Симонов Константин Михайлович. Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

   - Будет сделано, Константин Прокофьевич! - Серпилин еще раз посмотрел на вытянувшуюся в углу фигурку. - Прибыла все-таки. А ну, иди на свет. Чего прячешься?
   - Так точно, прибыла, товарищ генерал-майор. - Таня еле удержалась от желания броситься к нему и схватить его за руку.
   - А "майор" добавлять не обязательно. - Серпилин протянул ей руку и повернулся к застегивавшему бекешу бригадному комиссару. - Позвольте представить вам, товарищ член Военного совета. Военврач третьего ранга Овсянникова. Или, как мы ее, выходя из окружения, между собой звали, маленькая докторша. Я говорил вам о ней, когда запрос посылал.
   - Действительно, маленькая. - Бригадный комиссар удивленно и осторожно, как малому ребенку, пожал ей руку крупной, толстопалой рукой. - Где только на вас полушубок подобрали?
   - А я его обрезала.
   - Испортила, значит, казенное имущество. Не остановилась перед этим. Бригадный комиссар пробежал маленькими быстрыми глазами по Тане. Действительно, маленькая докторша. Куда же мы ее теперь денем, раз прибыла? В санчасть штаба?
   - Эта в штаб не пойдет, - сказал Серпилин. - Этой подавай передовую. И хотя он улыбнулся, в его словах был оттенок гордости за Таню, которая в штаб не пойдет.
   - Куда пошлем, туда и пойдет. - Бригадный комиссар пригладил на круглой голове короткие седые волосы и надел шапку. - Значит, условились? - еще раз повторил он, обращаясь к Серпилину.
   - Так точно, товарищ член Военного совета, - сказал Серпилин и, проводив его, повернулся к Тане. - Раздевайся в проходи, - кивнул он на открытую во вторую половину избы дверь и, не дожидаясь, пока она разденется, прошел первым.
   Когда Таня вошла, он уже сидел за столом.
   - Притвори дверь. Садись.
   Она села напротив него.
   - Долго меня ждала?
   - Долго.
   - Ничего не попишешь. Сперва приказал адъютанту никого не пускать до тринадцати часов. А потом начальство у меня сидело.
   - Ваш адъютант объяснил.
   - Ну как, была в театре?
   Вопрос был такой неожиданный, что она даже не сразу поняла, о чем он спрашивает, потом поняла и улыбнулась.
   - Была, спасибо.
   - Место никто не отнял? Ну и правильно, - сказал Серпилин. - Своего законного никому отдавать нельзя. Тем более ты теперь с таким орденом, что нос задирать можешь. Когда получила?
   - Через два дня после того, как вас видела.
   - А чего же не написала?
   Таня пожала плечами. Вспомнила, как колебалась тогда, в поезде, написать или не написать про орден, - и удержалась, не написала.
   Она сидела и смотрела на Серпилина, у которого теперь на груди был не один орден - тот старый, большой, с облупившейся эмалью, с которым он выходил из окружения, а еще два новых - Красного Знамени и Ленина.
   - Да, - сказал Серпилин, заметив ее взгляд. - Дела теперь у нас веселые. Немцев бьем и ордена получаем. Но работы вашему брату не убавляется. За каждый шаг платим, а шагать надо. Наступаем днем и ночью. Доводим дело до конца.
   - А я, когда летела, боялась, что у вас тут уже все кончилось.
   - Ты боялась, а мы надеялись. Когда начинали, думали - за неделю кончим, а сегодня уже третья пошла. Не сдаются! И сил у них, видимо, больше, чем разведчики думали. А на сколько больше - увидим, когда все бабки подсчитаем. Теперь до конца уже недалеко. Вот-вот должны надвое их рассечь.
   - Я вам как раз в первый день наступления написала. Еще ничего не передавали, а я как почувствовала. Наш поезд в Куйбышеве стоял.
   - А я, думаешь, не помню, что ты мне писала? - сказал Серпилин. - Я твое письмо и сам перечитывал, и члену Военного совета вслух читал. С письмами у меня теперь не богато, одно твое лежит. - Он выдвинул ящик стола, словно собираясь показать Тане лежавшее там письмо, и снова захлопнул его.
   И Таня впервые за время их разговора подумала не о себе, а о нем и о том, что у него умерла жена.
   - Вы, наверное, сильно переживаете, Федор Федорович?
   - Да, не проходит. - Он поглядел на Таню. - Вот женюсь на какой-нибудь молоденькой, вроде тебя, может, пройдет. - Сказал так, что она поняла: все это одни слова, ни на ком он не собирается жениться и даже не думает об этом. Сказал просто так. - Ладно, оставим эту тему, - помолчав, сказал он. - Давай о тебе. Писала мне, что хочешь в санчасть полка.
   - Да, если можно, - сказала Таня. - Если в госпиталь, так я и там могла в госпитале остаться.
   - Положим, госпиталь госпиталю рознь. - Серпилин покрутил ручку телефона и сказал в трубку: - Двадцатку найдите и соедините... Начсанарма сейчас разыщут, поговорю о тебе.
   - Только непременно в санчасть полка, хорошо?
   - А это уж как он скажет. Мои права на этом кончаются. Ты ко мне не в гости приехала. - Телефон зазвонил, и Серпилин взял трубку. - Хорошо. Придет - пусть позвонит. - Положил трубку, взглянул на часы и спросил: Обедала?
   Она поднялась, подумав, что мешает ему.
   - Я поела на аэродроме. Я пойду там подожду, - она кивнула на дверь.
   - Ничего, посиди. У меня пятнадцать минут есть. Будешь мешать - сам прогоню. Расскажи про Ташкент. Недавно подарки оттуда привезли. В том число халаты. Солдаты рукава и полы подкорачивали - и под шинель, вместо ватника. Как там теперь, в Ташкенте, люди живут? Я давно там был, еще в первую пятилетку.
   - Трудно живут. - Таня стала рассказывать про завод и про мать.
   Серпилин слушал ее молча, подперев рукой щеку, но когда она сказала про "ударные" пончики, вдруг прервал:
   - Да, люди себя не жалеют. На все идут.
   - На все, - вздохнула Таня. - Я сама даже не до конца представляла, когда ехала туда. Только этого всего, наверное, нельзя говорить здесь, на фронте.
   - Почему нельзя? - сказал Серпилин. - Наоборот, можно и надо... Каждый раз, когда будет случай, говори! Хуже от этого воевать не будем. Лучше будем. Быстрей войну кончим. Думаешь, у людей на это сознательности не хватит? Хватит. - Он остановился, словно заколебавшись, говорить ли. - Вот тебе свежий пример. На Военном совете одно политдонесение обсуждали. Был тут частный успех, - с важной высоткой долго чухались, а потом все же взяли. Целый узел развязали. Командир минометной батареи на радостях двойную норму хватил - и залп в честь взятия! Задарма, не по цели. А командир дивизиона только два дня как с Урала после госпиталя прибыл. Ему донесли. Он на батарею и при всех солдатах - хрясь этого лейтенантика по роже. Замполит - донесение. Виновника - в штаб дивизии. Почему избил своего офицера? А он отвечает: "Я видел, какой кровью каждая мина достается. А он их зря, в воздух! Не признаю себя виновным! Я, говорит, не только ему рожу набил, а я этим среди бойцов разъяснительную работу провел!" Как быть? Дошло до Военного совета. Есть мнение - под трибунал. Есть мнение - понять и простить. А ты как бы решила?
   - Я бы, конечно...
   - Что - конечно?
   - Простила бы. Он ведь прав.
   - А раз прав - значит, рукоприкладство разрешается? - усмехнулся Серпилин.
   - Я сама... - Она хотела сказать, что сама чуть не застрелила того сахарного майора, но сдержалась и не сказала.
   - Что ты сама? Рукоприкладством занималась?
   - Нет. Я просто... А как вы решили?
   - Так и решили, как ты, - сказал Серпилин. - Даже я, на что этого не терплю. И то взял грех на душу.
   Серпилин посмотрел мимо. Таня оглянулась. В двери стоял адъютант.
   - Товарищ генерал, вы вызывали на четырнадцать часов помощника начальника оперативного отдела.
   - Раз вызывал, пусть заходит. Зачем спрашиваешь? Порядок знаешь. Серпилин улыбнулся Тане. - Поделикатничал. Видит то, чего нет, там, где нет.
   Голос, раздавшийся у двери, заставил Таню повернуться во второй раз.
   - Товарищ генерал, подполковник Артемьев по вашему приказанию явился.
   В дверях стоял Артемьев.
   Серпилин поднялся, взял лежавшую на краю стола гармошкой сложенную карту и начал раскладывать ее. Артемьев, подойдя к столу с другой стороны, стал помогать ему.
   Таня сидела рядом, но Артемьев не смотрел на нее, хотя, еще когда он стоял в двери, она уже поняла, что он увидел ее.
   - Чего вскочила? - покосившись на Таню, спросил Серпилин.
   - Мешаю вам. - Таня взяла табуретку и отсела в сторону.
   - Поедешь в Сто одиннадцатую, - сказал Серпилин Артемьеву. - НП у них в тринадцать часов переместился вот сюда.
   - Кузьмич еще не сообщал, - сказал Артемьев.
   - Вам не сообщал, а мне сообщил. Видишь, куда он уже залез? Доносит, что слышит в тылу у немцев звуки боя и планирует на ночь выйти вот сюда. Серпилин снова показал карандашом. - Рассчитывает в случае успеха к утру соединиться с Шестьдесят второй. Соседи справа и слева от него отстали, видишь, насколько? Но он доносит, что за фланги не боится и будет продолжать продвижение. Что будет продолжать - правильно. А как обеспечены фланги, все же посмотри своими глазами. Первым соединиться с Шестьдесят второй каждому хочется, поэтому допускаю, что излишне рискует. В этом случае настаивай на внесении необходимых по обстановке коррективов. Тактично. Он сам грамотный. Задача ясна?
   - Так точно, ясна.
   - Вопросы есть?
   - Если соединятся, какие будут приказания?
   - Если соединятся, лично удостоверься. Потом возвращайся.
   Артемьев шагнул от стола назад и бросил руки по швам.
   - Разрешите идти?
   И пока Серпилин разгибался от карты, весело подмигнул Тане. Но Серпилин разогнулся быстрее, чем он ожидал.
   - Что подмигиваете? Знакомы?
   - Так точно, знакомы.
   А знакомы - почему не здороваетесь?
   - Разрешите обратиться к товарищу военврачу.
   - Обращайтесь.
   - Здравствуйте! - Артемьев шагнул к Тане. - Вот уж не думал вас здесь увидеть.
   Говоря это, он на секунду задержал ее руку в своей.
   - Здравствуйте. - Она ожидала, что он скажет что-то еще. Но он уже отпустил ее руку и отступил на шаг назад.
   - Разрешите выполнять приказание?
   - Выполняйте.
   Тане показалось, что он хоть на минуту задержит Артемьева, даст им возможность поговорить. Но Серпилин почему-то не задержал его. И только когда Артемьев уже повернулся, Таня спохватилась и сказала ему вдогонку:
   - Я буду здесь, в армии. Я вас найду.
   Артемьев обернулся, словно что-то вдруг вспомнил и хотел сказать ей, но, встретив взгляд Серпилина, только коротко кивнул и вышел.
   - Ничего, сам найдет, коли ему надо. - Серпилин внимательно посмотрел на Таню. - Чего покраснела?
   - Ничего.
   - Давно с ним знакома?
   - Нет, недавно. В Москве. Я вместе с его сестрой была в партизанах. Он мне помогал в Ташкент уехать.
   - Только и всего? - Серпилин продолжал глядеть на нее.
   И Таня, преодолев нежелание смотреть ему сейчас в глаза, все-таки заставила себя и посмотрела.
   - Только и всего.
   - Тогда другое дело. А я было подумал: только увидел юбку - и уже подмигивает. От него можно ждать. Имел случай убедиться, что бабник.
   - Почему? Как раз нет!
   Серпилин опять внимательно посмотрел на Таню.
   - Много ты о нем знаешь! Еще недели не прошло, как прибыл, а уже одна нахальная бабенка за ним из Москвы вслед прилетела. Думал, жена, не допускал в мыслях другого, а оказалось, нет. На другое утро узнали отправили. - Он усмехнулся. - И как только прорвалась, кого и как обкрутила, до сих пор выясняют! Его счастье, что, не спросясь его, прискакала и что офицер образцовый, жаль терять. А то бы расстался. Так что имей в виду на будущее: не женатый, но и не холостой.
   - А при чем тут я?
   - Тем лучше. - Серпилин взглянул на часы и крикнул адъютанта: - Еремин!
   - Слушаю вас, товарищ генерал.
   - Военврача подбросьте к начсанарму. Скажите Чепцову, чтобы свез. Два километра отсюда. - Это он сказал уже Тане. - Пока доберешься, видимо, уже поговорю с ним.
   - Спасибо, товарищ генерал. Не надо машины, я так дойду.
   Она вспомнила его же собственные слова про адъютанта: "Видит то, чего нет, там, где нет", - и не захотела, чтобы ее везли туда, к начсанарму, на генеральской машине.
   - Как хочешь. - Серпилин протянул ей руку и впервые за эти последние минуты снова по-старому, ласково посмотрел на нее. - Выберу время, найду тебя. Когда в Сталинграде все закончим. Раньше не выберу. Иди. - И, проводив ее взглядом, сказал разминувшемуся с ней в дверях худому генералу-артиллеристу:
   - Припаздываешь, Алексей Трифонович. Уже пять минут, как жду тебя.
   - Наносили новую обстановку, - сказал генерал, присаживаясь к столу.
   - Причина уважительная. Обстановка действительно меняется быстро. Серпилин поднял трубку затрещавшего телефона. - Да, хотел поговорить с вами. Направил в ваше распоряжение военврача Овсянникову. Подождите, сказал он в трубку и, не отнимая от уха, крикнул адъютанту: - Еремин!
   - Слушаю вас, товарищ генерал!
   - Ушла?
   - Так точно. Вернуть?
   - Нет, не надо. - Серпилин не собирался возвращать Таню, а просто хотел удостовериться, что ее уже нет, не хотел, чтоб даже краем уха услышала его разговор с начсанармом. - Имею к вам товарищескую просьбу, - сказал он в трубку. - Врач опытный, лично мне известный, - выходила со мной из окружения. Была в партизанах. Награждена орденом Красного Знамени. Будет у вас проситься в санчасть полка. Ходатайства не удовлетворяйте. Прибыла после тяжелого ранения, пусть пока в госпиталях поработает. А там посмотрим. При отказе на меня не ссылайтесь.
   И, услышав: "Будет исполнено", - положил трубку.
   - За кого хлопочешь, Федор Федорович? - спросил генерал-артиллерист. За эту, что в дверях встретил? Знакомая?
   - Больше чем знакомая, - сказал Серпилин. - Хочу, чтоб подольше на свете пожила, в пределах возможного и допустимого. - И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, локтем отодвинул от себя телефон, сказал: - Ну, давай посмотрим твою новую обстановку.
   28
   Начсанарм был занят. Таня втиснулась в холодные сени, набитые людьми, ждавшими начсанарма. Они говорили о каком-то Вережникове из 111-й, который уже двадцать минут сидит у начсанарма и докладывает ому об освобожденном сегодня утром лагере наших военнопленных.
   Говорили, что лагерь большой и в нем творится что-то невообразимое: оставшиеся в живых - при смерти от голода, а вдоль проволочного заграждения - горы трупов. Говорили, что бойцы батальона, первым прорвавшегося к лагерю, увидев эти горы трупов, перебили всю лагерную охрану до последнего человека.
   Наслушавшись этих разговоров, Таня вышла на воздух и стала ходить взад и вперед возле дома. Наверное, здесь раньше была целая деревня: из сугробов тут и там торчат трубы. А дом остался всего один - этот. Может быть, потому, что он кирпичный, а те были деревянные. А может быть, и они были кирпичные, а все равно остался только этот один.
   "Как с людьми, - подумала она, - всех вокруг убьют, а один почему-то остается живой".
   Она не боялась, что начсанарм может ее вызвать, пока она здесь ходит, воняла из разговора, что все эти врачи ждут там, в сенях, потому что вызваны на летучку, и она сразу увидит, когда они после летучки все вместе начнут выходить из дому.
   К Артемьеву приезжала, конечно, Надя. Она это сразу поняла, как только Серпилин сердито сказал про женщину, которая чудом прорвалась сюда.
   Конечно, это Надя, раз она так прорвалась. А привез ее кто-то из знакомых ей летчиков, товарищей погибшего мужа. Только она, наверное, не сказала им, зачем. А может быть, и сказала, кто ее знает.
   "И правильно сделала, что прилетела, - вдруг подумала Таня, - хотя им дали пробыть вместе только до утра".
   Она подумала об этом, и ей стало неприятно, но вслух, даже не заметив, что вслух, она сказала:
   - Ну и очень хорошо!
   Сказала, чтобы убедить себя, что это ее совершенно не касается. Но хотя это ее совершенно не касалось, ей все равно было неприятно.
   Ей неприятно было, как Серпилин смотрел на нее и нарочно говорил ей все это про Артемьева. Если бы не нарочно, он бы никогда не стал говорить этого - не такой он человек. Он просто боялся, чтобы у нее не вышло чего-нибудь с Артемьевым, и хотел ее предупредить.
   И она сейчас запоздало придумывала, что она должна была там, у него, ответить.
   Утром, когда вылезала из самолета, думала, как ей найти Артемьева. Легко это будет или трудно?
   Оказалось, совсем не трудно. Наоборот, очень просто!
   Вошел к Серпилину и, хотя сразу увидел, даже не обратил на нее внимания. И когда смотрел с Серпилиным на карту, ни разу не оглянулся.
   "Образцовый офицер"! - обиженно вспомнила она слова Серпилина. - До того "образцовый", что даже не мог попросить разрешения поздороваться со мной. Сама себе чего-то придумала тогда в Москве, как дура! И ехала, думала всю дорогу. Правда, потом в Ташкенте почти не думала. А когда летела сюда, опять начала думать. И главное, он совершенно ни в чем не виноват. Абсолютно ни в чем. Помог мне просто по-человечески, а я уже вообразила".
   Когда он подмигнул ей, у него было счастливое лицо. Но не оттого, что увидел ее, а оттого, что обрадовался приказанию Серпилина ехать в эту дивизию, которая должна соединиться с 62-й армией.
   А до нее ему совершенно нет дела, это ясно. Она это сразу почувствовала, еще до того как Серпилин сказал про Надю. И очень хорошо, что к нему приезжала его Надя! Значит, он все-таки нашел свое счастье с ней, хотя и говорил при тете Поле, что все это в прошлом. Когда люди так говорят, это ровно ничего не значит. Даже наоборот.
   И все как раз очень удачно вышло, а то бы разыскивала его, а он бы потом встретился и подмигнул.
   "Нашла о чем думать сейчас! - сердито сказала она себе, стыдясь силы своей обиды. - Просто я стосковалась по мужчине, вот и все". И эта грубая мысль была тоже частью правды. Она повторяла ее про себя, и ей было легче от нее, потому что эта грубая мысль значила, что ничего особенного не произошло и что она по-прежнему испытывает потребность любви и ждет ее прихода.
   "Какая же я все-таки дура!" Она, стиснув зубы, представила себе, как Надя несколько дней назад, утром, уезжала отсюда, от Артемьева, и, представив себе это, подумала, что готова встретить его еще раз, хоть сейчас. Пожалуйста! Встретить и ни разу больше не подумать о нем так, как думала раньше.
   Она вслух повторила: "Вот уж дура так дура!" - и обернулась на шум голосов.
   Врачи, разговаривая, спускались с крыльца.
   Начсанарм был уже пожилой, лохматый, бровастый бригвоенврач. Он был такой бровастый, что глаза были видны, только когда он приподнимал голову, а когда сидел, чуть-чуть наклоня ее, то брови совсем завешивали ему глаза. Но глаза, когда они все-таки выглядывали из-под бровей и глядели на Таню, были добрые.
   Когда Таня сразу же, как вошла, сказала, что просит назначить ее в санчасть полка, он отрубил, что в полках вакансий нет и не предвидится.
   Но Таня не испугалась его громкого, как из бочки, хриплого голоса и повторила, что уже просила об этом генерала Серпилина, а теперь просит его.
   Начсанарм совсем занавесил бровями глаза и долго молчал.
   "О чем он думает, этот бровастый?" - подумала Таня. А бровастый незаметно для нее глядел на нее сквозь свои брови и решал задачу со многими неизвестными. То, что эта маленькая женщина хотела идти работать на полковой медпункт, ему нравилось. И вакансии у него были. А то, что она попала к нему не обычным путем, и прилетела откуда-то из Ташкента по личному вызову начальника штаба армии, и то, что Серпилин специально звонил, чтобы ее не посылали на передовую, ему не нравилось.
   Из полтысячи врачей, бывших у него под началом, меньше четверти было в полках, четверть - в медсанбатах, а все остальные - в госпиталях. И не будь звонка Серпилина, он все равно, скорей всего, направил бы ее не на медпункт, а в госпиталь: там тоже не хватало людей. Но начальник штаба армии специально звонил ему, чтобы не отправлять ее на передовую, и из этого выходило, что сидевшая перед ним женщина хочет одного, а Серпилин другого.
   Бровастый сидел и думал о разных приказаниях, просьбах и намеках начальства, с которыми ему в разное время приходилось иметь дело. Во время боев реже, а в затишье чаще. Оно и понятно: люди - человеки.
   Он имел свой нрав. С приказаниями, если шли против совести, был способен поставить вопрос на попа, а с намеками и просьбами не имел привычки считаться.
   Но как раз Серпилин - ни когда командовал дивизией, ни теперь, когда стал начальником штаба армии, - ни разу на его памяти ни с какими такими вопросами не обращался. Влюбился, что ли, в эту пигалицу, старый хрыч? Хочет поближе к себе держать. Или просто жалеет?
   Так и не решив, что тут за случай, начсанарм поднял глаза на Таню и сказал:
   - Доложите прохождение службы. Вкратце.
   Таня, торопясь, стала докладывать, начав с довоенного, с института, призыва в армию и назначения стоматологом в медсанбат 176-й стрелковой.
   Она рассказала ему и про первое и про второе окружение и про то, как попала к партизанам, а потом во время подпольной работы в Смоленске устроилась в городскую больницу, и только тут впервые посмотрела на него.
   Он сидел и смотрел на нее, подняв свои чудовищные брови так высоко, что ему, казалось, было тяжело держать их вот так, не опуская.
   - Про это - подробнее, - сказал он, - первый раз слышу.
   Но хотя он сказал "подробнее", все равно она помнила, как он сначала сказал "вкратце", и говорила по-прежнему торопливо, стараясь ничего не забыть; даже назвала общую цифру операций, которые сделала, пока была у партизан.
   Ей казалось, что от этого зависит ее назначение в санчасть полка. Но он ничего не спросил про операции, а остановил ее во второй раз, когда она сказала о собственном ранении. Спросил подробности о резекции желудка и кто оперировал. Услышав, что там, у Склифосовского, ее оперировал сам Вайнберг, кивнул:
   - Знаю.
   - Вот и все, - сказала Таня. - А теперь к вам.
   Он молчал. "Кто тебя знает, - думал он, - как ты там оперировала? Какой получился хирург из тебя, зубодера? Там, в партизанах, как ни сделай, за все спасибо. Одно ясно: не терялась, и орден дали не задарма". И, подумав так, окончательно решил, что оставит ее у себя, в эвакуационном отделении ПЭПа. Там чаще всего важно не как нож в руках держит, а преданность делу, воля и энергия. А в способности женщин проявлять преданность делу, волю и энергию он убеждался тем тверже, чем дольше шла война.
   - Значит, так, - сказал он.
   Таня уже ожидала услышать, как "так", но в эту минуту вошел горбоносый, похожий на кавалериста военврач второго ранга, в длинной шинели и сбитой на ухо ушанке, из-под которой на лоб по-казачьи выворачивался черный смоляной чуб. Он вошел покачивающейся походкой, щелкнул каблуками и небрежно и ловко бросил к ушанке руку.
   - Товарищ бригвоенврач, группа собрана. Готовы выехать на место.
   Бровастый посмотрел на него, перевел взгляд на Таню и снова на него.
   - Вот ее с собой возьмете, - повел он пальцем в сторону Тани. - Вновь прибывшую. А потом оставите у себя в ПЭПе.
   - Задание такое, что нужен опыт. - Военврач, похожий на кавалериста, пренебрежительно посмотрел на Таню.
   - У нее опыт побольше нашего с тобой, - сказал бровастый.
   - Слушаюсь! - Военврач снова швырнул руку к ушанке и повернулся к Тане: - Росляков.
   У него, с его чубом и сбитой набок ушанкой, был такой завзятый фронтовой вид, что Тане стало весело от мысли, что она сейчас куда-то поедет вместе с этим человеком.
   - Поедете с ним лагерь наших военнопленных принимать. - Бровастый тяжело поднялся и пожал Тане руку. И, когда они уже выходили, крикнул вдогонку: - Насчет зараженности тифом проверьте!
   Ехали на большом новом тупорылом американском грузовике "студебеккере". Таня впервые увидела такие сегодня утром, когда ее на попутной полуторке подвозили с аэродрома в штаб армии.
   "Студебеккер" шел быстро, тяжело гудя, давя и расшвыривая колесами снег.
   Военврач второго ранга Росляков сел в кабину с шофером, а Таня вместе со всеми остальными ехала в кузове.
   Остальных было пятеро. Старичок в очках - батальонный комиссар замполит Рослякова; командир и замполит банно-прачечного отряда - тоже оба немолодые люди, и двое врачей: полная, рыхлая женщина, болезненно морщившаяся при толчках, и молодой военврач с привинченным на шинель гвардейским значком.
   Он ехал на заднем борту, небрежно, боком сидя на нем, и несколько раз по дороге снимал шапку и весело вскидывал головой, то ли радуясь свистевшему навстречу морозному ветру, то ли просто красуясь своей ранней заметной сединой.
   День был морозный, солнечный, и Таня, слушая одним ухом то, что от времени до времени кричали друг Другу ее соседи, с жадным любопытством смотрела на все, что неслось мимо нее.
   Дорога шла через места, где еще недавно была немцы. Снег по обеим сторонам дороги лежал полосами, то белыми, почти не тронутыми, то почернелыми и задымленными до самого горизонта.
   Иногда на этих полосах было так много воронок, что они, как круги карандашом на бумаге, заходили краями друг за друга.
   - А еще говорят, что снаряды в одно место два раза не ложатся!
   Это военврач, сидевший на заднем борту, крикнул Тане - новенькой у них здесь, на фронте. Она поняла а кивнула.
   Грузовик, не уменьшая скорости, стал брать подъем. Дорога шла по узкой, поднимавшейся вверх лощине; справа и слева тянулись высоты - все в черных воронках, в кольях с изорванной колючей проволокой. Вдоль высот зигзагами шли линии окопов.
   Все кругом было разметано и расшвыряно в невообразимом беспорядке. Повсюду, и близко и далеко, лежали полузаметенные трупы и искореженные, вывернутые из земли железные балки и плиты. В снегу зияли черные дыры: наверное, это были разбитые блиндажи. И опять рваная проволока, и опять трупы, и брошенные орудия, и торчащие из снега странно вывихнутые башни танков, и остовы сгоревших машин у самой дороги. А немножко подальше несколько связанных в пучок толстых, странных труб, похожих на самоварные.
   - Ихние "ванюши"! - крикнул, на ходу пересаживаясь по борту поближе к Тане, военврач и, сорвав с полуседой головы шапку, ткнул ею в сторону этих странных труб.