Стовер Мэтью Вудринг. Клинок Тишалла

   Ему уже начинало мерещиться, что он различает выражения масок, словно какой-то вывих языка жестов – замеченный подсознанием разворот плеча, или головы, или темп жестикуляции – позволял ему заглянуть в души, позволял ощутить под масками людей.
   Что именно им было нужно – он так и не понял, а из коротких реплик тюремщиков не смог заключить, но был отчего-то уверен, что они хотят чего-то. Выражение, которое он уловил на их масках, было сродни похоти. Или голоду.
   По спине начинали бегать мурашки.
   Перед глазами стояло выражение лица Шенкс, когда ее громила волок на плече Веру, – торжествующее и в то же время унылое. Чем-то ее лицо напоминало эти маски – она тоже добивалась чего-то от Хэри, и он не мог понять, добилась уже или нет. Достаточно ли ей забрать у него Веру или она правда попытается пробить через суд свои нелепые обвинения в насильственном межкастовом контакте? На что способна Шенкс, никогда не угадаешь. Она походила на древние внешние силы из рассказов Ма’элКота: словно собралась напитаться болью Хэри.
   «Только выпустите меня из этой клетки…» – думал он. Возможно, Эвери Шенкс ему не по зубам, но не бизнесмены правят миром. Один звонок Марку Вило – праздножителю Марку Вило, ибо покойная Шермайя Дойл пять лет назад своим поручительством обеспечила ему возвышение, – и у Шенкс начнется персональный геморрой.
   На самом деле она вряд ли причинит Вере вред. Это Хэри она хотела уничтожить. Отнять у него Веру – худшее, что она могла сделать, не нарушив закона. Членам высших каст не требовалось совершать преступлений; они могли пользоваться законом, чтобы переступить через тебя.
   «Еще посмотрим, кто кого сломает. Посмотрим».
   Но в глухой белесой пустоте камеры видение до смерти избитой Шенкс таяло, словно дым. Просиживая час за часом в коробке из пластика, Хэри вспоминал Криса Хансена и его слова о слепом боге.
   По мере того, как утекали долгие, вязкие минуты заточения, капля за каплей возвращалось в память прочитанное. Хэри был почти уверен, что слепой бог – это вполне конкретная сущность и обозначаться должен прописной буквой, а то и двумя: Слепой Бог – вот так. В книге Дункана о нем упоминалось как об эльфийской общекультурной буке – вроде дьявола. Слепой бог считался могущественнейшим из людских божеств, но каким-то образом невидимым; хотя никто не знает об его существовании, воля слепого бога проявляет себя все равно. Его можно увидеть только в деяниях людей…
   «Когда они надевают серебряные маски и тычут тебе пальцем в жопу», – промелькнуло у него в голове.
   Что-то было в этих масках… что именно, Хэри никак не мог уловить, потому что не в силах был припомнить деталей описания слепого бога, но всякий раз это словосочетание вызывало перед глазами образ социальных полицейских. А всякий раз, думая о социках, он вспоминал о слепом боге. Словно социки были его явленным ликом. А лик социка – зеркало.
   Продолжать эту линию рассуждений Хэри не хотелось.
   В конце концов явился адвокат. Вызывать его не пришлось; история с арестом Хэри облетела по сети весь мир. Это адвокату пришлось несколько часов добиваться свидания. Новости он принес невеселые.
   Поскольку значимость показаний на следствии менялась в зависимости от кастовой принадлежности заявителя, свидетельство Эвери Шенкс, что Вера является ее внучкой, считалось верным, покуда Хэри не докажет обратного. Помимо иска касательно насильственного межкастового контакта, Шенкс еще обвинила его на пару с Шенной в похищении ребенка. Суд уже доверил ей временное опекунство над Верой до окончания процесса.
   И это было еще не все. Хэри согласны были отпустить под залог – в десять миллионов марок.
   – Десять… миллионов?! – убито осведомился Хэри.
   Законник грустно пожал плечами.
   – Это, в сущности, карательный залог. Бизнесмен Шенкс знает, что вы не можете внести такую сумму, и ожидает, что вы заплатите поручителю.
   – Десять процентов сразу, – мрачно произнес Хэри. – Миллион марок только за то, чтобы выбраться из тюрьмы!
   – Все из-за угроз. Вы угрожали ей при социальных полицейских, и все четверо это зафиксировали.
   Хэри кивнул.
   – Ладно. Добейся, чтобы мне разрешили воспользоваться экраном. Или верни наладонник. Мне надо позвонить. Срочно.
   Адвокат снова пожал плечами.
   – Попробую.
   У него получилось: через пару минут Хэри подвели к экрану, позволили набрать код частного доступа и связаться с его патроном, праздножителем Марком Вило.
   – Хэри! – дружелюбно пропыхтел Вило сквозь дым толстой сигары. – Что за дела?
   Хэри оскалился:
   – Ты, должно быть, новостей не смотришь.
   – Да нет, видел. В глубокую же яму ты забрался.
   В глазах Вило мелькнуло что-то нехорошее: холодное отчуждение, застывшее в зрачках, терпеливое, сдержанное, словно толстяк выжидал в засаде, спрятавшись за пологом сигарного дыма.
   – Мгм, – буркнул Хэри. – Пора выбираться.
   – Верно, – отозвался Вило. – Только чего ты от меня хочешь?
   – Чего я хочу? – изумился Хэри. – Чтобы ты раздавил ее как таракана, вот чего! А ты что думал?
   – Все не так просто. – Вило сокрушенно вздохнул. – С точки зрения закона, ее позиция очень сильна. Знаешь, я тебя сто раз предупреждал, что скрывать настоящее происхождение Веры – не лучшая идея…
   – Черта с два.
   «Какого хрена с ним творится?»
   – …Я всегда говорил, что это плохо для тебя кончится.
   – Херня, – отрезал Хэри. – Марк, ты меня кормишь говном с лопаты. Ты ни в жизни…
   – Эй! – перебил его Вило. – Я понимаю, ты вне себя, но язык-то попридержи.
   – Что на тебя нашло, Марк? Что ты творишь?
   – Извини, малыш, но я вряд ли смогу что-то для тебя сделать.
   – Ладно, бог с ним, – в отчаянии выпалил Хэри, – с Шенкс я сам разберусь. Как насчет залога? Ты можешь поручиться за меня?
   – Вряд ли. По таким серьезным обвинениям? Вряд ли.
   – Марк…
   – Я сказал «нет», малыш. – Вило закусил сигару. – Мне очень жаль.
   – Да? – процедил Хэри. На шее у него проступили жилы. – По тебе не скажешь.
   Вило прищурился, хмуро глядя на него сквозь дымовую завесу. В ушах Хэри снова возник пронзительный стрекот, забивая все прочие звуки.
   – Что они тебе обещали, Марк?
   – Что ты…
   – Ты был моим патроном тридцать лет. Сколько ты получил за меня, Марк? Чего я стою?
   – Я не хотел бить лежачего, малыш, но я больше не твой патрон, – холодно проговорил Вило. – Сегодня днем я отдал приказ о расторжении контракта. Нас с тобой больше ничего не связывает.
   – Что они тебе обещали? Денег? Господи, Марк, ты и так богаче господа бога!
   – Никаких денег мне не обещали. – Вило отмахнулся окурком. – Наплевать мне на деньги. Я вообще не понимаю, на что ты намекаешь.
   – Тогда что, акции? Акции с правом голоса.
   Вило замер на миг.
   – Я прав, да? – мрачно поинтересовался Хэри. – Дай догадаюсь: ты продал меня за пакет голосующих акций «СинТек».
   – Это нелепо. На кой мне акции «СинТек»?
   – Да, ты прав, – медленно проговорил Хэри. – Это не настоящая власть. А тебе нужна настоящая. Пакет акций компании «Поднебесье». Акций Студии .
   Вило не ответил, но этого и не требовалось. Хэри прочел правду в его глазах. Истинный масштаб происходящего всасывал Хэри, словно протянувшаяся к его судьбе воронка смерча.
   – Нет, – тупо пробормотал он, – я понял. Тебя купили за место в Совете. Ты теперь в Совете, язви его в душу, попечителей.
   – Хэри, это уже параноидальный бред…
   – Надеюсь, оно того стоило, Марк. Надеюсь, ты так думаешь. Надеюсь, ты еще будешь так думать, когда мы с тобой встретимся в тихом темном месте. Когда я тебе покажу, что именно ты себе купил молчанием.
   – Хэри…
   Он оборвал связь, и экран померк.
   «Будем оптимистами, – сказал он себе. – Хуже не будет – некуда».

4

   Хэри выбрался из машины на парадной лужайке перед домом и отступил, чтобы не попасть под реактивную струю при взлете. С непривычно тяжелыми майкрософтовскими кандалами на лодыжке он прихрамывал сильнее обычного. Кандалы содержали ту же микросхему, что обычный наладонник: спутники «МайкроНет» могли отследить местоположение браслета с точностью до метра. Как бесстрастно объяснил социк, прилаживавший кандалы на ногу, попытка снять или дезактивировать браслет автоматически считается нарушением залога и влечет за собой дополнительное обвинение в уклонении от правосудия. Машина поднялась, взбив жгучее облако пыли, и Хэри помедлил, глядя на свой залог.
   Эбби громоздилась над ним черной тушей на фоне звездного неба. Светилось только одно из множества окон – кухонное.
   Собрать десять миллионов марок он сумел, заложив все свое имущество – все сбережения, все вклады, фонд на обучение Веры, все Кейновы сувениры, авторские отчисления за все Приключения Кейна и саму Эбби. Хватило едва-едва.
   Он окинул взглядом свой дом – он построил его двадцать лет назад, когда Кейн только вошел в первую десятку. Вспомнилось, как с этого самого места он наблюдал, как тянется ввысь бревенчатый каркас; настоящее дерево в стенах Эбби обошлось ему в лишний миллион, но он никогда не жалел о потраченных деньгах.
   Вспомнилось, как он проходил пустыми комнатами, вспомнил, как гулко отзывались эхом голые стены, как здание казалось сказочным дворцом, куда удаляются герои сказки со счастливым концом. Вспомнил, с каким удовольствием регистрировал новый адрес в Комитете по развлечениями Сан-Франциско, чтобы дом попал на карту знаменитостей. Вспомнил, как приехала сюда Шенна, и как уезжала, и все, чтобы было между – смех и слезы, истерики и жаркие ночи.
   Вспомнил, как возвращался домой после «Ради любви Пэллес Рил», еще до операции на позвоночнике, как перелетел через порог в левитроне и увидел, что грузчики возвращают на места пожитки Шенны. Вспомнил, как был официально смягчен приговор отцу и Дункана выпустили из соцлагеря имени Бьюкенена – тот день, когда отец вернулся в дом, которого не видел никогда.
   Тогда ему казалось, что сказка кончилась счастливо.
   Хэри покачал головой и двинулся туда, где из дверей лился на лужайку желтоватый свет. Под ложечкой что-то шевелилось, и ноги едва держали, словно земля тряслась мелкой дрожью. «Это нервное», – решил он. Просто реакция на отсутствие жужжащего за спиной Ровера. Социальная полиция, разумеется, не стала утруждать себя доставкой инвалидной коляски, и та осталась в Лос-Анджелесе. Забавно – как ни ненавидел Хэри проклятую штуковину, а без нее чувствовал себя неуверенно.
   Было бы приятно знать, что можешь хоть на что-то опереться.
   В дверях кухни его ждал Брэдли, Дунканова нянька. Хэри не успел переступить порог, а Брэдли уже принялся болтать про Соцполицию и охранников из «СинТек», и как они вломились, и забрали всю одежду Веры и ее игрушки, и конфисковали все фотораспечатки и записи с каникул, и обыскали кабинет, и сбросили все книги с полок, и скопировали все ядра данных, и то, и се, и пятое-десятое, пока Хэри не захотелось треснуть парня, чтобы тот заткнулся хоть на полсекунды.
   – Как отец? – спросил он, когда Брэдли наконец перевел дух.
   Медбрат моргнул.
   – В порядке, – задумчиво ответил он. – Ну, то есть не совсем в порядке, но как обычно…
   – Как он это перенес? Ты его социкам не показывал? Не позволил ему перед ними распинаться?
   – Ну, админи… э-э… Хэри, – обиделся Брэдли. – Комнату его они обшарили, но я убрал его водер, пока они не ушли. Я же не дурак.
   – Знаю. Потому я тебя и нанял.
   – Думаю, он на меня еще дуется, – сознался Брэдли вполголоса. – Он очень хотел дать социальной полиции пару добрых советов.
   – Мгм. Как же. Они бы взяли. До последней запятой. И его взяли бы заодно, – мрачно отозвался Хэри. – Спасибо, Брэд.
   Брэдли только кивнул в ответ, как бы говоря, что лишь исполнял свой долг.
   – Вы не голодны? Я поставил Дункану капельницу и как раз собирался перекусить. На двоих сделать – не проблема.
   Хэри покачал головой.
   – Он в сознании?
   Брэдли неопределенно повел плечами.
   – Он весь день то в себе, то отключается. Капельница должна помочь. Заглянете к нему?
   Хэри кивнул.
   – Хорошо. Он немного переволновался. – Парень нерешительно покашлял. – Я тоже.
   – Понятно.
   Комната Дункана располагалась рядом с кухней – маленькая и темная, словно пещера, где место костра занимал мерцающий экран на столике у койки. Хэри помедлил на пороге. Заходить в отцовскую комнату ему всегда было тяжело – сильный, обжигающий ноздри запашок антисептика не мог до конца заглушить вонь разлагающихся в подгузнике испражнений или сочащуюся из каждой поры незримую темную гниль.
   Комнату озаряло только обманчивое, холодное свечение экрана. Дункан распростерся на койке, словно сломанная марионетка. Голова безвольно повисла, по лысому черепу змеились вены. Одна рука вяло лежала поверх смятых простыней, другая была пристегнута к столику, чтобы удерживать пальцы над водером. Спинка кровати была поднята, ремни удерживали больного в полулежачем положении. На решетке висел пакет с физраствором; от него отходила трубка к хирургически вживленному катетеру над ключицей. Единственным признаком жизни в теле было медленное, неровное движение глазных яблок, будто неровные шарики катавшихся в глазницах.
   Хэри не мог заставить себя войти. Заставить себя открыть рот. В глотке застряло что-то до жути похожее на всхлип; в последнюю секунду ему удалось всего лишь откашляться. «О боги, – беспомощно подумал он. – Как я это все переживу?»
   В ту же секунду его затопило отвращение к себе, эгоистичному ублюдку: как может он ныть над своими несчастьями, когда Вера в лапах у людей, которые относятся к девочке лишь как к оружию…
   Он стиснул зубы, удерживая жгучие слезы. «Черт, Вера, должно быть, терпит получше меня, – напомнил он себе. – Она-то не одна». Пока Пэллес Рил бродит полями Поднебесья, Вера никогда не будет одна.
   – Хэри , – механически проскрежетал синтезатор голоса. – Как. Дела ?
   Хэри судорожно перевел дух, утер глаза. Дункан перекатил голову на подушке в его сторону, остекленевшие глаза смотрели почти разумно. Забавно, насколько душевно звучал водер Дункана по сравнению с оцифрованными голосами социальных полицейских.
   – Да ничего, пап, нормально, – пробормотал он. – Устал просто, вот и все.
   С вялых губ потекла струйка слюны. Затрепетали жилы на пристегнутой руке; перчатка водера переводила нервные импульсы в звуки оцифрованной речи.
   – Тяжелый. День. Помни. Опусти. Голову. Ползи. К свету .
   Хэри грустно улыбнулся. Лучшего совета ему еще никто не давал.
   – Ага. Ты бы записал это на макрокоманду.
   – Сделаю. Садись. Поговорим .
   Хэри вздохнул. Он хотел бы посоветоваться с отцом. Выговориться. Спросить более конкретного совета, чем «опусти голову и ползи к свету».
   Но Хэри не мог говорить открыто. Громилы из «СинТек», должно быть, весь дом утыкали микрофонами, а даже если нет – в ближайшие недели здесь не продохнуть будет от социальной полиции. Дункан уже едва не сдох, приговоренный к заключению в немом блоке соцлагеря имени Бьюкенена за подрывную деятельность, и все по одной причине: он не умел вовремя заткнуться.
   Но один вопрос Хэри все же хотел задать отцу. Это, напомнил он себе, вполне безопасная тема.
   – Да, знаешь что… – пробурчал он, заставляя себя ступить в комнату. Он дышал неглубоко, будто пытался не допустить в легкие воздух безумия. – Сегодня кто-то при мне упомянул слепого бога – помнишь, эльфийское чудовище? Ты вроде бы писал о нем что-то. В «Сказаниях», да?
   – Глава. Двенадцатая. Или. Тринадцатая. А что ?
   – Трудно объяснить. Застряло что-то в голове, и не выкинуть.
   Взгляд Дункана потерял остроту, губы спазматически дрогнули, испустив очередную струйку слюны. Хэри осторожно отер ему подбородок салфеткой с прикроватного столика, и, словно от его прикосновения, разум вернулся в глаза отца.
   – Это. Пока. Ты. Был. У социков ?
   Хэри дернулся, как от укола.
   – Как… как… – недоверчиво пробормотал он. – Откуда ты узнал?
   Отец уставился на него из-под выпавших бровей.
   – Псих , – прохрипел водер. – Не. Дурак .
   – Да, пап, знаю, но…
   – Сеть. Весь. День. Смотрел. Поднебесье. Шенна. ВРИЧ. Социальная. Полиция . – Больной насморочно фыркнул. – Все. Сходится .
   – Для меня – нет.
   – Возьми. «Сказания». Читай. Познай. Врага .
   Хэри перегнулся через кровать, чтобы повернуть экран к себе.
   – Да, сейчас вызову…
   Дункан с трудом поднял бессильную руку и уронил ее Хэри на плечо.
   – Не. Электронную , – проскрежетал водер. – Книга это книга это книга. Электронная. Цензура. Глупый. Мальчишка . – Скрюченными пальцами он ткнул в сторону небольшой книжной полки под окном. – Книга это книга это книга .
   – Ладно-ладно, я уже понял.
   Обойдя койку, Хэри присел рядом с полкой и взял в руки тяжелый том «Преданий перворожденных».
   Он торопливо перелистывал страницы, заполненные преданиями о Тихой земле и слепом боге, – тут фраза, там фраза, они зажигали костры памяти. Текст прочней задержался в памяти, чем мог ожидать сам Хэри. Сколько он уже не открывал эту книгу – лет тридцать, со школы? Кто бы мог подумать, что это дерьмо так глубоко въедается?
   Тихая земля на первый взгляд казалась версией мифа об Эдеме: мирный край, где эльфы могли жить, не опасаясь драконов, где не было ни жестоких огриллонов, ни ульев крр’кс, ни упырей или демонов. Все живые твари в Тихой земле были лишены речи или колдовского дара; для эльфов она была чем-то вроде детского сада, игровой площадкой, потому что даже минимальные способности к чародейству давали там власть почти божественную.
   Из Дома – Т’нналлдион , «места, где живут», как называли эльфы Поднебесье, – в Тихую землю можно было попасть через диллин , что переводилось примерно как «врата». Диллин могли быть определенные холмы, или озера, или пещеры, порой гроты или даже лесные опушки, где ландшафты обоих миров полностью совпадали. Как бы ни различалась топография окружающих мест, сами диллин были идентичны. Считалось, что диллин принадлежат обоим мирам враз, и вблизи дила эльф мог притягивать и направлять Силу из Дома.
   В Тихой земле эльфы обнаружили примитивных зверообразных «диких эльфов» – короткоживущих существ, неспособных к чародейству, не воспринимающих даже токи Силы. Эти «дикие», как стали их вскоре называть, стали среди эльфов любимыми домашними зверушками и рабочей скотиной: сильные, умные, они даже обучались говорить. При дурном обхождении они могли быть крайне опасны, но добрым хозяевам были преданы безраздельно. Многих завезли в Дом, и неизбежно часть их разбежалась, но сумела сбиться в стаи за пределами эльфийских владений. Недолго живущие, они были необычайно плодовиты, и всего за несколько веков их стало несколько миллионов. Вскоре «дикие» превратились в силу, с которой приходилось считаться.
   Хэри кивнул себе. Эта история была ему знакома: эльфийская версия мифа о появлении человека в Поднебесье.
   Вот тут ему начали попадаться упоминания о слепом боге. Впрямую о нем не говорилось никогда; не описывался его облик, или силы, или мотивы. Насколько Хэри мог понять, слепой бог был чем-то вроде тайной силы, подбивающей дикарей на все, что не нравилось эльфам, – вырубать леса под пашни и строить дороги, возводить города и воевать. Все это называлось одинаково: «кормить слепого бога».
   Именно слепой бог изгнал эльфов из Тихой земли примерно тысячу лет назад. Когда численность «диких» начала возрастать лавинообразно, эльфы не могли больше противостоять власти слепого бога. Они бежали с Тихой земли и закрыли за собой диллин . Этим глава кончалась.
   Хэри пожал плечами.
   – Не понимаю, – признался он. – ВРИЧ и социальная полиция тут вовсе ни при чем.
   – При. Чем. Если. Тихая земля. Это. Наша. Земля .
   – Опять начинаешь свои глупости? – вздохнул Хэри.
   Из общедоступных записей в сети он знал, что лет сорок тому назад Дункан опубликовал монографию, в которой доказывал, что Подбенесье известно из древних земных легенд как царство фей, а людское население его происходит от подменышей. В монографии утверждалось также, что западное наречие – это индоевропейский язык, происходящий от франкского, среднеанглийского и древнескандинавского. Что культура Поднебесья так точно совпадает с культурой позднего европейского средневековья, потому что создали ее люди, происходившие оттуда, или их потомки. В академических кругах сей труд рассматривался преимущественно как первый признак приближающегося безумия.
   – Не. Глупости. Читай. Комментарий. Читай .
   – Пап…
   – Читай. Глупый. Мальчишка .
   Хэри снова вздохнул, открыв комментарии Дункана к той главе.
 
   «Очевидно, что «Слепой Бог» – это сознательная, намеренно антропоморфизированная метафора наиболее опасной черты людской натуры: наше саморазрушительное стремление пользоваться, завоевывать, порабощать все сущее до последней мелочи и обращать себе на пользу, синергетически усиленное стадным инстинктом – извращенным стремлением к гомогенности племени.
   Это превосходная и сильная метафора, осмысленная не только в контексте истории Поднебесья, но и истории Земли. Она служит превосходным символом промышленных пустошей современной Европы, скверного воздуха и отравленных пустынь Северной Америки: все это объедки на столе, с которого кормился «Слепой Бог».
   Структурированное организующим метапринципом «Слепого Бога», выраженное лозунгом «предначертанной судьбы» безумие человечества обретает некую логику, становится в определенной мере неизбежным в противовес бессмысленному, необъяснимому опустошению, которым представало до сих пор».
   Хэри присвистнул.
   – И такое напечатали? Странно, что социки тебя не взяли на месте.
   – До. Твоего. Рождения. Было. Посвободнее . – Дункан обмяк на миг, веки его опустились, будто от непосильной натуги, но скрежет водера оставался по-прежнему невыразителен. – Читай. Дальше .
   Хэри снова открыл книгу.
   «Слепой Бог» – не личность, наделенная божественной силой, не бог вроде Яхве или Зевса, попирающий гроздья гнева или осыпающий неверных перунами. Слепой Бог – это природная сила: как голод, как честолюбие.
   Это бессмысленное стремление к мельчайшей прибавке уюта. Это «наибольшее благо для наибольшего числа людей», когда в число людей включаются лишь живущие ныне. Я воспринимаю Слепого Бога как тропизм, вегетативный рефлекс, обращающий человечество к всеразрушительной экспансии, как растение поворачивает листья к солнцу.
   Это единая воля рода людского.
   Она видна повсюду. С одной стороны, она создает империи, перегораживает плотинами реки, возводит города, а с другой – сводит леса, разжигает пожары, отравляет болота. Она дарит нам вандализм: квинтэссенцию сугубо человеческого наслаждения что-нибудь сломать .
   Кто-то может заметить, что такова людская натура.
   На это я отвечу: «Да. Но мы должны спросить себя – почему?»
   Вдумайтесь: откуда мог возникнуть такой шаблон поведения? Какое эволюционное преимущество дарит нам этот инстинкт? Почему, собственно, человеческие существа инстинктивно воспринимают мир как объект?
   Мы обращаемся со своей планетой как с врагом: подавляем ее, режем и грабим. Насилуем. Всюду мы видим противостояние – на дарвиновском поле боя выживают достойнейшие. Всякий, кто не раб, наш потенциальный губитель. Мы убиваем, и убиваем, и убиваем, и убиваем, и твердим себе, что это самооборона или, того проще, что нам нужны деньги, что нам нужны рабочие места, которые на время предоставит нам безжалостная мясорубка.
   Мы и друг с другом обходимся так же».
   – Твою мать, – недоверчиво пробормотал Хэри. – Как я это пропустил, пап? Как социки это пропустили?
   – Вырезано. Из. Сетевой. Версии. Никогда. Не верь. Электронным. Книгам .
   – Тут ты прав.
   «Чародейные племена Поднебесья – перворожденные, камнеплеты, древолазы – ощущают свое сродство с живой тканью мира. Поэтому у них так и не появилась организованная религия в человеческом понимании этого слова: их боги – не объекты преклонения, но субъекты, достойные уважения и связанные родством. Бог в Поднебесье – не индивидуум, не единоличная Сила, которую можно умолить или вызвать; это часть живой планеты, узелок самосознания в сплетении Духа Жизни, равно как любой из перворожденных, или камнеплетов, или древолазов – как воробей или травинка. Все они часть Жизни и знают об этом.
   Они не могут не знать; Сила необходима их метаболизму, как кислород.
   Трагедия человечества в том и заключается, что мы не менее любого перворожденного волхва являемся частью своей планеты. Просто мы об этом не знаем. Не чувствуем. Перворожденные дали имя этой неспособности – нашей трагической слепоте.
   Они называют ее «шоры Слепого Бога», и жалеют нас».
   Хэри захлопнул книгу, взвесил на ладони, слегка задыхаясь, словно мир налег ему на плечи всей тяжестью. Вспомнилась одна из поговорок Дункана, которую тот не меньше сотни раз повторил ему в детстве: «Религия, которая учит тебя, что Бог находится вне мира, что Бог не имеет отношения к тому, что можно увидеть, услышать, потрогать, понюхать и попробовать на зуб, – всего лишь дешевое шарлатанство».