Симонов Константин Михайлович. Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

   - Куда вы его?
   Старшина и боец положили мертвеца на снег.
   - Туда, на взгорок, товарищ старший лейтенант, - сказал старшина. Командир роты приказал там сосредоточить. Еще вчера у саперов трофейной взрывчатки позычили. Подорвем, а то долбить дюже тяжело.
   "Да, уже обо всем успел распорядиться Чугунов, хотя бой только кончился. И чтобы подобрали, и куда сложить, и где хоронить. А о взрывчатке еще вчера хлопотал. У него в роте насчет этого строго - за все время ни одного своего на поле боя не оставили".
   - Сколько всего? - спросил Синцов.
   - Трех снесли, а еще одного, Пятакова, второго номера, ищем.
   - Ладно, действуйте. - Синцов пошел дальше.
   Немецкий пулемет лежал у входа в развалины трансформаторной будки.
   Закидали будку гранатами основательно. Снег кругом был в обрывках тряпья и человеческих тел. В самой будке было полно мертвых. Наверное, в пей грелся целый взвод. Будка стояла на небольшом пригорке, ее опоясывал окоп, и с двух сторон подходили ходы сообщения. Но в окопах мертвых не было - все в будке. Видимо, немцы до того замерзли, что, несмотря ни на какие приказы, все сбились в будку, страх холода оказался сильней дисциплины и чувства самосохранения.
   Что там в будке, и кто, и сколько их там, - уже не разберешь. А еще утром тот немец с седыми бровями рисковал своей жизнью, старался, чтобы они остались живы. Говорил по радио таким голосом, что и плохо понимаешь, а понятно. А они все равно не поняли или не поверили.
   Пройдя трансформаторную будку, на спуске в лощинку Синцов увидел в ямке, впритык к фундаменту разбитого дома, нашего мертвеца. Лежал в этой ямке плашмя, вытянув руки; как полз по-пластунски, так и умер. На коротко остриженной, припущенной снегом голове чернеет пятно во весь затылок. А шапка, сбитая ударом пули, лежит на шаг впереди головы. На убитом ватник, за спиной тощий сидор, под одной вытянутой рукой автомат, а на ногах валенки. Значит, немцы ночью стреляли на шум и убили, а днем не заметили, если б заметили, валенки бы сняли.
   "Не мой, - подумал Синцов. - Этой ночью, когда в разведку посылали, никаких потерь не было. А может, это разведчик из Шестьдесят второй к нам ночью полз через немцев?"
   - Перевернем, поглядим, - сказал он Ивану Авдеичу. - Может, документы есть. - Хотя понимал, что, если разведчик, скорей всего, документов не будет.
   Лицо у мертвого, когда перевернули, оказалось немолодое, с набитыми снегом глазами. Иван Авдеич расстегнул ватник и пошарил по карманам. Документов не было. Но над карманом был привинчен гвардейски" значок. Значит, перед разведкой пожалел снять, вопреки инструкции.
   - Не наш, - сказал Иван Авдеич, увидев значок.
   "Надо будет сказать Чугунову, чтобы заодно со своими похоронил", подумал Синцов и уже на ходу окликнул Ивана Авдеича, задержавшегося около мертвого:
   - Ну, что там?
   - Сейчас, товарищ старший лейтенант.
   Иван Авдеич догнал уже на ходу. Теперь он шел с двумя автоматами, один на шее, другой за плечом, а кроме своего сидора у него через плечо был перекинут и тощий сидор, снятый с убитого.
   - Не могли без этого обойтись?
   - Бечевка дуже туго завязана, на морозе не развяжешь. Да я так обтрогал, - всего и есть что сухари да тушенки банка. А все же зачем оставлять, товарищ старший лейтенант?
   Синцов махнул рукой, ничего не ответил. В самом деле, зачем оставлять? Дело солдатское...
   Грязный, перепаханный железом, слежавшийся и заледеневший снег шуршал под ногами осколками. Он был весь изрыт ими, как оспой.
   Сколько трупов оттает и обнаружится здесь под сугробами и развалинами весной, сколько без вести пропавших, таких вот, как этот, с которого Иван Авдеич снял его сидор?
   - Товарищ старший лейтенант, - вдруг весело окликнул Синцова Иван Авдеич. - Лошаков фрица ведет!..
   Синцов повернулся и увидел совсем близко подходившего к ним в сумерках Лошакова, такого же пожилого, как Иван Авдеич, но на редкость для своих лет хороводистого солдата из второй роты.
   Маленький кривоногий Лошаков шел впереди, а сзади него в трех шагах шел очень крупный немец.
   - Здравия желаю, товарищ старший лейтенант. - Лошаков остановился и приложил руку к ушанке. И немец, остановившись, как по команде, на три шага позади Лошакова, тоже приложил руку к пилотке.
   - Что ж вы пленного не впереди, а сзади себя ведете, как корову на базар? - спросил Синцов.
   - А я его не боюсь, он мне сам сдавшийся, - сказал Лошаков. - А сзади веду, чтобы кто, по темному времени, не убил его. У него фигура крупная, если мне сзади идти - меня за ним не видать.
   Лошаков, как всегда, ерничал и знал, что комбат это понимает, но именно для того и ерничал, чтоб на него обратили внимание и потом рассказывали, как Лошаков своего фрица вел.
   - Немец является командиром, товарищ старший лейтенант. Я, говорит, комроты!
   - Кто же вам его приказал в тыл вести?
   - Лейтенант приказал: раз, говорит, фриц тебе лично капитулировал, лично его и веди. Когда тебе еще такой случай выдастся!.. Тем более немец видный, как Петр Великий.
   - Офицер? - спросил Синцов у немца.
   - Каин официр, каин официр! [Не офицер, не офицер!] - возбужденно воскликнул немец. - Камрад...
   - Комроты, - перебив немца, сказал Лошаков. - Сам признается!
   - Подождите, Лошаков, дайте послушать, - сказал Синцов.
   - Камрад... - еще раз повторил немец и, видимо охваченный надеждой, что на этот раз его поймут, быстро заговорил по-немецки: - Их бин зельбст юбергелауфен. Хабе хойте рундфункзендунг гехерт, хабе зельбст капитулирт... Их бин каин официр, их бин батальоншрайбер... Их вар фрюер митглид дер зоциальдемократишен партай... Их хабе капитулирт, нахдем их ди реде дес геноссен Хеллер гехерт хабе. Геноссе Хеллер фершпрах, дас аллен, ди капитулирен, дас лебен эрхальтен бляйпт... [Товарищ... Я сам перешел. Я услышал сегодня радиопередачу и сам сдался... Я не офицер, я батальонный писарь... Раньше был членом социал-демократической партии... Я сдался, когда услышал речь товарища Хеллера. Товарищ Хеллер обещал, что всем, кто сдастся, будет сохранена жизнь.]
   Хотя немец очень спешил выложить все, что, по его мнению, могло обеспечить ему безопасность, Синцов все-таки с пятого на десятое понял главное и остановил его:
   - Вартен зи. Вен зи капитулирен, аллес гут. Геен эссен [Подождите. Если вы сдались, это хорошо. Идите есть.]. - И повернулся к Лошакову: Отведите и скажите от моего имени, чтобы сразу накормили.
   Но Лошакову не хотелось так быстро расстаться с комбатом, раз уж он его встретил.
   - Разрешите спросить, товарищ старший лейтенант, чего он вам сказал? Подтвердил, кто он есть?
   - Подтвердил, подтвердил, - сказал Синцов, не желая разочаровывать Лошакова. - Идите... Много болтаете...
   Лошаков пошел дальше по-прежнему впереди немца, а Синцов и Иван Авдеич через несколько шагов, уже у самого командного пункта, увидели тощую фигуру топавшего им навстречу Завалишина.
   - А я к тебе шел, считал, что ты еще у Чугунова, - сказал Завалишин и, сняв очки, осторожно протер платком стекла; одно из них было разбито как раз посередине.
   - Ну и хорошо, что сам догадался, - сказал Синцов. - Я все равно хотел за тобой посылать. Если там еще будет что-нибудь по случаю соединения, обеспечь, как замполит, на соответствующем! Ну и небритый же ты! Хотя бы для праздничка...
   - А как было-то, как было-то? - нетерпеливо спросил Завалишин.
   - В основном - хорошо. Чугунов тебе доложит. Из полка нет приказаний: что дальше?
   - Ильин как раз на телефоне сидит, с начальником штаба говорит.
   - Ну, иди, и я пойду, - заторопился Синцов.
   Зайдя в подвал, он застал Ильина еще с телефонной трубкой в руке.
   - Ясно. - Ильин поднял глаза на Синцова и продолжал делать пометки на карте. - И это ясно... - Он сделал еще одну пометку. - Мне все ясно... Есть не сниматься до прихода артиллеристов... Здравия желаю!
   - Ну что, лично им руки пожали, как я вам? - Он положил трубку и крепко стиснул руку Синцову.
   - Лично пожал.
   - А своих не встретили?
   - Своих не встретил, то есть из бывшей моей дивизии люди были, но я их не знаю, и они никого из тех, кого я знал, не знают.
   - Обычное дело! Сколько времени прошло... В начале декабря вас ранило. Все с тех пор изменилось. У нас в начале декабря еще Тараховский был...
   - Какие тут у вас новости? - спросил Синцов.
   - Сейчас доложу. Как соединились, расскажите все же.
   И когда Синцов рассказал об этом в самых коротких словах, Ильин досадливо крякнул:
   - Эх, не доперли мы с флагом! Что бы нам тоже флаг сделать и им передать! Семнадцать суток к этому шли, а не доперли!
   То, что полковой комиссар забрал флаг, на Ильина особого впечатления не произвело. А вот что Шестьдесят вторая приготовила флаг, а мы нет, раздосадовало. Он был ревнив к таким вещам.
   - Так какие же новости? - Синцов сел к столу.
   - Новостей много. Вот глядите, куда нам приказано за вечер и ночь выйти. - Ильин повел карандашом налево и вперед за черту, еще вчера обозначавшую на карте передний край противника. Карандаш прошел через вчерашние позиции соседнего, Цветковского, полка и остановился на два километра дальше.
   - Так, - сказал Синцов, удивленный быстротой событий. - А Цветков где же будет?
   - А Цветков пока еще здесь, куда мы выходим. А будет еще правее - свой участок нам сдаст и за обрез карты выйдет, ближе к Волге. Как и мы, загнет теперь фронт строго на север.
   - Да, далеко Цветков сегодня продвинулся.
   - Он первый соединился с Шестьдесят второй, - сказал Ильин. - Почти на час раньше нас. Когда от вас связной пришел, сообщил, что соединились, уже и Чернышев (Чернышев был новый начальник штаба полка) и Туманян - все у меня на голове сидели. Как так, Цветков соединился, вы еще чухаетесь?! Так что нам отличиться в дивизионном масштабе уже не светит! А вы, наверно, подумали...
   - Мало кто чего думал!.. - сердито сказал Синцов, потому что действительно подумал об этом там, когда соединились, и теперь, задним числом, это было не очень-то приятно.
   - Ничего, - сказал Ильин, - пусть Туманян из-за Цветкова переживает, а у себя в полку мы так и так первые. А вообще теперь уже всюду соединились, как гребенка - зуб в зуб. Теперь у начальства главная забота, как бы поменьше путаницы вышло, - увязывают, кто куда выходит.
   Синцов не ответил. Подперев руками голову, он молча смотрел на карту, медленно осознавая то непривычное, что вдруг произошло к концу этого короткого зимнего дня. Непривычное заключалось в том, что немцев перед его батальоном больше не было. Впереди были свои. До самой Волги. А немцы, после того как их разрезали, теперь оставались влево и вправо от этого перешейка. И сейчас в наступившей темноте и здесь, у нас, и там, в Шестьдесят второй, наверно, всюду поворачивали части: одни фронтом на юг, против немцев, оставшихся в центральной части Сталинграда, а другие фронтом на север, против тех, кто засел в районе заводов. Их дивизию поворачивали на север. Это было ясно из проложенного Ильиным на карте маршрута.
   - А на наше место придет штаб артполка, - сказал Ильин.
   - Ясно! - Синцов не отрывал глаз от карты и думал о другом - о том, что путь движения батальона к новому месту сосредоточения будет проходить через места, давно знакомые ему по этому же самому листу карты. Только тогда все было наоборот: отсюда наступали немцы, а наша дивизия сидела с той стороны в обороне.
   - Чего смотрите, я все пометил!
   - Погоди, - сказал Синцов. Да, вот где-то здесь предполагали штаб немецкой дивизии. А здесь был штаб немецкого полка, действовавшего против его батальона. А вот здесь находились немецкие артиллерийские позиции, и он много раз давал нашим артиллеристам заявки на огонь по ним.
   - Пункт сосредоточения около этой отметки, - показал Ильин, - в районе развалин. Там сейчас третий батальон Цветкова, но он уйдет вправо.
   - Район развалин, - сказал Синцов. - Тоже нашли ориентир. Тут всюду, кругом район развалин... Ладно, найдем.
   Он порылся в полевой сумке и вытащил маленькую, старую, от руки рисованную схемку трех домов и примыкавших к ним улиц, где когда-то дрался его батальон, и положил схемку рядом с картой. Крестик на карте был совсем недалеко от этих мест.
   Он сказал об этом Ильину и добавил:
   - Черт его знает, оттого что раньше воевал с той стороны, в Шестьдесят второй, сегодня такое чувство, словно сам с собой встретился.
   - Да, тебе, можно сказать, повезло и там и тут.
   - Везет, когда все время в одной части воюют, вот когда везет, - сказал Синцов и, почувствовав, что нанес этим ответом незаслуженную обиду Ильину, а вместе с ним незримо и всем другим товарищам по батальону, добавил: - Я, конечно, теперь рад, что вместе с вами. Но что скрывать, сначала, когда из госпиталя на старое место не попал, психовал.
   И все, что он сейчас сказал, было правдой, - и первое, и второе, и третье.
   - Вообще-то конечно, - согласился Ильин, хотя и задетый, но хорошо понимавший, что разговор разговором, а все равно после семнадцати дней боев тот батальон, где они служат, для Синцова уже девять десятых белого света. Это для пего теперь - настоящее, а все остальное, сколько ни вспоминай о нем, - прошедшее.
   - Левашов по появлялся? - спросил Синцов.
   - Нет.
   - Даже удивительно.
   - Насколько по телефонным переговорам понял, - сказал Ильин, - он почти весь день у Зырянова был.
   Зырянов, лейтенант из штрафных полковников, в первые сутки наступления назначенный к Синцову заместителем, уже десять дней командовал соседним батальоном, а три дня назад, сразу через звание, получил капитана.
   - А отчего целый день у Зырянова? - спросил Синцов.
   - А Зырянов с утра в мешок залез, был в тяжелом положении, пока Цветков вперед не вырвался.
   - Цветков сегодня на коне, - сказал Синцов.
   - Да, - спохватился Ильин, - самого интересного тебе не сказал! Чернышев, когда звонил, информировал, что новый зам по строевой в дивизии. И знаешь кто?
   - Ну?
   - Шуряк твой, Артемьев. Сидел, сидел у нас в дивизии и досиделся.
   - Он только рад будет.
   - А что ж ему делать? - сказал Ильин. - Кого со штабной на строевую бросают, все подряд говорят, что рады. И кто рад и кто не рад.
   - Значит, теперь буду под начальством родственника служить... В мирное время не полагалось, - усмехнулся Синцов. - Как только узнавали, одного туда, другого - сюда!
   - Теперь война, теперь с этим не считаются. А в крайнем случае, - Ильин рассмеялся, - пусть его куда хотят переводят, а мы тебя из батальона не отдадим, даже на повышение.
   И та полная искренность, с какой сказал это Ильин, не больно-то любивший швыряться словами, до глубины души обрадовала Синцова.
   Ильин, получивший за время боев лейтенанта, теперь, что бы ни случилось, был железным кандидатом в комбаты и сам хорошо знал это. А все же сказал то, что сказал. Синцову вдруг показался таким давним-давним тот первый вечер, когда он пришел в батальон, и первое знакомство с людьми, из которых двоих - Лунина и Оськина - нет в живых, двое - Богословский и Караев - в госпиталях, а остальные - Ильин, Завалишин, Рыбочкин, Чугунов, Харченко - и сейчас на прежних местах и воюют вместе с ним и с другими, и старыми и вновь пришедшими, в сравнении с которыми он сам в батальоне уже старый комбат. Потери потерями, а батальон все равно не убить! Первые или не первые, а все же сегодня соединились с Шестьдесят второй, этого не отнять!
   - Эх, Ильин! - Синцов встал из-за стола, поддаваясь порыву захватившего его чувства. - Эх, Ильин! - повторил он еще раз и положил руки на узкие, худые плечи Ильина.
   - Что?
   - Ничего, просто рад, что вместе служим и что до этого дня дожили.
   Он отпустил плечи Ильина, надел ушанку и сказал:
   - Я разведчиков возьму и сам первый пойду по маршруту движения. Места мне знакомые. А тебе потом проводников пришлю.
   - А я уже всех командиров рот, кроме Чугунова, вызвал сюда. Предчувствовал, что придется ставить им задачу на перемещение. Скоро подойдут, - сказал Ильин. - Не задержитесь?
   - Раз так, до их прихода задержусь. - Синцов сел, не снимая ушанки. - А ты потом уж тут до конца все доработай, подскреби, ничего из хозяйства не оставь, и чтоб отставших и заблудившихся не было. Возьми на себя такой труд.
   - Все ясно, только подскребать, к сожалению, не так много осталось.
   Ильин коротко вздохнул, и эти его слова и короткий вздох внесли в их разговор тот оттенок горечи, без которой не могло быть правдивой оценки дел, сложившихся в батальоне. Какой бы ни был сегодня выдающийся день и как бы ни приближал он их к окончательной победе здесь, в Сталинграде, но завтра батальону снова надо было воевать, и воевать оставалось все меньше чем, и сегодняшний день тоже сказал тут свое смертельное слово.
   35
   То, что район развалин действительно оказался знакомым, намного облегчило Синцову хлопоты этой ночи. Сначала он принимал участок от комбата из цветковского полка, лазил с ним по развалинам, устанавливал в охранении своих людей вместо тех, кто снимался и уходил. Потом беспокоился, где локоть соседа слева и справа, а это в темноте тоже не сразу выяснишь. Из подвала, где расположились, пришлось вытащить несколько немецких трупов, но не похоже, что убитые в бою: все с перевязками, наверно, днем сюда сносили умирающих от ран.
   Потом, когда начали подходить свои, Синцов стал уточнять с командирами рот, где и кто разместился. Но уточнить ночью по карте мало, надо своей рукой пощупать и своими ногами дойти до каждого. Занимался этим еще два часа вместе с Рыбочкиным.
   Участок батальона теперь был, правда, невелик - все в кулаке, но небольшое пространство это до того было ископано взрывами и загромождено обвалившимися стенами, сожженной техникой, битым кирпичом и мерзлыми трупами, что сам черт ногу сломит.
   Когда был у Чугунова и уточнял участок его роты, спросил, как там было дальше на высотке, где соединились.
   - Потом много пришло от них, - сказал Чугунов, - целый митинг был.
   - И как прошел?
   - Ничего себе, хорошо. Вам замполит красивей расскажет. - Чугунов сказал это без насмешки, а просто по своей натуре считал, что его долг дело делать, а рассказывать - любой, а не только Завалишин, расскажет лучше его.
   Но Завалишина все еще не было. Подгребал все остальное хозяйство вместе с Ильиным. И не удивительно: дело хлопотливое, тем более ночью.
   Обойдя участки рот, Синцов вернулся вместе с Рыбочкиным к себе в подвал, уже немного прибранный, но еще с молчащим телефоном. Иван Авдеич золотой человек! - вскипятил на сухом немецком спирте котелок чаю. Выпили с Рыбочкиным по кружке и погрызли сухарей.
   - Может, тушенки подогреть? - спросил Иван Авдеич.
   "Возможно, та самая", - подумал Синцов о сидоре, снятом с убитого разведчика, и отказался. От усталости даже есть не хотелось, чай - другое дело.
   - Поглядите, товарищ старший лейтенант, для старшего политрука эти очки не подходящие будут? - снова подошел к столу Иван Авдеич и положил перед Синцовым очки в роговой оправе. Одно стекло у них было треснуто.
   - Как у него, тоже треснутые, - сказал Синцов.
   - У него посередке, а эти с краю. А где их теперь целые возьмешь? недовольно сказал Иван Авдеич. - Я, как только вы сказали, уже три дня солдат прошу - и не находят - все битые!
   Синцов взял со стола очки и примерил - все сразу стало как в тумане. Да, сильные, возможно, подойдут Завалишину. Наверно, какой-нибудь немец носил, тоже слепой, с ограниченной годностью...
   А Ильин и Завалишин все не шли и не шли. И связи с полком пока не было - штаб где-то еще передвигался.
   - Вы раньше в этих же местах воевали? - спросил Рыбочкин, вернув Синцова к воспоминаниям, отброшенным ночными заботами.
   - Да. А ты откуда знаешь?
   - А я еще вначале, помните, когда мы расспрашивали, где вы воевали, себе на плане Сталинграда отметку сделал.
   - Даже план имеешь, смотри какой запасливый! - сказал Синцов.
   - А я еще в декабре при выписке из училища в городской читальне с одной довоенной книги этот план на кальку снял. Мы тогда все мечтали, что под Сталинград поедем.
   "Да, хороший парнишка, как говорит про него Ильин, очень даже хороший парнишка! - подумал Синцов. - Живой останется - наверное, артистом будет, здорово стихи читает".
   - Я сам не в этих домах воевал, - сказал Синцов, - но тут одно время штаб нашего полка был. А я воевал немного правей, где теперь Зырянов, возможно, у него КП в том же доме, где у меня был. Там подвал очень хороший.
   - Сходите потом туда? - спросил Рыбочкин.
   - Схожу для интереса, если время выберу. Называли тогда его "дом со скворечней".
   - Почему "со скворечней"?
   - А там во дворе был столб врыт, и скворечня висела, птичий домик. Сейчас, конечно, навряд ли осталась. - Он взглянул на Рыбочкина и увидел, что тот клонится головой к столу. - Приляг.
   - Лучше вы прилягте, товарищ комбат.
   - Поспи. Спать захочу - подыму. Не бойся, не пожалею.
   Рыбочкин отвалился от стола, лег плашмя на лавку и сразу заснул, слова больше не сказал. И едва лег, как затрещал на столе телефон. Значит, есть теперь связь с полком!
   - Девятый слушает!
   На том конце провода был капитан Чернышев, начальник штаба полка.
   - Где находишься?
   - Где приказано.
   - Уточни.
   Синцов уточнил.
   Чернышев задал несколько вопросов, которые можно было и не задавать, потом сказал:
   - Поздравляю, с тебя причитается.
   - Спасибо, - сказал Синцов, поняв из его слов, что в штабе все же придавали значение тому, что их батальон первым в полку соединился с Шестьдесят второй. - Раз причитается - за мной.
   - Мало радости слышу в голосе.
   - А чего чересчур радоваться, - сказал Синцов, - война еще не вся.
   - Тебе видней, - сказал Чернышев. - У меня все.
   Синцов положил трубку, услышал за спиной шаги и подумал, что это Ильин. Но это был Левашов.
   - Как у тебя? - не садясь, спросил Левашов.
   - В основном сосредоточились, - сказал Синцов. - Жду Ильина, придет последнее подтянет. Садитесь. Чаем угощу.
   - Не надо, у себя попью, как вернусь. С полдня в полку не был, у Зырянова проторчал. Опытный, опытный, а все же зарвался, чуть не потрепали его немцы. Все доказывает, какой он есть. С одной стороны, хорошо, а с другой - плохо. Сгоряча способен зря голову положить, и не одну свою... Кто это храпит?
   - Рыбочкин.
   - Здорово дает, - сказал Левашов.
   Синцов подошел к Рыбочкину, уткнувшемуся ртом и носом в ушанку, повернул его, и тот сразу задышал по-детски глубоко и ровно.
   - На, держи. - Левашов сунул руку под полушубок и вытащил оттуда что-то маленькое, завернутое в обрывок газеты. - Поздравляю; Из личных запасов.
   Синцов с недоумением посмотрел на него и развернул бумажку; в ней лежали две новенькие шпалы.
   - Что, капитана дали?
   - От меня первого, что ли, слышишь?
   - Для меня новость.
   - Какая же новость? Туманян еще днем мне сказал.
   - Вам сказал, а мне нет. Кроме долбежки, от него весь день ничего не слышал.
   - Вот черт самолюбивый, - сказал Левашов, - до чего переживает, что Цветков первым соединился! Собственного комбата со званием поздравить сил не нашел. А я уже было решил от Зырянова прямо в полк, а потом подумал: нет, зайду, отдам шпалы.
   - Спасибо.
   - Авдеич! - крикнул Левашов и, когда Иван Авдеич вошел, показал ему на Синцова: - Капитану шпалы приверни, а то он не по званию одетый.
   Синцов снял полушубок и стащил через голову гимнастерку.
   - Приверните для памяти, чтоб крепче было.
   - Набрось полушубок, - сказал Левашов.
   Синцов накинул на плечи полушубок и рассмеялся, вспомнив о звонке начальника штаба полка.
   - Чернышев меня поздравляет по телефону, а я не понял. Он говорит: "Мало радуешься", - а я отвечаю: "Война еще не вся". Так его понял, что он меня с соединением поздравляет!
   - Так или не так понял, а все равно ответ глупый дал, - сказал Левашов. - Как же так не радоваться! Только тогда и начнем радоваться, когда война вся? Ерунда! Если по дороге всякому маломальскому не радоваться, то, на мой характер, до конца войны не доживешь. Как самый момент соединения был? Красивый?
   Синцов рассказал, какой это был момент, и сейчас, когда рассказывал, чувство обыденности и даже какого-то разочарования, которое он испытал тогда, сгладилось, исчезло - момент и ему самому уже начинал казаться красивым. И голос его даже чуточку дрогнул, когда он дошел до того, как солдаты расстелили флаг на куске фанеры, а политрук стал писать на нем: "Бойцам 111-й..."
   - И где же он теперь, этот флаг?
   - Нет его, забрали.
   - Кто забрал? - нахмурился Левашов; он не любил, когда его обходили в таких вещах, распоряжались без него в полку.
   - Наскочил какой-то полковой комиссар из политотдела армии и забрал. Я ему было сказал, что это нам для дивизии, но, видимо, я дурак в таких делах. Он разъяснил мне мою несознательность, забрал и поволок. Сильно торопился.
   - Как его фамилия? - спросил Левашов, и глаза его стали узкими.
   - Он мне не докладывал, - сказал Синцов.
   - А какой из себя?
   - Какой из себя? - Синцов вдруг затруднился ответить, какой из себя был полковой комиссар, потому что в его памяти он никакой из себя не был просто был полковой комиссар в белом новом полушубке. Было и лицо, но не запомнилось, запомнился только голос, деловой и поспешный, и как неожиданно быстро он пошел назад, когда забрал флаг. Но всего этого не стал говорить Левашову, потому что чувство все увеличивавшейся неприязни было еще не совсем понятно ему самому. Вместо этого сказал, усмехнувшись: - В новом полушубке.
   А мысленно про себя с досадой добавил: "В белом-пребелом - по снегу не ползанном, по окопам не лежанном. А за флаг - зубами схватился!"
   - Он, паразит, больше некому, - зло сказал Левашов. - Только удивляюсь, как он дошел до тебя. Что, у тебя тихо, что ли, в то время было?
   - Уже минут двадцать тихо было, - сказал Синцов.
   - На тишину пошел. Пошел на тишину, а вышел на Шестьдесят вторую. Везет, собаке! Теперь еще куда-нибудь в газету пропрет, как он лично соединился!