Страница:
6
Благодаря искусной режиссуре возмущение общественных слоев и призывы к спасению Майклсона нарастали бурными темпами. Когда они достигли пика, Вестфильд Тернер еще раз обратился к миру, живущему в сети. Он объяснил, что Студия уже несколько дней вела форсированную подготовку к миссии спасения, однако заточение Майклсона в подземной тюрьме делало прямое вторжение актеров виртуально невозможным – скала, в которой располагался Донжон, оказывала непонятное воздействие на портал Уинстона. Актеры не могли переноситься туда и обратно.
Немалое количество озабоченных граждан нашло эту проблему несколько странной. Просмотрев повторно сцены в Донжоне, показанные в цикле «Ради любви Пэллес Рил», они не заметили неблагоприятного воздействия скалы на трансляцию мыслепередатчика Кейна. С другой стороны, руководство программы знало, о чем говорило, не так ли? Лишь некоторые осмеливались поднимать вопрос об ошибке Студии. И только самые параноидальные сторонники теории заговоров подозревали, что история, рассказанная Тернером, была откровенной ложью.
Позже выяснилось, что какой-то побочный эффект бедствия, охватившего Анхану, полностью отсек город от трансляторов Студии. Участники сетевых дискуссий предполагали, что это было связано с надвигавшейся войной в пещерах под городом. По их мнению, фейсы могли нанести ответный удар: последние кадры, переданные из Анханы, показывали город, объятый пламенем. Все актеры, задействованные в НМП, оказались отключены от линии. Им грозила ужасная опасность. «Но не теряйте надежды, – воззвал к миру Вестфильд Тернер. – Как однажды сказал сам Кейн: «Никогда не сдавайтесь». Что касается нас, то мы будем бороться до конца. Я прошу вас поддержать мою петицию к Конгрессу праздножителей. С согласия конгресса мы можем послать туда боевые отряды на случай вынужденных действий. В своем прошении я указал, что нам, возможно, потребуется полномасштабная спасательная операция. Она может оказаться последней надеждой на вызволение председателя Майклсона. Ради нас он раз за разом выходил на линию огня. Теперь пришла наша очередь. Мы не оставим его в беде. Мы не позволим ему пропасть. Есть вероятность, что нам не удастся спасти его, но мы будем бороться за Кейна до конца!
Президент Тернер умолчал о том, что основная подготовка к вторжению была проведена несколькими днями раньше – когда еще не знали, жив Кейн или нет.
Пока он выступал перед публикой, первые отряды 82-го подразделения социальной полиции, принадлежавшие компании «Бауэр», – усиленный стрелковый батальон в сопровождении нескольких взводов нерегулярных частей, укомплектованных из лучших актеров, обученных в Поднебесье, – спускались на надувных лодках по Великому Шамбайгену к Анхане.
Немалое количество озабоченных граждан нашло эту проблему несколько странной. Просмотрев повторно сцены в Донжоне, показанные в цикле «Ради любви Пэллес Рил», они не заметили неблагоприятного воздействия скалы на трансляцию мыслепередатчика Кейна. С другой стороны, руководство программы знало, о чем говорило, не так ли? Лишь некоторые осмеливались поднимать вопрос об ошибке Студии. И только самые параноидальные сторонники теории заговоров подозревали, что история, рассказанная Тернером, была откровенной ложью.
Позже выяснилось, что какой-то побочный эффект бедствия, охватившего Анхану, полностью отсек город от трансляторов Студии. Участники сетевых дискуссий предполагали, что это было связано с надвигавшейся войной в пещерах под городом. По их мнению, фейсы могли нанести ответный удар: последние кадры, переданные из Анханы, показывали город, объятый пламенем. Все актеры, задействованные в НМП, оказались отключены от линии. Им грозила ужасная опасность. «Но не теряйте надежды, – воззвал к миру Вестфильд Тернер. – Как однажды сказал сам Кейн: «Никогда не сдавайтесь». Что касается нас, то мы будем бороться до конца. Я прошу вас поддержать мою петицию к Конгрессу праздножителей. С согласия конгресса мы можем послать туда боевые отряды на случай вынужденных действий. В своем прошении я указал, что нам, возможно, потребуется полномасштабная спасательная операция. Она может оказаться последней надеждой на вызволение председателя Майклсона. Ради нас он раз за разом выходил на линию огня. Теперь пришла наша очередь. Мы не оставим его в беде. Мы не позволим ему пропасть. Есть вероятность, что нам не удастся спасти его, но мы будем бороться за Кейна до конца!
Президент Тернер умолчал о том, что основная подготовка к вторжению была проведена несколькими днями раньше – когда еще не знали, жив Кейн или нет.
Пока он выступал перед публикой, первые отряды 82-го подразделения социальной полиции, принадлежавшие компании «Бауэр», – усиленный стрелковый батальон в сопровождении нескольких взводов нерегулярных частей, укомплектованных из лучших актеров, обученных в Поднебесье, – спускались на надувных лодках по Великому Шамбайгену к Анхане.
7
Когда Хабрак увидел Кейна, тот сидел, прислонившись к мокрой скале. Его ноги увязли в грязи, доходившей до самых ступеней лестницы. Он напоминал ту деревянную куклу, которую много лет назад Хабрак нашел на зимней дороге. Какой-то капризный ребенок бросил ее у стены, и она упала в кучу навоза. Хабрак отнес куклу домой, очистил и склеил сломанные части. Как блестели глазенки его дочери, когда утром в свой день рождения она получила подарок…
Сержант взглянул на арестанта и нахмурился. Будь то Кейн или не Кейн, ему не хотелось дубиной вышибать мозги беспомощному и безоружному человеку. После двадцати лет в армии и семнадцати лет в охране Донжона, двенадцать из которых он прослужил в чине сержанта, Хабрак считал, что знает свои обязанности. Он должен был присматривать за порядком в подземелье, превращенном в тюрьму. И все. Он не был, ядри его, имперским палачом. Разве не так?
Но объяснять это сраному патриарху не имело смысла.
Он не мог отказаться. Ему дали приказ, ему ясно намекнули на последствия. И он не мог перепоручить эту грязную работу кому-то из своих подчиненных. Более того, он не был уверен, что они выполнят задание правильно. Многие из них восприняли бы казнь как личное дело. Многие из его подчиненных проработали здесь достаточно долго, чтобы помнить о прошлом визите Кейна.
Это случилось семь лет назад – как раз в смену Хабрака. И именно его парни были убиты или искалечены во время бунта, который Кейн организовал, прикрывая свой отход.
Палица тяжело опустилась на землю возле ног. Хабрак просунул руку в кожаную петлю, закрепил ремень на запястье, приподнял дубину и критически осмотрел ее: дубовую рукоятку длиною с предплечье, обвязанный ремнями набалдашник и железные кольца с шипами. Он немного помедлил. Кончик его языка погладил щеку изнутри, следуя широкому витому шраму, который соединял уголок рта с суставом челюсти.
Он снова вспомнил тот момент: внезапно открывшуюся дверь Шахты, черные искрящиеся глаза Кейна и блеск его ножа. В воспоминании рука с ножом двигалась медленно, словно облако по летнему небу; но в реальности стальное лезвие выбило зуб и рассекло щеку прежде, чем он что-то понял.
У Хабрака было больше причин для личной мести, чем у любого из его подчиненных. Сейчас он мог воспользоваться случаем и, перед тем как убить своего обидчика, хорошенько проучить его, поиздеваться над ним. Но он не хотел этого. Возможно, там, над его головой, горел город и целый мир утопал в дыму и крови. Однако здесь, в Донжоне, должен царить порядок. Хабрак и каждый из его людей будут выполнять свои треклятые обязанности, покуда не поступит новый приказ.
Он опустил дубину и позвенел висевшими на поясе ключами. Сейчас он размозжит Кейну голову и бросит его в мясорубку. Без всякой радости. Просто выполнит приказ. Вот для чего нужны солдаты.
Глаза Кейна были остекленевшими и неподвижными. Хабрак провел перед ними лампой. Зрачки не отреагировали.
Мертв.
Хабрак кивнул сам себе. Неудивительно, если принять во внимание мокрые серые язвы, изжевавшие ноги Кейна. Похоже, перед смертью он нацарапал что-то на стене. Многие узники в Шахте поступали так же. Хабрак считал, что эти несчастные и забытые богом люди отчаянно хотели оставить какое-то упоминание о своем существовании. Иногда они писали что-то интересное, даже забавное.
Хабрак покосился на каракули, но не понял ни слова из того, что хотел сообщить заключенный. Затем он вспомнил, что, по слухам, Кейн был патканцем. Очевидно, надпись была сделана по-паткански. И, судя по всему, патканцы использовали другой алфавит. Хабрак не мог сказать, были то буквы, числа или какие-нибудь иероглифы. Он выругался про себя. Как обидно! Кейн нацарапал на стене последнее слово, но никто не сможет прочитать его.
Еще один мертвец, безвестный, как и остальные.
Оно и к лучшему.
Пусть он хоть трижды живой или мертвый, а Хабрак должен выполнить приказ. Одного хорошего удара по макушке будет достаточно. Не имеет смысла дробить лобную кость – так можно испортить лицо, а для того чтобы выйти отсюда, нужно будет убедить офицеров в том, что это действительно Кейн.
Он подцепил носком башмака грязное колено узника и попытался развернуть тело боком. Бить труп в таком положении было неудобно. Хабрак нахмурился и, прицеливаясь, покосился на голову Кейна. Наверное, лучше нанести удар двумя руками. Он нагнулся, поставил лампу на ступень лестницы, а когда снова повернулся к заключенному, то увидел, что Кейн смотрит ему прямо в глаза.
– Эй, – неуверенно произнес Хабрак. – Ты что, живой?
Кейн не ответил. Он даже не дышал.
Огромная тень, которую Хабрак отбрасывал на стену, съежилась и уменьшилась, когда он отступил на шаг от лампы. Сержант поднял дубину, опробовал хватку и замахнулся, словно двуручным мечом.
– Эй! Ты слышишь?
Он еще раз толкнул носком башмака полусогнутое колено Кейна.
– Ты живой или нет?
Губы Кейна изогнулись, обнажив зубы, блеснувшие в тусклом свете, словно волчьи глаза.
– Знаешь, что случилось, когда ты пнул меня по ноге? – тихо спросил Кейн.
Голос калеки скрипел, словно зола под пальцами.
– Было больно.
В тот день, когда мертвец назвал свое имя, могильный камень, запечатавший его гробницу, разбился на куски. Осколки сего камня были брошены в бездну, ибо сломанное им не починишь, а открытое им никогда не закроешь. Такова была власть его имени.
И восстал он из могилы своей, сияющий и могущественный, как утреннее солнце, взошедшее над темными горами.
Сержант взглянул на арестанта и нахмурился. Будь то Кейн или не Кейн, ему не хотелось дубиной вышибать мозги беспомощному и безоружному человеку. После двадцати лет в армии и семнадцати лет в охране Донжона, двенадцать из которых он прослужил в чине сержанта, Хабрак считал, что знает свои обязанности. Он должен был присматривать за порядком в подземелье, превращенном в тюрьму. И все. Он не был, ядри его, имперским палачом. Разве не так?
Но объяснять это сраному патриарху не имело смысла.
Он не мог отказаться. Ему дали приказ, ему ясно намекнули на последствия. И он не мог перепоручить эту грязную работу кому-то из своих подчиненных. Более того, он не был уверен, что они выполнят задание правильно. Многие из них восприняли бы казнь как личное дело. Многие из его подчиненных проработали здесь достаточно долго, чтобы помнить о прошлом визите Кейна.
Это случилось семь лет назад – как раз в смену Хабрака. И именно его парни были убиты или искалечены во время бунта, который Кейн организовал, прикрывая свой отход.
Палица тяжело опустилась на землю возле ног. Хабрак просунул руку в кожаную петлю, закрепил ремень на запястье, приподнял дубину и критически осмотрел ее: дубовую рукоятку длиною с предплечье, обвязанный ремнями набалдашник и железные кольца с шипами. Он немного помедлил. Кончик его языка погладил щеку изнутри, следуя широкому витому шраму, который соединял уголок рта с суставом челюсти.
Он снова вспомнил тот момент: внезапно открывшуюся дверь Шахты, черные искрящиеся глаза Кейна и блеск его ножа. В воспоминании рука с ножом двигалась медленно, словно облако по летнему небу; но в реальности стальное лезвие выбило зуб и рассекло щеку прежде, чем он что-то понял.
У Хабрака было больше причин для личной мести, чем у любого из его подчиненных. Сейчас он мог воспользоваться случаем и, перед тем как убить своего обидчика, хорошенько проучить его, поиздеваться над ним. Но он не хотел этого. Возможно, там, над его головой, горел город и целый мир утопал в дыму и крови. Однако здесь, в Донжоне, должен царить порядок. Хабрак и каждый из его людей будут выполнять свои треклятые обязанности, покуда не поступит новый приказ.
Он опустил дубину и позвенел висевшими на поясе ключами. Сейчас он размозжит Кейну голову и бросит его в мясорубку. Без всякой радости. Просто выполнит приказ. Вот для чего нужны солдаты.
Глаза Кейна были остекленевшими и неподвижными. Хабрак провел перед ними лампой. Зрачки не отреагировали.
Мертв.
Хабрак кивнул сам себе. Неудивительно, если принять во внимание мокрые серые язвы, изжевавшие ноги Кейна. Похоже, перед смертью он нацарапал что-то на стене. Многие узники в Шахте поступали так же. Хабрак считал, что эти несчастные и забытые богом люди отчаянно хотели оставить какое-то упоминание о своем существовании. Иногда они писали что-то интересное, даже забавное.
Хабрак покосился на каракули, но не понял ни слова из того, что хотел сообщить заключенный. Затем он вспомнил, что, по слухам, Кейн был патканцем. Очевидно, надпись была сделана по-паткански. И, судя по всему, патканцы использовали другой алфавит. Хабрак не мог сказать, были то буквы, числа или какие-нибудь иероглифы. Он выругался про себя. Как обидно! Кейн нацарапал на стене последнее слово, но никто не сможет прочитать его.
Еще один мертвец, безвестный, как и остальные.
Оно и к лучшему.
Пусть он хоть трижды живой или мертвый, а Хабрак должен выполнить приказ. Одного хорошего удара по макушке будет достаточно. Не имеет смысла дробить лобную кость – так можно испортить лицо, а для того чтобы выйти отсюда, нужно будет убедить офицеров в том, что это действительно Кейн.
Он подцепил носком башмака грязное колено узника и попытался развернуть тело боком. Бить труп в таком положении было неудобно. Хабрак нахмурился и, прицеливаясь, покосился на голову Кейна. Наверное, лучше нанести удар двумя руками. Он нагнулся, поставил лампу на ступень лестницы, а когда снова повернулся к заключенному, то увидел, что Кейн смотрит ему прямо в глаза.
– Эй, – неуверенно произнес Хабрак. – Ты что, живой?
Кейн не ответил. Он даже не дышал.
Огромная тень, которую Хабрак отбрасывал на стену, съежилась и уменьшилась, когда он отступил на шаг от лампы. Сержант поднял дубину, опробовал хватку и замахнулся, словно двуручным мечом.
– Эй! Ты слышишь?
Он еще раз толкнул носком башмака полусогнутое колено Кейна.
– Ты живой или нет?
Губы Кейна изогнулись, обнажив зубы, блеснувшие в тусклом свете, словно волчьи глаза.
– Знаешь, что случилось, когда ты пнул меня по ноге? – тихо спросил Кейн.
Голос калеки скрипел, словно зола под пальцами.
– Было больно.
В тот день, когда мертвец назвал свое имя, могильный камень, запечатавший его гробницу, разбился на куски. Осколки сего камня были брошены в бездну, ибо сломанное им не починишь, а открытое им никогда не закроешь. Такова была власть его имени.
И восстал он из могилы своей, сияющий и могущественный, как утреннее солнце, взошедшее над темными горами.
Глава двадцатая
1
Откуда-то из тьмы вдруг возникает дубина: из Оортова облака тьмы, клубящейся за головой охранника. Она плывет по воздуху: словно пуховая подушка, упавшая с луны – со скоростью убегания материнских поцелуев. Кажется, что вспышка, удар грома – нет, выстрел из дробовика – овеял дуновением мое лицо. Замах точный и профессиональный: удар мясника, падение ножа гильотины. Дубина опускалась, окрашенная всеми мыслимыми оттенками садистического наслаждения, и все это не имело уже ни единой самомалейшей капельки значения.
Потому что вместе со взмахом дубины мои ноги становятся подвижными. Просто судорога, внезапное сгибание коленей, почти рефлекторное судорожное движение умирающего, ноги которого слегка поворачиваются на пятках. Но в ней победа – вот она. Остальное – детали.
Нанося удар – уверенно, профессионально – он ставит ногу под мое левое колено. Когда я машинально сгибаю левую ногу, охранник наклоняется на два дюйма ближе ко мне, и удар дубины, который мог бы вышибить мои мозги на кучи дерьма, приходится аккурат на железное кольцо в стене. Цепь, сковывающая мое левое запястье, падает, а охранник, не удержав равновесия, роняет дубину и валится наземь, прямо мне под ноги. Я выкручиваю ему руку, дергаю на себя, и его голова в шлеме стукается о стену с мультяшным «крям-блям». Прежде чем парень успевает сообразить, что происходит, я разворачиваю его спиной к себе и обматываю ему шею цепью, которой приковано к стене мое правое запястье.
Он хочет закричать, но цепь душит его. Он пытается сопротивляться, однако я за долгую свою жизнь людей убивать научился. Сталкиваться с таким, как я, парню при всем его профессиональном опыте еще не приходилось.
И тут мне приходит в голову, что я могу оставить его в живых. Я как будто снова вижу, как он спускается в Шахту. И вспоминаю его. Мне кажется, что я читаю его мысли. И будто он мне знаком по рассказам других людей. Кажется, его зовут Хабрак. Два актера из НМП постоянно с ним сталкивались. Он всегда казался порядочным парнем и вызывал у меня уважение. Он просто делает то, что боги определили ему при рождении. Наверное, должность сержанта в охранной службе тюрьмы не слишком высокое предназначение, но он считает его своей судьбой.
Как я могу не уважать того, кто честно старается быть самим собой?
Как только Хабрак теряет сознание, я начинаю отсчитывать секунды. Если их будет мало, он быстро придет в себя, если много – он никогда не очухается. А чтоб не терять даром время, я свободной рукой расстегиваю его пояс и снимаю с него кольцо с ключами. Натягивая цепь правой рукой, я пробую подобрать ключ к нехитрому замку моих оков. Через несколько секунд мне это удается, и широкие скобы размыкаются.
Я осматриваю отвратительные раны в тех местах, где железо натерло кожу. Подумаешь, большое дело. Инфекция на ногах убьет меня раньше, чем я успею потревожиться о запястьях.
Ослабив натяжение цепи, я освобождаю горло охранника. Он шлепается на загаженный пол, как кусок бычьей печени. Надо бы снять с него одежду. Казалось бы, простое дело, но мне оно дается с трудом. Я защелкиваю оковы на его запястье и только потом просовываю голову в трофейную кольчужную рубаху.
Черт! Какая роскошь влезть во что-то после того, как столько времени просидел голым, даже если это что-то сделано из холодных металлических колец. Я благодарно хлопаю охранника по лодыжке, и он вяло шевелится.
Парень по-прежнему в обмороке, но вскоре может очнуться. Но такой вариант меня не волнует. Что он может сделать? Цепь не позволит ему уйти, и ни один охранник Ямы не услышит его – все крики Хабрака потонут в общем гуле безумных голосов. Сослуживцы найдут его, когда спустятся в Шахту за трупами, но к тому времени я буду уже далеко или умру на пути к свободе. Пусть он живет. И пусть это будет моим добрым поступком на сегодняшний день. Не думаю, что мне удастся совершить другие добрые дела.
Я поднимаю с пола пояс и надеваю его. А это что? Ого! Хороший кинжал. Закрепив на поясе кожаный ремень дубины, я задумываюсь над дальнейшими действиями. У меня нет ни одной долбаной мысли о том, как пройти через дверь Шахты, а затем мимо охранников в Зале суда и снаружи у входа. И как одолеть пространство Ямы, но…
Все по порядку.
Дверь Шахты находится примерно в ста футах выше меня – на верхней площадке крутой и скользкой лестницы, высеченной в каменной скале. А пара судорог в не вполне омертвевших бедрах не потянут даже на вечернюю прогулку в парке.
Ну, знаете, все мы когда-то ползали, прежде чем начали ходить.
Мне предстоит долгое путешествие ползком, поэтому я вкладываю кинжал в ножны и засовываю под пояс на спине. Лампа в левой руке, кольцо с ключами – в правой. Вот так я ползу на локтях вверх по лестнице Шахты. С каждым рывком, дюйм за дюймом я приближаюсь к солнечному свету.
Потому что вместе со взмахом дубины мои ноги становятся подвижными. Просто судорога, внезапное сгибание коленей, почти рефлекторное судорожное движение умирающего, ноги которого слегка поворачиваются на пятках. Но в ней победа – вот она. Остальное – детали.
Нанося удар – уверенно, профессионально – он ставит ногу под мое левое колено. Когда я машинально сгибаю левую ногу, охранник наклоняется на два дюйма ближе ко мне, и удар дубины, который мог бы вышибить мои мозги на кучи дерьма, приходится аккурат на железное кольцо в стене. Цепь, сковывающая мое левое запястье, падает, а охранник, не удержав равновесия, роняет дубину и валится наземь, прямо мне под ноги. Я выкручиваю ему руку, дергаю на себя, и его голова в шлеме стукается о стену с мультяшным «крям-блям». Прежде чем парень успевает сообразить, что происходит, я разворачиваю его спиной к себе и обматываю ему шею цепью, которой приковано к стене мое правое запястье.
Он хочет закричать, но цепь душит его. Он пытается сопротивляться, однако я за долгую свою жизнь людей убивать научился. Сталкиваться с таким, как я, парню при всем его профессиональном опыте еще не приходилось.
И тут мне приходит в голову, что я могу оставить его в живых. Я как будто снова вижу, как он спускается в Шахту. И вспоминаю его. Мне кажется, что я читаю его мысли. И будто он мне знаком по рассказам других людей. Кажется, его зовут Хабрак. Два актера из НМП постоянно с ним сталкивались. Он всегда казался порядочным парнем и вызывал у меня уважение. Он просто делает то, что боги определили ему при рождении. Наверное, должность сержанта в охранной службе тюрьмы не слишком высокое предназначение, но он считает его своей судьбой.
Как я могу не уважать того, кто честно старается быть самим собой?
Как только Хабрак теряет сознание, я начинаю отсчитывать секунды. Если их будет мало, он быстро придет в себя, если много – он никогда не очухается. А чтоб не терять даром время, я свободной рукой расстегиваю его пояс и снимаю с него кольцо с ключами. Натягивая цепь правой рукой, я пробую подобрать ключ к нехитрому замку моих оков. Через несколько секунд мне это удается, и широкие скобы размыкаются.
Я осматриваю отвратительные раны в тех местах, где железо натерло кожу. Подумаешь, большое дело. Инфекция на ногах убьет меня раньше, чем я успею потревожиться о запястьях.
Ослабив натяжение цепи, я освобождаю горло охранника. Он шлепается на загаженный пол, как кусок бычьей печени. Надо бы снять с него одежду. Казалось бы, простое дело, но мне оно дается с трудом. Я защелкиваю оковы на его запястье и только потом просовываю голову в трофейную кольчужную рубаху.
Черт! Какая роскошь влезть во что-то после того, как столько времени просидел голым, даже если это что-то сделано из холодных металлических колец. Я благодарно хлопаю охранника по лодыжке, и он вяло шевелится.
Парень по-прежнему в обмороке, но вскоре может очнуться. Но такой вариант меня не волнует. Что он может сделать? Цепь не позволит ему уйти, и ни один охранник Ямы не услышит его – все крики Хабрака потонут в общем гуле безумных голосов. Сослуживцы найдут его, когда спустятся в Шахту за трупами, но к тому времени я буду уже далеко или умру на пути к свободе. Пусть он живет. И пусть это будет моим добрым поступком на сегодняшний день. Не думаю, что мне удастся совершить другие добрые дела.
Я поднимаю с пола пояс и надеваю его. А это что? Ого! Хороший кинжал. Закрепив на поясе кожаный ремень дубины, я задумываюсь над дальнейшими действиями. У меня нет ни одной долбаной мысли о том, как пройти через дверь Шахты, а затем мимо охранников в Зале суда и снаружи у входа. И как одолеть пространство Ямы, но…
Все по порядку.
Дверь Шахты находится примерно в ста футах выше меня – на верхней площадке крутой и скользкой лестницы, высеченной в каменной скале. А пара судорог в не вполне омертвевших бедрах не потянут даже на вечернюю прогулку в парке.
Ну, знаете, все мы когда-то ползали, прежде чем начали ходить.
Мне предстоит долгое путешествие ползком, поэтому я вкладываю кинжал в ножны и засовываю под пояс на спине. Лампа в левой руке, кольцо с ключами – в правой. Вот так я ползу на локтях вверх по лестнице Шахты. С каждым рывком, дюйм за дюймом я приближаюсь к солнечному свету.
2
Орбек протер свободной рукой изъязвленные глаза и вновь посмотрел на светящуюся точку, которая рывками перемещалась по дну Шахты. Он не понимал, что могло двигаться подобным образом. Свет описывал дугу и останавливался, снова делал дугу и снова застывал на месте, словно манящий огонек голодного болотного упыря.
Горячий сырой воздух Шахты сменился зимним холодком, который медленно волной скользнул вниз по позвоночнику.
Он никогда не слышал о болотных упырях, приходивших в город. Эти призраки торчали в своих топях, сбивали манящими огнями простодушный люд с дороги, а когда какой-нибудь придурок попадал в их западню, они высасывали его глаза и соки и заталкивали труп в трясину. Никто никогда не видел их жертв. И только, возможно, через сотню лет кто-то пойдет нарезать себе торф и найдет мертвяка с бледной кожей, похожей на пергамент, и с пустыми глазницами, покрытыми смолистой пленкой. Да, если уж болотный упырь заявился в город, то, значит, в Шахте началось какое-то дерьмо, потому что колодец во многом походил на трясину, и никто не мог вырваться отсюда на свободу. Недаром его мамка всегда говорила, что когда придут лихие времена…
Если бы Орбек последовал за ходом своих мыслей, то закричал бы от страха. А голоса у него больше не было. Он довольно хорошо попользовался им после того, как его приковали цепями к стене, – почти два часа вопил без остановки. И другие парни – точнее, их голоса – вторили ему. Они все еще кричали. Эти крики и рыдания, стоны и проклятия звучали теперь иначе: не так беспомощно и не так напуганно. Насколько Орбек понимал, они отличались от криков простаков, у которых вурдалаки высасывали глаза.
На самом деле он не верил в болотных упырей.
Свет приближался, поднимаясь сквозь глухую мглу. Это была лампа – лампа в руке того, кто полз на локтях по ступеням Шахты. Черт возьми, этот парень действительно походил на болотного упыря. Когда Орбек заметил мерцание его глаз и блеск зубов, он снова ощутил волну суеверного ужаса. А затем понял, кто карабкался по лестнице.
Это был Кейн. И он улыбался.
Пока человек на ступенях дюйм за дюймом сокращал свой путь наверх, у Орбека было достаточно времени, чтобы придумать первые слова их возможной беседы. Когда Кейн приблизился настолько, что уже мог услышать его осипший голос на фоне воплей других заключенных, Орбек спрятал искалеченные лапы за спину и сказал:
– Привет.
Кейн остановился и, выгнув шею, покосился на Орбека. Ему мешал свет лампы, поэтому он поставил ее на верхнюю ступень и, приподнявшись на локте, вновь посмотрел на того, кто приветствовал его. Казалось, этот взгляд длился пару долгих лет. Затем он ответил:
– Ага.
Из всего того, что теперь происходило в Шахте, для Орбека были важны лишь взгляд Кейна и железное кольцо с ключами в его левой руке.
– Рад тебя видеть, – хрипло сказал он.
– Да неужто? – буркнул Кейн.
– Точно. Вернее, я рад, что вижу эти ключи.
– Ясно.
Кейн издал какой-то звук, похожий на тихий смех.
– А знаешь, как я их раздобыл? И как освободился?
Орбек пожал плечами.
– Разве это важно?
Кейн глубокомысленно кивнул.
– Я всегда считал, что у нас с тобой много общего.
– Похоже, так оно и есть, – согласился Орбек. – Ты освободишь меня?
– Я думаю над этим. Что ты здесь делаешь?
– Жопу отсиживаю.
– Ты знаешь, о чем я говорю.
Орбек еще раз пожал плечами. Ему было трудно выдержать взгляд Кейна. Он хотел отвернуться – посмотреть в темноту, в которой скрывалась дверь, ведущая на свободу.
– Это тоже неважно.
– Может, для тебя и неважно. У меня другое мнение.
Орбек почувствовал, что краснеет. Он погремел цепями и откашлялся, надеясь, что Кейн отпустит его с крючка. Но этот ублюдок просто лежал, смотрел и ждал ответа.
– Это трудно объяснить.
– А ты попробуй.
– После того, как они забрали тебя… все пошло кувырком. Понимаешь? Т’Пассе возомнила себя главной и начала раздавать приказы. А ее ж никто не любит. Все как-то вдруг сбились на мелкие кучки, каждая ненавидит остальных, и… твою мать, не знаю! Я не знаю, как это случилось. Если ты не вернешься, мы погибнем. Я подумал, что должен пробраться к тебе – пусть даже в цепях и синяками на заднице. Кто подстрахует тебя, если ты захочешь выбраться отсюда? Вот я и решил помочь. В худшем случае – стать твоими ногами.
Кейн покосился на него:
– И что дальше?
– Я начал закидывать дерьмом охранников – всякий раз, когда они выходили на построение. Бросил несколько комков и оказался здесь. Я звал тебя. Кричал твое имя снова и снова, но ответа не было. Довольно скоро у меня пропал голос. Я решил, что ты умер. Почему ты не отвечал?
– Я был занят, – спокойно ответил Кейн.
– Занят?
– Да. Мне нужно было позаботиться о другом. Что случилось с Делианном?
– Думаю, он погиб.
– Почему ты так думаешь?
Орбек пожал плечами.
– Когда меня отправили сюда, он был совсем плох. Нога его убивает. Вряд ли он дожил до сегодняшнего дня.
Кейн посмотрел в бесконечный мрак на дне Шахты.
– Что-то мы заболтались, – помолчав, сказал Орбек. – Ты собираешься освобождать меня?
Кейн медленно повернул голову и встретил взгляд собеседника.
– Я думаю, что здесь ты будешь в большей безопасности.
– Не делай мне такого одолжения, Кейн.
Орбек с мучительным стоном вынул руки из-за спины и показал их Кейну. Кисти были обмотаны грязными окровавленными тряпками. Там, где когда-то были боевые когти, теперь остались сочащиеся гноем культи.
Кейн выругался сквозь зубы.
– Они дали мне больше, чем я рассчитывал. Неплохое зрелище, правда?
– Срань господня, – прошептал Кейн.
– Кусачками, – хрипло отозвался Орбек. – Клик-клак. Клик, мать их, клак. Понимаешь, что они сделали со мной? Может быть, догадываешься?
Кейн отвел глаза в сторону.
– Они поступили со мной так, как ты поступал в свое время с Черными Ножами. Они отрезали то, что делает меня мной. Теперь я никогда не поимею сучку и никогда не напложу щенков. Зачем мне такая жизнь? Хорошая смерть – вот о чем я сейчас мечтаю. Геройская смерть во славу рода.
– Продолжай. Я слушаю.
– Освободи меня.
Кейн не двинулся с места.
– Возможно, я буду в большей безопасности, если ты останешься здесь.
– Ну что ж, тебе виднее, – обнажив клыки, ответил его собеседник. – Делай как знаешь.
Кейн принимал решение так долго, что сердце Орбека едва не разбилось о ребра.
– Будь что будет, – тихо сказал Кейн и, пожав плечами, швырнул ключи прикованному узнику.
Орбек отомкнул оковы и поднялся. Он подошел к искалеченному человеку и посмотрел на него сверху вниз.
– Мы снова вместе.
– Да, – ответил Кейн.
– Я могу убить тебя сейчас.
Человек, лежавший на ступенях, промолчал.
– Ты знаешь, что могу, – продолжал Орбек. – Твои кольчуга и дубина не помогут. И твои навыки борьбы тебе уже не помогут. На сей раз. Дав мне свободу, ты отдал свою жизнь. Ты понимаешь, что это значит?
– Не держи меня за идиота.
– Может быть, я погибну в Шахте. Может, меня сожгут на костре в день Успения. Но если я сейчас убью тебя, то одолею человека, который резал Черных Ножей. Это честь для меня. Слава для моего рода.
– И что? – спросил Кейн.
Его голос ожег Орбека холодом. Тот усмехнулся.
– У меня есть идея получше.
Он опустился на колени рядом с Кейном и принялся разматывать тряпку на правом запястье. Ткань прилипла к обрубку. Когда он рывком отодрал ее, из раны хлынула черная кровь, густая от скопившегося гноя.
– Это моя боевая рана, – сказал Орбек и поднес обрубок к одной из гангренозных язв на ноге Кейна. – А это твоя боевая рана. Наши раны станут как одно. Моя кровь – твоя кровь.
– Какого хрена ты делаешь?
Орбека обнажил клыки.
– Я усыновляю тебя.
– Пошел к черту!
– Ты теперь Черный Нож. Ты отдал мне свою жизнь, и я распоряжаюсь ею, как хочу.
– Похоже, ты спятил. Я тот самый парень, который…
– Мне известно, кто ты такой, – прервал его Орбек. – И ты знаешь меня. Ты опозорил Черных Ножей. Теперь тебе придется разделить с нами это бесчестие. – Он продемонстрировал Кейну внушительные клыки. – Отныне слава твоих побед достанется роду Черных Ножей. Неплохая сделка, правда?
– На кой хрен мне присоединяться к твоем долбаному роду?
– А чего ты хотел? И кого это теперь волнует?
Орбек встал и широко оскалился.
– Род не выбирают, Кейн. Кто родился Черным Ножом, тот Черным Ножом и будет. Кто родился Кривой Стрелой, всегда останется Кривой Стрелой. Давай, скажи, что ты Черный Нож, и мы пойдем убивать охранников. Ну!
Кейн молча лежал на каменных ступенях.
– Говори! – взревел Орбек.
Глаза Кейна блеснули в свете лампы.
– Ладно, – сказал он.
Несмотря на крохотный размер бесполезных человеческих зубов, ему удалось вполне убедительно повторить жуткий оскал Орбека.
– Пусть будет по-твоему. Я Черный Нож.
Горячий сырой воздух Шахты сменился зимним холодком, который медленно волной скользнул вниз по позвоночнику.
Он никогда не слышал о болотных упырях, приходивших в город. Эти призраки торчали в своих топях, сбивали манящими огнями простодушный люд с дороги, а когда какой-нибудь придурок попадал в их западню, они высасывали его глаза и соки и заталкивали труп в трясину. Никто никогда не видел их жертв. И только, возможно, через сотню лет кто-то пойдет нарезать себе торф и найдет мертвяка с бледной кожей, похожей на пергамент, и с пустыми глазницами, покрытыми смолистой пленкой. Да, если уж болотный упырь заявился в город, то, значит, в Шахте началось какое-то дерьмо, потому что колодец во многом походил на трясину, и никто не мог вырваться отсюда на свободу. Недаром его мамка всегда говорила, что когда придут лихие времена…
Если бы Орбек последовал за ходом своих мыслей, то закричал бы от страха. А голоса у него больше не было. Он довольно хорошо попользовался им после того, как его приковали цепями к стене, – почти два часа вопил без остановки. И другие парни – точнее, их голоса – вторили ему. Они все еще кричали. Эти крики и рыдания, стоны и проклятия звучали теперь иначе: не так беспомощно и не так напуганно. Насколько Орбек понимал, они отличались от криков простаков, у которых вурдалаки высасывали глаза.
На самом деле он не верил в болотных упырей.
Свет приближался, поднимаясь сквозь глухую мглу. Это была лампа – лампа в руке того, кто полз на локтях по ступеням Шахты. Черт возьми, этот парень действительно походил на болотного упыря. Когда Орбек заметил мерцание его глаз и блеск зубов, он снова ощутил волну суеверного ужаса. А затем понял, кто карабкался по лестнице.
Это был Кейн. И он улыбался.
Пока человек на ступенях дюйм за дюймом сокращал свой путь наверх, у Орбека было достаточно времени, чтобы придумать первые слова их возможной беседы. Когда Кейн приблизился настолько, что уже мог услышать его осипший голос на фоне воплей других заключенных, Орбек спрятал искалеченные лапы за спину и сказал:
– Привет.
Кейн остановился и, выгнув шею, покосился на Орбека. Ему мешал свет лампы, поэтому он поставил ее на верхнюю ступень и, приподнявшись на локте, вновь посмотрел на того, кто приветствовал его. Казалось, этот взгляд длился пару долгих лет. Затем он ответил:
– Ага.
Из всего того, что теперь происходило в Шахте, для Орбека были важны лишь взгляд Кейна и железное кольцо с ключами в его левой руке.
– Рад тебя видеть, – хрипло сказал он.
– Да неужто? – буркнул Кейн.
– Точно. Вернее, я рад, что вижу эти ключи.
– Ясно.
Кейн издал какой-то звук, похожий на тихий смех.
– А знаешь, как я их раздобыл? И как освободился?
Орбек пожал плечами.
– Разве это важно?
Кейн глубокомысленно кивнул.
– Я всегда считал, что у нас с тобой много общего.
– Похоже, так оно и есть, – согласился Орбек. – Ты освободишь меня?
– Я думаю над этим. Что ты здесь делаешь?
– Жопу отсиживаю.
– Ты знаешь, о чем я говорю.
Орбек еще раз пожал плечами. Ему было трудно выдержать взгляд Кейна. Он хотел отвернуться – посмотреть в темноту, в которой скрывалась дверь, ведущая на свободу.
– Это тоже неважно.
– Может, для тебя и неважно. У меня другое мнение.
Орбек почувствовал, что краснеет. Он погремел цепями и откашлялся, надеясь, что Кейн отпустит его с крючка. Но этот ублюдок просто лежал, смотрел и ждал ответа.
– Это трудно объяснить.
– А ты попробуй.
– После того, как они забрали тебя… все пошло кувырком. Понимаешь? Т’Пассе возомнила себя главной и начала раздавать приказы. А ее ж никто не любит. Все как-то вдруг сбились на мелкие кучки, каждая ненавидит остальных, и… твою мать, не знаю! Я не знаю, как это случилось. Если ты не вернешься, мы погибнем. Я подумал, что должен пробраться к тебе – пусть даже в цепях и синяками на заднице. Кто подстрахует тебя, если ты захочешь выбраться отсюда? Вот я и решил помочь. В худшем случае – стать твоими ногами.
Кейн покосился на него:
– И что дальше?
– Я начал закидывать дерьмом охранников – всякий раз, когда они выходили на построение. Бросил несколько комков и оказался здесь. Я звал тебя. Кричал твое имя снова и снова, но ответа не было. Довольно скоро у меня пропал голос. Я решил, что ты умер. Почему ты не отвечал?
– Я был занят, – спокойно ответил Кейн.
– Занят?
– Да. Мне нужно было позаботиться о другом. Что случилось с Делианном?
– Думаю, он погиб.
– Почему ты так думаешь?
Орбек пожал плечами.
– Когда меня отправили сюда, он был совсем плох. Нога его убивает. Вряд ли он дожил до сегодняшнего дня.
Кейн посмотрел в бесконечный мрак на дне Шахты.
– Что-то мы заболтались, – помолчав, сказал Орбек. – Ты собираешься освобождать меня?
Кейн медленно повернул голову и встретил взгляд собеседника.
– Я думаю, что здесь ты будешь в большей безопасности.
– Не делай мне такого одолжения, Кейн.
Орбек с мучительным стоном вынул руки из-за спины и показал их Кейну. Кисти были обмотаны грязными окровавленными тряпками. Там, где когда-то были боевые когти, теперь остались сочащиеся гноем культи.
Кейн выругался сквозь зубы.
– Они дали мне больше, чем я рассчитывал. Неплохое зрелище, правда?
– Срань господня, – прошептал Кейн.
– Кусачками, – хрипло отозвался Орбек. – Клик-клак. Клик, мать их, клак. Понимаешь, что они сделали со мной? Может быть, догадываешься?
Кейн отвел глаза в сторону.
– Они поступили со мной так, как ты поступал в свое время с Черными Ножами. Они отрезали то, что делает меня мной. Теперь я никогда не поимею сучку и никогда не напложу щенков. Зачем мне такая жизнь? Хорошая смерть – вот о чем я сейчас мечтаю. Геройская смерть во славу рода.
– Продолжай. Я слушаю.
– Освободи меня.
Кейн не двинулся с места.
– Возможно, я буду в большей безопасности, если ты останешься здесь.
– Ну что ж, тебе виднее, – обнажив клыки, ответил его собеседник. – Делай как знаешь.
Кейн принимал решение так долго, что сердце Орбека едва не разбилось о ребра.
– Будь что будет, – тихо сказал Кейн и, пожав плечами, швырнул ключи прикованному узнику.
Орбек отомкнул оковы и поднялся. Он подошел к искалеченному человеку и посмотрел на него сверху вниз.
– Мы снова вместе.
– Да, – ответил Кейн.
– Я могу убить тебя сейчас.
Человек, лежавший на ступенях, промолчал.
– Ты знаешь, что могу, – продолжал Орбек. – Твои кольчуга и дубина не помогут. И твои навыки борьбы тебе уже не помогут. На сей раз. Дав мне свободу, ты отдал свою жизнь. Ты понимаешь, что это значит?
– Не держи меня за идиота.
– Может быть, я погибну в Шахте. Может, меня сожгут на костре в день Успения. Но если я сейчас убью тебя, то одолею человека, который резал Черных Ножей. Это честь для меня. Слава для моего рода.
– И что? – спросил Кейн.
Его голос ожег Орбека холодом. Тот усмехнулся.
– У меня есть идея получше.
Он опустился на колени рядом с Кейном и принялся разматывать тряпку на правом запястье. Ткань прилипла к обрубку. Когда он рывком отодрал ее, из раны хлынула черная кровь, густая от скопившегося гноя.
– Это моя боевая рана, – сказал Орбек и поднес обрубок к одной из гангренозных язв на ноге Кейна. – А это твоя боевая рана. Наши раны станут как одно. Моя кровь – твоя кровь.
– Какого хрена ты делаешь?
Орбека обнажил клыки.
– Я усыновляю тебя.
– Пошел к черту!
– Ты теперь Черный Нож. Ты отдал мне свою жизнь, и я распоряжаюсь ею, как хочу.
– Похоже, ты спятил. Я тот самый парень, который…
– Мне известно, кто ты такой, – прервал его Орбек. – И ты знаешь меня. Ты опозорил Черных Ножей. Теперь тебе придется разделить с нами это бесчестие. – Он продемонстрировал Кейну внушительные клыки. – Отныне слава твоих побед достанется роду Черных Ножей. Неплохая сделка, правда?
– На кой хрен мне присоединяться к твоем долбаному роду?
– А чего ты хотел? И кого это теперь волнует?
Орбек встал и широко оскалился.
– Род не выбирают, Кейн. Кто родился Черным Ножом, тот Черным Ножом и будет. Кто родился Кривой Стрелой, всегда останется Кривой Стрелой. Давай, скажи, что ты Черный Нож, и мы пойдем убивать охранников. Ну!
Кейн молча лежал на каменных ступенях.
– Говори! – взревел Орбек.
Глаза Кейна блеснули в свете лампы.
– Ладно, – сказал он.
Несмотря на крохотный размер бесполезных человеческих зубов, ему удалось вполне убедительно повторить жуткий оскал Орбека.
– Пусть будет по-твоему. Я Черный Нож.
3
Делианн скорее чувствовал, чем видел. Он ощущал, как по галерее к дверям Шахты медленно бредет «козел», таща на плече мешок с сухарями, а в руке – кувшин с водой.
Под редкими белесыми волосами Делианна темнело пятно пота, и соленые капли стекали по лицу, словно слезы, чтобы затем упасть на импровизированное ложе из скомканных рубашек, порванных штанов и грязных накидок – одежда умерших узников. Несколько дней назад обитатели Ямы начали раздевать тела погибших до того, как охранники спускались к ним, чтобы вынести трупы. Теперь большинство раненых и тяжело больных заключенных обзавелись постелями, на которых они могли умереть.
– Поднимайте людей, – прошептал Делианн. – У вас мало времени.
Не получив ответа от призрачных теней, заполнявших его замутненное поле зрения, он окликнул:
– Т’Пассе?
Делианн повысил голос, ожидая услышать свой крик, но ему удалось издать лишь хриплый стон:
– Т’Пассе, ты здесь?
Сильные пальцы сжали его дрожащую руку.
– Делианн, я здесь.
Он медленно перекатил тяжелую, как глыба, голову в ту сторону, откуда прозвучал ее голос. Сбоку над ним нависала густая тень; она имела рельеф, немного смазанный движением, – изогнутая сетка ауры, размытая реальностью Ямы и тем, что творилось в Донжоне. Делианн нахмурился и покосился на тень.
– Ночные нити, – тихо прошептал он.
Ему хотелось объяснить ей свою мысль.
– Ночные нити вытягивают тени из луны…
Нет, это вряд ли поможет. Он поднял руку к глазам и попытался сфокусировать зрение.
– Все рассыпается на части?..
Т’Пассе вздохнула, нагнулась к нему и понизила голос:
– Уже распалось.
Делианн дотронулся липкими пальцами до ее руки.
– Это только кажется . Что все распадается. Мнится. Оно спадается. Стягивается к центру, которого пока нет..
Опухоль на бедре Делианна увеличилась, покраснела и прорвалась. Ее гниющее содержимое пропитало комковатый тюфяк, и теперь от него отвратительно несло. Рана на месте нарыва напоминала кратер, окруженный серой и мертвой плотью. Она была такой большой, что т’Пассе могла засунуть в нее кулак.
Делианн старался говорить осмысленно, но лихорадка мешала ему сосредоточиться.
– Это наш шанс, – продолжал он. – Мы должны нанести удар, который поможет Хэри.
– Ничего не понимаю.
– Я не в силах это объяснить, – вздохнул Делианн.
Слова были микроскопом, а истина – планетой. Даже если бы он описал серебристый шлейф событий, увиденный им во мраке неопределенности, разве она поняла бы его? Сходящиеся концентрические круги Силы перемещались и текли через две вселенные; они сужались и фокусировались в одну точку – в звезду «здесь и сейчас»; скалярное подобие фрактальной реальности возникало из взаимодействия кварков и охватывало горизонты событий всех вселенных. Какие слова могли объяснить это женщине, ум которой не был приучен к таким понятиям?
Делианн попытался поднырнуть под волны лихорадки и опуститься в спокойные глубины «здесь и сейчас» – ниже того места, где он чувствовал нараставшую бурю неистовства, нависшую над миром, Империей, городом и подземной тюрьмой. Неистовство жужжало, как пчелиный рой, в Зале суда; оно будоражило выгребные ямы под Шахтой. Насилие просачивалось в реальность на галерее Ямы; копилось, словно гной, в его ране, под дряблой омертвевшей кожей. Неистовство росло, пока дежурный арестант стоял у двери Шахты, ожидая, когда охранники впустят его.
Под редкими белесыми волосами Делианна темнело пятно пота, и соленые капли стекали по лицу, словно слезы, чтобы затем упасть на импровизированное ложе из скомканных рубашек, порванных штанов и грязных накидок – одежда умерших узников. Несколько дней назад обитатели Ямы начали раздевать тела погибших до того, как охранники спускались к ним, чтобы вынести трупы. Теперь большинство раненых и тяжело больных заключенных обзавелись постелями, на которых они могли умереть.
– Поднимайте людей, – прошептал Делианн. – У вас мало времени.
Не получив ответа от призрачных теней, заполнявших его замутненное поле зрения, он окликнул:
– Т’Пассе?
Делианн повысил голос, ожидая услышать свой крик, но ему удалось издать лишь хриплый стон:
– Т’Пассе, ты здесь?
Сильные пальцы сжали его дрожащую руку.
– Делианн, я здесь.
Он медленно перекатил тяжелую, как глыба, голову в ту сторону, откуда прозвучал ее голос. Сбоку над ним нависала густая тень; она имела рельеф, немного смазанный движением, – изогнутая сетка ауры, размытая реальностью Ямы и тем, что творилось в Донжоне. Делианн нахмурился и покосился на тень.
– Ночные нити, – тихо прошептал он.
Ему хотелось объяснить ей свою мысль.
– Ночные нити вытягивают тени из луны…
Нет, это вряд ли поможет. Он поднял руку к глазам и попытался сфокусировать зрение.
– Все рассыпается на части?..
Т’Пассе вздохнула, нагнулась к нему и понизила голос:
– Уже распалось.
Делианн дотронулся липкими пальцами до ее руки.
– Это только кажется . Что все распадается. Мнится. Оно спадается. Стягивается к центру, которого пока нет..
Опухоль на бедре Делианна увеличилась, покраснела и прорвалась. Ее гниющее содержимое пропитало комковатый тюфяк, и теперь от него отвратительно несло. Рана на месте нарыва напоминала кратер, окруженный серой и мертвой плотью. Она была такой большой, что т’Пассе могла засунуть в нее кулак.
Делианн старался говорить осмысленно, но лихорадка мешала ему сосредоточиться.
– Это наш шанс, – продолжал он. – Мы должны нанести удар, который поможет Хэри.
– Ничего не понимаю.
– Я не в силах это объяснить, – вздохнул Делианн.
Слова были микроскопом, а истина – планетой. Даже если бы он описал серебристый шлейф событий, увиденный им во мраке неопределенности, разве она поняла бы его? Сходящиеся концентрические круги Силы перемещались и текли через две вселенные; они сужались и фокусировались в одну точку – в звезду «здесь и сейчас»; скалярное подобие фрактальной реальности возникало из взаимодействия кварков и охватывало горизонты событий всех вселенных. Какие слова могли объяснить это женщине, ум которой не был приучен к таким понятиям?
Делианн попытался поднырнуть под волны лихорадки и опуститься в спокойные глубины «здесь и сейчас» – ниже того места, где он чувствовал нараставшую бурю неистовства, нависшую над миром, Империей, городом и подземной тюрьмой. Неистовство жужжало, как пчелиный рой, в Зале суда; оно будоражило выгребные ямы под Шахтой. Насилие просачивалось в реальность на галерее Ямы; копилось, словно гной, в его ране, под дряблой омертвевшей кожей. Неистовство росло, пока дежурный арестант стоял у двери Шахты, ожидая, когда охранники впустят его.