Стовер Мэтью Вудринг. Клинок Тишалла

   – Меня зовут Делианн, – сказал он, протягивая руку.
   – Знаю, – отозвался хуманс, пожимая ее. – А я Томми. Очень приятно.
   – Мне тоже. Э… Томми…
   – А?
   – Ну… спасибо, наверное.
   Человек расхохотался, подтолкнув чародея локтем.
   – Да ну. Не бери в голову. Доедай и пошли. Темнеет уже, а нам пора.
   – Куда?
   Томми подмигнул:
   – С друзьями тебя хочу познакомить.

6

   В низеньком кольце из спекшейся, растрескавшейся глины посреди комнаты трепетал огонь; кизячный вытяжной колпак над очагом поддерживали три толстеньких столба. Окон в комнате не было; всю обстановку ее составляли стол из грубо отесанных досок и несколько стульев. На одном из них восседал завернутый в еще мокрое одеяло Делианн.
   Он смотрел в очаг и думал, что огонь – это живая тварь.
   Огонь пожирает пищу – в данном случае сухой навоз, вероятно, купленный днем с телеги Счастливчика Джаннера, – и соединяет ее с кислородом в химической реакции, высвобождая жизнедарящую энергию. Но пламя не подвержено эволюции. В нем нет мутаций, нет естественного отбора способствующих выживанию черт. Огню все это не нужно: он уже совершенен. Огонь есть огонь: где пожарче, где потусклее, белое, или золотое, или прозрачное, как пустынный жар, пламя суть неразделимо единое существо, возрождающееся раз за разом, стоит обстоятельствам позволить. Убей его, и огонь возродится в ином месте; неизменный, он служит символом перемен.
   Неудивительно, что огонь был первым и самым жизнестойким из людских богов.
   Сидеть на стуле было почти удобно, невзирая на простоту конструкции. Наброшенное на плечи одеяло кололо холодную, влажную кожу репьями, но Делианн не жаловался. Ему казалось, что он выпадает из реальности, отделяется от нее, и все вокруг было неважным и мелким. Он полностью отдал себя в руки Томми, и покорно следовать за кем-то оказалось неожиданно уютно.
   Делианн был почти уверен, что комната, куда привел его Томми, располагалась в Лабиринте. Пожалуй, надо бы внимательней следить, куда идешь, но, ковыляя под леденящим кости дождем, чародей полностью погрузился в транс: подавить боль в ногах он мог, только постоянно стягивая к себе Силу.
   В какой-то момент кривые улочки Города Чужаков сменились широкими невыразительными фасадами мануфактур и амбаров Промпарка. Потом они с Томми свернули в паутину переулков между оседающими домами. Облишаенная штукатурка чередовалась с гниющими кривыми досками, подчас еще покрытыми сажей и золой. В Лабиринте ничто не пропадало зря; даже от сгоревшего дотла дома остается пара-другая пригодных для новой стройки досок.
   Томми сидел на корточках у очага, потирал руки и морщился от жара. Делианн тупо взирал на него. Дрожь постепенно унималась. Потом хуманс подтащил к очагу стул, развернул его и устроился спиной к огню.
   – Задницу подсушить надо, – извиняющимся тоном сказал он. – Как посижу в мокрых штанах, так потом такой геморрой…
   Он поерзал, словно ягодицы его не вполне умещались на стуле, и опустил подбородок на высокую спинку.
   – Приятели мои подойдут скоро. Ты им свою байку и расскажешь – ха, я бы и сам не прочь послушать ее целиком. Вот потом и поговорим, что захотим сделать.
   – Поделать тут уже нечего, – тупо пробормотал Делианн. – Тут ни я, ни ты ничем не поможем – одна Эйялларанн.
   – Ежели все вместе брать, так оно конечно. Мне, понятно, не все ведомо, но я слушал-то внимательно и понятие имею. С большими бедами одним способом справиться можно: по кусочку отгрызать. Типа: ну ладно, я не могу спасти город. Если ты прав, я и себя-то не спасу. Я заразу подхватил, мне карачун. Но, может, я могу спасти жену и сына?
   Делианн отвернулся.
   – Надеюсь.
   – Спасибо. Значит, я хочу спасти семью. Чтобы получить то, что хочу, я и болтаю с тобой, понимаешь? Если кто-то может подсказать мне, как спасти моих родных, так это ты.
   – Я… э-э… – Делианн откашлялся, стараясь избавиться от стоящего в горле комка. – Томми, я помогу тебе чем сумею.
   – Верю. Вот поэтому я пытаюсь помочь тебе .
   Пламя за его спиной превращало редеющие волосы в нимб, по лицу ползли струи окаймленных алым теней. Делианн попытался вглядеться в лицо собеседника, но оно тонуло в сумраке.
   – В чем?
   Томми хохотнул.
   – В том и вопрос, да? Послушай, чему я научился от Кейна – рассказать?
   Делианн пожал плечами.
   – Вот как он говорил, – промолвил Томми. – Только две вещи для человека имеют значение: чего он хочет и на что пойдет, чтобы заполучить это. Все, что мы считаем важным – крутой ты или красавец, умен или глуп, или благороден, – это уже мелочи.
   Он застыл, и Делианн ощутил на себе пристальный взгляд хуманса из-под скрывавшей лицо ползучей тени. Войдя на миг в чародейский транс, он обнаружил, что Оболочка Томми испещрена ослепительно-зелеными спиралями, туго стянутыми витками, в точности как знаки, которыми перворожденные отмечали свои диллин – врата между мирами.
   – Итак, – промолвил Томми сдержанно. – Чего ты хочешь?
   Делианн молча воззрился на него.
   – Да ну. – Томми ободряюще кивнул. – Простой же вопрос. Чего ты хочешь?
   – Я… э-э… Я, наверное, не совсем понимаю вопрос…
   – Еще как понимаешь.
   Делианн беспомощно помотал головой.
   – После всего, что случилось, всего, что я натворил… с Кайрой… с «Чужими играми» и городом, с… с тобой, хотя ты спас мне жизнь, – я, кажется, убил всех…
   – Слушай, я пытаюсь тебе кое-что втолковать. Напряги мозги. Чего ты хочешь?
   Делианн поплотней закутался в колючее одеяло и понурил голову.
   – Чего ты от меня ждешь?
   – Не этого. – Томми, фыркнув, помотал головой. – Вам, умникам, порой тяжелей всего бывает сообразить. Ладно, смотри: я прошу тебя принять решение. Сделать выбор. Решай – чего ты хочешь . Холера, можешь мне даже не говорить, если не желаешь. Просто реши. Два часа тому назад ты мне заявил, что хочешь умереть. Правда? Ты об этом мечтаешь?
   Делианн выдавил улыбку.
   – Я бы этим удовлетворился.
   Томми снова покачал головой, но теперь ни в голосе, ни на лице его не было и следа веселья.
   – Дело не в том, чего тебе будет довольно. А в том, чего ты хочешь.
   Делианн зажмурился, глубоко вдохнул и выдохнул словами:
   – Наверное, по-настоящему я хочу, чтобы ничего этого никогда не случалось. Хочу проснуться и понять, что это был лишь дурной сон…
   – М-м… извини, приятель, – с искренним сочувствием промолвил Томми. – Звон в колокольчик не вернешь. Прошлое осталось в прошлом, можно изменить только свой взгляд на него. А вот будущее – оно еще не прописано, понимаешь? Ты тут недавно про справедливость болтал. Как насчет нее?
   – Ты сказал, что не веришь в справедливость.
   Томми пожал плечами.
   – Смотря какую. Конкретнее надо быть, Подменыш, за лесом не видно деревьев. Не говори «справедливость», а скажи: «Я хочу посадить урода, который срезал мой кошелек» или «Я хочу грохнуть парня, который снасильничал мою сестренку». В это я поверю. Понимаешь? Конкретнее надо. Бывало с тобой, что так чего-то хочешь, что все на свете ради этого отдал бы?
   «Я хочу быть перворожденным чародеем», – вспомнил Делианн, и внезапно на него накатила всепоглощающая невыразимая тоска.
   Чародей смотрел в глаза Томми в полумраке, и четверть века будто стерла незримая рука. «Хэри Майклсон просил его не забывать», – сказала богиня в той спальне, где она вернула Кайрендал с края могилы, а потом смяла вокруг себя реальность, ступив за пределы мира…
   Как изменилась его жизнь за эти годы.
   – Да, – пробормотал он в ответ. – Когда-то, давным-давно, я так мечтал об одной вещи, что сотворил ради нее редкую мерзость.
   – И что случилось?
   Делианн опустил голову.
   – Я получил что хотел. Да вышло все не так, как ожидал.
   – Так всегда бывает, верно? Тут не пожалуешься. Слушай, бывало ведь с тобой такое, что все летело в тартарары круче, чем ты мог вообразить? Знаешь, когда начинается с мелочи, а потом как грянет.
   – Да, – выговорил чародей сквозь комок в горле, вспоминая вымершую деревню перворожденных в восточных предгорьях Зубов Божьих – как он крался сквозь сумерки с луком в руках, как кишели черви на языке мертвого фея. Откуда мог он знать, куда приведут его несколько шагов от окраины деревни к ее середине?
   – Не-е, – хмыкнув, Томми покачал головой. – Я по глазам твоим вижу, что это скверная история. Давай в другую сторону. Найди байку повеселее.
   Делианн закрыл глаза.
   – Я не помню веселых историй.
   – Еще как знаешь, лживый ты ублюдок! Просто сейчас веселье спряталось. Подумай.
   – Нет. Это… – Он беспомощно покачал головой. – Даже лучшее, что случилось в моей жизни, – мое Приятие – обратилось теперь в кошмар. Не будь я принцем дома Митондионн, я не отправился бы в тот поход, никогда не зашел бы в деревню. Я не занес бы чуму вниз по реке…
   – Ты принц? – Томми искоса глянул на него.
   – Странно звучит, да? Это… Не знаю. Я на это не рассчитывал. Случайно вышло.
   – Вот это, должно быть, неплохая байка. Веселая местами, да?
   – Думаешь? – Делианн глянул на край одеяла: машинально он скрутил его в жгут и концы намотал на кулаки. «Торронелл… боги мои, Ррони, если бы ты мог быть со мной…»
   Торронелл знал бы, как превратить рассказ в брызжущую черным юмором байку. Его сухая ирония сплела бы из полынных нитей прекрасный гобелен – такой был у него дар. Ррони мог выдернуть боль из ножевой раны. А Делианну это было не дано. На самом деле его рассказ демонстрировал горькую тщету бытия – попробуй тут посмейся.
   Но Томми не отводил сочувственного взгляда, и, помедлив, Делианн вздохнул тяжело.
   – Финнаннар , – вымолвил он. – Слышал такое слово?
   Томми пожал плечами.
   – Это вроде как закон гостеприимства у эльфов – извини, перворожденных, да?
   Делианн отмахнулся.
   – Сложная система обязательств, такая официальная и древняя, что стала почти законом природы. Она определяет, подробно и педантично, обязанности гостя по отношению к хозяину и наоборот, и гостя, наносящего ответный визит, и хозяина к гостю, явившемуся второй раз без повторного приглашения, и так далее и тому подобное, покуда не начнешь диву даваться, как только в этом не путаются на каждом шагу. Я стал принцем дома Митондионн, потому что решил, будто знаю финнаннар так хорошо, что могу найти в нем лазейку.
   Он вспомнил, как вступил под своды Сердечной палаты, долгой, низкой пещеры в чреве живого дуба, служившей Живому чертогу тронной залою. Вспомнил бесконечные ряды сверкающего самоцветами перворожденного дворянства – и тишину, воцарявшуюся по мере того, как один за другим они видели истрепанные в пути одежды Делианна и скрывающий лицо капюшон Торронелла. Вспомнил, как трепетал Ррони, обеими руками вцепившись в запястье чародея.
   Он выступил на ровный кружок в полу, называемый Пламень, в десяти шагах от Горящего трона и только тогда поднял голову, чтобы встретить жгучий орлиный взор Т’фаррелла Вороньего Крыла, Короля Сумерек. Делианну было двадцать три года, и более четверти жизни он провел, готовясь к этой минуте.
   Он понятия не имел, насколько плохо подготовился.
   Голос царя исходил будто из-под сводов палаты, словно сам Живой чертог взялся задавать вопросы от лица Вороньего Крыла. Ответы были у Делианна наготове: усталый путник просит лишь приюта на одну ночь и несет с собою скромный дар, который просит великого короля принять…
   – Я принес королю подарок, – проговорил Делианн, глядя мимо Томми, в очаг. – Я боялся, что он откажется его принять, если преподнести дар обычным способом, поэтому я… оформил его как дар гостеприимства, от которого, согласно финнаннар , отказаться невозможно. Реакция короля была слегка… экстравагантна.
   – Я бы сказал! – буркнул Делианн. – Он усыновил тебя? Из-за подарка?
   – Это был хороший подарок, – сознался Делианн. – Я вернул ему младшего сына.
   Томми молча уставился на него.
   – Мы встретились лет двадцать пять, может, двадцать шесть тому назад, когда я работал в прежнем заведении Кайрендал, в «Экзотической любви» – тогда я занимал твое, должно быть, место: я был лучшим вышибалой Кайрендал. Только не обижайся.
   Томми пожал плечами.
   – Нечасто в наших краях перворожденные принцы шляются по бардакам.
   – Это был… особый случай. Не стоит уточнять.
   «Особый случай» заключался в том, что младший наследник Короля Сумерек пристрастился к лакриматису и зарабатывал на наркотик у Кайрендал в борделе. Бледный, дерганый, поминутно выпадающий из реальности, он скрывался у нее полвека, собрав за это время немало постоянных клиентов из числа поклонников бича и клейма. Он стал знаменитостью, легендой; у него были клиенты третьего поколения – которых привели к нему отцы, которых пристрастили к этому определенными вкусами наделенные деды. Он стал неисчерпаемой бездной отвращения к себе, прикрытого непроницаемым, сухим, порой жестоким остроумием, и затер свое прошлое вполне успешно. Никто не подозревал о его истинном лице и не догадывался даже, что у него было иное лицо, кроме зримой миру маски мальчика для утех.
   Но от взгляда Делианна ему было не скрыться.
   Жгучая скорбь опалила сердце Делианна, когда он вспомнил долгие месяцы споров, постепенно подтачивавших упрямство Торронелла, решившего никогда больше не связываться с родными. Вспомнил – с той душераздирающей ясностью, какую память приберегает для поздних сожалений, – как сидел Ррони среди окровавленных атласных покрывал, среди разбросанных по полу кожаных ремней в блестящих заклепках, среди башмаков, ошейников и намордников, сидел и мял в руке черный шелковый капюшон.
   «Я не могу вернуться, – говорил он, роняя слезы по одной. – Я не могу вернуться домой. Ты не понимаешь? Это, – он беспомощно обвел капюшоном развратно-роскошные номера, «Экзотическую любовь», свой образ жизни, – мне нравится . В этом я мастер – единственно в этом. Как могу я вернуться в Митондионн? Как смогу посмотреть в глаза отцу? Я больной, Делианн. Вот почему я не могу вернуться. И не смогу, потому что я больной ».
   А Делианн был так рассудителен, так разумен, так терпелив и понятлив… так красноречив…
   – Ну, я знал, что от короля мне полагается отдарок, – продолжал чародей равнодушно, голосом, лишенным даже боли, – но почти ожидал, что нас в ответ выставят за порог пинками. По рассказу Торронелла выходило, что его при дворе не привечали лет триста. Смысл нашей затеи был в том, чтобы загнать Воронье Крыло в угол, чтобы он волей-неволей должен был разрешить Ррони вернуться. А вот чего мы знать не могли – что скандал, испортивший Ррони жизнь, разрешился пару веков тому обратно и Воронье Крыло уже несколько десятилетий искал повода отменить изгнание.
   – Ну что, – заметил Томми, – неплохая история получилась, верно? Со счастливым концом.
   – Ага, – отозвался Делианн, – если закончить ее на этом. Проблема в том, что это история из жизни. – Он закрыл глаза. – А истории из жизни заканчиваются только смертью.
   Хотя сцена в его памяти была отчетлива, словно фантазм, он не слышал голосов, радостных криков придворных, которые разнеслись по залу, когда Торронелл откинул капюшон. Память была глуха, как вестовой черен в руках Кайрендал.
   Тот черен продемонстировал, чем закончилась дорога длиной в двадцать пять лет, начиная с первых дней в Анхане, когда Делианн держал Торронелла за плечи, покуда тот потел, и дрожал, и выворачивался наизнанку в наркотическом отходе. Чем кончились месяцы и годы мучительной неразрывной связи с глубоко несчастным феем. Делианну нечего было предложить принцу, кроме понимания и дружбы, и Торронелл платил ему верностью настолько преданной, что при дворе она вошла в поговорку. Никто не осмеливался сказать хоть слово против Делианна, если оно могло достичь ушей Торронелла. Четверть века они были нераздельны; «Делианн и Торронелл» стало единым словом.
   – Вот чем кончается эта история, – медленно промолвил чародей. – Я явился сюда, потому что знал Кайрендал много лет назад. Я принес чуму в «Чужие игры». Торронелл заразился от меня, потому что я был его лучшим другом, его братом и принес заразу в Митондионн. История кончается тем, что гибнут Пишу, и Туп, и все остальные. – Он тупо уставился в огонь. – И вся моя семья.
   – Твоя семья?
   – Да. Мы с Ррони на двоих стерли с лица земли весь царский род перворожденных. – Он посмотрел Томми в глаза. – Весело?
   Хуманс глянул на него искоса.
   – Точно? Весь дом Митондионн? Ты уверен?
   – Так считает Кайрендал. Так уверяет нас вестовой черен, – с запинкой проговорил Делианн. – Я могу только молиться, чтобы мы ошиблись.
   – Да пропади я пропадом! – Томми покачал головой. – Ну точно, все в тартарары!
   – Что? О чем ты?
   Вышибала развел руками.
   – Может, я напутал чего, – заметил он. – Ваших перворожденных дел я знаток невеликий…
   – Каких дел?
   Томми открыл было рот, закрыл, открыл снова, потом почесал затылок, нахмурился, откашлялся раз-другой.
   – Ну разве это не значит… типа…. – выдавил он наконец, скорчив гримасу, будто хотел сказать: «Я и сам знаю, как это нелепо звучит». – Разве при этом не выходит, что ты эльфийский король?
   Делианн молча уставился на него.
   Томми пожал плечами.
   – Ну я же говорю, что не знаток.
   Голос потрясенного Делианна прозвучал настолько тихо, что едва был слышен за треском огня в очаге.
   – Ой, – только и смог произнести он. – Господи…

7

   Потом начали подходить люди. Короткий стук, мрачное «Чего хочешь?» со стороны Томми, короткий ответ, и в комнату без окон просачивался, приоткрыв дверь, очередной гость. Одни были громилами вроде Томми, другие пониже ростом и похлипче, писари; вроде была пара почтенных лавочников – один пухлый и мрачный, другой тощий и смешливый.
   Общей у них была манера вести себя: словно любое занятие полностью поглощало их, беседовали они вполголоса, или разглядывали чародея, или просто грели руки у огня. Они словно не думали ни о том, чем будут заниматься дальше, или что случилось утром, или как они выглядят, или нравятся ли собеседнику, или могут ли похвалиться остроумием.
   Они были заняты лишь тем, чем были заняты.
   При виде их Делианну вспомнился Хэри Майклсон, любивший много лет назад приговаривать: «Когда жрешь – жри. Когда спишь – спи. Когда дерешься – дерись».
   Сквозь путающую мысли лихорадку, сквозь все случившееся за день Делианн не сразу распознал общее звено в ответах на грубое «Чего хочешь?» Томми. Ответы все были разные, потому-то чародей не сразу заметил, что объединяло их. Один сказал: «Зайти хочу», другой просто: «Выбора», третий: «Удобного кресла перед очагом», четвертая: «Хорошего отца моим детям».
   Не сразу Делианн понял, что бурчание Томми было больше, нежели грубое приветствие. Это был вопрос. Тот же вопрос, что он задал Делианну.
   Пароль.
   – Эта комната… – пробормотал чародей изумленно. – Вот почему здесь нет окон…
   – А то ж! – Томми ухмыльнулся. – Нонче нам вместе показываться для здоровья вредно.
   – Вы кейнисты … – выдохнул Делианн.
   – Я тебе уж говорил, – фыркнул Томми, – вам, умникам, самые простые вещи по тридцать раз объяснять надо.
   Общий смех был теплым, как дружеское объятье. Постучали снова, и Томми рыкнул «Чего хочешь?», но из-за двери донесся не ответ.
   – Томми, это Кайя. Впусти.
   Воцарилась мертвая тишина.
   – Черт, – Томми вздохнул, – они его сломали… – И тогда дверь вылетела, комнату с воплями заполнили люди в сером под звонкий перестук ручных арбалетов. Стрелы вонзались в лица, тела, головы почти в упор, так что наконечники пробивали людей насквозь, вылезая наружу в фонтанах крови и костной крошки. От их ударов кейнисты, визжа, падали на пол, а Делианн мог только взирать на них, беззвучно выдыхая: «О нет…»
   – На пол на пол на пол на пол на пол! – орали люди в сером. – Лежать руки на голову на пол!
   К чародею вернулся дар речи.
   – Нет, – проговорил он.
   В дверь протискивались все новые солдаты, арбалет за арбалетом нацеливались на Делианна.
   – Лежать!
   Делианн поднялся со стула. Пламя за спиной очерчивало его силуэт червоным золотом.
   – Хватит смертей.
   – Не ляжешь – будет больше, – предупредил один.
   – Пожалуй, ты прав, – грустно ответил чародей, и пламя за его спиной взметнулось из очага, словно феникс, расправив над комнатой крылья – крылья, окутавшие Делианна, словно плащ, в огненном объятье.
   Стрелы сорвались с тетивы, но Делианн остался стоять.

8

   Дождь шел несильный, мелкий – он едва мог отпугнуть ворон от тела Туп.
   Старый, усталый, болотистый дождь, тепловатый, точно плевок, грязный, густой от пепла и дыма, которые вполсилы пытался смыть с небес. На белой рубахе Делианна он оставлял смутно видимые блуждающие серые пятна, словно негатив пятен пота. Капли падали в Великий Шамбайген, не оставляя ряби; здесь, на окраине Города Чужаков, воды реки были безнадежно перемешаны с промышленными отходами, смазкой, городскими стоками. Поверхность реки казалась гладкой, она перекатывалась под нефтяной пленкой, словно кишки в пластиковом пакете.
   Делианн стоял на песке Общинного пляжа, в паре шагов от кордона патрульных, отгородившего место проведения церемонии. Череда их проходила вдоль всего пляжа, загораживая улицу Ридлин и переулок Флейтиста – живая ограда из затянутых попеременно в алое и черное фигур, преграждающая путь толпе зевак, жаждущих разглядеть погребальную баржу. То здесь, то там Делианну попадались в кордоне знакомые лица, но он всегда отводил взгляд прежде, чем его успевали заметить, и поглубже надвигал на лоб широкополую шляпу.
   Патрульные, вперемешку хуманские рыцари Канта и нелюди-фейсы, были одеты в кирасы; вместо оружия они для устрашения толпы держали в руках посохи, окованные яркой медью. Но у каждого на поясе имелось и настоящее оружие: мечи, топоры, булавы и молоты, и холодный блеск в подозрительных глазах патрульных приглашал к смертоубийству. Им было холодно, сыро, мерзко, и они ждали только повода, чтобы сорвать зло на излишне любопытном прохожем.
   Весь западный край пляжа за кордоном занимали фейсы и работники «Чужих игр»: кучки скорбящих перворожденных и камнеплетов, пара огров, несколько людей, огриллонов, шестеро или семеро сонных троллей – те, скалясь, жмурили глаза даже в сочащемся сквозь тучи тусклом свете. Самая плотная толпа собралась вокруг паланкина Кайрендал.
   Хозяйка «Чужих игр» поднесла платочек к губам. Глаза ее были сухи и не моргали, лицо словно вырублено из бледно-серого льда. Всякий раз, отнимая платочек ото рта, чтобы утереть со лба лихорадочный пот, она открывала взглядам хищные клычки. Дышала она тяжело, словно больная кошка. Многие работники игорного дома открыто плакали; Кайрендал в черной ярости взирала на облака, будто верила, что стервятники ответят на ее бессловесный зов.
   Набросив на плечи грязный плащ, уже промокший насквозь под пепельной моросью, и нахлобучив мятую широкополую шляпу, Делианн больше походил на тощего невысокого хуманса, чем на рослого плечистого перворожденного. Чтобы прийти сюда в этот час, чтобы разделить с плакальщиками хотя бы свою отстраненную скорбь, ему пришлось прикинуться именно тем, кем он был на самом деле.
   Ирония судьбы заставляла его чувствовать себя хоть немного чище песка под ногами.
   С той ночи в Лабиринте он был в бегах – скрывался, прятался, не верил никому, таился по переулкам, ползал под просевшими крышами или через пожарища, питался объедками и не спал. Так голодать ему не приходилось с первых дней на планете, но это мало трогало его.
   Аппетит пропал от жара.
   Гнойный карман в кости начал расползаться; теперь алые полосы тянулись вдоль бедра, протягиваясь к сердцу. Делианн уже не переставал стягивать к себе Силу, подавляя боль, пытаясь сдержать движение заразы, но эта битва была уже проиграна: ему требовались услуги профессионального лекаря, но не было денег. Те, кто мог бы исцелить его по старой дружбе, теперь работали на Кайрендал.
   От усталости и лихорадки он то погружался в мир фантазий и воспоминаний, то вновь возвращался в реальность; порой галлюцинации бывали отчетливы, а иногда сквозь огненный полог пробивались лишь крики и смутные тени…
   Стоило ему закрыть глаза…
   …Пламя бьет из кирпичного кольца ввысь, и все в комнате вспыхивает факелами. Коты отшатываются, пока Делианн и Томми лезут в окно, но на улице их тоже ждут солдаты, в обоих концах проулка, и колдовское пламя вспыхивает слишком поздно, арбалетная стрела пробивает Томми живот, минуя позвоночник, но раздирая желудок и почку, и ответный огонь Делианна поджигает дома по обе стороны улицы. «Видишь? – хрипит Томми, зажимая ладонью хлещущую из раны кровь. – Нечего мне было беспокоиться из-за твоего ВРИЧа…», и Делианн несет его на руках, придерживая за плечи, ковыляя через переулок, порывами пламени разгоняя Котов, и Томми бормочет: «Ниела… боги мои, Ниела, возьми деньги, беги… хоть попробуй…», когда еще одна стрела, вместо того чтобы пробить Делианну шею, вонзается Томми в затылок. Череп у вышибалы настолько крепкий, что ему удается сдержать кованый стальной наконечник. Иззубренное острие пробивает изнутри глазницу, вышибая проколотое глазное яблоко – и Томми бьется в судорогах так, что Делианн не может его удержать. Последние слова его «…все в тартарары… Ниела…», и он умирает в дорожной грязи под рокот пожара…