Стовер Мэтью Вудринг. Клинок Тишалла

   Хэри прищурился.
   – Предлагаешь себя?
   Орбек пожал пелчами.
   – Хочешь – давай.
   Огриллон с самым серьезным видом взгромоздил Хэри на плечи и отнес обратно, туда, где сидел на скамье Делианн. С высоты его роста Хэри глянул на чародея и произнес одну только фразу:
   – Хитрый ты все же сукин сын.
   В следующие сутки Хэри ухитрялся оказываться одновременно везде; вздремнул ли он хоть минуту, Делианн не поручился бы. Всюду его носил Обрек – настаивал на этом, и сама настойчивость преображала прежнее унижение в почесть.
   Большинство заключенных было прямо-таки благодарно, что нашелся начальник, и сопротивление власти Кейна оказывали по большей части сами кейнисты. Как не уставала объяснять т’Пассе: «Кейнизм не религия, а философское направление. Твоя личность для нас несет сугубо символическое значение. Мы позаимствовали твою иконографию – Князь Хаоса, Враг господень – у церкви Возлюбленных Детей, чтобы подчеркнуть отказ от ценностей, которые проповедует Ма’элКот».
   – Если бы меня спросили, – намекнул ей Хэри, – я бы посоветовал не лапать мою иконографию.
   – Ты имеешь право не соглашаться с нами, – ответила она. – Твое неодобрение значит для меня ровно столько, сколько я решу. Я имею право противостоять твоей воле.
   – А как же, – Хэри улыбнулся ей. – Уважаю твое право на сопротивление. А ты уважай мое право сломать тебе за это ноги.
   – Да, уважение – это фундаментальный вопрос, – кивнула т’Пассе.
   Большую часть времени Хэри проводил, гоняя свое войско.
   Он выбрал самых сильных, самых бешеных из «змей», тщательно перемешав их с перворожденными и огриллонами. В обмен на позволение применять насилие в Яме им поручено было наводить порядок среди заключенных. Кроме того, им давали уроки рукопашного боя – в роли преподавателя выступала т’Пассе. Это особенно притягивало молодых и впечатлительных заключенных: искушение научиться особым приемам самого Кейна.
   Разумеется, стража не позволила бы проводить такие уроки, если бы поняла, что происходит внизу, но тренировки тщательно маскировались под спортивные танцы и проводились в кругу заключенных, подпевавших и хлопавших в ладоши в такт. Хэри признался Делианну, что украл идею в стиле единоборств, созданном бразильскими рабами – те тоже делали из боя танец, чтобы практиковаться на глазах у хозяев-португальцев.
   Раздача пайков теперь строго контролировалась, Даже когда опускались плетеные корзины, каждую принимал один зэк, и к нему затем выстраивалась очередь, чтобы каждый получил отмеренную порцию пищи. Немедленно образовалась своя экономика, основанная на обмене продуктами и сексуальными услугами. Сделки разрешались любые, «солдаты» Кейна следили лишь за тем, чтобы обмен проводился честно. Вымогательство или принуждение в любом виде каралось быстро и безошибочно. Правосудие Кейна ни разу не наказало невинного; в истории двух миров его судебная система была единственной, в которой невиновность служила совершенной защитой.
   Единственным судией в Яме был присущий Делианну дар.
   От лихорадки он стал заглядывать в души все чаще. Стоило ему долго приглядываться к человеку, и – накатывало; он проникал не только в обстоятельства каждого дела, но и в сердца истцов. Споры стали редки, а самозваная полиция Ямы, невзирая на преступные склонности большинства ее тружеников, – абсолютно неподкупна после того, как мелкое вымогательство, совершенное одним из солдат Хэри, послужило поводом к исключительно жесткой казни.
   А еще в Яме стало тихо . Когда заканчивались тренировки, беседовать можно было нормальным голосом, не срываясь на крик, как требовалось прежде. Стража на мостках не знала, что и думать о неожиданных переменах; Хэри запретил своим подданным отвечать на грубые оскорбления и насмешки стражников, велел подчиняться прямым приказам и почтительно отвечать на прямой вопрос, но в остальном полностью игнорировать стражников.
   Он соорудил себе трон – покрытое грубой подстилкой сиденье на скамье у родника. Оттуда открывался вид на его крошечное мирное царство, где львы и агнцы равно слишком почитали его бескомпромиссную жестокость, чтобы жаловаться, не говоря о том, чтобы проявить неповиновение.
   Сточной канавой Ямы стала лишь левая канавка, по которой стекали воды источника. После одного убийства и нескольких серьезных побоев в остальные стоки никто не осмеливался справлять нужду. По центральной канавке текла вода для умывания, где каждый заключенный мог ополоснуться или постирать тряпье; невзирая на отсутствие мыла, к концу первого круга помывки скотская вонь над Ямой рассеялась, оставив заметный и не слишком скверный запах пота. Сток, изгибавшийся вправо, заключенные вымыли порванными на тряпки рубахами от бассейна до слива в другом конце тюрьмы, и по нему текла питьевая вода, чистая и свежая, как сам бьющий из скалы родник.
   Делианн, когда его не звали в судьи или, верней сказать, оракулы, проводил время, сидя на полу с поджатыми под себя ноющими ногами и пребывая в чародейском трансе. Он изучал токи черной Силы, обвивавшие смутную оболочку Хэри, и видел, как в лихорадочном бреду каменные стены колышутся, идут неспешными, высокими волнами, словно в открытом море.
   Много времени он проводил, думая о черной силе. Думая о сплетениях случайностей и решений, которые по ошибке зовутся судьбами.
   Много времени он проводил, размышляя о Кейне.
   Дважды пытался он рассказать Хэри о том, что открыл, но всякий раз обстоятельства были против него. Хэри полностью ушел в заботы об укреплении и пропитании своего крошечного феода; Делианну удавалось отвлечь его лишь ненадолго, а приступы лихорадки поражали его косноязычием.
   – Твоя Оболочка… – начал он в первый раз. – Ты знаешь, что такое Оболочка?
   – Ага, – рассеянно подтвердил Хэри. – Я был женат на чародейке.
   – Твоя Оболочка черного цвета. Тебе должны были говорить, что она черная.
   – И?
   – Все дело в Силе. Скалы – вокруг нас скалы Донжона – не сдерживают черной Силы. Не думаю, что ее что-то могло бы удержать.
   – Давай к делу, Крис. Короче.
   – Твоя Оболочка темна из-за этой Силы, не понимаешь? Ты не можешь ей противостоять.
   – Делов-то. У многих в Оболочках видны черные пятна.
   – У всех есть черные пятна на Оболочках. У каждого. Только обычно их не видно за другими цветами. Но угольно-черная аура! Это большая редкость. Огромная. Передать не могу, какая. Думаю – более поздние случаи мне неизвестны, – последнюю наблюдали у Джерета из Тирналла.
   – Древность какая, – пробормотал Хэри. – Он ведь почти что миф.
   – Не древность, вовсе нет. История. Только хумансы считают ее древней. Хэри, Завет Пиришанта был заключен, завершив восстание Джерета, всего лишь пятьсот лет назад. Да я знавал живых свидетелей этому. Мой отец – я хочу сказать, король… Т’фаррелл Воронье Крыло был там как свидетель от перворожденного племени. Джерет Богоубийца – фигура столь же реальная, как мы с тобой. То, что ты слышал о нем, что говорится в песнях и сказаниях, скорей правда, чем выдумка.
   – А я тут при чем?
   – Та же сила: ты решаешь и делаешь. Эта способность сделала Джерета Богоубийцей, а тебя делает Кейном.
   – Слушай, ты бы прилег? Совсем бредить начал.
   – Твоя сила – это моя сила, это власть для всех. Мы все наделены ею… только не пользуемся. Черная Сила, понимаешь? Это метафора . Как удар в челюсть. Фокус. Направление. Концентрация. Без страха. Воплощенная воля. Явление. Вот что такое Кейн.
   – Не понимаю.
   Делианн положил на колено сплетенные пальцы и оперся о покрытый испариной камень. Холодные скалы вытягивали жар из тела, и, когда чародей заговорил снова, речь его стала более внятной.
   – Порой я вспоминаю, – произнес он медленно, – чему ты учил меня на тренировках в Консерватории. Помню, как ты напялил на меня сорбатановую броню, чтобы показать мне настоящий удар. Двадцать семь лет прошло. Я пережил немало драк – меня огры метелили! – и никто, ни одна живая душа не била меня так сильно.
   – Удар – это не только и не столько сила, – заметил Хэри. – Хороший удар – наполовину физика, наполовину психология.
   – Как и черная Сила. Любой может пользоваться ею, как любой, у кого есть руки, может дать в глаз. У тебя просто лучше получается. Ты отбрасываешь все несущественное. Сильно ли ты ударишь, если боишься сломать руку? Хорошо ли станешь драться, если боишься проиграть?
   – «Пусть тебя не тревожит собственная безопасность – предложи противнику свою жизнь», – пробормотал Хэри и поджал губы. – Брюс Ли.
   – Философ?
   – Ага. – Он выдавил улыбку. – Умер молодым.
   Делианн пожал плечами.
   – А Кейн – нет.
   Хэри отвернулся.
   – Не говори мне о Кейне, – промолвил он. – Я пытался быть Кейном. И очутился здесь.
   – Нет, нет, нет! Ты очутился здесь, потому что пытался не быть Кейном.
   Вот этого говорить как раз не следовало – теперь Делианн понимал это. Упоминание Кейна зарубило разговор на корню. Кейн потребовал у Орбека отнести его к паре «змей», затеявших свару, а Делианну грубо предложил побеседовать в другой раз, когда чародею станет получше.
   Вторая попытка, несколько часов, а может, и дней спустя завершилась с успехом едва ли большим. В этот раз Делианн подступил к теме осторожнее; пару раз он заводил с Хэри беседы, вовсе не касаясь главного. Они пересказывали друг другу, что случилось с ними после того, как они расстались в Консерватории, двадцать семь лет тому назад.
   Приключения Кейна Хэри упомянул лишь вскользь, поскольку в основном они были знакомы и Делианну; по большей части он рассказывал о жене и дочери, об отце, о доме, который отняли у них. Делианну было что поведать в ответ: начиная с первых дней в Поднебесье, когда он едва не умер с голоду, прежде чем наняться вышибалой в «Экзотическую любовь» к Кайрендал и встретить там Торронелла. Он рассказал о своем усыновлении, о жизни принца-подменыша – кулака Короля Сумерек – в Живом чертоге и окрестных краях, закончив злосчастным походом по следу сгинувшего в Забожье посольства. Он рассказал о Томми и странным образом порадовался и взгрустнул одновременно, узнав, что Хэри хорошо помнил вышибалу и относился к нему с уважением и некоторой приязнью.
   – Томми умер кейнистом? – переспросил Хэри вполголоса и покачал головой. – Поверить трудно. Он всегда был такой, знаешь, такой вменяемый. Практичный.
   – Т’Пассе сказала бы, что практичность – это суть кейнизма.
   – Давай только не будем!
   – Томми был не простой парень. Может, когда-то так и было, но человек, который спас меня, не был обычным. Не могу сказать, что его выделяло из толпы. С тем же успехом можно называть это кейнизмом.
   – Называть, – буркнул Хэри. – Как там любит повторять Орбек? «Назвали коровью лепешку овсяной, да на вкус все одно дерьмо».
   – Ты считаешь, что в именах нет силы, Хэри? Томми не согласился бы. Томми дал новое имя мне. Слишком могущественное. И я не могу воспользоваться им, хотя получил его по праву.
   – Что за имя такое?
   Делианну пришлось отвернуться, чтобы скрыть набежавшие слезы.
   – Он назвал меня Митондионном. Хумансы говорят – королем эльфов.
   – Что, точно?
   Делианн беспомощно повел плечами.
   – Торронелл занес ВРИЧ в Живой чертог. Моя семья мертва. Хоть и по праву усыновления, я тоже Митондионн. – Понурившись, он сглотнул. – Последний из Митондионнов.
   Хэри молчал долго-долго. В конце концов Делианн поднял глаза и поразился, какая боль стояла в черных глазах собеседника.
   – Господи, Крис, – прошептал он. – Прости. Я… – Он покачал головой, сердито оскалившись, и потупил взгляд. – Забываю я, понимаешь? Моя жизнь рухнула и так обломками засыпала, что и не разглядеть, как с другими судьба обошлась. Иногда я редкой бываю задницей.
   Делианн улыбнулся.
   – Это тоже имя.
   – Крис…
   – Признай, что некоторые имена обладают силой, Хэри. Пойми.
   – Ну да, да, ладно. Это так важно?
   – Исключительно важно. Чудовищно. На свете нет ничего важней. Подумай. Подумай, под какими именами ты известен. Как называют тебя люди. Тебя прозвали Клинком Тишалла, Хэри. Не раздумывал об этом?
   – Клинком Тишалла прозвали Кейна .
   Делианн отмахнулся; спорить о том, в чем заключается разница, он не собирался.
   – Тишалла, бога смерти, зовут также Ограничителем и Разделяющим. Тишалл суть власть перемен, он – тьма внешняя за гранью оформленного бытия. Вот почему его считают богом погибели: смерть – это основная перемена. Главная. А изменение – это основа опыта. Подумай: в отсутствие перемен мы имеем застой – то есть отсутствие новых ощущений. Наши ощущения – это реальность. Вот что такое бытие, не больше и не меньше. Вот откуда берется квантовый «эффект наблюдателя». Реальность – это поток изменений. И все. А Клинок Тишалла – это волновой фронт изменений. Всерассекающий меч.
   – Клинок Тишалла, – со злостью бросил Хэри, – это гадский рекламный бренд . Какая-то скотина в Студии решила, что он круто звучит. Звучное погоняло для наемного убийцы. Оно ничего не значит, просто глупая придумка.
   – Танец Шивы, – вызвал Делианн из памяти иное имя. Логическая цепочка выскальзывала из пальцев по мере того, как лихорадочно работающий мозг навязывал на нее все новые аналогии. – Твоя мать была из Индии, верно?
   – Бенгали.
   – Тебя зовут Хэри, искаженное Хари, а ведь это другое имя Вишну. Она никогда не рассказывала тебе о старых богах?
   – Может быть, – осторожно ответил Хэри. – Она умерла, когда мне было… лет восемь, наверное. Уже не припомню.
   – О Шиве она не упоминала?
   – Шива-Разрушитель. Чтобы знать, кем был Шива, не надо считаться индуистом.
   – Кто есть Шива, – поправил Делианн. – «Есть» в том смысле, что сила, которую воплощает его образ, вполне реальна и никуда не делась. Шива – это освобожденная энерия. Абсолют движения. Разрушение и созидание: ими движет одна сила. Разрушительное творчество, творческое разрушение… Это не парадокс, нет! Это распад языка. Рождение и гибель не антонимы. Оба они – антонимы застою .
   Он говорил все быстрей и быстрей, пытаясь выдавить из себя все слова разом, логические цепочки дымились в лихорадочном жару.
   – Старинное имя, лучшее имя – Шива, танцующий в Бездне. Сила, что обращает порядок в изначальный хаос, – это та же сила, что организует в хаосе семена нового порядка, потому что истинный хаос не способен к переменам, понимаешь? Шива – враг всему, что неизменно . Танец Шивы – это игра космических энергий; в нем нет ни добра, ни зла, он просто есть. Его танец – воплощение перемен, и он касается всего на свете. Силы. Жизни. Разума.
   – Жизни?
   Хэри прищурился.
   – Жизнь и Сила – одно и то же, и вместе они – Разум. Мысль – это энергетическая система, не больше. Элементарные частицы, из которых сложен этот камень, – он постучал костяшками по скамье над родником, – электроны, кварки внутри протонов и нейтронов, – они тоже формы, приданные энергии. Той же самой , Хэри. В основе основ энергия есть энергия. Вот почему, допустим, скальная чародейка из племени камнеплетов может смять этот уступ голыми руками – ее мозг настроен на гармоники частот, присущих мыслям камня. У камнеплетов даже есть поговорка: «Пока ты работаешь по камню, камень трудится над тобой».
   – Хочешь сказать, что все на свете мыслит?
   – Нет. Что все на свете есть одна Мысль.
   – Метафизика, – с омерзением отмахнулся Хэри. – Парень по фамилии Пирсиг сказал как-то, что метафизика – это ресторан, где меню занимает тридцать тысяч страниц, а на кухне пусто.
   Делианн ответил ему странной улыбочкой.
   – Тогда поразмысли вот о чем. Мне кажется, что воплощение перемен, которое древние индусы назвали бы Шивой, мы видим как течение черной Силы. Жрец из Липке назвал бы ее дыханием Тишалла. Это сила, которая движет клинком бога смерти. – Он прервался и тихо закончил: – Это ты, Хэри.
   – Думаешь?
   – Говорят, что погибель следует за Кейном, словно стервятники за войском.
   – Ага. А знаешь, почему так говорят?
   – Потому что это правда.
   – Потому что другая сволочь из отдела маркетинга придумала звонкий слоган. Я с этим парнем был знаком; он мне как-то сказал, что всех актеров на Студиях Северной Америки заставили повторять его всякий раз, как поминалось имя Кейна, покуда фраза не прижилась. Это все совпадение, Крис. Оно ничего не значит.
   – Все на свете – совпадение, Хэри. Оно будет значить ровно столько, сколько ты решишь.
   – Пустое совпадение, – упрямо повторил он.
   – Вся вселенная построена на совпадениях, Хэри. Что именно такие планеты крутятся вокруг именно таких звезд в конкретной галактике, что их населяют именно такие формы жизни, что судьба свела нас вместе здесь и сейчас после того, что мы сделали, и такими, какими стали: все по воле случая. Вселенная – это система совпадений.
   – Ты, кажется, говорил, что вселенная – это структура мысли.
   – Да, – проговорил он. – Именно так.
   И Делианн уже собрался объяснить, почему в этом нет противоречия, но Хэри опять отвлекся, разнимая огриллона с двумя перворожденными, а потом нашел дела более важные, чем беседа, изначально не слишком ему интересная. Чародей забрался слишком далеко в абстрактные области, а Хэри был человеком практичным. Если речь не шла о том, на что можно наложить руки или что может наложить руки на самого Хэри, удержать его внимание было совершенно невозможно.
   Делианн наблюдал за танцем-тренировкой сквозь бегучее кольцо хлопающих в ладоши, гикающих заключенных. В некоторых па он узнавал приемы, которым учился сам на занятиях по рукопашному бою в Консерватории, а больше – те, которым учил его сам Хэри: короткие движения, перенос центра тяжести, чтобы сменить точку удара, от которого не можешь уклониться, скользящие движения ног, позволяющие с обманчивой медлительностью зайти противнику во фланг, удары по суставам, особенно коленям и локтям, и захваты, применяемые не только для того, чтобы удержать противника, а для бросков, для того, чтобы крушить черепа и ломать шеи.
   Чтобы убивать.
   Делианн четко видел, что задумал Хэри. У него всегда был цепкий взгляд. Возможно, в этом заключался единственный его настоящий дар: видеть и понимать.
   «Ладно, – сказал он себе, – время подниматься. Последний шанс спасти мир».

6

   Тоа-Сителл начинал подозревать, что весь мир слег с лихорадкой наподобие его собственной.
   Из окна спальни на девятом этаже западного крыла дворца Колхари солдатики на стенах Старого города казались игрушечными. Даже двигались они неестественным, механическим шагом, словно перевертни, взявшиеся неудачно изображать людей.
   За рекой среди еще дымящихся руин Города Чужаков складки натянутой поверх штабного шатра противодриадной сетки определенно образовывали тайные знаки. Тоа-Сителл не находил в них значения, но войска внизу явно посылали сигнал, чтобы его мог заметить пролетающий грифон, или дракон высоко в небесах, или незримый сильф.
   Возможно, тот самый стихийный дух, что забрался патриарху в ноздри, покуда тот спал, и наградил омерзительной лихорадкой. Как же повезло ему, что он проснулся прежде, чем дух пожрал его всецело! – хотя патриарх чувствовал, что сильф еще рядом, замечал краем глаза фигуру, но та истаивала в тенях за портьерами прежде, чем удавалось ее разглядеть.
   Но победить духа было несложно: тот получал власть лишь над спящим.
   Поэтому патриарх не спал.
   За спиной его Глаз Божий читал длинный скучный отчет. Как и предсказывал патриарх, Кейн раздавил всех угрожавших ему – и тем предал в руки Тоа-Сителлу долгожданную улику.
   Далеко внизу среди расставленных по улицам бывшего Города Чужаков армейских палаток двигались фигурки. Одной из них был Тоа-М’Жест. Вон тот, в алом камзоле. Или в темном плаще? Нет, скорей тот, что рядом, пониже и поуже в плечах; на глазах патриарха крошечная фигурка подозвала к себе остальных. Они собрались кружком, перешептываясь. Думают, что в силах скрыть измену. Они не знают, как много слышит их патриарх.
   А он мог слышать все .
   По всему городу – по всей Империи – подданные сговаривались против него. Думают, будто ему неведомо. Решили, что они в безопасности.
   – Арестовать его.
   – Ваше сияние?
   – Тоа-М’Жест. Ответственный за общественный порядок. Выписать ордер. Он освобожден от своего поста и должен быть помещен под стражу.
   – Ваше сияние? – бесстрастно переспросил офицер. – По какому обвинению?
   – Неважно. Сговор с врагами человечества.
   – Но… но, ваше сияние, он с большим успехов ведет Пещерную войну с недочеловеками…
   – Это часть его плана. – Тоа-Сителл раздраженно вздохнул. Как мог этот тип столь высоко подняться в рядах Глаз Божьих, если по скудоумию не видит дальше собственного носа? – Он сговорился не с эльфами, не с гномами или огриллонами. Он сговорился с Кейном .
   – Я… э-э… с позволения вашего сияния, мне трудно в это поверить, – проговорил офицер. – Герцог бросил Кейна в Яму.
   Тоа-Сителл пригладил редеющие волосы мокрыми от пота ладонями.
   – Именно туда Кейн и стремился, как не ясно?
   – Не вполне, ваша святость.
   Тоа-Сителл раздраженно отмахнулся. У него не было времени объяснять очевидное.
   – Я уверен, что герцог вполне вам верен, ваша святость, – осмелился проговорить офицер.
   Патриарх отвернулся от окна. Глаза болели, но перестали слезиться, так что даже сморгнуть было больно. Поэтому он больше не моргал.
   Глазу Божьему было определенно неловко.
   – Да? – переспросил Тоа-Сителл. – Уверены?
   – Я… я полагаю…
   – Правда?
   Офицер сглотнул и не ответил.
   – Арестовать герцога, – повторил Тоа-Сителл, и в этот раз офицер не спорил.
   – Э-э, а официальное обвинение, ваше сияние? – спросил он робко.
   Патриарх пожал плечами.
   – Кейнизм, наверное.
   Далеко-далеко внизу бурлила и билась в русле река, словно тоже кипела от жара.
   Глаз Божий повернулся к двери, но Тоа-Сителл остановил его. – Нет, обождите. Рано. Мы покуда не знаем, что замыслил Тоа-М’Жест. Следите за ним. Распознайте его соратников. Наблюдайте и ждите. Когда он сделает шаг – взять.
   Офицер кивнул с явным облегчением.
   – Да, ваше сияние.
   – А вот Кейн… – пробормотал патриарх. – Кейн. Это предатель известный. Довольно нянчиться со Врагом Божиим.
   Он оскалил желтые клыки. Глаза его налились кровью.
   – В Шахту его.

7

   Я не замечаю, как подходит Делианн, пока тот едва не падает. Один из зэков придерживает его за плечи, но чародей отталкивает его и ковыляет дальше.
   – Орбек, – шепчу я. – К нему. Кажется, бедолаге нехорошо.
   Преуменьшение редкостное: что Делианну сейчас нужно, так это провести пару недель в реанимации под капельницей с антибиотиками широкого спектра действия. Ему удается проползти по одной из расчищенных ребятами дорожек.
   – Я знаю, что ты делаешь, – хрипит он, шатаясь надо мной.
   Я подаю Орбеку знак, и тот, кивнув, поднимается на ноги и обходит Делианна, чтобы поддержать, если бедняга все же повалится. Если чародей и замечает его, то виду не подает.
   Пот катится с него градом, кожа напоминает мокрый фарфор, вокруг глаз красно-лиловые круги. Он пытается пригладить волосы, но руки трясутся.
   – Ты учишь их убивать стражников Донжона, – говорит он.
   – А погромче ты об этом сказать не мог? – ворчу я. – Твою мать, Крис…
   – Я уже видел такое, – пьяно шепчет он. – Ныряешь под дубинку, чтобы принять удар на плечо, а не оголовок – теменем. Ломай ему руку, потому что кольчуги не защищают суставов. Я вижу, что ты делаешь.
   – Крис, приятель, сядь. – Я стучу по скамье рядом. – Давай. Пока ноги еще держат.
   – Нет. – Он мотает головой. – Нет, тяжело. Стоя… легче думать. – Он стискивает зубы и кулаки и цедит: – Это ошибка. Ты все не так делаешь. Наизнанку.
   – В твоем одобрении я не нуждаюсь, – напоминаю я.
   – Неправильно…
   – Всю жизнь я прожил на потеху другим, – скрежещу я. – Умирать на потеху не стану. И другим не дам.
   Он шарахается, будто в лицо ему бьет пламя.
   – Хэри… но…
   – Нет. Пусть платят за свои развлечения. Когда эти уроды спустятся за нами, то удивятся до смерти. Своей.
   Орбек складывает руки на груди, примостив на локте забинтованный боевой коготь, и в его желтых глазах я читаю одобрение. Мы поставили сломанный коготь на шину, в положении наизготовку. Больно, должно быть, зверски, но драться сможет. Насчет потехи ему не понять, но все остальное – вполне: когда огриллоны желают друг другу удачи, то говорят «умри в бою».
   – Нет, нет, нет, – настаивает Делианн. Он зажмуривается так крепко, будто боится, что глазные яблоки выкатятся и потеряются, и произносит очень медленно и внятно: – Ты готовишься проиграть , как ты не понимаешь? Проиграть. Все это? – Не открывая глаз, он машет рукой, одновременно указывая на полную Яму моих бойцов и отметая их. – Ты тренируешься умирать .
   – Может, мне пригодилась бы тренировка, – замечаю я. – А то с этим делом у меня туго.
   Орбек хмыкает: шутка в его духе, но Делианн слишком сосредоточен на том, что пытается объяснить мне, чтобы отреагировать.
   – Спроси т’Пассе, – говорит он. – «По-моему или никак» – с «никак» у тебя все в порядке, но «по-твоему» не выходит. Полуправда все равно ложь, Хэри.
   С моего места хорошо видны широкие окованные бронзой ворота на галерее, ведущие на лестницу к Палате правосудия. Дверь распахиваются; с лестницы спускаются стражники в броне, держа наизготовку взведенные самострелы, и расползаются по галерее. Смотрят на меня.