. - Не он, а вы лично проверьте. И мне донесите.
   Потом, по-прежнему не глядя на Барабанова, добавил со свирепым спокойствием, за которым чувствовался душивший его гнев:
   - Майора Барабанова от командования полком отстраняю. Исполнять обязанности командира полка приказываю вам. Барабанова отправьте спать, а через два часа, когда проспится, пришлите в штаб дивизии. Вопросы ко мне есть?
   - Батальонного комиссара Левашова хотели в медсанбат вывезти, а он отказался, пока вы не приедете, хотел вас видеть.
   - Вот еще, ей-богу... - рассердился Серпилин. - Не могли раньше сказать!
   - Не счел возможным, товарищ генерал, перебить вас.
   - Ну вот, теперь вы мне еще дисциплинарный устав разъясните! Где Левашов?
   - У себя в землянке.
   - Можете не сопровождать, - сказал Серпилин, видя, что Туманян двинулся за ним. - У вас поважней дела есть.
   Когда он, уже подойдя к землянке замполита, оглянулся, Туманян все еще стоял на месте, наверно что-то обдумывая в связи со свалившимися на него новыми обязанностями.
   "Да поворачивайся ты хоть сейчас! Ну не на третью, так хоть на вторую скорость перейди!" - готов был крикнуть Серпилин этому умному и дельному, но слишком неторопливому человеку, который, не будь он таким канительным, давно бы уже, и по справедливости, сам командовал полком.
   Туманян, словно услышав мысли Серпилина, наконец повернулся и двинулся своей медленной медвежьей походкой, а Серпилин открыл дверь и вошел в землянку.
   Замполит полка Левашов лежал на топчане. При виде Серпилина он сдернул с головы и бросил на пол что-то белое, спустил с топчана ноги и вскочил. Но его сильно шатнуло. И он опустился обратно на топчан.
   - Сиди, - удержал его Серпилин. - Чем лечишься? - И, по лицу Левашова поняв, что тот не услышал вопроса, повторил громче: - Чем лечишься?
   - Холод прикладываю, - сказал Левашов; по лицу его текла вода. На полу лежала свернутая в несколько раз набитая таявшим снегом рубаха.
   - Мозги простудишь, - сказал Серпилин. - Поезжай в медсанбат. Там знают, что делать. Если контузия легкая - отлежишься и вернешься.
   - Я поеду, - послушно сказал Левашов, - полежу, сколько скажут. Я вас хотел дождаться.
   - Слушаю тебя, - сказал Серпилин, не упрекая Левашова за то, что отказался сразу ехать в медсанбат. Раз, несмотря на боль, которую, судя по лицу, еле переносит, все же отказался, значит, была причина.
   - Товарищ генерал, я вам лично хотел сказать: у людей после этой глупости такое настроение, что хочешь не хочешь, а надо этот Бугор добить. И чем скорей, тем лучше. Стыдно и совестно перед солдатами. Злоба у них против немцев...
   - И против вас тоже.
   - И против нас.
   - Это и хотел мне сказать?
   - Да.
   - Как же ты допустил, а, Левашов? Как же вы с Барабановым в такую минуту в разных батальонах оказались?
   - Моя вина, - сказал Левашов. - Надоело с ним, с пьяным, возиться, слушать его ахинею: "Не уважаешь меня, замполит... Не пьешь со мной, замполит. Раз не пьешь, значит, политдонесение на меня готовишь!" Плюнул на него, дурака, и ушел в батальон.
   - Обиделся?
   - Обиделся.
   - Ты обиделся, а люди пострадали. Политработникам нельзя обижаться.
   - Я это знаю, - горько сказал Левашов.
   Его красивое лицо было бледным, без кровинки, а обычно веселые, отчаянные глаза прищурились от боли.
   - Ну ладно, Левашов, - встал Серпилин. - У меня служба. Надо еще по начальству доносить о ваших художествах.
   Он протянул Левашову руку, и тот, крепко стиснув ее, настойчиво, умоляюще сказал:
   - Прикажите нам взять Бугор, товарищ генерал. Если набьем там фашистов, то все же у людей меньше осадка останется! И Тараховского там на Бугре закопаем.
   Когда Серпилин вышел из землянки и подошел к машине, Барабанов все еще стоял там, ожидая его.
   - Товарищ генерал-майор! - шагнув к Серпилину, воскликнул Барабанов.
   Но Серпилин ничего не ответил.
   "Убийца чертов!" - подумал он, уже сев в машину и в последний раз увидев лицо пытавшегося еще что-то крикнуть сквозь заиндевевшее стекло бывшего командира полка Барабанова.
   Вернувшись к себе, Серпилин позвонил командующему армией, чтобы доложить о случившемся и о произведенном им отстранении командира полка.
   По укоренившейся привычке без отлагательств докладывать и о хорошем и о дурном позвонил сразу же, едва войдя в землянку.
   Командующий спал, да и не мудрено: было рано.
   - Будить? - спросил адъютант.
   - Нет, доложите, когда проснется, что звонил.
   Сам он спать не мог и не пробовал ложиться. Перед глазами стояло лицо убитого командира батальона, не мертвое, залепленное замерзшей кровью, запрокинутое на волокуше, а живое, улыбающееся, когда ему вручали за ноябрьские бои орден Красного Знамени.
   "Всего-навсего позавчера!"
   Вспомнив об этом, Серпилин взял из папки заготовленное, но еще не подписанное представление на убитого комбата, лежавшее там вместе с выпиской из послужного списка.
   "Не дожил, бедняга, до нового звания".
   Из выписки можно было узнать, что капитану Тараховскому, который сегодня, как выражаются писаря, "убыл из дивизии по причине смерти", было 32 года от роду, что родом он из Нижнешадрина на Енисее, до службы в армии был промысловым охотником, в армии прослужил 11 лет, имел жену и пятерых детей.
   - Успел! - укоризненно вслух проговорил Серпилин.
   Пятеро детей, которых так некстати успел завести Тараховский, делали пьяную удаль Барабанова еще подлей.
   "А все я! - подумал Серпилин. - Надо было сперва ехать не к Цветкову, а к Барабанову".
   Он положил кулаки на стол и тяжело задумался.
   Если уже брать на себя часть вины за случившееся, дело заключалось не в том, куда он поехал сначала, а куда потом.
   Еще неделю назад ему стало ясно, что на Барабанова как на командира полка трудно положиться, в общем-то и замена под рукой - Туманян. И однако, Барабанов до сего дня оставался командиром полка.
   Почему?
   Тут было две правды: да, его, Серпилина, не могли упрекнуть в том, что он любитель спихивать на чужую шею выпавшие на его долю неудачные кадры, хватало характера самому мучиться с ними, - это была первая, утешительная, правда. А другая, неутешительная, состояла в том, что он своими слишком поспешными настояниями убрать Барабанова не хотел портить отношений с командующим армией, и так сложившихся не лучшим образом. До своего назначения на полк Барабанов полтора года был адъютантом у Батюка и выходил с ним из двух окружений, в первый раз спас его, а во второй раз был спасен им. Серпилин понимал цену стоявшей за этим привязанности и не считал ее слабостью командующего. Слабостью было другое: что Батюк уступил просьбе своего любимца и, присвоив Барабанову майора, отправил его на полк - "расти", хотя командовать полком Барабанов не мог и начинать "расти" ему надо было с другой должности.
   - Бери его к себе командиром полка, не раскаешься, - сказал Серпилину командующий.
   Это была просьба-приказ, и Серпилин подчинился тогда этой просьбе-приказу, а потом, когда уже стало ясно, что Барабанов командует полком безграмотно, не поставил сразу же вопрос о его несоответствии занимаемой должности - отложил.
   Барабанов был из тех людей, что стремятся возместить храбростью все, чего им не хватает. Это опасные люди. Он был неумен, храбр, властен и нетерпим к чужим мнениям. Кроме того, он пил.
   В неподписанном представлении на Тараховского было сказано: "Смел и инициативен".
   "Да, инициативен, - подумал Серпилин, - и не раз доказал это, командуя батальоном. А вот на то, чтобы удержать командира полка от пьяного безумства, инициативы не хватило!.. А как удержать? - подумал он, реально представив себе всю картину происшедшего ночью в батальоне у Тараховского. - Удержать силой? Но Барабанов, не задумываясь, вытащил бы пистолет! Разоружить и позвонить через его голову в дивизию? Но Барабанов наверняка ссылался на то, что у него есть приказ из дивизии. Потребовать письменного приказа и в ответ получить в лицо труса? "Ладно, трус, сиди на КП, я сам, без тебя, пойду!" Не любят у нас этого, и легче всего толкнуть человека на любую нелепость, швырнув ему в лицо - "трус". К сожалению, так. И этим пользуются такие, как Барабанов, и рангом ниже, и рангом выше... Да, чего-то не хватило у Тараховского, чтобы удержать Барабанова. Вместо этого пошел с ним и погиб... Мертвые сраму не имут!"
   "А я сам, - вдруг подумал Серпилин о себе, - мы сами? У самого-то всегда ли хватает всего, что надо в таких случаях?"
   Барабанов вошел в перетянутом новыми ремнями коротком черном полушубке, прикрыл за собой дверь и, вытянувшись, отрапортовал о прибытии.
   Серпилин со злостью посмотрел на знакомый черный полушубок, в котором Барабанов продолжал ходить, несмотря на полученное неделю назад замечание, что он демаскирует этим на передовой не только себя, но и других. В этом идиотском упрямстве была вся натура Барабанова.
   Лицо Барабанова было наглое и несчастное. Серпилин встал, поправив сползший с одного плеча полушубок. Печку топили не досыта даже в блиндаже у командира дивизии.
   - Докладывайте о ваших... - Серпилин хотел охарактеризовать то, о чем должен был доложить Барабанов, но так и не нашел слов: на язык лезла только матерщина. - Ну?
   Барабанов стал докладывать, а Серпилин, не глядя на него, ходил по землянке и думал, что, судя по докладу, Барабанов еще мечтает выкрутиться.
   "Надеется на командующего или на то, что не захочу к невыгоде для себя раздувать историю, случившуюся в дивизии".
   Так это было или не так, но ему захотелось разом положить конец надеждам Барабанова.
   - Если рассчитываете, что не дам делу полного хода, ошибаетесь, сказал он, прервав Барабанова.
   - Я ни на что не рассчитываю, - сказал Барабанов, - я кровью смою свой грех, только дайте возможность.
   Да, конечно, оставшись командиром полка. Барабанов, чтобы смыть свой грех, завтра же полезет в любое пекло, и полезет не один, а потащит за собой людей, за которыми нет грехов и которым нечего смывать с себя.
   Эта мысль не дала Серпилину смягчиться, хотя готовность Барабанова ради искупления греха пойти на смерть не вызвала у него сомнений.
   "В штрафном батальоне, с винтовкой в руках будешь смывать свой грех", хотел сказать Серпилин, но, хотя он твердо решил сделать для этого все, что потребуется, окончательное решение зависело не от него, и он не мог позволить себе бросать слова на ветер. Поэтому промолчал.
   - Разрешите продолжать? - тяготясь наступившим молчанием, спросил Барабанов.
   - Продолжайте.
   Когда Барабанов доложил все, от начала до конца, от того, сколько он выпил, вернувшись в полк, и до того, как он лично на спине вытащил из огня Тараховского, Серпилин спросил:
   - Когда организовывали атаку, ссылались на мой приказ?
   И по крошечной паузе, которую сделал Барабанов перед тем, как сказать "нет", понял: ссылался! Ссылался потому, что был пьян; в трезвом виде он слишком военный человек, чтобы пойти на это.
   - В ответ на возражения Тараховского обзывали его трусом?
   - Не помню, - сказал Барабанов. Потом посмотрел в глаза Серпилину и сказал: - Обзывал.
   Встретясь глазами с Барабановым и очутившись во власти пришедшей в голову неожиданной мысли, Серпилин подошел к столу и, перевернув свой лежавший на столе блокнот, пододвинул его к Барабанову.
   - Садитесь за стол и пишите.
   - Что писать, товарищ генерал? - спросил Барабанов, беря карандаш багровыми, опухшими пальцами.
   "Обморозил сегодня ночью", - мельком подумал Серпилин, взглянув на эти пальцы.
   По лицу Барабанова видел: думает, что ему предстоит сейчас писать объяснение на имя командира дивизии; ему и в голову не приходит, что речь идет совсем о другом.
   - Пишите лично, своей рукой, похоронную жене Тараховского. Пишите, как вы убили ее мужа... Ей и пятерым ее детям... Что смотрите на меня?
   Но Барабанов продолжал молчать и смотреть в лицо Серпилину, с силой сжимая карандаш в своих обмороженных пальцах.
   То, что сказал ему Серпилин, было невероятно, не лезло ни в какие ворота.
   - Как же так - написать, что я убил? Что я. Петрушка, что ли? Лучше трибунал, что хотите, - наконец сказал сильно побледневший Барабанов.
   Но Серпилин, которому мысль - заставить Барабанова лично написать письмо жене убитого - пришла совершенно внезапно, не собирался отказываться от нее. Мысль была жестокая, но справедливая.
   - Не могу я написать, что я его убил, товарищ генерал, - побледнев еще больше, повторил Барабанов.
   Лицо Серпилина оставалось спокойным, и от этого Барабанову стало еще страшнее.
   - Я не требую, чтобы вы писали именно эти слова, - помолчав, сказал Серпилин. - Вы просто опишите его жене, - он пододвинул по столу к Барабанову выписку из послужного списка Тараховского, - и детям все, как было. А они уж сами сделают вывод, кто его убил, вы или немцы, если честно напишете... Что смотрите на меня?.. Я не шучу.
   Барабанов инстинктивно придвинул к себе документы Тараховского, увидел графу "семейное положение" и, вдруг почувствовав, как у него темнеет в глазах, выпустил из пальцев карандаш и поднялся. Грубый и сильный человек, он был близок к обмороку от испытанного душевного потрясения.
   - Товарищ генерал, даю вам честное слово, я напишу, но разрешите поехать к себе в полк, не могу при вас... - сказал Барабанов мертвым голосом.
   - Не можете, - сказал Серпилин, - а по делу надо было бы вас заставить не только вдове комбата написать, а и семьям тех солдат, которых вы ни за понюшку табаку загубили. Уже звонили из медсанбата, докладывали, что трое умерли. - Он пригасил свой вновь вспыхнувший гневом голос. - Можете идти.
   Барабанов откозырял непослушной, ватной рукой и пошел к двери, но у самой двери повернулся.
   - А что потом с письмом? - растерянно спросил он. До сих пор он думал только о том, как будет писать это письмо; мысль - что потом? - пришла ему в голову лишь теперь.
   - Пошлем ей, - сказал Серпилин.
   - Да разве можно в тыл такое письмо? - крикнул Барабанов.
   - А что ж, - сказал Серпилин, - вы будете творить тут у всех на глазах такие дела, а там, в тылу, никто ничего не должен знать об этом?
   Несмотря на все свое волнение, Серпилин знал, конечно, что никакая военная цензура не пропустит в тыл такое письмо, да и, не будь цензуры, он сам бы не отправил: это было невозможно.
   Но Барабанов все равно должен был написать это письмо.
   - Идите, у меня все!
   Барабанов молча повернулся и вышел.
   3
   Когда в десятом часу Серпилин доложил по телефону командующему об отстранении Барабанова, Батюк горестно выругался, согласился с отстранением командира полка впредь до разбора дела и оборвал разговор, сказав, что сейчас у него будут гости; он сам позвонит после их отъезда.
   "Наверное, командующий фронтом приехал", - подумал Серпилин и вызвал к себе Пикина.
   После того как Сталинградский фронт в декабре остановил и разбил под Котельниковом шедшую на выручку Паулюсу армейскую группу Гота и пошел дальше к Ростову, в армиях, окружавших Сталинград, началась подготовка к штурму. Операция предполагалась с решительным исходом, все войска были объединены в одних руках, подчинены Донскому фронту, и на фронте сидели представители Ставки.
   У Серпилина, как и в большинстве дивизий, был свой план боев местного значения, которые предстояло провести, чтобы улучшить исходное положение перед общим наступлением.
   Треклятым Бугром, где разыгралась сегодняшняя драма, предполагалось заняться через три-четыре дня, но Левашов прав: после случившегося в первую очередь надо покончить именно с этим Бугром. Теперь в этом есть не только тактическая, но и психологическая потребность.
   - Ну, что скажешь, Геннадий Николаевич? - спросил Серпилин, когда злой, невыспавшийся Пикин появился у него в землянке со своей вечной папкой под мышкой.
   - Барабанов - стервец! А Тараховский - размазня, был о нем лучшего мнения.
   - Полегче о мертвых.
   - Ничего, с того света не услышит! - непримиримо сказал Пикин. - Обязан был взять трубку и доложить: командир полка пьян и толкает меня на авантюру!
   - Верно, Геннадий Николаевич. Верно, и, казалось бы, чего проще. Но прежде чем других судить, иногда подумаешь: а если на самого себя в зеркало взглянуть?
   - А я каждое утро, когда бреюсь, гляжусь! - сказал Пикин. По резкости его ответов чувствовалось, как он тяжело переживает случившееся, но у каждого своя натура.
   - Ладно, оставим это, - сказал Серпилин. - На Тараховского все равно живой водой не брызнешь, а вот на его батальон, на полк? Что думаешь по этому поводу?
   - Надо брать Бугор. Я потребность в огне уже при кинул, - сказал Пикин, открывая свою папку.
   И Серпилин обрадовался, что они опять, как это ужо не раз случалось, порознь, не сговариваясь, пришли с начальником штаба к единому мнению.
   Они около часа работали вдвоем, обдумывая предстоящий бой, потом Пикин ушел, а Серпилин уже собрался было прилечь на часок поспать, как вдруг затрещал телефон и Туманян доложил, что майор Барабанов застрелился у себя в землянке.
   - Сейчас еду к вам, - сказал Серпилин и положил трубку.
   Потом снова взял ее и позвонил в армию. Командующего не было на месте, начальника штаба тоже. В конце концов он дозвонился до члена Военного совета, бригадного комиссара Захарова.
   - Слышал о ваших делах, - сказал Захаров.
   - Это еще не все, - сказал Серпилин, преодолев желание сперва съездить в полк, а потом уже докладывать. - Барабанов застрелился. Еду в полк.
   - Вот дурья башка! - охнул в трубку Захаров. - Как это случилось?
   - Не знаю.
   - А где Бережной?
   Серпилин объяснил.
   - Ладно, езжай в полк, - сказал Захаров. - Командующему сообщу, но он еще долго будет занят, а я приеду часа через два. Уже вернешься?
   - Вернусь.
   Всю дорогу в полк Серпилин ехал в машине молча, думая о том, что хотя Барабанова и не любили в полку, но то, что он застрелился, все равно произведет на людей тяжелое впечатление.
   Он и теперь, после всего случившегося, не каялся в том, что приказал Барабанову писать это письмо. Он был виноват в другом - в том, что не поставил в свое время вопрос о снятии Барабанова с полка. Было ясно, что надо ставить, а он не поставил. С этого все и началось.
   Он вошел в землянку Барабанова, ожидая увидеть там его тело. Но в землянке валялся на койке только черный полушубок Барабанова да на затоптанном валенками полу темнело пятно крови. Туманян доложил, что уже после того, как он позвонил, в Барабанове обнаружились признаки жизни и его увезли в медсанбат.
   - Ну и что? - быстро спросил Серпилин.
   - Еще не знаем.
   Серпилин сел за стол и приказал соединить себя с медсанбатом. Держа в руке трубку и дожидаясь, когда его соединят, он смотрел на лежавший посреди стола недописанный лист бумаги.
   "Уважаемая Варвара Аммосовна, - было написано там. - Как командир полка, должен известить вас и вашу семью о постигшем вас горе. Ваш муж, капитан Тараховский Николай Константинович, пал сегодня в ночном бою смертью храбрых. Я лично, как командир полка..." На этом письмо Барабанова обрывалось. Он так и не смог написать, что же сделал он "лично, как командир полка...". Предпочел умереть, чем объяснить это.
   Голос из медсанбата был еле слышен. Со связью, как назло, не ладилось. Серпилин назвал себя и спросил, как положение с Барабановым. Он не сразу понял слово, которое ему несколько раз повторяли, и только потом понял: "извлекают".
   Операция только началась. Значит, почему-то дальше, в госпиталь, не повезли. Решили делать в медсанбате.
   - Пулю извлекают, - сказал Серпилин Туманяну и еще нескольким столпившимся в землянке офицерам. - Может, еще выживет. - И, приказав, чтоб ему позвонили, когда закончится операция, положил трубку.
   Туманян, как всегда неторопливо, начал излагать подробности - как он вошел, как увидел лежавшего на полу Барабанова, как крикнул ординарца, как они подняли и положили Барабанова на койку, как он сначала позвонил Серпилину, а потом уже прибежала врачиха и обнаружилось, что Барабанов еще жив.
   - А где она? - спросил Серпилин о враче.
   - С ним в медсанбат поехала, - сказал Туманян. - Совсем с ума сошла женщина! - На его угрюмом длинноносом лице впервые за все время выразилось волнение.
   Серпилин ничего не ответил. Он знал, что Барабанов был холост, жил, как с женой, с уже немолодой - старше его - врачихой из полевого госпиталя, которая, когда он пошел на полк, тоже добилась перевода сюда.
   - Долго он лежал тут, пока вы не вошли?
   Туманян пожал плечами:
   - Не знаю.
   Серпилин пробыл в полку час, отдавая распоряжения, имевшие отношение к предстоящему бою за Бугор, потом посмотрел на часы и заспешил в дивизию.
   Из медсанбата позвонили уже перед самым его отъездом, сказали, что пуля извлечена, но состояние пока тяжелое, поручиться за жизнь нельзя.
   Когда Серпилин вернулся к себе, Захаров еще не приехал. Бережной тоже не возвращался, из Зубовки уехал, а в медсанбат не прибыл, и неизвестно было, где его искать. Вполне возможно, что решил десяток километров протопать вместе с пополнением. Это в его натуре.
   "Вот уж кто будет переживать!" - подумал Серпилин, пожалев, что с ним рядом нет сейчас Бережного.
   "Все-таки вместе было бы легче говорить с Захаровым. Второй самоубийца на моей душе. Тогда Баранов, теперь Барабанов".
   Он мысленно поставил эти имена рядом, по вдруг поразившему слух созвучию, хотя ничего общего, кроме созвучия имен, не было ни между этими двумя людьми, ни между обстоятельствами, в которых они оба сделали это.
   Тогда, в сорок первом, солгал вдове Баранова: "Пал смертью храбрых..." Теперь лгать некому и незачем! Эта врачиха, которая сейчас там, в медсанбате, все сама знает о своем Барабанове, и хорошее и плохое. Может быть, сегодня ночью даже и пила вместе с ним, а он перед ней кочевряжился, а потом полез на передовую... А может, и нет. Левашов говорил про нее, что она оказывает на Барабанова хорошее влияние.
   - Некому и незачем, - вслух повторил он.
   "Как так некому? А вдове Тараховского? А семьям тех солдат, что были тяжело ранены и умерли в медсанбате, тоже ведь будем писать, что пали смертью храбрых, как говорится, не вдаваясь в подробности... И ничего другого не сделаешь и нельзя сделать".
   Он снова вспомнил о Баранове и задумался: почему столько людей тогда, в сорок первом, растерялись, не выдержали?
   Говорят, если водолаза сразу, одним махом, без остановок погружают на всю глубину, то кровь ушами идет. Так и с людьми на войне. Один выдерживает, а у другого кровь ушами идет, если сразу опустить на всю глубину ответственности... Сейчас стали победы одерживать, но война все равно никогда не сахар, особенно если не выпускать из памяти, что люди умирают каждый день и час. Написал в приказе букву - а кто-то умер. Провел сантиметр по карте - а кто-то умер. Крикнул в телефон командиру полка "нажми", - и надо крикнуть, обстановка требует, - а кто-то умер... Закончил в июне месяце генерал-майор Серпилин формирование своей дивизии, девять тысяч человек... А сколько из них осталось в строю на нынешний день? Да и не за девять тысяч человек ответственность, а, считая детей, и жен, и матерей, у которых единственные и не единственные, пожалуй, за все сорок тысяч человек, если не больше, легла ему ответственность на плечи тогда, в июне сорок второго. И уже не в первый раз за войну, и до этого ложилась... Паскудное дело война, и самое паскудное, что раньше конца все равно не кончится. И каждая стрела на карте, и каждый приказ - кому-нибудь смерть... "Так как же ты можешь, сволочь, в пьяном виде приказывать?" - со вновь вспыхнувшим против Барабанова гневом подумал Серпилин.