Синюков Борис. Логическая история цивилизации на Земле Дополнительные доказательства моей теории (часть первая)

   На полосе лесостепи на указанной черте разделения «чистых» степей и дремучей тайги проживали, вернее кочевали угорские племена. Эта полоса начиналась от северного Зауралья, спускалась по Уралу к югу на указанную границу и продолжалась аж в нынешнюю Венгрию, где тоже – лесостепь, с преобладанием не леса, а степей. Они не были белоглазыми, но это не главное отличие. Главное отличие в том, что этим племенам невозможно было прожить на одном месте достаточно долго. Природа лесостепи бедна на пропитание более или менее многочисленного народа. Здесь почти нет крупного зверя, на которого можно охотиться достаточно долго без ущерба для его природной численности. Здесь почти нет рек с неиссякаемыми запасами рыбы, особенно проходной. О животноводстве и землепашестве эти народы не имели еще представления, только много лет спустя евреи научат их этой штуке (загляните в другие мои работы). То есть, они жили примерно так же как живут нынешние, северные оленеводы, ближайшая их родня. Двинуться их на границу Причерноморья вполне могло заставить одно из многочисленных оледенений. Поэтому они были малочисленны, подвижны и рассеянны. Я это к тому говорю, что разорвать эту сплошную цепочку от Северного Зауралья до Венгрии было очень легко. И остатки их мы ныне обнаруживаем всего лишь по родственности языка венгров (угров) и народов Ханты–Мансийского автономного округа нынешней России.
   Я бы, скорее всего, вообще не стал бы упоминать угров, но вся история России зиждется на древних именно угро–финских (чудских) племенах, поэтому я и уделил им несколько строк. И я этим хочу сказать, что ко времени совершенно чудесного в прямом смысле этого слова «возникновения» русского народа угорских племен на нынешней центральной, восточноевропейской равнине уже не было как таковых. Часть откочевала в более спокойные места, часть ассимилировалась, часть была продана в рабство (см. ниже). Примерно как на нынешней «военной» банке консервов написано «каша гречневая с говядиной», но мяса в этой каше уже давно нет, разве что – немного говяжьего жира и тонко размельченной болони (так в старину назывались мясные пленки, которые кулинарные книги рекомендовали «тщательно срезать и удалить»).
   Таким образом, к моменту возникновения европейской России на ее «просторах» в наличии имелись только «финские» племена, они же белоглазая чудь со всеми своими многими десятками и сотнями языков, совершенно примитивных в смысле количества используемых слов. Образ их жизни был совершенно оседлый. Племя занимало округу в несколько десятков километров, иногда даже менее, но там было все необходимо для жизни: зверь, рыба, птица, пчелы, грибы и прочая съедобная растительность. Так что никуда далеко ходить было не нужно. Притом все это не иссякало никогда, разве что при каких–либо крупных катаклизмах в виде лесных пожаров. Тайга была бескрайняя, так что всем племенам хватало места, главное при этом, что племена почти не пересекались своими угодьями.
   Я, конечно, не был при этом свидетелем, но у меня есть неопровержимые свидетельства из тех времен: все без исключения историки отмечают, основываясь на более древних данных, что чудь белоглазая «не знала оружия». Вот именно с этих данных я и начну исследовать одну из главных черт русской загадочной души, произошедшей из души чудской. Для более детального и разностороннего ознакомления с чудью вы можете почитать другие мои работы. Здесь же я буду вспоминать только те данные, которые пригодятся мне для интерпретации русской загадочной души в смысле, что над ней ее правители могут делать все, что им угодно, без всяких для себя плохих последствий.
   Сперва остановлюсь на довольстве жизнью, чтобы вы поняли, что это такое? Возьмем бройлерного цыпленка, стоящего от рождения до смерти от электрошока на одном и том же месте, ни разу не видев не только так называемый «белый свет», но даже и своего соседа через три клетки. Этот цыпленок всегда сыт и напоен, так как иначе его и держать не стоит, и он не знает, что в природе есть другая еда кроме той, что ему дают. Он не знает солнышка, но знает про электрическую лампочку. Ему спать не мягко и не жестко, потому что он не знает про пуховую перину. Зеленая травка ему тоже не нужна, потому что он не знает, что это такое. И так далее про прочие жизненные блага. Спросим у этого цыпленка: хорошо ли ему живется? Я не сомневаюсь, что он ответит: хорошо!
   Возьмем крестьянского цыпленка, день–деньской гуляющего по деревне и даже по ее окрестностям. Причем то и дело заглядывающего на соседние дворы, где цыплятам, огороженным сеткой, вываливают кучей самые вкусные вещи, которые ему попадаются на дороге после долгих поисков, и по зернышку вместо кучи: хорошо ли тебе живется? Разумеется, он ответит: очень плохо! То есть, он знает, с чем сравнить.
   Чем шире мир, не в смысле его физической широты, а в смысле сравнения своей жизни с соседской, тем больше на глаза попадается отличий и преимуществ, которых данный наблюдатель как бы лишен. Возникает зависть – родная сестра злости. И зависть, и злость требуют сатисфакции. Для сатисфакции, сами знаете, придуманы шпага и пистолет, но все начинали с дубинки. Сатисфакция начинается с индивидуального недовольства, а заканчивается недовольством групповым, в основном из–за науськивания собратьев их вождем. Он и в племени своем получал больше всех из самых лучших общественных продуктов, а уж из отнятых – тем более, ведь это именно он объединил их на грабеж.
   Вернемся к цыплятам. Разве может прийти в голову бройлерному цыпленку даже подумать о какой–нибудь сатисфакции? Разве придет ему в голову искать в своей среде таких же недовольных? Чем недовольных? вот ведь в чем вопрос. Вот и живут они в своей кажущейся им благодати, изредка поклевывая своего левого или правого соседа в макушку за быстроту клевания зерен самого лучшего качества. Больше – не за что. А вот бродячий деревенский цыпленок всегда найдет, за что подраться.
   Именно, исходя из этих элементарных умозаключений, придется признать, что главная формула чуди как «не знающей оружия» – глобальная характеристика этой самой чуди.
   Теперь мне надо растолковать вам, что оружие и орудие (не путать с артиллерийским) – разные вещи, абсолютно разные. Любое оружие направлено против себе подобных, то есть, людей, а любое орудие – есть исключительно средство труда по добыванию себе пищи и других жизненных благ. Тот же самый каменный топор, лук и стрела, и даже силок для ловли птиц и сеть для рыбы могут быть как орудием, так и оружием. Но в первую очередь, они – орудие. И тот, кто не догадался пока применить орудие труда в качестве оружия против собрата по отряду высших приматов, и есть народ, «не знающий оружия».
   Птицефабрику по производству мертвых бройлерных цыплят вполне можно уподобить отдельному таежному племени, живущему в заданном уголке живой природы и редко, случайно общающемуся с отдельными представителями соседнего племени. При этом довольство своей жизнью, как в том, так и в другом племени из–за незнания степени научно–технического прогресса друг у друга, не вызывает зависти, ее сестры – злобы и производной от последних – войны.
   Теперь давайте ненадолго заглянем в генетику. Только с одним условием, которое у меня описано и доказано в других работах: научно–технический прогресс сверкнул как молния на историческом времени автономной жизни племен и народов. Причина – в торговом племени, которому я посвятил столько своих работ, что даже перечислить их здесь не представляется возможным. Другими словами, молния научно–технического прогресса в длинной ночи по сравнению с продолжительностью автономии, вернее, изолированности племен друг от друга, есть не фигуральность моей мысли, а самый настоящий факт порохового взрыва на фоне времени до изобретения пороха. И это напрямую связано с генетикой, соответствующим выводам из которой я тоже посвятил немало работ.
   Человек за время своей эволюции накопил в себе генов, отвечающих за разные наследственные «дела», всего лишь в два с небольшим раза больше, чем обыкновенный «дождевой» червяк. У червяка, кстати, 11 тысяч генов. И если мы задумаемся, на фига же ему их столько при такой–то его примитивной жизни, то можно сделать вывод, что подавляющее их большинство «спит», никак себя не проявляя в потомствах, ибо червяки пока что не научились, например, летать и сочинять стихи. Потому, что им это было пока незачем, окружающая среда их это делать не заставляла, и естественный отбор не оставлял жить и оставлять в потомстве только червяков–поэтов. Но само многообразие спящих генов есть предпосылка, что сам черт червякам не страшен, для любого катаклизма проснутся требуемые гены, единичные мутанты с этими проснувшимися генами устоят в катаклизме и дадут такое же устойчивое потомство, например, летающих червяков, или жующих камни вместо вкусных, сгнивших корешков травы.
   Вторично обращаю внимание, что у нас с вами всего в два раза больше генов, так что не очень о себе воображайте, «уникальные творцы природы». Жизнь ваша, куда как разнообразнее. Но не думаю, чтобы все ваши гены были в непосредственном действии. Подавляющая их часть тоже сидит в вас пока без дела и ждет своего часа. Поэтому не надо беспокоиться, что человечество вымрет как мамонты. Мамонты, как известно, вымерли только в Восточной Сибири, и я не сомневаюсь, что это произошло в катаклизме типа Тунгусского метеорита. Для нас это означает, что все мы на Земле помрем, если, например, внезапно потухнет Солнце.
   Теперь о том, что без довольно крупного, катастрофического изменения окружающей среды действующие, активные гены действуют, а спящие – спят, им незачем так рано вставать. Вот, например, если эскимоса привезти на экватор, то самое главное, чтобы он там не сразу помер от жары, а дал потомство, притом достаточно намучившись от беспрерывного желания пить воду. Чтобы потомство его меньше хотело попусту пить. Через три–четыре поколения потомки эскимоса не только будут стойко переносить жару, но даже и кожа их почернеет как у африканцев. Но это тоже – быстрый катаклизм, так сказать, катаклизм радикальный. А мне нужен катаклизм медленный, неуклонный, такой как от постепенного накопления углекислоты в атмосфере от наших миллионов печек, сжигающих многие сотни миллионов тонн дров, угля, газа и нефти. Про Киотский протокол помните?
   Быстрый взрывной катаклизм затрагивает только часть популяции, и обратимость популяции высока. Тягучий катаклизм, веками, обращает всю популяцию в новое, устойчивое состояние. Поэтому для обращения популяции в более новое, в ранее небывалое состояние, потребуются тоже – века. Именно поэтому чудь белоглазая устойчиво «не знала оружия». Кстати, все северные народы, живущие рассеянно, а равно кочевые народы в средней полосе (например, казахи) до сих пор отличаются миролюбивостью. О них тоже можно сказать, даже сегодня, что они «не знают оружия». Или вы что–либо знаете о войнах якутов или казахов? кроме того, что через них как сквозь сито то и дело накатывались волны гипотетических завоевателей, причем «гипотезы» эти не стоят выеденного яйца.
   Пора переходить к северным кавказцам и чеченцам в особенности. Неимоверная скученность племен и народов, произошедшая на мой взгляд из–за очередного всемирного потопа и удобства спрятаться в горах от нежелательных пришельцев (подробности в других моих работах), заставляла их вечно конфликтовать между собой. Именно поэтому каждому мужчине, достигшему десяти лет от роду, вешали на пояс кинжал. Кинжал же, сам по себе, – вещь генетически мутационная. Он так и просит владельца «обагрить» его кровью. Не будь очередной мутации из–за этого «обагрить», северокавказских народов вообще бы не было ныне на свете, из–за так называемой кровной мести.
   И тут начал действовать новый ген, сдерживающий руку с кинжалом. Я много раз замечал, что кавказца далеко не сразу можно вывести из равновесия, хотя и явно видно его недовольство словами или поступками, например, собеседника. Кавказец терпит и ждет, совершая над собой огромное усилие сдерживания, когда перед ним извинятся или прекратят его, например, обижать словами или действием. И если он не видит, не чувствует снижения напряжения, он мгновенно выхватывает кинжал и без разговоров и криков «ура» вонзает его в обидчика. И даже на примере гибели диспетчера «Скайгайт» от руки отца и мужа это видно. Мститель хотел, показав фотографии жены и детей их погубителю, вызвать его на понимание произошедшего с целью извинения или хотя бы сочувствия, но, встретив высокомерие, тут же изрезал диспетчера чуть ли не на куски. Другими словами, кавказец, всегда имея при себе оружие, генетически научился не применять его по–дурацки по первому, смутному движению души. И благодаря именно этому племена выжили. И ритуал унизительной просьбы прощения у родственников за вину убийства без всякого стороннего суда – это тоже действие того же гена предусмотрительности.
   Два только что упомянутых северокавказских «гена» мне потребовались только для того, чтобы яснее представить «ген незнания оружия» белоглазой чудью. Среднестатистический относительно древний кавказец носит в себе ген убийства человека, иначе бы он не носил кинжал почти с рождения. Но этот ген имеет ограничение упомянутых генов, действующих только в своей кавказской среде, ибо они именно здесь и родились. Не кавказец к этому отношения уже не имеет, по отношению к нему кинжал не оружие, а всего лишь орудие, наподобие силков для ловли птиц. Точно так же как западноевропейцы не считали всего лишь 150 лет назад, и даже менее, африканцев людьми. Во всяком случае, людьми, равными себе. И именно здесь (подробности в других работах, в основном о Хазарском каганате), создалось племя казаков–разбойников, истории которых мы сегодня преднамеренно не знаем от наших покупных историков.
   Однако вернемся к чуди белоглазой. Племена, «не знавшие оружия» как такового, не способны сопротивляться покорителям. Во всяком случае – немедленно. Их легко обмануть, так как они простодушны как, например, «чукча» из бесконечной серии анекдотов. При этом надо иметь в виду, что подавляющее большинство хитростей называются «военными хитростями», которые почти на сто процентов состоят из подлости.
   Перейду к гену неизбежности покорности, каковой я только что охарактеризовал, а теперь называю более подходящими словами. Сам ген незнания оружия предполагает как следствие ген неизбежности покорности, ибо только оружие и есть средство противостояния покорности. Нет одного, неоткуда вырасти и другому. Напротив, кинжал за поясом есть средство противостояния покорности. И если кинжал генетически предусмотрен, то и непокорность сидит вместе с ним в соответствующем гене. Или двухсотлетняя война чеченцев за свою свободу не подтверждает это?
   По–моему, по самой сути гена неизбежности покорности достаточно слов, надо бы только рассмотреть устойчивость этого гена на протяжении последних столетий. Почему он не только устойчивый, но, кажется, и еще более укрепляется, ибо тот самый «бунт, бессмысленный и беспощадный» по очень информативным словам Пушкина случается на «святой» Руси все реже и реже. Звон шахтерских касок об асфальт прошу за таковой «бунт» не принимать, касками стучат хоть и не нанятые люди, но уж совершенно точно сагитированные и даже отчасти как бы заранее прощенные за это люди. То есть, они отлично знают, что им ничего за это «не будет» серьезного. И сам такой «бунт» вступает в ранг неизбежности покорности понарошку бунтовать. И до «бессмысленности и беспощадности» тут так же далеко, как до Луны.
   В укреплении этого гена в народонаселении великой по площади Руси самую главную роль играет так называемая властная «система мер», которым я посвятил примерно половину своих работ. Так что повторяться здесь не собираюсь. Выделю только одну их направленность, которая хорошо сформулирована над воротами концлагеря: «Оставь надежду всяк сюда входящий!»
   Какой же ген просыпается от этого лозунга? Уж не ген ли надежды? Он, может быть бы, и проснулся, кабы не был уточнен: «оставь надежду». Что означает: так было и так будет впредь! Однако, надо подробнее, а то собьетесь с толку.
   Первоначально, пока ген неизбежности покорности еще не укрепился, еще не прошел естественный отбор в поколениях, притом укрепляемый специально, например рекрутчиной, когда самые непокорные, вернее мутанты с геном непокорности, поголовно направлялись на войну, действовал фактор накопления . И этот фактор особенно заметен у покорных от природы в отличие от покорных по уму так сказать, по осознанию неизбежности покорности.
   Даже самая маленькая и безобидная птичка типа воробья кидает на сокола, защищая свое гнездо. Ни при каких иных обстоятельствах она этого не делает, и даже не представляет себе такую возможность. Поэтому «пролетарский писатель» М. Горький применил совсем по–дурацки «безумство храбрых» к соколу. Тогда, как эту штуку надо было применить к воробью в указанных условиях. Только, естественно, это надо называть не «безумством храбрых», а – «храбростью от безумной боли» за своих детей. И это есть накопление боли от постоянного страха, ибо воробей всю свою жизнь боится сокола. И наступил момент, когда накопившаяся боль преодолела страх, а храбрость превратилась в безумную храбрость, храбрость от постоянной и неизменной тоски.
   Вот тут и есть корень древнерусского бунта, безумного и беспощадного: покорность не может себя пережить. Только безумным этот бунт был только вначале, пока не накопилось осознание его бесполезности, а вседозволенность спонтанной храбрости обращала его в беспощадный бунт. Потом, раз за разом несколько веков подряд все, как говорится, возвращалось на круги своя, владельцы народов – сверху, а сами народы – снизу, на лопатках. Ген неизбежности покорности проснулся, креп, вмешивался во все остальные нуклеотиды, а целенаправленный естественный отбор (я его называю животноводством) ускорял этот процесс. И теперь как русский народ (чудь белоглазая), так и все остальные народы России стали как шелковые. И голосуют, как надо, и вообще ведут себя «примерно» во всех остальных случаях. Что же касается того, кто их так заставил себя вести, так это у меня – в других работах.
   Однако агитаторы от владельцев народов наших этого пока как бы не знают, они как болванчики заклинают: «Хоть бы не было крови! Хоть бы удалось избежать гражданской войны!»
   А сами владельцы народа на всякий случай всегда держат наготове самолет с вертикальным взлетом, прямо из–за кремлевской стены. С полными баками керосина.
   Докладываю: Слава вашему богу, избежали!
   И еще несколько слов. Самая вредная поговорка на сегодняшний день, это – «народ достоин своих правителей». И не только потому, что ее русскому народу русские же правители повторяют чуть ли не каждый день по телевизору, но и потому, что она родилась на Западе, народы какового палец о палец не ударили, чтобы она могла считаться действительной.
   Дело в том, что в колыбели нынешней западной демократии – на Севере Западной Европы живут те же самые кельты, что и на Руси под именем чуди белоглазой. И совершенно так же как наша чудь «не знали оружия», несмотря на все историческое вранье о «воинственных германских племенах». И демократию свою указанные западноевропейские кельты не сами выдумали, как считается, а им чуть ли не насильно ее внедрили евреи Моисеева колена под именем древних греков. Так что кичиться этим надо не кельтам, а Моисею. Не будь Моисея, последователи которого в будущую Россию не пошли из–за ее зимних холодов, а направились поближе к Гольфстриму, и у этих много ныне думающих о себе кельтах было бы то же самое сегодня, что и в России. Вот ведь в чем суть. Но для ее понимания надо почитать мои другие работы, например, «Как дело Моисея чуть не погибло».
   Для доказательства можно воспользоваться хотя бы примером Наполеона или Гитлера, покорившими всю Западную Европу в считанные месяцы и наведшими там свои, хоть и не одни и те же, но все равно – свои порядки. И сама «колыбель протестантизма», Германия, как миленькая и в полном своем составе подчинилась гитлеризму.
   И пишу я это вовсе не из желания обидеть эту «кельтскую колыбель», а только чтобы показать: изнутри людоедский способ правления народом (азиатскую формацию – смотри другие мои работы) невозможно победить. Победить можно только извне. И именно поэтому упомянутый пассаж насчет народа и его правителей суть лишь «красивые слова», не имеющие под собой ни малейшего здравого смысла.
    Так откуда у нас взялись варяги?
   (Дополнительные доказательства моей теории)
     
   Норманнская теория немецкого теоретика русской истории Миллера считается признанной, особенно русской властью. Отчего и в школе нас учат именно по ней. Про то, как именно нашел Петр I в Кенигсбергской библиотеке «радзивилловскую» летопись нашего историка Нестора я уже писал не один раз. Здесь же только заявляю, что это невообразимая чушь, вранье и подделка. Для этой статьи – это голые слова, хотя они и доказаны в соответствующем месте. Для этой статьи у меня есть новые доказательства, ранее не представлявшиеся.
   Начнем с того, что норманн – это северный человек, и только. Не обязательно со Скандинавии, хотя на Западе и считается, что это именно так. Дескать, норманны завоевали не только французскую Нормандию, но и Сицилию. Пусть так, я здесь с этим спорить не буду, хотя в своей книге и посмеялся вдоволь над этой небылицей. И вспомнил здесь об этом лишь потому, что на Руси норманнов дескать называли варягами, которых дескать финно–угорские (русские) лесные дикари позвали «володеть» собою. Как будто в истории есть хотя бы один подобный пример.
   Я–то давно знаю, что варяги пришли владеть нами совсем с другой стороны, с юга, и поэтому мне очень смешно, когда я читаю, что – с севера, из Скандинавии. Особенно смешно потому, что ни один народ в достоверной истории не звал иностранцев владеть собою. И потому, что у историков, я думаю специально, вышло – с противоположной стороны, чтоб было как в идиотской загадке о зеленой селедке, висящей в гостиной, и все это, «чтоб труднее отгадать». Я это неоднократно доказал в других своих работах. Теперь то же самое буду доказывать другим методом.
   Известно, что любой язык меняется каждые пятьдесят лет до неузнаваемости, но это не касается корней слов. Это примерно как в моде на одежду: штаны остаются штанами, платье – платьем, но вот детали на них – как галька на пляже: нет двух одинаковых. Поэтому исследовать корни слов в сочетании с «гальками» – одно удовольствие, но и не только: познавательность важнее.
   В русском языке гласные «а» и «о» в корнях слов менялись местами чуть ли не каждый день, пока ушлые грамматики не утвердили их в законодательном порядке строго для каждого слова, причем сделали это без какого–либо исследования, а просто «по своему вкусу». Примерно как анекдотический старшина роты с «коридором образования», сказавший своему подчиненному солдату–десятикласснику: «Пока я здесь старшина, ложка будет называться ляминивой».
   Итак, начнем со слов: вор – ворон – город Воронеж, рек – Ворона, Воря и Ворскла. Во всех этих словах один и тот же корень. Но, откуда он взялся, пока – тайна. Хотя, если жить в деревне, то нельзя не знать, что вороны живут всегда вблизи жилья и воруют цыплят. И вообще все воруют, что плохо лежит. Я бы даже заметил еще одну особенность этой птицы. Она всегда делает вид, что не видит ни вас, ни то, что хочет украсть, смотря искоса. Но, об этом надо спросить орнитологов, они подтвердят. То есть, я хочу сказать, что птица эта примерно как шпик в сером костюме, которого все узнают с первого взгляда, но делают вид, что не узнают. И он сам делает вид, что такой же зевака, как вы сами: совершенно бесцельно тут болтается. Поэтому вор и ворон недаром имеют один и тот же корень. Вопрос только в том, кто первый этот корень получил? Оба разом, наверное: «ворон крови ждет (зырит)», «ворон – к покойнику».
   Возьмем у В. Даля слово «ворано», то есть архаическое – очень рано. И я вас сразу же спрошу: когда самый крепкий сон? Именно в это время, перед рассветом, на исходе ночи. А разве плохо в это время воровать? Вот и получилось это слово. Но, так как народ, особенно малограмотный, страшно не любит длинных слов типа ромбододекаэдра, то ворано (воровское время) и стало просто рано.
   Но вор обозначало в старину не только человека, совершающего простое воровство, тайное хищение. Воровство есть кража, и воровство есть – мошенничество, даже древний закон различал их оттенки согласно В. Далю. Например, воровской лист – возмутительное объявление, призывающее к возмущению. Ворами же называли мятежников, например, Пугачев – вор в официальных документах, хотя он ничего не воровал в первом понятии этого слова. Другими словами вор расширяется, а может быть, и является первоначальным смыслом слова вор, то есть открытого воровства, именуемого сейчас разбоем.
   Особенно хорошо эту двойственность понятия слова вор видно на примере слова ворковать. В. Даль это довольно хорошо толкует: «ворковать о голубях, нежничать вкрадчиво, льстиво. А также в смысле ворчать (южное), изъявлять неудовольствие бормотанием». Но, бормотание, по–моему, это не совсем то, что мы сегодня под бормотанием понимаем (сквозь зубы, неотчетливо ругаться). За такое бормотанье в ранних веках можно было понимать иностранную, непонятную речь, обращенную говорящим не к собеседнику, а к самому себе. Например, когда казаки–разбойники ловят по лесам «чудную» чудь, «не знающую оружия». Для таких обстоятельств весьма подходит слово «ворваться». Объяснять его не буду, вспомните, как в газетах пишут: «ворвались люди в черных масках с автоматами наперевес». Главное не забудьте про корень «вор».