Симонов Константин Михайлович. Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

   - Будет сделано! - Серпилин понимал, что там, в штабе фронта, по существу, правы.
   Немец сидел и ждал, ни на йоту не изменив лозы, в которой оставил его Серпилин. Надо отдать должное, у него была хорошая выдержка.
   - Переведите ему, - сказал Серпилин, - сейчас он будет отправлен в штаб фронта. Но перед этим приглашаю его пообедать.
   Немец выслушал и поклонился.
   - А теперь переведите ему, что будет обедать с вами.
   По лицу немца было видно, что он настроился на другое. Он поджал тонкие губы и поспешно встал.
   - Идите, - сказал Серпилин капитану-переводчику. - В вашем распоряжении полчаса. Не канительтесь.
   Немец напряженно стоял, ожидая, что ему переведут слова Серпилина. Но переводчик только сказал:
   - Битте... [Прошу...]
   И показал на дверь.
   Немец щелкнул каблуками и вышел.
   Глядя вслед ему, Серпилин вспомнил о себе - как шел в сорок первом из окружения через смоленские леса вместе с политруком Синцовым, который теперь взял в плен и доставил сюда этого немца. Шел в опорках, в рваной гимнастерке, и ромб на левой петлице был вырезан из околыша фуражки. Вот таким и попал бы в плен к этому или к другому немцу, если бы в ночь прорыва, раненного в обе ноги, не вынесли на шинели солдаты... А хотя все равно: не попал бы - застрелился, заранее, без колебаний, приготовил себя к этому.
   "И все же, несмотря ни на что, - вдруг подумал он, - мог оказаться и в плену, если б не вынесли на шинели: потерял бы сознание, или застрелился бы не до смерти, или еще по какой-то другой случайности, по которой оказались в плену другие люди, наверное нисколько не худшие, чем ты".
   Он снял трубку и стал искать Батюка. Из дивизии ответили, что командующий недавно выехал.
   "Может не застать немца", - с досадой подумал Серпилин и вспомнил вчерашнюю вечернюю сводку, в которой говорилось о продолжающемся успешном наступлении и больших трофеях войск Воронежского фронта. Судя по датам и некоторым другим признакам, содержавшимся в письме батальонного комиссара Чернова, сын, наверное, погиб там, на Воронежском.
   Да, крутится, вертится бешеное колесо войны, и каждый день кого-то переезжает и теперь переехало его сына в первом же бою. И хотя при желании сын мог оказаться на фронте гораздо раньше, еще год назад, но в том, что он после всего, что было, погиб именно в первом же своем бою, было что-то необъяснимо жестокое, не выходившее из головы...
   Затрещал телефон. Из той дивизии, откуда недавно уехал Батюк, сообщили, что взят в плен полковник - командир немецкого артиллерийского полка. Едва положил трубку, как из другой дивизии сообщили, что захвачен квартирмейстер не то армии, не то корпуса: не успели разобраться и, судя по объяснениям, толком не знали, что это за должность - квартирмейстер.
   Эти два звонка подряд еще усилили ощущение чего-то огромного, совершающегося на твоих глазах. "Да, понемногу привыкаем побеждать".
   Он посмотрел на часы и вновь взялся за телефон. Батюка все еще нет, а немца пора отправлять в штаб фронта.
   В дверях появился переводчик.
   "Точный", - про себя отметил Серпилин.
   - Товарищ генерал, второе заканчивает, а третье еще не ел. Как прикажете поступить?
   - Подождите, - сказал Серпилин и, услышав в трубке голос начальника штаба фронта, спросил: - Товарищ генерал-лейтенант, отправлять к вам немца, хотя и не дообедал?
   - Пусть дообедывает, можешь теперь не торопиться, - донесся неожиданно веселый голос начальника штаба фронта. - Обстоятельства изменились. Паулюс со всем своим штабом Шумилову сдался. Не то шестнадцать, не то семнадцать генералов сразу. Сейчас пересчитывают.
   И начальник штаба фронта положил трубку. Видимо, там у них была большая горячка.
   Серпилин тоже положил трубку и, впервые усмехнувшись за все это тяжелое для него утро, спросил переводчика:
   - Второе заканчивает, а на третье у вас что?
   - Компот.
   - Пусть ест компот и не давится. Пока он первое и второе ел, наши Паулюса со всем его штабом взяли...
   37
   Известие о капитуляции Паулюса за несколько часов распространилось по всей армии.
   Таня узнала об этом от своего начальника Рослякова, - он приехал проверить, закончила ли она эвакуацию немецкого госпиталя, где вместо одной ночи застряла на целых пять суток.
   Армия захватила восемь таких немецких госпиталей, и Таню подвело знание немецкого. Росляков на второй день оставил ее, сказав: "Ничего, посидите с фрицами, у вас это хорошо выходит".
   Кто его знает, как это выходило. Может, и в самом деле лучше, чем у других. Во всяком случае, раненые не голодали - этого она добилась, хотя и пришлось много ругаться, особенно первые двое суток. Снабжать немецкие госпитали заранее никто не планировал, отрывали от себя, а с подвозом было не богато. И все-таки, ругая немцев на все корки: "Пусть подохнут!" - в конце концов выделяли что могли: видно, уж такая она, русская натура, приходилось удивляться не только другим, а и самой себе. Она пробовала ожесточить себя, воскрешая в памяти партизанскую жизнь. Но воспоминания о тех немцах, там, в ненавистном немецком тылу, все равно не помогали ей ожесточиться против этих немцев, здесь, в ее госпитале. Госпиталь был немецкий, но она привыкла за эти дни думать о нем как о своем. Так и говорила вслух: "Моим немцам жрать надо", "Моим немцам..." Дожили, называется!
   Старалась уверить себя, что эти немцы, у нее в госпитале, - совсем другие люди, чем те, в Смоленске. Да они и в самом деле были другие. Они умирали или поправлялись у нее на глазах, жадно и благодарно ели, стонали или терпели боль, тревожно спрашивали, можно ли будет писать письма из плена, и уже заранее писали их. Были и такие, что показывали фотографии детей, и она не могла заставить себя с ненавистью смотреть на это "фашистское отродье". И дети были похожи на детей, и лежавшие в госпитале немцы были похожи на людей, и она спорила из-за них со своими, и еще сегодня в последний раз скандалила, уже при эвакуации госпиталя, когда грузили на машины неспособных ходить, а способных передвигаться строили в колонны, - требовала побольше раненых посадить на грузовики и поменьше оставить идти своим ходом.
   Но теперь все, слава богу, уже позади: еще вчера, в ожидании общей капитуляции, пришел приказ очистить вблизи передовой резервные госпитальные помещения. Колонны двинулись в тыл с утра, и Росляков, приехавший к шестнадцати - сроку окончания эвакуации, застал хвост последнего грузовика, похвалил Таню, что уложилась в срок, и рассказал, что вместе с Паулюсом сдались не то пятнадцать, не то шестнадцать генералов и войска начали складывать оружие.
   - Это у соседей, - добавил Росляков. - А на участке нашей армии пока стреляют.
   - Может, до них еще не дошло?
   - Кто их знает! - сказал Росляков. - Поживем - увидим. Наверно, злитесь на меня, что обещал заменить мужиком и не заменил?
   - Ничего, я под конец уже привыкла.
   - Вы, оказывается, тут даже на замполита Сто одиннадцатой шумели, что ваших немцев не по норме кормят! "Откуда ты, говорит, такую отчаянную партизанку на меня напустил? Чуть ли не под пистолетом меня держала: харчи или смерть!"
   Таня рассмеялась.
   - Да ну, это он шутит. Я, правда, к нему ходила, я и к замполиту полка ходила. Все понемножку помогли.
   - Была бы у нас медаль "За милосердие" - пришлось бы представить, сказал Росляков, - а раз ее нет, представим к "Отваге". Все же одна женщина против восьмисот немцев!
   Они уже подошли к его "эмке".
   - Ну что, поехали?
   - Никаких медалей я не заслужила, даже смешно, - сказала Таня. - Но если действительно согласны доставить мне радость, то знаете что...
   - Ну?
   Она запнулась и все-таки сказала:
   - Оставьте меня до завтра тут. Мне нужно здесь, в дивизии, повидать одного человека.
   Росляков посмотрел на нее с удивлением. Не ожидал, что способна на такую откровенность. А вообще-то просьба вполне исполнимая. Все равно он до завтра не имел в виду никуда ее посылать, заранее так и считал: пусть передохнет после своих немцев.
   Таня подняла глаза на молчавшего Рослякова.
   - Не беспокойтесь, я точная, к утру, к девяти, буду на месте.
   - Боюсь, как бы вообще тут не остались, - пошутил Росляков.
   - Не останусь, - сказала Таня, - у них в дивизии пока нет свободных единиц. Я уже спрашивала. Ну как, можно? - И она улыбнулась. - Вместо "Отваги".
   - Так и быть, оставайтесь, - махнул рукой Росляков. - До штаба дивизии подвезти? Все равно мимо еду.
   И, ни о чем больше не расспрашивая, он ссадил Таню через километр, у штаба дивизии, и поехал дальше.
   Штаб дивизии был теперь в том самом подвале, куда пять дней назад Таня приходила к Синцову. Наступали сумерки, и до ушедшего вперед батальона было бы не так просто добраться, но ей сегодня вообще везло. Едва она, проводив глазами машину с Росляковым, направилась к стоявшему у входа автоматчику, как оттуда вышли несколько человек, и один из них - знакомый замполит 332-го стрелкового. Она была у него два раза из-за своих немцев.
   - Армейской медицине привет, - сказал Левашов. - Чего еще требуется для ваших фрицев? Куры, яйки?
   - Ничего им уже не требуется. Эвакуировала.
   - А вы не горюйте, Паулюс-то - небось уже слыхали? - хенде хох! Так что к завтрему новых подкинем, под ваше руководство!
   - Спасибо!
   - А что - спасибо? Нас, замполитов, например, уже собирали, внедряли, как в предвидении капитуляции с личным составом работать. Еще вчера убий, и никаких гвоздей, а завтра - пальцем не тронь! Все равно как тормозить на полном ходу. Чуть что - и юзом! Бывайте здоровы, я в полк пошагал.
   - В полк? - обрадовалась Таня.
   - А как же? - сказал Левашов. - Раз в меня внедрили, теперь я иду внедрять. По нисходящей.
   - Можно, я с вами пойду? - спросила Таня. - Хочу повидать капитана Синцова. Помните, я через вас ему привет передавала?
   - Все исполнил в тот же день. Я у него частый гость. Боюсь только, как бы его сегодня пьяным не напоили: он у нас с утра именинник. Первого немецкого генерала в плен взял. Лично сам.
   Таня не знала, радоваться или огорчаться. Это, конечно, замечательно, что Синцов взял в плен немецкого генерала. Но то, о чем она думала эти пять дней, было слишком серьезно, чтобы прийти и застать его пьяным.
   - Неужели правда?
   - Что генерала взял? Честное пионерское!
   - Нет, вы сказали, что он, наверное, пьяный сейчас. Я никогда не думала...
   - Ну и правильно, что не думали. Пошутил. Ему лишняя чарка - как слону дробина. Он знаете как тогда вашему привету обрадовался?
   - Правда?
   - Что за привычка такая: правда, правда... Были бы мужиком, уже схлопотали бы за это по шее.
   - Ну что ж, стукните, раз виновата, - улыбнулась Таня.
   - Еще чего! Я свою жену и то не бил. Даже когда, выйдя из госпиталя, с другим нашел, все равно пальцем не тронул. Только по лысине его немного похлопал, а ей сказал: "Иди живи со своим кучерявым". Вот какие бывают в жизни события, товарищ военврач...
   - А кто он был?
   - Человек, каких много. Я и красивей и моложе его был, но зато он ей обещал, что на войне не умрет. А я не мог.
   - А простить ее не смогли? - вдруг спросила Таня.
   - А как? Лечь с ней обратно в постель вместо того мужика, которого я по лысине хлопал, а он стоял по стойке смирно, боясь жизни лишиться? Лежать с ней и думать про это?
   - Нет, конечно, - сказала Таня.
   - А знаете, почему вспомнил? Потому что сегодня, когда о Паулюсе узнал, в первый раз подумал про свою жизнь после войны. - Левашов молча прошел несколько шагов, потом сказал: - Синцов, когда я вашу записку отдал, рассказывал мне про вас.
   - Что?
   - Как вы вместе из окружения шли.
   - А-а, - сказала она и ничего не добавила.
   - Можно один вопрос, раз уж заговорили? Между им и вами не было и нет?
   - Пока нет.
   - Интересная вы женщина. Как думаете, так и говорите.
   - А что, это плохо?
   - Нет, хорошо.
   "А что хорошего? - подумала Таня. - Говорю так, потому что, если это случится, они все равно будут знать: и Росляков, и этот замполит полка, и тот замполит, там, у него в батальоне... Потому что здесь все равно все у всех на глазах. И ничего в этом нет хорошего. Другое дело, что я не боюсь этого. Когда вместе шли из окружения и он с Золотаревым спас меня, я была просто благодарна ему, и больше ничего. Это мне только кажется, что я уже тогда что-то чувствовала. А на самом деле, хотя невозможно признаться ему в этом, я в первый раз подумала о себе и о нем в госпитале, после того как рассказала ему про смерть Маши. И когда уже уходил, почувствовала, что хочу увидеть его еще раз. А в батальоне, когда пришла и увидела, как он рад мне, поняла, что с нами обоими должно еще что-то случиться. И сколько потом ни думала, ни ругала себя: откуда такая уверенность? - все равно она есть и стала еще сильней, чем тогда, в первую минуту".
   Идя сейчас с Левашовым, она с тревогой подумала о том, что раньше не приходило в голову. За эти пять дней там, среди немцев, ее чувство к Синцову выросло и стало другим, чем было. А он? Мог ли он думать о ней? До нее ли ему было? Поймет ли он ее? А если не поймет, то вообще ничего не поймет. И, может быть, даже удивится ее приходу.
   - От полка до батальона, так и быть, дам в провожатые своего ординарца Феоктистова, - сказал Левашов. - Будете топать с ним, как Пат и Паташон.
   - Спасибо, - ответила Таня.
   "Ну что я с самого начала скажу, когда приду туда, к нему в батальон? Поздравлю с тем, что они взяли в плен генерала. А потом? Расскажу, что все узнала, ему, как обещала, и оба его товарища живы и поправляются. Он, конечно, будет рад и поблагодарит. А потом? И что это за глупая привычка обо всем думать заранее!" - выругала она себя и вдруг спросила Левашова:
   - Как считаете, здесь, у нас в армии, завтра еще будут бои? - спросила, подумав не об армии, а о Синцове, потому что уже несколько дней боялась за его жизнь больше, чем за свою собственную.
   - Откровенно говоря, мечтаю, чтоб фрицы сдались, - сказал Левашов. Видом их смерти, как говорится, насытили свою душу. Я лично, по крайней мере. И нам пора помыться, погреться, привести себя в людской вид. Если и теперь, после всего, не увидим белого флага, солдаты сами себя не пощадят, а фрицев в порошок сотрут. Надоело! Хорошо бы, сразу сдались, - еще раз повторил он. - Только знаете, чего боюсь?
   - Чего?
   - Тишины. Почему-то думаю: наступит тишина, и спать не смогу. Как на это медицина смотрит?
   - Не думала об этом. Я хуже всего в своей жизни спала, когда меня от партизан в город на связь послали. В партизанах - привыкла к оружию. А тут, особенно первое время, из головы не выходило, что фашисты могут в любую ночь прийти, а я - безоружная. Чувствовала себя как голая.
   - Каждый по-своему с ума сходит. - Левашов вспомнил о жене и вздохнул. - Вот мы и дошли. Зайдете погреться или сразу дать вам Феоктистова?
   - Если можно, сразу.
   Когда Таня пришла, Синцов спал.
   В большом подвале большого и когда-то, наверное, высокого дома, куда ее привел ординарец Левашова, длинный, как коломенская верста, Феоктистов, она увидела сидевшего за столом у телефона лейтенанта. Когда она вошла, лейтенант быстро встал и пошел навстречу. Он оказался очень маленьким, но строгим, - сразу спросил:
   - К кому прибыли?
   Она объяснила, что хочет видеть капитана Синцова. Но он так сердито сказал, что капитан Синцов спит, словно не дал бы разбудить своего комбата, явись тут хоть сам генерал!
   - А как вы думаете, скоро он проснется?
   Строгий маленький лейтенант даже не стал отвечать на это, а спросил, по какому она вопросу. Может быть, он, как начальник штаба батальона, может заменить капитана?
   Улыбнувшись его суровости, Таня сказала, что нет, он не может заменить капитана, - она по личному вопросу.
   - Тогда садитесь, ждите, - строго проговорил маленький лейтенант. Раньше чем через два часа все равно не разбужу.
   - Правильно. - Таня села. - Как ваша фамилия, товарищ лейтенант?
   - Ильин, Николай Петрович. - Он поколебался и добавил: - Можно Николай.
   Но она не воспользовалась разрешением.
   - Я посижу, товарищ лейтенант, если не помешаю, конечно.
   Он долго смотрел на нее и вдруг улыбнулся.
   - Чему улыбаетесь?
   - Сам не знаю. Наверно, давно женщин не видел.
   - А я у вас уже была в батальоне, пять дней назад. Но вы тогда спали, вспомнила Таня ту ночь и накрытую полушубком маленькую фигурку рядом с проснувшимся Синцовым.
   Ильин посмотрел на нее внимательно, словно что-то сообразил, и позвал:
   - Иван Авдеич!..
   Откуда-то сбоку, из-за плащ-палатки, вышел Авдеич, спросонок прилаживая на голове ушанку, хмуро покосился на Таню и мягко, по-стариковски приставил валенок к валенку.
   - Здравия желаю, товарищ военврач третьего ранга!
   - Здравствуйте!
   Таня была очень рада увидеть его, потому что он и тогда, когда Синцов отправил его дежурить вместе с ней в госпитале, сначала был такой же заспанный и со сна сердитый. А потом оказался самым добрым человеком, и все у него нашлось: и теплый чай во фляжке, и пшенный концентрат в котелке, и махорка. И главное, он настоял в ту ночь, чтобы она поспала. Смешно было чувствовать себя старшей по званию рядом с этим стариком солдатом. Настоял: "Спи!" И она послушалась и проспала целых четыре часа, как у Христа за пазухой.
   По взгляду, которым обменялись теперь маленький лейтенант и Авдеич, Таня почувствовала, что о ней тут не раз говорили, неизвестно только хорошее или плохое.
   - Крепко спит капитан?
   - Как убитый. То всегда руки под голову ложит, а тут лег ничком - и как нет его! Будить?
   Ильин посмотрел на Таню. И она поняла, что, несмотря на всю свою строгость вначале, если она сейчас скажет: "Разбудите", - он не одобрит, но разбудит. Но ей, наоборот, хотелось, чтобы он одобрил ее, а главное, стало по-матерински жаль Синцова, когда Авдеич сказал, что он спит не как всегда, а ничком.
   - Не надо будить. Я сама устала, спать хочу. Где-нибудь тоже прилягу у вас пока. Если можно.
   - Мы бы вам его разбудили, - теперь, после ее слов, Ильин смягчился и счел возможным объяснить, почему не хотел будить капитана, - да уж больно он устал. Прошлую ночь не спал: в операцию ходил, генерал-майора Инсфельда, командира двадцать седьмой пехотной дивизии, в плен взял.
   - Я слышала. Как раз с этим и хотела его поздравить.
   - Ну и правильно. Действительно, есть с чем поздравить... А потом в полк доставлял, а потом в штаб армии повез. А когда вернулся, с разведчиками пообедал. Двое суток глаз не сомкнул. А спать человеку все же надо. - Ильин улыбнулся. - Неужели мы когда-нибудь опять будем спать, как до войны? Я позавчера ночью заснул у телефона, и знаете, чего мне приснилось? Что сплю, и никто меня не будит...
   Таня рассмеялась:
   - Теперь скоро все сразу выспимся.
   - Похоже на то, - сказал Ильин. - На завтра приказа о наступлении пока не отдано. - И спросил Авдеича: - Где военврача отдохнуть устроим?
   - Можно у капитана. Завалишина в полк вызвали, вряд ли скоро вернется.
   - Ну что ж, устройте там. Капитан у нас тихо спит, не потревожит вас. Ильин усмехнулся. - А я, как говорится, в чем душа держится, а когда сплю, стекла в хате дрожат. Может, покушать хотите?
   - Нет, спасибо.
   Таня хотела скорей увидеть Синцова, а больше ровно ничего не хотела. И спать, как ей казалось, тоже не хотела.
   Она прошла вслед за Авдеичем туда, за немецкую пятнистую плащ-палатку, из-за которой он появился. Вошла и удивилась: эта часть подвала была похожа на самую настоящую комнату. Посредине - длинный раздвижной стол, несколько мягких кресел, почти таких же, какие она видела в квартире Нади. На полу - ковер, правда сильно затоптанный, в углу, рядом с буфетом, широкий продавленный кожаный диван. Ей показалось, что Синцова здесь нет. И только успев удивиться этому, она заметила, что часть помещения отделена еще одной немецкой плащ-палаткой, подвешенной к потолку на загнутом кронштейне; наверно, там, за этой плащ-палаткой, и спал Синцов.
   - Генерал-майор ихний, которого взяли, здесь проживал, - объяснил Авдеич. - Капитан на его койке спит. Но койка небогатая, гармошкой складывается и с одним одеялом солдатским. А вы тут прилягте. - Он снял с гвоздя полушубок и бросил его на диван. - Укройтесь.
   Сказал и вышел.
   Примостясь на диване, она скинула валенки и завернула ноги в полушубок. Очень хотелось сунуть ноги обратно в валенки, перейти комнату, отдернуть пятнистую немецкую плащ-палатку и посмотреть на Синцова, как он там лежит и спит. Борясь с этим желанием, она прислушалась. Синцов правда спал очень тихо. Но ей все-таки казалось, что до нее доносится его усталое дыхание. Ей мешало подойти к нему чувство неловкости перед людьми, которые доверчиво устроили ее здесь, не допуская мысли, что она может разбудить их комбата. Было бы стыдно, если бы кто-то вошел и застал ее стоящей над ним. А ей не хотелось, чтобы ей было перед кем-нибудь стыдно ни сейчас, ни потом...
   Она проснулась, вздрогнув еще во сне от резкого металлического щелчка. Спиной к ней стоял Синцов, и рядом с ним, тоже спиной, еще кто-то, высокий. Синцов держал навскидку немецкий автомат и, как ей показалось, почему-то целился в стену.
   - Вот поэтому и не взял тебя ночью с собой, что ты, оказывается, владеть оружием еще не научился, - говорил Синцов негромким сердитым голосом. - Трофеи любишь, а стрелять из них не умеешь. У немецкого автомата какая болезнь? Пружина в магазине слабая. Если при полностью снаряженном магазине не стрелял день-два, а потом не проверил, она может подвести - не подать очередной патрон. Как у тебя сегодня. Куда это годится?
   - В первый раз, товарищ капитан!
   - А для похоронной два раза не надо. Не окажись с тобой рядом Авдеича сидел бы писал сейчас похоронную твоей мамаше. Веселое дело.
   - Не думал, что вам донесут.
   - Не донесут, а доложат. Повторите!
   - Доложат.
   - Вот так! Иди. И скажи спасибо, что не при бойцах выволочку получил. В другой раз не пожалею. Автомат свой забери. Он мне не нужен, тем более грязный.
   Высокий взял из рук Синцова автомат и вышел, на ходу обиженно дернув плечами.
   Синцов повернулся к Тане и увидел, что она лежит с открытыми глазами.
   - Давно не спите?
   - Нет, только что. - Она села. - Кого это вы так?
   - Нашего Рыбочкина, адъютанта. Беззаветный парнишка, но приходится воспитывать.
   Таня улыбнулась:
   - Так сказали о нем, словно вам самому пятьдесят.
   - А на войне сам себе иногда кажешься старше, чем есть, - без улыбки сказал Синцов и, бросив руку за спину, не глядя подвернув под себя кресло, сел напротив Тани. - Ты даже не представляешь себе, как я рад тебя видеть! - Он крепко стиснул ей руку, кажется, хотел задержать, но отпустил.
   Впервые сказал ей "ты". Раньше никогда не говорил. Хотя мог бы давно. Даже когда шли из окружения и когда потом тащил ее с Золотаревым - все равно все на "вы". И он, и она ему: "Иван Петрович". С Золотаревым на "ты", а с ним - на "вы".
   Она смотрела ему в лицо и молчала.
   - Надолго к нам?
   - В принципе отпускная до завтра, до утра.
   - Значит, ночуешь у нас при всех обстоятельствах. А утром проводим тебя.
   "Да, при всех обстоятельствах... - подумала она. - Обстоятельства простые - взяла и пришла к тебе, и никуда не хочу от тебя уходить..." Она посмотрела на него так, словно сказала все это вслух.
   - Я узнала про ваших товарищей. Они оба живы и поправлются.
   - Спасибо огромное! Видели их? - снова перешел он на "вы".
   - Нет, узнала через других. Так до сих пор все и сидела со своими немцами. Только сегодня в шестнадцать закончила их эвакуацию и прямо к вам.
   - Молодец! - Он снова крепко стиснул ей руку и снова отпустил.
   "Ясно, молодец! - улыбнулась она самой себе. - Теперь вижу, что оба хотели этого. А сделала я".
   - Скажи мне, который час? - Она наконец тоже впервые сказала ему "ты".
   Он посмотрел на часы.
   - Двадцать один ровно.
   - Хочу умыться. - Она встала, огорченная тем, как мало остается времени.
   - А может, вообще хочешь помыться после этого их госпиталя? - спросил он. - Особых условий у нас нет, конечно. Но все же чулан плащ-палаткой завешен, таз дадим и чайник с кипятком - все, что в силах.
   Она ничего не ответила, только радостно кивнула, и он, отдернув плащ-палатку в изголовье своей койки, достал из-под подушки и протянул ей полотенце.
   - Чистое.
   - Что у вас тут готовится? - Она кивнула на стол.
   Она только теперь, когда встала, заметила, что на столе кругом стоят приборы - тарелки и кружки, а посредине еще что-то, накрытое газетами.
   - Решили немного отметить, что Паулюса в плен взяли и в батальоне у нас тоже сегодня одно событие...
   Она уже знала об этом и от Левашова и от Ильина и ждала, что он сейчас скажет ей об этом сам, но он не сказал.
   - В общем, собрали понемногу и пайкового и трофейного. Так и так собирались тебя будить, чтобы вместе.
   - А я не задержу вас? - спросила она, взмахнув полотенцем.
   - Ничего, подождем.
   - Я быстро.
   Они вместе вышли в соседний подвал. Теперь там за столом у телефона сидел не Ильин, а этот длинный, которого отчитывал Синцов.
   Он поднялся и, стоя у стола, с любопытством смотрел на Таню.
   - Чего стал, знакомься, - сказал Синцов и, когда Рыбочкин подошел и поздоровался, спросил его: - Где Иван Авдеич?
   - Вышел куда-то.
   - Я покажу, где помыться. А ты зови Ильина и Завалишина. Будем ужинать.
   Синцов пошел вместе с Таней, но в это время затрещал телефон, и Рыбочкин крикнул вдогонку:
   - Товарищ капитан, вас!
   Синцов вернулся и, беря трубку, кивнул Рыбочкину:
   - Сходи, покажи!
   "Девятый на проводе", - услышала Таня, выходя вместе с Рыбочкиным, громкий и, как ей показалось, встревоженный голос Синцова. Услышала и подумала: "Неужели его куда-нибудь вызовут?"
   Синцова никуда не вызвали. Когда Таня вернулась, все уже сидели за столом и ждали ее.
   - С легким паром! - сказал Завалишин, усаживая ее между собой и Ильиным, напротив Синцова.