Страница:
Когда он выныривает – после того, как три, не то четыре пули калибра 25 миллиметров вышибают куски из краев чаши, минуя, по счастью, нашу нежную плоть, – по физиономии его блуждает та же мечтательная улыбочка. Он лежит на спине; вытекающая из разбитой чаши грязная вода клубится вокруг него кровавыми облаками. Рев турбин и грохот взрывов сметают слова, но я читаю по губам:
– Ты спас мне жизнь .
Я встряхиваю его так, что макушка бьется о камень.
– Где Ма’элКот? – ору я в спрессованный грохотом воздух. – Ты чуешь его? Он приближается или остановился?
– Ты сказал, что убьешь меня, если выдастся случай ! – кричит он в ответ. – А вместо того спас!
– Я передумал, блин! Довольно? Не заставляй меня пожалеть об этом! Где Ма’элКот ?!!
Глаза его стекленеют, взгляд устремляется в тихие дали, где кровь, дым, грохот сражения – даже не сон.
– Остановился, – говорит он, понизив голос. – Остановился. В половине дня пешего пути примерно.
Господи.
Я отпускаю его плечи и утыкаюсь в ладони лицом.
Никогда не думал, что могу потерпеть поражение столь сокрушительное.
По хорошей дороге монах может отмахать за день тридцать миль. Я знаю, почему остановился Ма’элКот и почему в пятнадцати милях от города.
Я знаю, чего он ждет.
Господи!
Я молил об ошибке, и вот что ты мне ответил!
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
– Ты спас мне жизнь .
Я встряхиваю его так, что макушка бьется о камень.
– Где Ма’элКот? – ору я в спрессованный грохотом воздух. – Ты чуешь его? Он приближается или остановился?
– Ты сказал, что убьешь меня, если выдастся случай ! – кричит он в ответ. – А вместо того спас!
– Я передумал, блин! Довольно? Не заставляй меня пожалеть об этом! Где Ма’элКот ?!!
Глаза его стекленеют, взгляд устремляется в тихие дали, где кровь, дым, грохот сражения – даже не сон.
– Остановился, – говорит он, понизив голос. – Остановился. В половине дня пешего пути примерно.
Господи.
Я отпускаю его плечи и утыкаюсь в ладони лицом.
Никогда не думал, что могу потерпеть поражение столь сокрушительное.
По хорошей дороге монах может отмахать за день тридцать миль. Я знаю, почему остановился Ма’элКот и почему в пятнадцати милях от города.
Я знаю, чего он ждет.
Господи!
Я молил об ошибке, и вот что ты мне ответил!
5
Делианн вздохнул.
Он взял клинок в руки и понял, что боится. Слишком внятно помнилась ему нестерпимая мука растянутого сверх вообразимого рассудка, которую испытал он, заглянув в душу богини; чародей опасался, что, слившись с ней мысленно, он лишь выжжет себе мозг в мгновенье ока.
Чем браться за рукоять Косалла и встретиться с ней лицом к лицу, Делианн мысленно потянулся к силовой цепи, которую сковал, чтобы соединить богов с рекой, а реку – с богами, и, нащупав ее, из цепи превратил в цепочку озер, по которой, минуя шлюз за шлюзом, текла боль. Он направил по этой цепочке к ее истоку мысленный щупик, осторожно, почти нежно нашаривая самые края сознания богини.
Он нашел ее в обширной бездне ужаса и сомнения: облаченной в свет, рыдающей кровавыми слезами.
Подняв голову, воззрилась богиня на гостя, но чародей понятия не имел, что видит она: тела своего он не ощущал и не имел лица, представляясь себе бесплотной искрой сознания.
– Я знаю тебя .
Она простирает пробитую ножом руку, словно предлагая поцеловать бескровные губы краев раны. Другой рукой она прикрывает грудь над сердцем.
– Ты снова явился мучить меня?
– Надеюсь, нет, – ответил он.
– Моя дочь , – простонала она, и светоносный плащ потемнел, словно зимний вечер. – Дочь моя умирает!
Чародей вспомнил о Деметре и Персефоне, но не мог бы решить, принадлежала эта мысль ему или богине.
– Многие живут. Ты должна спасти тех, кого еще можно спасти.
– Некогда назвалась я избавительницей , – ответила она. – Ныне я лишь тень умершей. Я не в силах никого спасти .
– Я не стану спорить. Действуй.
– Как могу я? Без тела… без воли…
– Тело есть у меня. Возьми меня, как пыталась овладеть Райте. Я восполню недостающее в тебе.
По щекам ее потекли кровавые слезы.
– Ты не знаешь, что готов предложить…
– Я не предлагаю. Я требую: возьми меня. Спаси их.
Он отворил свой разум перед раненой богиней.
Она беспомощно поплыла к нему.
– Ты умрешь , – прорыдала она.
И он ответил:
– Знаю.
Он притянул ее к себе, и она окутала его, проникла внутрь, обернулась им. Чародей принял на себя ее боль и одарил своей волей. Сквозь него она потянулась к силе реки, и тихо звеневшая в сердце его Песнь Шамбарайи загремела титанической мощью.
Пять минут.
Он взял клинок в руки и понял, что боится. Слишком внятно помнилась ему нестерпимая мука растянутого сверх вообразимого рассудка, которую испытал он, заглянув в душу богини; чародей опасался, что, слившись с ней мысленно, он лишь выжжет себе мозг в мгновенье ока.
Чем браться за рукоять Косалла и встретиться с ней лицом к лицу, Делианн мысленно потянулся к силовой цепи, которую сковал, чтобы соединить богов с рекой, а реку – с богами, и, нащупав ее, из цепи превратил в цепочку озер, по которой, минуя шлюз за шлюзом, текла боль. Он направил по этой цепочке к ее истоку мысленный щупик, осторожно, почти нежно нашаривая самые края сознания богини.
Он нашел ее в обширной бездне ужаса и сомнения: облаченной в свет, рыдающей кровавыми слезами.
Подняв голову, воззрилась богиня на гостя, но чародей понятия не имел, что видит она: тела своего он не ощущал и не имел лица, представляясь себе бесплотной искрой сознания.
– Я знаю тебя .
Она простирает пробитую ножом руку, словно предлагая поцеловать бескровные губы краев раны. Другой рукой она прикрывает грудь над сердцем.
– Ты снова явился мучить меня?
– Надеюсь, нет, – ответил он.
– Моя дочь , – простонала она, и светоносный плащ потемнел, словно зимний вечер. – Дочь моя умирает!
Чародей вспомнил о Деметре и Персефоне, но не мог бы решить, принадлежала эта мысль ему или богине.
– Многие живут. Ты должна спасти тех, кого еще можно спасти.
– Некогда назвалась я избавительницей , – ответила она. – Ныне я лишь тень умершей. Я не в силах никого спасти .
– Я не стану спорить. Действуй.
– Как могу я? Без тела… без воли…
– Тело есть у меня. Возьми меня, как пыталась овладеть Райте. Я восполню недостающее в тебе.
По щекам ее потекли кровавые слезы.
– Ты не знаешь, что готов предложить…
– Я не предлагаю. Я требую: возьми меня. Спаси их.
Он отворил свой разум перед раненой богиней.
Она беспомощно поплыла к нему.
– Ты умрешь , – прорыдала она.
И он ответил:
– Знаю.
Он притянул ее к себе, и она окутала его, проникла внутрь, обернулась им. Чародей принял на себя ее боль и одарил своей волей. Сквозь него она потянулась к силе реки, и тихо звеневшая в сердце его Песнь Шамбарайи загремела титанической мощью.
Пять минут.
6
Бог ощутил, как коснулись внутренней сути его мысленные щупальца, отдававшие запахом речной богини…
И погасли.
Тварь, которая была некогда Артуро Коллбергом, ощутила, как гаснет в ее коллективном сознании эхо страданий богини; миг спустя утихли неслышные рыдания Веры, и тварь поняла, что ее предали.
Девчонка потеряла сознание, и связь была разорвана.
Ярость взорвалась в его мозгу, стирая своим блеском лужок на берегу Великого Шамбайгена, стирая Ма’элКота, расхаживавшего вдоль кромки воды в своем модном костюме, стирая лимузин, социальных полийцейских, Эвери Шенкс – заставив на мгновение забыть даже о божественной мощи.
На долю секунды тварь снова стала Артуро Коллбергом, некогда администратором, снова преданным…
Его предал Майклсон.
Взревев, он метнулся через салон, ухватив девчонку за воротничок белой ночной рубашки, стиснул в кулак артритичные пальцы – и руку его перехватила стальная перчатка безликого социального полицейского. Он попытался вырваться, но с тем же успехом он мог двигать горы иссохшими руками.
Место гнева заняла безысходность. Он обвис, беспомощный – и это давно привычное бессилие вернуло его к себе. Снова он был богом, и счастлив этим.
Бог понимал, что девчонка отравлена; чародейским оком Ма’элКота бог видел, как рассудок ее неспешно скатывается к порогу смерти. И теперь бог ощущал, что меч находится в Палате правосудия столичного Зала суда.
В тот самый миг, когда знание явилось к нему, где-то в невообразимых недрах десяти миллиардов подсознательно связанных разумов родился импульс. Возможно, он пришел от Ма’элКота, или Коллберга, или Марка Вило, или любого из взаимно неведомых членов Совета попечителей; от инженера-химика в «СинТеке» или от подпольного оперативника социальной полиции, проникшего на незаконную сходку рабочих, от домохозяйки в Белграде или дворника в Новом Дели. А может, импульс родился у них одновременно: вот еще один способ разделить вину. Одна десятимиллиардная доля ответственности – бремя достаточно легкое даже для самой чувствительной совести.
Тела, служившие некогда Артуро Коллбергу и Ма’элКоту, одновременно одинаково усмехнулись.
Через пять минут состояние девчонки уже не будет играть роли.
В двадцати километрах над Анханой белл-хауэлловский ТБ-24 «Дэв» вышел из пике, сбросил единственную ВЭО антифугасную УБН-РБЧ и на максимальной скорости устремился в сторону восходящего солнца.
И погасли.
Тварь, которая была некогда Артуро Коллбергом, ощутила, как гаснет в ее коллективном сознании эхо страданий богини; миг спустя утихли неслышные рыдания Веры, и тварь поняла, что ее предали.
Девчонка потеряла сознание, и связь была разорвана.
Ярость взорвалась в его мозгу, стирая своим блеском лужок на берегу Великого Шамбайгена, стирая Ма’элКота, расхаживавшего вдоль кромки воды в своем модном костюме, стирая лимузин, социальных полийцейских, Эвери Шенкс – заставив на мгновение забыть даже о божественной мощи.
На долю секунды тварь снова стала Артуро Коллбергом, некогда администратором, снова преданным…
Его предал Майклсон.
Взревев, он метнулся через салон, ухватив девчонку за воротничок белой ночной рубашки, стиснул в кулак артритичные пальцы – и руку его перехватила стальная перчатка безликого социального полицейского. Он попытался вырваться, но с тем же успехом он мог двигать горы иссохшими руками.
Место гнева заняла безысходность. Он обвис, беспомощный – и это давно привычное бессилие вернуло его к себе. Снова он был богом, и счастлив этим.
Бог понимал, что девчонка отравлена; чародейским оком Ма’элКота бог видел, как рассудок ее неспешно скатывается к порогу смерти. И теперь бог ощущал, что меч находится в Палате правосудия столичного Зала суда.
В тот самый миг, когда знание явилось к нему, где-то в невообразимых недрах десяти миллиардов подсознательно связанных разумов родился импульс. Возможно, он пришел от Ма’элКота, или Коллберга, или Марка Вило, или любого из взаимно неведомых членов Совета попечителей; от инженера-химика в «СинТеке» или от подпольного оперативника социальной полиции, проникшего на незаконную сходку рабочих, от домохозяйки в Белграде или дворника в Новом Дели. А может, импульс родился у них одновременно: вот еще один способ разделить вину. Одна десятимиллиардная доля ответственности – бремя достаточно легкое даже для самой чувствительной совести.
Тела, служившие некогда Артуро Коллбергу и Ма’элКоту, одновременно одинаково усмехнулись.
Через пять минут состояние девчонки уже не будет играть роли.
В двадцати километрах над Анханой белл-хауэлловский ТБ-24 «Дэв» вышел из пике, сбросил единственную ВЭО антифугасную УБН-РБЧ и на максимальной скорости устремился в сторону восходящего солнца.
7
Губы не слушаются меня, язык едва шевелится. Я кричу Райте в ухо, чтобы слова не затерялись в громе пушек:
– Ты можешь говорить с ним?
– Что?
Я хватаю его за плечо.
– Ты можешь говорить с Ма’элКотом? Ты чуешь его – а он тебя? Можешь с ним связаться?
Взгляд монаха теряется в небе.
– Одна машина… ТБ-24 «Дэв» производства «Белл и Хауэлл», экипаж четыре человека, эффективный потолок двадцать пять тысяч метров, максимальная скорость два комма один Маха* 6, вооружение…
– Приди в себя, черт! – Я снова встряхиваю его. – Ты должен достучаться до Ма’элКота, сказать ему…
– Пикирует, налетает, словно кречет…
Какой-то миг я могу думать только об одном – как же мне, блин, холодно, потому что стылая вода вытекает из чаши; меня трясет от холода, руки немеют, стынет спина, я не слышу себя, потому что рев в ушах перекрывает даже грохот сражения. Я знаю, за чем летит турболет. Всего один.
Больше и не нужно.
Меня охватывает нелепое желание поднять глаза, отыскать в небесах титановую булавочную головку, хотя я понимаю, что ее не видно. Хочу глянуть – и не могу.
Боюсь.
В мозгу моем дымятся синематографически яркие воспоминания – документальные кадры из Индонезии. Мысленно я уже вижу, как титановая слезинка роняет крошечное серебряное яйцо, прежде чем устремиться на восход…
– Скажи ему, что мы сдаемся! – рычу я. – Твою мать, Райте, передай ему, что мы сдаемся! Я сдаюсь ! Я отдам ему меч, сделаю все, что он хочет, только скажи ему – не надо !! !
Вот же злая шутка: я и навел его на эту мысль.
– Черт, они бы город стерли с лица Земли!
– Разве один город – высокая цена за жизнь целого мира?
– Да? Даже если это твойгород?
– Я готов рискнуть.
Он выложил карты. Поймал меня на блефе.
Взрыв убьет каждого из бывших пленников Ямы, кто несет в себе противовирус Шенны. Всех нас, до последнего.
Райте.
Делианн.
Т’Пассе.
Орбек.
Динни, Флетчер, Аркен, Гропаз…
Дамон. Жест. Фейсы. «Змеи». Подданные Канта.
Я.
Короткая вспышка незримого света выжжет наши кости, и Ма’элКот явится сюда, когда ему будет удобно, и подберет меч, и гейм, блин, овер! Это я думал, что я крутой. Безжалостный.
Черта с два.
Я даже не догадывался, что это такое.
– Он тебя слышит? Райте, твою мать, он тебя слышит ?!
Взгляд монаха упирается мне в глаза.
– Нет, – отвечает он. – Не может. Я больше не чувствую его. Никого не чувствую.
Под ребра мне вонзается ледяной кинжал.
– Вера?.. – выдавливаю я.
Райте еле заметно качает головой.
– В лучшем случае без сознания. Возможно, мертва.
Я опускаю голову: сгибаюсь под невыносимым бременем тщеты бытия.
Прежде чем чудовищная боль успевает захлестнуть меня, небо раскалывается от грохота. Я переворачиваюсь на спину, чтобы поглядеть вверх. Над нами расцветает пламенной звездой взрыв, чтобы в следующий миг скрыться в расползшихся медузой клубах черного дыма. Сыплются обломки. На моих глазах взрывается еще один турболет и еще.
Догадку мою уверенно озвучивает Райте.
– В бой вступил Делианн.
– Ты чувствуешь его? – Я снова хватаю монаха за плечи и бью головой о камень. – Поговори с ним! Скажи ему, пусть уносит отсюда ноги…
По лицу Райте расползается улыбка – первая искренняя, счастливая улыбка, которую я у него вижу.
– Нет.
– Райте, ты должен ему сказать! Пещеры… он еще может успеть забраться под землю! Он выживет, он защитит меч! Скажи ему, чтобы сберег меч !
– Нет, – отвечает он безмятежно, откидываясь назад, словно ледяная грязь для него перина. – Я никому ничего не должен.
В глазах у меня кровавый туман. Я не успеваю подумать, как руки мои вцепляются в его воротник, пытаясь придушить ублюдка куском цепи, соединяющим мои кандалы. Но Райте получил эзотерическое образование. Схватив меня за запястье, он размыкает блок – а сочащееся из его ладони черное масло жжет не хуже кислоты. Я разжимаю руки, и он отталкивает меня.
– Я свободен, – говорит он. – Свободен.
Черт, да он бредит.
– Свободен тут сдохнуть , – отвечаю я. – Ты не знаешь, что случится…
– Мне плевать.
Штурмкатер пикирует мне на голову, пытаясь влететь в череп. Тратить время на Райте я не могу.
Кажется, отвертеться я не сумею.
Я бросаю Райте валяться на мокрых камнях, по-дурацки ухмыляясь небесам, и переваливаюсь через край чаши, надеясь, что фонтан хоть прикроет меня от пуль.
Войти в транс оказывается очень тяжело.
Я понимаю, что мне это удалось, когда соображаю, что мне уже все равно, подстрелят меня, или посекут осколками, или спалят огнем, если только я доберусь при этом до Зала суда. К Делианну. Крису. Медленно, неуверенно я поднимаюсь на ноги.
Пули и осколки овевают меня ветерком, пролетая мимо.
Я наклоняюсь вперед, и нога сама собою ступает вперед, не давая упасть. Я все клонюсь, а ноги все шагают, и я не падаю.
Я иду.
– Ты можешь говорить с ним?
– Что?
Я хватаю его за плечо.
– Ты можешь говорить с Ма’элКотом? Ты чуешь его – а он тебя? Можешь с ним связаться?
Взгляд монаха теряется в небе.
– Одна машина… ТБ-24 «Дэв» производства «Белл и Хауэлл», экипаж четыре человека, эффективный потолок двадцать пять тысяч метров, максимальная скорость два комма один Маха* 6, вооружение…
– Приди в себя, черт! – Я снова встряхиваю его. – Ты должен достучаться до Ма’элКота, сказать ему…
– Пикирует, налетает, словно кречет…
Какой-то миг я могу думать только об одном – как же мне, блин, холодно, потому что стылая вода вытекает из чаши; меня трясет от холода, руки немеют, стынет спина, я не слышу себя, потому что рев в ушах перекрывает даже грохот сражения. Я знаю, за чем летит турболет. Всего один.
Больше и не нужно.
Меня охватывает нелепое желание поднять глаза, отыскать в небесах титановую булавочную головку, хотя я понимаю, что ее не видно. Хочу глянуть – и не могу.
Боюсь.
В мозгу моем дымятся синематографически яркие воспоминания – документальные кадры из Индонезии. Мысленно я уже вижу, как титановая слезинка роняет крошечное серебряное яйцо, прежде чем устремиться на восход…
– Скажи ему, что мы сдаемся! – рычу я. – Твою мать, Райте, передай ему, что мы сдаемся! Я сдаюсь ! Я отдам ему меч, сделаю все, что он хочет, только скажи ему – не надо !! !
Вот же злая шутка: я и навел его на эту мысль.
– Черт, они бы город стерли с лица Земли!
– Разве один город – высокая цена за жизнь целого мира?
– Да? Даже если это твойгород?
– Я готов рискнуть.
Он выложил карты. Поймал меня на блефе.
Взрыв убьет каждого из бывших пленников Ямы, кто несет в себе противовирус Шенны. Всех нас, до последнего.
Райте.
Делианн.
Т’Пассе.
Орбек.
Динни, Флетчер, Аркен, Гропаз…
Дамон. Жест. Фейсы. «Змеи». Подданные Канта.
Я.
Короткая вспышка незримого света выжжет наши кости, и Ма’элКот явится сюда, когда ему будет удобно, и подберет меч, и гейм, блин, овер! Это я думал, что я крутой. Безжалостный.
Черта с два.
Я даже не догадывался, что это такое.
– Он тебя слышит? Райте, твою мать, он тебя слышит ?!
Взгляд монаха упирается мне в глаза.
– Нет, – отвечает он. – Не может. Я больше не чувствую его. Никого не чувствую.
Под ребра мне вонзается ледяной кинжал.
– Вера?.. – выдавливаю я.
Райте еле заметно качает головой.
– В лучшем случае без сознания. Возможно, мертва.
Я опускаю голову: сгибаюсь под невыносимым бременем тщеты бытия.
Прежде чем чудовищная боль успевает захлестнуть меня, небо раскалывается от грохота. Я переворачиваюсь на спину, чтобы поглядеть вверх. Над нами расцветает пламенной звездой взрыв, чтобы в следующий миг скрыться в расползшихся медузой клубах черного дыма. Сыплются обломки. На моих глазах взрывается еще один турболет и еще.
Догадку мою уверенно озвучивает Райте.
– В бой вступил Делианн.
– Ты чувствуешь его? – Я снова хватаю монаха за плечи и бью головой о камень. – Поговори с ним! Скажи ему, пусть уносит отсюда ноги…
По лицу Райте расползается улыбка – первая искренняя, счастливая улыбка, которую я у него вижу.
– Нет.
– Райте, ты должен ему сказать! Пещеры… он еще может успеть забраться под землю! Он выживет, он защитит меч! Скажи ему, чтобы сберег меч !
– Нет, – отвечает он безмятежно, откидываясь назад, словно ледяная грязь для него перина. – Я никому ничего не должен.
В глазах у меня кровавый туман. Я не успеваю подумать, как руки мои вцепляются в его воротник, пытаясь придушить ублюдка куском цепи, соединяющим мои кандалы. Но Райте получил эзотерическое образование. Схватив меня за запястье, он размыкает блок – а сочащееся из его ладони черное масло жжет не хуже кислоты. Я разжимаю руки, и он отталкивает меня.
– Я свободен, – говорит он. – Свободен.
Черт, да он бредит.
– Свободен тут сдохнуть , – отвечаю я. – Ты не знаешь, что случится…
– Мне плевать.
Штурмкатер пикирует мне на голову, пытаясь влететь в череп. Тратить время на Райте я не могу.
Кажется, отвертеться я не сумею.
Я бросаю Райте валяться на мокрых камнях, по-дурацки ухмыляясь небесам, и переваливаюсь через край чаши, надеясь, что фонтан хоть прикроет меня от пуль.
Войти в транс оказывается очень тяжело.
Я понимаю, что мне это удалось, когда соображаю, что мне уже все равно, подстрелят меня, или посекут осколками, или спалят огнем, если только я доберусь при этом до Зала суда. К Делианну. Крису. Медленно, неуверенно я поднимаюсь на ноги.
Пули и осколки овевают меня ветерком, пролетая мимо.
Я наклоняюсь вперед, и нога сама собою ступает вперед, не давая упасть. Я все клонюсь, а ноги все шагают, и я не падаю.
Я иду.
8
ВЭО значит «высокоэнергетическое оружие», пережившее века обозначение всякого боевого заряда, использующего ядерный распад, синтез или то и другое в любом сочетании.
Термин «антифугасный» несколько сбивает с толку: его придумали в военной лаборатории, впервые успешно погасившей излучение высокоэнергичных фотонов – гамма-лучей и жесткого рентгена, – уменьшив тем самым тепловой эффект и ударную волну от взрыва до мощности приблизительно в 0,1 килотонны – всего лишь в сто раз сильней, чем от большой бомбы на химической взрывчатке.
УБН-РБЧ значит «разделяющаяся боевая часть с усиленным выделением быстрых нейтронов». Поток быстрых нейтронов благодаря поглощению в атмосфере ослабевает в десять раз на каждые пятьсот метров от эпицентра; разработчики оружия справились с этим эффектом, разделив боевую часть снаряда на множество маленьких боеголовок, автоматически рассеивающихся при активации системы, накрывая всю площадь поражения ядерным зонтиком, в зоне действия которого любая мишень получает свои десять тысяч рад. Быстрые нейтроны отличаются большим пробегом в твердых средах; даже противолучевая защита уменьшит дозу до пяти, в лучшем случае – до двух тысяч. Восемь тысяч рад являются для человека мгновенно смертельной дозой; пять тысяч за пять минут выводят солдата из строя, но убивают только через два дня.
А еще быстрые нейтроны индуцируют мощный поток вторичного излучения, раскалывая атомные ядра в почве, преобразуя их в широкий набор крайне нестабильных изотопов. В течение семи часов поток вторичного излучения уменьшается вдесятеро, но все еще может убить человека. За двое суток он спадает до безопасного уровня, но к тому времени любое живое существо, пережившее первоначальный взрыв, будет убито вторичным излучением.
Именно ради этого создавалось подобное оружие: чтобы выжигать локальные вспышки ВРИЧ. «Антифугасное» действие заряда как раз для того и было придумано, чтобы взрывная волна не вынесла вирусные частицы за пределы зоны излучения.
Боеголовка выпустила управляемые компьютером складные крылья, чтобы высотные ветра не унесли ее в сторону от мишени, и принялась рассеивать самонаводящиеся бомбочки. Каждый заряд нес собственную систему наведения, улавливая радарный луч с центрального блока на фоне видимого в тепловых лучах города внизу. Все города теплей окружающей местности, но этот полыхал, точно маяк.
Радарные альтиметры отсчитывали высоту. Сопротивление плоскостей за девять секунд стабилизировало скорость падения на уровне 97,3 метра в секунду, слегка изменяясь по мере того, как плотней становился воздух.
Оптимальная высота детонации – два километра.
Сто семьдесят шесть секунд до взрыва.
Термин «антифугасный» несколько сбивает с толку: его придумали в военной лаборатории, впервые успешно погасившей излучение высокоэнергичных фотонов – гамма-лучей и жесткого рентгена, – уменьшив тем самым тепловой эффект и ударную волну от взрыва до мощности приблизительно в 0,1 килотонны – всего лишь в сто раз сильней, чем от большой бомбы на химической взрывчатке.
УБН-РБЧ значит «разделяющаяся боевая часть с усиленным выделением быстрых нейтронов». Поток быстрых нейтронов благодаря поглощению в атмосфере ослабевает в десять раз на каждые пятьсот метров от эпицентра; разработчики оружия справились с этим эффектом, разделив боевую часть снаряда на множество маленьких боеголовок, автоматически рассеивающихся при активации системы, накрывая всю площадь поражения ядерным зонтиком, в зоне действия которого любая мишень получает свои десять тысяч рад. Быстрые нейтроны отличаются большим пробегом в твердых средах; даже противолучевая защита уменьшит дозу до пяти, в лучшем случае – до двух тысяч. Восемь тысяч рад являются для человека мгновенно смертельной дозой; пять тысяч за пять минут выводят солдата из строя, но убивают только через два дня.
А еще быстрые нейтроны индуцируют мощный поток вторичного излучения, раскалывая атомные ядра в почве, преобразуя их в широкий набор крайне нестабильных изотопов. В течение семи часов поток вторичного излучения уменьшается вдесятеро, но все еще может убить человека. За двое суток он спадает до безопасного уровня, но к тому времени любое живое существо, пережившее первоначальный взрыв, будет убито вторичным излучением.
Именно ради этого создавалось подобное оружие: чтобы выжигать локальные вспышки ВРИЧ. «Антифугасное» действие заряда как раз для того и было придумано, чтобы взрывная волна не вынесла вирусные частицы за пределы зоны излучения.
Боеголовка выпустила управляемые компьютером складные крылья, чтобы высотные ветра не унесли ее в сторону от мишени, и принялась рассеивать самонаводящиеся бомбочки. Каждый заряд нес собственную систему наведения, улавливая радарный луч с центрального блока на фоне видимого в тепловых лучах города внизу. Все города теплей окружающей местности, но этот полыхал, точно маяк.
Радарные альтиметры отсчитывали высоту. Сопротивление плоскостей за девять секунд стабилизировало скорость падения на уровне 97,3 метра в секунду, слегка изменяясь по мере того, как плотней становился воздух.
Оптимальная высота детонации – два километра.
Сто семьдесят шесть секунд до взрыва.
9
Райте лежал на спине в чаше фонтана, наслаждаясь ощущением мокрого грубого камня под лопатками. Небо над ним было полно стали и свинца, дыма и пламени, воплей умирающих и завываний турбин боинговских штурмкатеров ВТ-17. Неразрывная связь с выжидающим богом дарила ему странное двойное зрение: там, где его привычные к видам Поднебесья глаза видели бронированных великанов, мечущих огненные шары, земная память демонстрировала АБМП – артиллерийские боевые машины пехоты – РВ-101 «Джексон», которые вели огонь главным калибром 122 мм, уперев в мостовую гасители отдачи. Турболеты, полосующие город пулеметным огнем, казались ему пламенными колесницами солнечных божков, хотя при желании он мог бы перечислить спецификации их двигателей, вооружения, дальность действия и скорость. Возникни у него такая нужда, он мог бы назвать поименно каждого пилота. Но не эта власть вызвала улыбку на тонких губах.
Он радовался, что имеет право умереть.
Райте осознал это, когда, сидя рядом с Кейном, увидал в небесах чудовищно прекрасную стаю пикирующих штурмкатеров. Кейн рванулся к укрытию, но Райте не шевельнулся. Не чувствовал себя обязанным. Он ответил перед судьбой за все.
Он был свободен.
Десять лет жизни он потратил на то, чтобы узнать, чего требует от него судьба. И ни разу не спросил себя, чего хочет сам.
«Может, я не стану хозяином своей судьбы, но я не обязан отдаваться ей во власть».
Райте улыбнулся бескрайнему небу.
«И понадобился сам Кейн, чтобы научить меня этому».
Перевернувшись на живот, он подполз к краю чаши, чтобы выглянуть. Сквозь пламя и дым, сквозь веселый посвист пуль и шрапнели ковылял, будто разлагающийся с каждым шагом зомби, Кейн. Он направлялся к изгибу стены Сен-Данналина, но ясно было, что не дойдет.
– Ну ладно, – промолвил Райте.
И, подобравшись, прыгнул.
Пулеметная очередь бежала за ним по пятам. Он мчался через площадь, раздвигая воздух, загустевший, как отстраненно подсказывало сознание, от бронебойных пуль с сердечником из обедненного урана, калибр 12,5 мм, средняя скорость 423 метра в секунду. В реальность этих пуль он до конца поверил, только когда одна из них пробила ему бедро – звонкий шлепок, словно учебным ротанговым мечом, и две дырки в палец шириной. Пуля миновала кость, и монах даже не сбился с шага. Еще одна пуля оцарапала ягодицу, когда Райте поскользнулся в луже крови, миг спустя нога его запуталась в петлях кишок, вылетевших из разорванного пополам трупа. Монах упал, и третья пуля пробила ему лопатку, прежде чем вылететь на два пальца ниже ключицы.
Райте перекатился через голову и вскочил на ноги – от плеча расползались по торсу волны цепенящей боли; когда чувствительность вернется, расколотая кость будет болеть еще сильней – над головой просвистел снаряд, выбив здоровенный кусок из стены Сен-Данналина прямо над макушкой Кейна. Монах прыгнул, ударив раненым плечом в спину Кейна, и оба рухнули наземь в стороне от обрушившейся лавины каменных обломков.
Несколько секунд оба лежали, переводя дух, а вокруг грохотали взрывы.
Наконец Райте встал на четвереньки.
– Лезь, – приказал он, махнув рукой.
Медленно, еще задыхаясь, Кейн взгромоздился ему на спину, набросив цепь кандалов на плечи.
– Какого, – прохрипел он, когда дар речи вернулся к нему, – черта?
Райте изобразил улыбку, теплую, как стекавшая по ногам кровь.
– Я передумал.
Он радовался, что имеет право умереть.
Райте осознал это, когда, сидя рядом с Кейном, увидал в небесах чудовищно прекрасную стаю пикирующих штурмкатеров. Кейн рванулся к укрытию, но Райте не шевельнулся. Не чувствовал себя обязанным. Он ответил перед судьбой за все.
Он был свободен.
Десять лет жизни он потратил на то, чтобы узнать, чего требует от него судьба. И ни разу не спросил себя, чего хочет сам.
«Может, я не стану хозяином своей судьбы, но я не обязан отдаваться ей во власть».
Райте улыбнулся бескрайнему небу.
«И понадобился сам Кейн, чтобы научить меня этому».
Перевернувшись на живот, он подполз к краю чаши, чтобы выглянуть. Сквозь пламя и дым, сквозь веселый посвист пуль и шрапнели ковылял, будто разлагающийся с каждым шагом зомби, Кейн. Он направлялся к изгибу стены Сен-Данналина, но ясно было, что не дойдет.
– Ну ладно, – промолвил Райте.
И, подобравшись, прыгнул.
Пулеметная очередь бежала за ним по пятам. Он мчался через площадь, раздвигая воздух, загустевший, как отстраненно подсказывало сознание, от бронебойных пуль с сердечником из обедненного урана, калибр 12,5 мм, средняя скорость 423 метра в секунду. В реальность этих пуль он до конца поверил, только когда одна из них пробила ему бедро – звонкий шлепок, словно учебным ротанговым мечом, и две дырки в палец шириной. Пуля миновала кость, и монах даже не сбился с шага. Еще одна пуля оцарапала ягодицу, когда Райте поскользнулся в луже крови, миг спустя нога его запуталась в петлях кишок, вылетевших из разорванного пополам трупа. Монах упал, и третья пуля пробила ему лопатку, прежде чем вылететь на два пальца ниже ключицы.
Райте перекатился через голову и вскочил на ноги – от плеча расползались по торсу волны цепенящей боли; когда чувствительность вернется, расколотая кость будет болеть еще сильней – над головой просвистел снаряд, выбив здоровенный кусок из стены Сен-Данналина прямо над макушкой Кейна. Монах прыгнул, ударив раненым плечом в спину Кейна, и оба рухнули наземь в стороне от обрушившейся лавины каменных обломков.
Несколько секунд оба лежали, переводя дух, а вокруг грохотали взрывы.
Наконец Райте встал на четвереньки.
– Лезь, – приказал он, махнув рукой.
Медленно, еще задыхаясь, Кейн взгромоздился ему на спину, набросив цепь кандалов на плечи.
– Какого, – прохрипел он, когда дар речи вернулся к нему, – черта?
Райте изобразил улыбку, теплую, как стекавшая по ногам кровь.
– Я передумал.
10
Он волочет меня по узким петляющим переулкам, покуда артиллерия рушит все вокруг. Кровь хлещет из него ручьем, но все темная – должно быть, артерии не задеты. Может, он и переживет этот день.
Если не будет делать глупостей. Например, не станет волочь на спине старого калеку.
Он уже задыхается, его пьяно мотает. Такими темпами мы до Зала суда не доберемся. Даже до общественной уборной не доберемся, чтобы спрятаться в катакомбах – трубы вокруг фонтана забиты обломками, ближайший – у подножия Рыцарского моста, у самого Зала суда.
– Мы не доползем! – ору я ему в ухо. – Скажи Делианну, пусть тащит свою дурную задницу под землю!
Райте с мрачным упорством ковыляет вперед.
– Я.. не могу… думать… и бежать… одновременно. Без Веры… осталось одно звено… которое создал сам Делианн…
Впереди я вижу выбитую прямым попаданием витрину: зияющая дыра зовет нас во тьму.
– Туда! Пошел! Может, там есть подвал!
Монах качает головой, пытаясь свернуть, но я перехватываю руки, беру его глотку в «сонный захват».
– Давай, или я придушу тебя, и мы оба сдохнем посреди улицы!
Он подчиняется, не пытаясь сопротивляться, и тащит меня в разрушенный дом. Похоже, раньше тут была аптека. В дверях валяется груда рубленого мяса с человека весом, кровавый след на полу ведет по коридору и кончается у трупа старухи. Похоже, она пыталась доползти до распахнутых дверей квартиры.
– Опусти меня.
Райте пялился на окровавленный пол.
– Сюда?
– Да! Малыш, это всего лишь кровь.
Он кивает и опускает меня у стены, чтобы я мог сесть, опершись на нее. Похоже, он собирается что-то сказать, но миг спустя просто приваливается к стене и соскальзывает по ней.
– Давай, – командую я. – Поговори с Делианном. Скажи, пусть кончает трахать долбаные штурмкатера и драпает в катакомбы!
Глаза монаха на миг стекленеют, потом он качает головой.
– Он отказывается.
– Он должен! Скажи ему, что он до…
– Он не станет. Сила богини обуяла его, и он сражается ради всех нас. В пещерах он станет бессилен.
– Скажи ему про бомбу! – рычу я, впиваясь пальцами в плечо монаха. Он пытается вырваться – сейчас, размечтался! Ниже пояса я, может, и вышел из формы, но хватка у меня до сих пор как тиски. – Долбаную нейтронную бомбу! Если он останется, все впустую – мы с тем же успехом могли отдать клятый меч и разойтись по домам! Какого хрена может поделать его богиня с нейтронной бомбой?!
– Он говорит… – хрипло шепчет Райте. – Говорит…
Голос его угасает. Лицо судорожно передергивается, глаза стекленеют напрочь. Я встряхиваю его снова и снова, хватаю за подбородок, поворачиваю к себе.
– Скажи ему, Райте! Скажи, блин, передай… – Но я понимаю, что монах не слышит меня. Руки мои беспомощно опускаются, и цепь кандалов звенит далеким металлическим смехом. – Скажи, что хоть один из тех, кого я люблю, должен пережить все это, – тихонько заканчиваю я.
Но Райте лишь пялится невидящим глазами в незримую даль.
Если не будет делать глупостей. Например, не станет волочь на спине старого калеку.
Он уже задыхается, его пьяно мотает. Такими темпами мы до Зала суда не доберемся. Даже до общественной уборной не доберемся, чтобы спрятаться в катакомбах – трубы вокруг фонтана забиты обломками, ближайший – у подножия Рыцарского моста, у самого Зала суда.
– Мы не доползем! – ору я ему в ухо. – Скажи Делианну, пусть тащит свою дурную задницу под землю!
Райте с мрачным упорством ковыляет вперед.
– Я.. не могу… думать… и бежать… одновременно. Без Веры… осталось одно звено… которое создал сам Делианн…
Впереди я вижу выбитую прямым попаданием витрину: зияющая дыра зовет нас во тьму.
– Туда! Пошел! Может, там есть подвал!
Монах качает головой, пытаясь свернуть, но я перехватываю руки, беру его глотку в «сонный захват».
– Давай, или я придушу тебя, и мы оба сдохнем посреди улицы!
Он подчиняется, не пытаясь сопротивляться, и тащит меня в разрушенный дом. Похоже, раньше тут была аптека. В дверях валяется груда рубленого мяса с человека весом, кровавый след на полу ведет по коридору и кончается у трупа старухи. Похоже, она пыталась доползти до распахнутых дверей квартиры.
– Опусти меня.
Райте пялился на окровавленный пол.
– Сюда?
– Да! Малыш, это всего лишь кровь.
Он кивает и опускает меня у стены, чтобы я мог сесть, опершись на нее. Похоже, он собирается что-то сказать, но миг спустя просто приваливается к стене и соскальзывает по ней.
– Давай, – командую я. – Поговори с Делианном. Скажи, пусть кончает трахать долбаные штурмкатера и драпает в катакомбы!
Глаза монаха на миг стекленеют, потом он качает головой.
– Он отказывается.
– Он должен! Скажи ему, что он до…
– Он не станет. Сила богини обуяла его, и он сражается ради всех нас. В пещерах он станет бессилен.
– Скажи ему про бомбу! – рычу я, впиваясь пальцами в плечо монаха. Он пытается вырваться – сейчас, размечтался! Ниже пояса я, может, и вышел из формы, но хватка у меня до сих пор как тиски. – Долбаную нейтронную бомбу! Если он останется, все впустую – мы с тем же успехом могли отдать клятый меч и разойтись по домам! Какого хрена может поделать его богиня с нейтронной бомбой?!
– Он говорит… – хрипло шепчет Райте. – Говорит…
Голос его угасает. Лицо судорожно передергивается, глаза стекленеют напрочь. Я встряхиваю его снова и снова, хватаю за подбородок, поворачиваю к себе.
– Скажи ему, Райте! Скажи, блин, передай… – Но я понимаю, что монах не слышит меня. Руки мои беспомощно опускаются, и цепь кандалов звенит далеким металлическим смехом. – Скажи, что хоть один из тех, кого я люблю, должен пережить все это, – тихонько заканчиваю я.
Но Райте лишь пялится невидящим глазами в незримую даль.
11
В пятнадцати милях от города колдовское чувство, принадлежавшее телу Ма’элКота, передало слепому богу ощущение внезапного вихря Силы: струйка энергии превратилась в волну, а та – в водоворот, поглотивший небо.
Слепой бог бросил тело Ма’элКота к лимузину, заставив забарабанить кулаками в посеребренные окна. Тварь не могла ждать, покуда знание просочится извилистыми путями ее составного мозга.
– Девчонка! Стимулянт!.. Инъекцию!.. Тряхните ее! Бейте ! – ревел слепой бог устами Ма’элКота. – Разбудите мне девчонку!
Слепой бог бросил тело Ма’элКота к лимузину, заставив забарабанить кулаками в посеребренные окна. Тварь не могла ждать, покуда знание просочится извилистыми путями ее составного мозга.
– Девчонка! Стимулянт!.. Инъекцию!.. Тряхните ее! Бейте ! – ревел слепой бог устами Ма’элКота. – Разбудите мне девчонку!
12
Богиня ощущала, как сыплются на землю сотни бомбочек, опустившихся уже так низко, что гордые орлы в небесах ее могли бы достичь их. Времени на тонкости не оставалось; она не могла и преобразовать тело Делианна, как это случилось с Райте; могла только воспользоваться способностями, какими уже обладал чародей.
Мощь Шамбарайи хлынула в Оболочку Делианна; аура его раздувалась, поглощая Зал суда, поглощая Анхану, выплескиваясь за пределы золотой изложницы, отсекавшей город от порталов Уинстона. Распухшая оболочка его полусферой накрыла землю на мили и мили вокруг, поглотив все бомбочки до последней.
Богиня ощущала каждую из них – как и любой штурмкатер, и любой броневик, сеявший погибель в городе. Она ощущала даже лимузин на прибрежном лугу, где один медик-соцполицейский, забив в горло Вере пластиковую трубку, методично откачивал вручную содержимое ее желудка – пищеварительный сок и немного воды вонючей лужей растекались по ковру, пока другой вводил смесь стимуляторов в капельницу.
Богиня чувствовала полог силы, окружающей каждую бомбочку, каждый турболет: колючую оболочку трансмутативной энергии, поддерживающей внутри себя набор физических законов Земли. Шли драгоценные секунды, покуда она изучала эту силу, позволяя ей нашептывать свои искушения. Задуманное она могла совершить лишь единожды и очень быстро: промедли миг – и хаотические граничные эффекты могут вызвать ту самую детонацию, которой она надеялась избежать.
Потом она настроила Оболочку Делианна тем же образом, каким он сделал это много дней назад, в белой комнате в подвале «Чужих игр», когда потянулся к потоку энергии грифоньего камня в руках Кайрендал. Она протянула руку к этой Силе. И выпила ее.
До последнего джоуля, эрга, электрон-вольта.
Эту энергию Ма’элКот – сверхъестественное существо, созданное, чтобы пропускать сквозь себя мощь, способную испепелить любого смертного – накапливал и преобразовывал в течение многих часов; поторопись он – и безграничная мощь уничтожила бы даже его. Эту невообразимую энергию богиня выпила за долю мгновения. Вся она должна была куда-то деться.
А чтобы достичь цели, ей пришлось бы пройти сквозь Делианна.
Мощь Шамбарайи хлынула в Оболочку Делианна; аура его раздувалась, поглощая Зал суда, поглощая Анхану, выплескиваясь за пределы золотой изложницы, отсекавшей город от порталов Уинстона. Распухшая оболочка его полусферой накрыла землю на мили и мили вокруг, поглотив все бомбочки до последней.
Богиня ощущала каждую из них – как и любой штурмкатер, и любой броневик, сеявший погибель в городе. Она ощущала даже лимузин на прибрежном лугу, где один медик-соцполицейский, забив в горло Вере пластиковую трубку, методично откачивал вручную содержимое ее желудка – пищеварительный сок и немного воды вонючей лужей растекались по ковру, пока другой вводил смесь стимуляторов в капельницу.
Богиня чувствовала полог силы, окружающей каждую бомбочку, каждый турболет: колючую оболочку трансмутативной энергии, поддерживающей внутри себя набор физических законов Земли. Шли драгоценные секунды, покуда она изучала эту силу, позволяя ей нашептывать свои искушения. Задуманное она могла совершить лишь единожды и очень быстро: промедли миг – и хаотические граничные эффекты могут вызвать ту самую детонацию, которой она надеялась избежать.
Потом она настроила Оболочку Делианна тем же образом, каким он сделал это много дней назад, в белой комнате в подвале «Чужих игр», когда потянулся к потоку энергии грифоньего камня в руках Кайрендал. Она протянула руку к этой Силе. И выпила ее.
До последнего джоуля, эрга, электрон-вольта.
Эту энергию Ма’элКот – сверхъестественное существо, созданное, чтобы пропускать сквозь себя мощь, способную испепелить любого смертного – накапливал и преобразовывал в течение многих часов; поторопись он – и безграничная мощь уничтожила бы даже его. Эту невообразимую энергию богиня выпила за долю мгновения. Вся она должна была куда-то деться.
А чтобы достичь цели, ей пришлось бы пройти сквозь Делианна.
13
Делианн оставался в сознании. Более чем в сознании. Более чем в сверхсознании. Он превзошел человеческий разум в себе. Не отступил в бездну, но позволил богине течь сквозь себя. И чувствовал все.
Ощущал, как закипает его мозг.
Температура повышалась, потому что в эпифизе чародея зародился поток гамма-излучения и жесткого рентгена, перегревший ликвор, и приблизительно через одну десятитысячную долю секунды после этого тело Делианна должно было превратиться в облако плазмы, когда высокоэнергетические фотоны оставят от тканей ионизированный газ.
Осознать все это он мог, поскольку мыслил приблизительно со скоростью света.
В предпоследнюю десятитысячную долю секунды жизни он воспользовался властью реки, чтобы найти Райте, привалившегося к стене в темных развалинах, где пахло кровью. Малой толики бившей сквозь него энергии хватило чародею, чтобы на долю мгновения смять пространство и время, протянуть руку в мрачный, мертвый дом.
И бросить туда меч.
А в последнюю десятитысячную долю секунды он подумал об отце, оставшемся в Мальме, о матери, умершей много лет назад, о кровных братьях и сестре, о Т’фаррелле Вороньем Крыле и Живом чертоге, о Кайрендал и Туп.
О Торронелле и Кейне.
Он сказал им «прощайте» и предсмертным усилием воли преобразовал бьющую сквозь него радиацию.
Он обратил себя в свет.
Ощущал, как закипает его мозг.
Температура повышалась, потому что в эпифизе чародея зародился поток гамма-излучения и жесткого рентгена, перегревший ликвор, и приблизительно через одну десятитысячную долю секунды после этого тело Делианна должно было превратиться в облако плазмы, когда высокоэнергетические фотоны оставят от тканей ионизированный газ.
Осознать все это он мог, поскольку мыслил приблизительно со скоростью света.
В предпоследнюю десятитысячную долю секунды жизни он воспользовался властью реки, чтобы найти Райте, привалившегося к стене в темных развалинах, где пахло кровью. Малой толики бившей сквозь него энергии хватило чародею, чтобы на долю мгновения смять пространство и время, протянуть руку в мрачный, мертвый дом.
И бросить туда меч.
А в последнюю десятитысячную долю секунды он подумал об отце, оставшемся в Мальме, о матери, умершей много лет назад, о кровных братьях и сестре, о Т’фаррелле Вороньем Крыле и Живом чертоге, о Кайрендал и Туп.
О Торронелле и Кейне.
Он сказал им «прощайте» и предсмертным усилием воли преобразовал бьющую сквозь него радиацию.
Он обратил себя в свет.
14
У социального полицейского за штурвалом головного турболета было не больше мгновения, чтобы осознать, что управляемые компьютером закрылки не подчиняются больше его командам, прежде чем все молекулярные цепи на борту претерпели спонтанный квантовый распад и машина, будто комок жеваной бумаги, врезалась в стену Старого города чуть ниже Первой башни. Стена выдержала. Штурмкатер – нет.