Страница:
Машина отворяла дверь в самую душу того, кто прежде был Кейном.
Наклонившись вперед, Кейнова Погибель впился пальцами в одеяло, прикрывавшее обожженный бок калеки. Дернул с оттяжкой.
– Возможно, ты не слышал меня. Как тебя называть?
Калека медленно повернул голову. Взгляд его был так же пуст, как сердце.
– Твое имя Хэри? – вежливо поинтересовался Кейнова Погибель. – Вице-король Гаррет называл тебя администратором , – иноземные слова он произносил с нарочитой внятностью, – Майклсоном . Предпочитаешь это имя?
Взгляд калеки постепенно приобретал смысл, и с ним пришло страдание. Он взирал на Кейнову Погибель словно через завесу боли, и тот улыбнулся довольно.
– Называть тебя Кейном как-то неправильно, – заметил он. – Ты же сказал, что Кейн мертв, – а я знаю, что это правда. Я убил его.
Взгляд, полный муки, устремился в сторону, на окно. Когда калека заговорил, в его хриплом шепоте еще слышался отзвук воплей.
– Как хочешь.
– Бывший Кейн? Быть может, – улыбка Кейновой Погибели была преисполнена глумливой радости, – Тан’Кейн?
– Неважно.
– Ты так думаешь? А по-моему, очень важно. Пожалуй, я остановлюсь на Хэри. Так ведь зовет тебя Пэллес Рил? Мм, прости, Хэри, я хотел сказать – «звала ».
По лицу калеки пробежала слабая, едва заметная судорога; если бы Кейнова Погибель не знал лучше, он мог бы обмануться и принять ее за мимолетную улыбку.
– Ты зря тратишь время, – проговорил человек, которого он решил называть Хэри. – Не знаю, с чего ты взял, будто можешь причинить мне больше страданий, чем я сам.
– Ты еще многого не знаешь, – заметил Кейнова Погибель.
Хэри пожал плечами и снова отвернулся к окну.
– Или тебе не любопытно? – Погибель склонился к своей жертве, бросив на Хэри театрально-заговорщицкий взгляд искоса. – Ты не хочешь знать, кто я? Почему я сокрушил тебя?
– Не льсти себе, малыш.
Кейнова Погибель нахмурился.
– Тебе все равно? Тебе безразлично, почему все это случилось?
Хэри перевел дух и посмотрел юноше в глаза.
– Ты не знаешь, отчего случилось все это , – ответил он. – Ты знаешь только, почему ты сделал то, что сделал.
Брови Погибели сурово сошлись на переносице. Он зашел так далеко не ради того, чтобы выслушивать нотации, будто ученик в монастырской школе.
– А во-вторых… да, мне плевать. – Хэри пожал плечами.
Кейнова Погибель стиснул кулаки.
– Как ты можешь?
– «Почему» – это херня, – устало ответил Хэри. – «Почему» не воскресит моей жены. «Почему» не спасет моего отца, не вернет мне дочь, не позволит встать на ноги. На хрен такое «почему». Резоны – выдумка для черни.
– Возможно, – процедил Кейнова Погибель, придвигаясь к окну, куда Хэри смотрел так упорно. Деревья подбирались к рельсам все ближе, и казалось, что поезд катится сквозь туннель, сплетенный из отравленных дымом ветвей. – Я сам из простолюдинов. Тебя погубил обычный ремесленник.
– Ну да, да.
– Я был рожден Мартой, женою Террела-кузнеца, и наречен Перриком, – начал Кейнова Погибель неторопливо, торжественно и певуче, словно эл’Котанский священник ежедневное молитвословие.
– Ты зря тратишь время, – повторил Хэри. – Я не хочу знать.
Кулак впечатался в переносицу Хэри, словно молот Террела-кузнеца, и в стороны брызнули кровавые фонтанчики. Калека хрюкнул; глаза его остекленели на миг. Потом он равнодушно слизнул кровь с губ и молча уставился на свою Погибель, выжидая следующего удара.
Кулаки Кейновой Погибели зудели от яростного желания врезать еще раз, и еще, и снова; он жаждал убить этого негодяя, вышибить из него дух голыми руками – но смерть не утолит его жажды.
– Не в том дело, чего ты хочешь. Чего хочешь ты, уже никому и никогда не будет интересно. Дело в том, чего хочу я .
Он потер разбитые костяшки другой рукой, пытаясь выжать из пальцев жажду крови.
– Считай это допросом наоборот. Я хочу, чтобы ты кое о чем узнал. И я расскажу тебе. Если мне покажется, что ты слушаешь недостаточно внимательно, я буду тебя бить. Все понятно?
Ответный взгляд налитых кровью глаз был пуст, словно вымытая тарелка.
Снова Кейнова Погибель сгреб пальцами складки грязного одеяла, прижимая грубую ткань рубахи к сочащимся сукровицей язвам ожогов.
– Я знаю, что тебя пытали и прежде, Хэри… ммм, огриллоны клана Черного Ножа в пустыне Бодекен, не так ли? И я вполне осознаю, что лишь вчера ночью ты пытался заставить моих людей убить тебя. Подозреваю, что боль для тебя значит не больше, чем смерть, но для меня твои жизнь и мучения крайне важны. – Он сгорбился, сосредоточенно и неторопливо переводя дыхание. – Через пять дней мы прибудем в Анхану. Там тебя передадут светским властям на казнь. А до тех пор я хочу, чтобы ты страдал, а в особенности – чтобы слушал .
Деревья за окном расступились, открывая взгляду крутобокие, поросшие орляком и бурьяном холмы, уходящие в туманную синюю даль, – жестокие пустоши Каарна. А в вагоне Кейнова Погибель заново начал свою литанию:
– Я был рожден Мартой, женою Террела-кузнеца, и наречен Перриком. Большую часть своих юных лет я ожидал, что вырасту простым человеком – счастливым, какими казались мои родители. Мать моя происходила из Кора и годами была старше отца; ей были ведомы тайны, недоступные нам, и все же мы не сомневались в ее любви….
3
4
5
6
Наклонившись вперед, Кейнова Погибель впился пальцами в одеяло, прикрывавшее обожженный бок калеки. Дернул с оттяжкой.
– Возможно, ты не слышал меня. Как тебя называть?
Калека медленно повернул голову. Взгляд его был так же пуст, как сердце.
– Твое имя Хэри? – вежливо поинтересовался Кейнова Погибель. – Вице-король Гаррет называл тебя администратором , – иноземные слова он произносил с нарочитой внятностью, – Майклсоном . Предпочитаешь это имя?
Взгляд калеки постепенно приобретал смысл, и с ним пришло страдание. Он взирал на Кейнову Погибель словно через завесу боли, и тот улыбнулся довольно.
– Называть тебя Кейном как-то неправильно, – заметил он. – Ты же сказал, что Кейн мертв, – а я знаю, что это правда. Я убил его.
Взгляд, полный муки, устремился в сторону, на окно. Когда калека заговорил, в его хриплом шепоте еще слышался отзвук воплей.
– Как хочешь.
– Бывший Кейн? Быть может, – улыбка Кейновой Погибели была преисполнена глумливой радости, – Тан’Кейн?
– Неважно.
– Ты так думаешь? А по-моему, очень важно. Пожалуй, я остановлюсь на Хэри. Так ведь зовет тебя Пэллес Рил? Мм, прости, Хэри, я хотел сказать – «звала ».
По лицу калеки пробежала слабая, едва заметная судорога; если бы Кейнова Погибель не знал лучше, он мог бы обмануться и принять ее за мимолетную улыбку.
– Ты зря тратишь время, – проговорил человек, которого он решил называть Хэри. – Не знаю, с чего ты взял, будто можешь причинить мне больше страданий, чем я сам.
– Ты еще многого не знаешь, – заметил Кейнова Погибель.
Хэри пожал плечами и снова отвернулся к окну.
– Или тебе не любопытно? – Погибель склонился к своей жертве, бросив на Хэри театрально-заговорщицкий взгляд искоса. – Ты не хочешь знать, кто я? Почему я сокрушил тебя?
– Не льсти себе, малыш.
Кейнова Погибель нахмурился.
– Тебе все равно? Тебе безразлично, почему все это случилось?
Хэри перевел дух и посмотрел юноше в глаза.
– Ты не знаешь, отчего случилось все это , – ответил он. – Ты знаешь только, почему ты сделал то, что сделал.
Брови Погибели сурово сошлись на переносице. Он зашел так далеко не ради того, чтобы выслушивать нотации, будто ученик в монастырской школе.
– А во-вторых… да, мне плевать. – Хэри пожал плечами.
Кейнова Погибель стиснул кулаки.
– Как ты можешь?
– «Почему» – это херня, – устало ответил Хэри. – «Почему» не воскресит моей жены. «Почему» не спасет моего отца, не вернет мне дочь, не позволит встать на ноги. На хрен такое «почему». Резоны – выдумка для черни.
– Возможно, – процедил Кейнова Погибель, придвигаясь к окну, куда Хэри смотрел так упорно. Деревья подбирались к рельсам все ближе, и казалось, что поезд катится сквозь туннель, сплетенный из отравленных дымом ветвей. – Я сам из простолюдинов. Тебя погубил обычный ремесленник.
– Ну да, да.
– Я был рожден Мартой, женою Террела-кузнеца, и наречен Перриком, – начал Кейнова Погибель неторопливо, торжественно и певуче, словно эл’Котанский священник ежедневное молитвословие.
– Ты зря тратишь время, – повторил Хэри. – Я не хочу знать.
Кулак впечатался в переносицу Хэри, словно молот Террела-кузнеца, и в стороны брызнули кровавые фонтанчики. Калека хрюкнул; глаза его остекленели на миг. Потом он равнодушно слизнул кровь с губ и молча уставился на свою Погибель, выжидая следующего удара.
Кулаки Кейновой Погибели зудели от яростного желания врезать еще раз, и еще, и снова; он жаждал убить этого негодяя, вышибить из него дух голыми руками – но смерть не утолит его жажды.
– Не в том дело, чего ты хочешь. Чего хочешь ты, уже никому и никогда не будет интересно. Дело в том, чего хочу я .
Он потер разбитые костяшки другой рукой, пытаясь выжать из пальцев жажду крови.
– Считай это допросом наоборот. Я хочу, чтобы ты кое о чем узнал. И я расскажу тебе. Если мне покажется, что ты слушаешь недостаточно внимательно, я буду тебя бить. Все понятно?
Ответный взгляд налитых кровью глаз был пуст, словно вымытая тарелка.
Снова Кейнова Погибель сгреб пальцами складки грязного одеяла, прижимая грубую ткань рубахи к сочащимся сукровицей язвам ожогов.
– Я знаю, что тебя пытали и прежде, Хэри… ммм, огриллоны клана Черного Ножа в пустыне Бодекен, не так ли? И я вполне осознаю, что лишь вчера ночью ты пытался заставить моих людей убить тебя. Подозреваю, что боль для тебя значит не больше, чем смерть, но для меня твои жизнь и мучения крайне важны. – Он сгорбился, сосредоточенно и неторопливо переводя дыхание. – Через пять дней мы прибудем в Анхану. Там тебя передадут светским властям на казнь. А до тех пор я хочу, чтобы ты страдал, а в особенности – чтобы слушал .
Деревья за окном расступились, открывая взгляду крутобокие, поросшие орляком и бурьяном холмы, уходящие в туманную синюю даль, – жестокие пустоши Каарна. А в вагоне Кейнова Погибель заново начал свою литанию:
– Я был рожден Мартой, женою Террела-кузнеца, и наречен Перриком. Большую часть своих юных лет я ожидал, что вырасту простым человеком – счастливым, какими казались мои родители. Мать моя происходила из Кора и годами была старше отца; ей были ведомы тайны, недоступные нам, и все же мы не сомневались в ее любви….
3
День за днем – на протяжении всего пути от отрогов Зубов Божьих, во время пересадки в Харракхе, пока готовили к погрузке баржу, и первые дни умопомрачительно медленного путешествия по излучинам неторопливо текущего к Анхане Великого Шамбайгена – Кейнова Погибель пересказывал судьбы своих родителей. О себе он упоминал нечасто; вместо этого он перебирал все подробности об отце и матери, какие только задержались в памяти: как Террел впервые выпорол сына, какие медовые пирожки пекла Марта, когда лето уступало место осенним ливням, как барон Тиллиов Оклянский приказал выпороть Террела за то, что тот подрезал стрелку его любимой кобыле, какие жуткие скандалы закатывали друг другу его родители, когда мальчику было лет десять – тогда он впервые узнал, что Марта уже была в тягости, когда Террел повел ее под венец – и не от будущего своего мужа.
Он перечислял малейшие детали – хорошие и дурные, существенные и тривиальные; он хотел, чтобы родители его встали перед Хэри, словно живые, как обитали они в сыновьем сердце.
Странно, но Хэри каким-то образом, верно, понял цель Кейновой Погибели; во всяком случае, он никогда не спрашивал, зачем мучитель рассказывает ему все это. Лишь порой он выныривал из океана душевной боли, чтобы бросить короткое замечание, или попросить разъяснения какой-нибудь мелочи, или просто хмыкнуть понимающе.
Потом, как-то вечером, когда баржа ползла по широкой излучине, разделявшей две гряды невысоких поросших травою холмов, Хэри заметил:
– Мне по твоим словам кажется, что я с твоими предками познакомиться уже не сумею. Верно?
Кейнова Погибель глянул ему в глаза, и голос его был сух, точно камни в родных пустынях его матери.
– Мои родители оба пришли на стадион Победы в день успения Ма’элКотова.
– Да ну? Там и легли, верно?
– Да.
– Надо же… – Взгляд калеки унесся в некие туманные дали, за много миль отсюда, за много лет. – Знаешь, помнится, когда я готовился спрыгнуть на песок – я прятался в вентиляционной щели под крышей гладиаторских казарм, а помост с Ма’элКотом, и Тоа-Сителлом, и… и всеми остальными… только вкатывался в ворота, – я подумал тогда, что если бы кто-нибудь из моих близких погиб из-за того, что кто-то поступил так, как поступлю сейчас я, то не остановился бы, покуда не отыскал бы ублюдка и не удавил голыми руками.
– Надо же, – повторил Кейнова Погибель без выражения.
– А где был ты?
Кейнова Погибель вопросительно глянул на калеку.
– Тебя там не было, – пояснил Хэри. – На стадионе.
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю, ты боец. Если бы ты был там, то или твои родители остались бы живы, или ты сложил бы голову.
– Я был… – Кейновой Погибели пришлось промедлить, сглотнуть старую, знакомую боль, – занят.
Хэри кивнул.
– Ты эл’Котанец, да? Возлюбленное Дитя Ма’элКота?
– Да.
– Мгм. – По лицу его скользнула очередная из его мимолетных, горьких почти-улыбок. – Я тоже.
Кейнова Погибель нахмурился.
– Ты?
– Да. Я прошел через последний из ритуалов Перерождения незадолго до Успения. Крещен огнем и кровью – мечен, пропечатан и освящен, честь по чести.
– Не верю.
– А Ма’элКот верил. – Он махнул рукой, возвращаясь к теме. – В тот день он созвал на стадион своих Возлюбленных Детей. Как вышло, что ты не попал туда?
– Я…
Кейновой Погибели пришлось отвернуться; боль, которую принесли с собой воспоминания, потрясла его – жестокая резь под сердцем, нимало не ослабевшая за семь лет, не утоленная несомненной уверенностью в том, что именно боль и потеря послужили тем резцом, что вытесал облик его судьбы. Тогда он не в силах был переменить случившегося, не мог, вернувшись назад, сделать этого и сейчас, семь долгих лет спустя.
Вот только боль…
Против боли было одно лекарство: он напомнил себе, что принадлежала она некоему Райте из Анханы. «А я – Кейнова Погибель, – повторял он. – Эта боль – неупокоенный дух чужого прошлого».
– Я сидел в скриптории посольства в Анхане, – проговорил он, – и переписывал свой отчет о том, как ты убил посла Крила.
Хэри фыркнул вполголоса – возможно, то был недоверчивый смешок. После стольких дней знакомства в глазах его мелькнуло узнавание.
– А я тебя помню… – удивленно пробормотал он. – Ты был одним из тех мальчишек, что тащили меня в его кабинет. Потом ты еще выдал какую-то театральную напыщенную дурость – вроде того, что Монастыри настигнут меня. Точно, это был ты – я вспомнил твои глаза!
– Я отыскал бы тебя даже ради одного Крила, – тихонько проговорил Кейнова Погибель. – Он был великий человек.
– Задница он был. И заслужил свою судьбу.
– А я? – спросил Кейнова Погибель. – Чего заслуживал я?
Хэри перевернулся на бок и уткнулся лицом в парусиновую стенку палубной надстройки.
– Малыш, только не надо плакаться мне в жилетку. Ты получил от жизни больше, чем многие: когда она отвесила тебе пинка, тебе довелось врезать ей в ответ. Считай, что тебе повезло, и молчи в тряпочку.
– И все? Это все, что ты можешь сказать? – Кейнова Погибель вновь обнаружил, что кулаки его судорожно стиснуты. – Что мне повезло ?
– А чего ты от меня хочешь? Извинений? – Хэри вновь обернулся к нему. Под глазами темнели синяки, разбитый три дня назад нос разнесло вдвое. – Или прощения?
Руки Кейновой Погибели дрожали. Он не мог отвести взгляда от выпирающего кадыка Хэри, чувствуя, как ребро его ладони с этой недвижной мишенью соединяют силовые линии, будто гортань калеки и кулак его мучителя были кусками магнита.
Медленно-медленно Кейнова Погибель разжал кулаки, подавляя в себе жажду крови.
– Вот как, – пробормотал он. – Вот как.
Он поднялся на ноги и, заложив руки за спину, принялся прохаживаться по надстройке, и каждый шаг словно был раной, которую он наносил своей жертве, – в каком-то смысле так и было. Возможно, лучшей пыткой, какую он мог измыслить, – напомнить этому человеку обо всем, что осталось для него в прошлом.
– Итак, – проговорил он, – наконец ты понял, что сотворил со мною. Теперь я хочу понять, что сделал с тобою я.
Он натужно улыбнулся и обернул эту улыбку против Хэри, словно оружие.
– Поговори со мной. Расскажи мне о Пэллес Рил.
Он перечислял малейшие детали – хорошие и дурные, существенные и тривиальные; он хотел, чтобы родители его встали перед Хэри, словно живые, как обитали они в сыновьем сердце.
Странно, но Хэри каким-то образом, верно, понял цель Кейновой Погибели; во всяком случае, он никогда не спрашивал, зачем мучитель рассказывает ему все это. Лишь порой он выныривал из океана душевной боли, чтобы бросить короткое замечание, или попросить разъяснения какой-нибудь мелочи, или просто хмыкнуть понимающе.
Потом, как-то вечером, когда баржа ползла по широкой излучине, разделявшей две гряды невысоких поросших травою холмов, Хэри заметил:
– Мне по твоим словам кажется, что я с твоими предками познакомиться уже не сумею. Верно?
Кейнова Погибель глянул ему в глаза, и голос его был сух, точно камни в родных пустынях его матери.
– Мои родители оба пришли на стадион Победы в день успения Ма’элКотова.
– Да ну? Там и легли, верно?
– Да.
– Надо же… – Взгляд калеки унесся в некие туманные дали, за много миль отсюда, за много лет. – Знаешь, помнится, когда я готовился спрыгнуть на песок – я прятался в вентиляционной щели под крышей гладиаторских казарм, а помост с Ма’элКотом, и Тоа-Сителлом, и… и всеми остальными… только вкатывался в ворота, – я подумал тогда, что если бы кто-нибудь из моих близких погиб из-за того, что кто-то поступил так, как поступлю сейчас я, то не остановился бы, покуда не отыскал бы ублюдка и не удавил голыми руками.
– Надо же, – повторил Кейнова Погибель без выражения.
– А где был ты?
Кейнова Погибель вопросительно глянул на калеку.
– Тебя там не было, – пояснил Хэри. – На стадионе.
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю, ты боец. Если бы ты был там, то или твои родители остались бы живы, или ты сложил бы голову.
– Я был… – Кейновой Погибели пришлось промедлить, сглотнуть старую, знакомую боль, – занят.
Хэри кивнул.
– Ты эл’Котанец, да? Возлюбленное Дитя Ма’элКота?
– Да.
– Мгм. – По лицу его скользнула очередная из его мимолетных, горьких почти-улыбок. – Я тоже.
Кейнова Погибель нахмурился.
– Ты?
– Да. Я прошел через последний из ритуалов Перерождения незадолго до Успения. Крещен огнем и кровью – мечен, пропечатан и освящен, честь по чести.
– Не верю.
– А Ма’элКот верил. – Он махнул рукой, возвращаясь к теме. – В тот день он созвал на стадион своих Возлюбленных Детей. Как вышло, что ты не попал туда?
– Я…
Кейновой Погибели пришлось отвернуться; боль, которую принесли с собой воспоминания, потрясла его – жестокая резь под сердцем, нимало не ослабевшая за семь лет, не утоленная несомненной уверенностью в том, что именно боль и потеря послужили тем резцом, что вытесал облик его судьбы. Тогда он не в силах был переменить случившегося, не мог, вернувшись назад, сделать этого и сейчас, семь долгих лет спустя.
Вот только боль…
Против боли было одно лекарство: он напомнил себе, что принадлежала она некоему Райте из Анханы. «А я – Кейнова Погибель, – повторял он. – Эта боль – неупокоенный дух чужого прошлого».
– Я сидел в скриптории посольства в Анхане, – проговорил он, – и переписывал свой отчет о том, как ты убил посла Крила.
Хэри фыркнул вполголоса – возможно, то был недоверчивый смешок. После стольких дней знакомства в глазах его мелькнуло узнавание.
– А я тебя помню… – удивленно пробормотал он. – Ты был одним из тех мальчишек, что тащили меня в его кабинет. Потом ты еще выдал какую-то театральную напыщенную дурость – вроде того, что Монастыри настигнут меня. Точно, это был ты – я вспомнил твои глаза!
– Я отыскал бы тебя даже ради одного Крила, – тихонько проговорил Кейнова Погибель. – Он был великий человек.
– Задница он был. И заслужил свою судьбу.
– А я? – спросил Кейнова Погибель. – Чего заслуживал я?
Хэри перевернулся на бок и уткнулся лицом в парусиновую стенку палубной надстройки.
– Малыш, только не надо плакаться мне в жилетку. Ты получил от жизни больше, чем многие: когда она отвесила тебе пинка, тебе довелось врезать ей в ответ. Считай, что тебе повезло, и молчи в тряпочку.
– И все? Это все, что ты можешь сказать? – Кейнова Погибель вновь обнаружил, что кулаки его судорожно стиснуты. – Что мне повезло ?
– А чего ты от меня хочешь? Извинений? – Хэри вновь обернулся к нему. Под глазами темнели синяки, разбитый три дня назад нос разнесло вдвое. – Или прощения?
Руки Кейновой Погибели дрожали. Он не мог отвести взгляда от выпирающего кадыка Хэри, чувствуя, как ребро его ладони с этой недвижной мишенью соединяют силовые линии, будто гортань калеки и кулак его мучителя были кусками магнита.
Медленно-медленно Кейнова Погибель разжал кулаки, подавляя в себе жажду крови.
– Вот как, – пробормотал он. – Вот как.
Он поднялся на ноги и, заложив руки за спину, принялся прохаживаться по надстройке, и каждый шаг словно был раной, которую он наносил своей жертве, – в каком-то смысле так и было. Возможно, лучшей пыткой, какую он мог измыслить, – напомнить этому человеку обо всем, что осталось для него в прошлом.
– Итак, – проговорил он, – наконец ты понял, что сотворил со мною. Теперь я хочу понять, что сделал с тобою я.
Он натужно улыбнулся и обернул эту улыбку против Хэри, словно оружие.
– Поговори со мной. Расскажи мне о Пэллес Рил.
4
Разумеется, сначала он отказывался. Он молчал несколько часов, пока Кейнова Погибель развлекался, чередуя веселые допросы с легонькими пытками. В тот день палач сосредоточил свое внимание на нервном узле между большим и указательным пальцами; даже от несильного щипка в этом месте у сильных людей выступают слезы в отсутствие существенных повреждений, а хватка у Кейновой Погибели была крепче, чем отцовские кузнечные щипцы. Хэри оставался привязан к койке – его мучитель помнил, с какой наглядностью эти руки продемонстрировали на артанском вице-короле, что убийственное мастерство не покинуло их. Поэтому Кейнова Погибель сидел рядом, держа калеку за руку, словно послушный сын у отцовского ложа. Время от времени он отвлекался, чтобы надавить на лучевой нерв чуть повыше локтя.
Одним из самых очаровательных свойств этой пытки было то, что, если соблюдать определенный распорядок действий, болевые точки не теряли чувствительности со временем, а, наоборот, увеличивали ее. Спустя час-другой жертве казалось, будто все предплечье горит изнутри, словно кровь в нем обратилась в витриоль.
В конце концов Хэри сдался – как и предполагал Кейнова Погибель. Сами вопросы – «Как вы встретились?», «Где поцеловались впервые?», «Во что она была одета в день вашей свадьбы?», «Чем пахли ее волосы?» – заставляли рассудок снова и снова прогонять через себя мучительные воспоминания. Очевидно было, что говорить об этом Хэри больней, чем молча сносить любые пытки, – и все же, раз начав, он уже не желал останавливаться. Но все же замолкал, раз за разом, побуждая Кейнову Погибель подстегивать его тычками по нервным узлам, словно он желал боли, словно приветствовал ее, словно ему для жизни требовались равно мучения, даримые беседой, и пытки, что приносит с собой молчание; словно уклониться от самомалейшей боли было бы для него предательством, преступлением, грехом.
А Кейнова Погибель принимал его сердечные муки словно причастие. Никогда в жизни он не был так счастлив.
Кейново Зерцало он держал под рукой, у койки Хэри. В любой момент он мог заглянуть в мысли калеки, окунуться в его страдания – но не злоупотреблял этой возможностью. Кейнова Погибель остро ощущал, какие опасности подстерегают его в этих темных омутах. Воды отчаяния тянули к себе в часы бодрствования, звали во сне, искушая утонуть навеки, оставив другим свет.
Два дня подряд Хэри говорил, а Кейнова Погибель слушал – порой подстегивая рассказчика вопросами и куда реже принуждая пытками. Он слушал повесть о дальних и чудных странах, от самого сердца пустоши Бодекен до сверкающих медью улиц липканской столицы, Семи колодцев, от тропических джунглей царства Ялитрайя до ледовых полей Белой пустыни. Потом речь зашла о местах еще более экзотических и невообразимо далеких: о таких краях, как Чикаго и Сан-Франциско, когда в беседе проскальзывали чужестранные имена вроде Шермайя Дойл, и Марк Вило, и Шенна Лейтон, и Артуро Коллберг.
«Отношения наши просты и понятны», – думал порою Кейнова Погибель. Его с Хэри сковывала общая нужда: потребность переживать боль Хэри Майклсона.
И эта простота пряла между ними незримую, почти неразрывную нить: они вынуждены были сотрудничать, чтобы дарить друг другу желаемое. Едкая ненависть, семь лет циркулировавшая в его жилах, вытекала медленно и неуклонно; победа вскрыла нарыв на душе. Кейн больше не был символом мирового зла, Врагом господним, творцом всех бедствий. Он стал тем, кем и был на деле: безжалостным, бессовестным человеком, потерпевшим поражение и раздавленным – как любой другой.
Просто человеком.
Некоторое облегчение испытывал и Хэри; настроенный, будто камертон, на перепады настроения своего пленника, Кейнова Погибель не мог не заметить, что бритвенная острота мучений притупляется со временем. К исходу последней ночи путешествия, когда баржа стояла в нескольких часах пути от Анханы, принайтованная якорными цепями к деревьям на берегу лениво текущей протоки и все было тихо – команда дрыхла, даже двое шестовых на вахте задремали прямо на юте, – Хэри почти примирился с собою.
– Теперь ты спокоен, – заметил Кейнова Погибель, присев на корточки рядом с ним.
Хэри не ответил. Только пристроил поудобнее затылок на подушке и пошевелил запястьями под ремнем, притягивающим их к койке.
– С тех пор как мы пересели на баржу, ты становишься все спокойней, – заметил его мучитель. – Или ты так мало любил свою жену, что боль потери не тревожит тебя долее?
– Ну понимаешь… – пробормотал Хэри. – Это все река. Ее река.
– Уже нет, – возразил Кейнова Погибель.
– Ты уверен? Мы плывем по течению – и что изменилось? Листья все шелестят, и порхают птицы. Плещется рыба. Река течет. – Хэри закрыл глаза и сонно вздохнул. – Шенна все твердила мне, что жизнь – это река, что человек – просто бурунчик, который борется с течением, покуда большая волна не смоет его. Ничто не теряется. Может, чуть ниже по течению родится другой бурунок, но ничто не прибудет. Жизнь есть жизнь, а река – это река. А то она говорила, что река – это песня, или человек, или птица, или дерево, или еще что, индивидуум – это лишь перебор нот, маленькая тема, как это называется… лейтмотив, вот. Он может звучать громко или приглушенно, может долго вплетаться в песню или не очень, но в конце концов песня-то одна.
– Так что же? – тихонько спросил Кейнова Погибель. – Песня или река?
Хэри пожал плечами.
– Мне-то откуда знать? Сдается мне, она ни того, ни другого не имела в виду. Она была богиня, а не философ. Но о жизни и смерти кое-что знала. Никогда не боялась умереть; она знала, что ее смерть – это часть цикла, что ее бурунчик расточится в течении большой реки.
Кейнова Погибель понимающе кивнул.
– Так, ты можешь снести свою потерю, ибо не чувствуешь, что потерял ее совсем.
– Это ее река, малыш.
– Как я заметил ранее, – проговорил Кейнова Погибель, – уже нет.
Хэри чуть приоткрыл глаза, искоса, не повернув головы, и стал разглядывать своего мучителя.
– Ты, верно, заметил серебряные руны, начертанные на мече святого Берна, – продолжал тот. – Как думаешь, какой цели они служат?
Хэри не ответил, не дрогнул, только смотрел – точно хищник, осознавший, что по его следу идет другая тварь, сильней и злей.
– Признаюсь, точной цели этих рун я не знаю, – продолжал Кейнова Погибель. – Вопрос этот не показался мне столь значительным, чтобы задавать его. Но подумай: если вице-король намеревался уничтожить лишь ее смертную оболочку, не достало бы на это обычного клинка?
Глаза Хэри блеснули.
– Так что, когда ты примешь смерть от рук своих врагов, не утешайся пустыми мечтаниями о Пэллес Рил, отошедшей в некое смутное посмертие, где она может быть счастлива или хотя бы довольна. Лучшее, что могла она испытать, – это полнейший распад сознания. А скорей всего, воет сейчас от муки в каком-нибудь невообразимом аду и будет выть – вечно.
Они долго молчали. Слышался только тихий плеск волн о борта, и тихонько покачивалась палуба.
– У тебя, – промолвил наконец Хэри хрипло и неспешно, – просто дар ненавидеть.
Кейнова Погибель торжественно склонил голову.
– Если так, этот дар я получил из твоих рук.
На миг ему захотелось протянуть руку и коснуться плеча Хэри – не ради того, чтобы причинить боль. Во многих отношениях этот калека был ему ближе, чем посредственности, у которых он учился в монастырской школе, и бесхребетные экзотерики, служившие в посольстве Тернового ущелья. То, что соединяло его и Хэри, было от века недоступно и совсем непонятно этим серым душонкам.
Отвернувшись, он поднялся на ноги.
– Знаешь, – проговорил он отстраненно, глядя из-под парусинового клапана в звездное небо, – при других обстоятельствах я бы не удивился, если бы мы стали друзьями.
– Малыш, мы уже друзья, – горько усмехнулся Хэри. – Хочешь сказать, что не заметил?
Кейнова Погибель глянул на него сквозь бледное застывшее пламя лампады, и перед глазами его промелькнуло все, что они вместе пережили за последние пять дней.
– Не заметил, – признался он, хмурясь, и кивнул. – Но ты, пожалуй, прав.
– Еще бы не прав! Хотя это не помешает мне тебя убить, если выдастся случай.
– М-м, без сомнения, – согласился Кейнова Погибель, – равно как не помешает мне выдать тебя имперским властям на расправу.
– М-да. Завтра утром, верно?
Кейнова Погибель кивнул, удивившись накатившей неожиданно тоске.
– Да. Завтра.
– Похоже, тебя эта перспектива не больно радует.
– Не радует вовсе, – признался он. – Но я готов. Ты часть моей прошлой жизни, Хэри. Я готов двинуться дальше.
– Ну ладно. А двинуться на боковую ты готов?
Только глянув на небо – и на последние капли масла в лампаде, он понял, насколько поздний уже час.
– Пожалуй.
– Тогда заткнись и валяй спать.
Кейнова Погибель усмехнулся почти по-дружески.
– Доброй ночи, Хэри.
– Пошел на хрен.
Одним из самых очаровательных свойств этой пытки было то, что, если соблюдать определенный распорядок действий, болевые точки не теряли чувствительности со временем, а, наоборот, увеличивали ее. Спустя час-другой жертве казалось, будто все предплечье горит изнутри, словно кровь в нем обратилась в витриоль.
В конце концов Хэри сдался – как и предполагал Кейнова Погибель. Сами вопросы – «Как вы встретились?», «Где поцеловались впервые?», «Во что она была одета в день вашей свадьбы?», «Чем пахли ее волосы?» – заставляли рассудок снова и снова прогонять через себя мучительные воспоминания. Очевидно было, что говорить об этом Хэри больней, чем молча сносить любые пытки, – и все же, раз начав, он уже не желал останавливаться. Но все же замолкал, раз за разом, побуждая Кейнову Погибель подстегивать его тычками по нервным узлам, словно он желал боли, словно приветствовал ее, словно ему для жизни требовались равно мучения, даримые беседой, и пытки, что приносит с собой молчание; словно уклониться от самомалейшей боли было бы для него предательством, преступлением, грехом.
А Кейнова Погибель принимал его сердечные муки словно причастие. Никогда в жизни он не был так счастлив.
Кейново Зерцало он держал под рукой, у койки Хэри. В любой момент он мог заглянуть в мысли калеки, окунуться в его страдания – но не злоупотреблял этой возможностью. Кейнова Погибель остро ощущал, какие опасности подстерегают его в этих темных омутах. Воды отчаяния тянули к себе в часы бодрствования, звали во сне, искушая утонуть навеки, оставив другим свет.
Два дня подряд Хэри говорил, а Кейнова Погибель слушал – порой подстегивая рассказчика вопросами и куда реже принуждая пытками. Он слушал повесть о дальних и чудных странах, от самого сердца пустоши Бодекен до сверкающих медью улиц липканской столицы, Семи колодцев, от тропических джунглей царства Ялитрайя до ледовых полей Белой пустыни. Потом речь зашла о местах еще более экзотических и невообразимо далеких: о таких краях, как Чикаго и Сан-Франциско, когда в беседе проскальзывали чужестранные имена вроде Шермайя Дойл, и Марк Вило, и Шенна Лейтон, и Артуро Коллберг.
«Отношения наши просты и понятны», – думал порою Кейнова Погибель. Его с Хэри сковывала общая нужда: потребность переживать боль Хэри Майклсона.
И эта простота пряла между ними незримую, почти неразрывную нить: они вынуждены были сотрудничать, чтобы дарить друг другу желаемое. Едкая ненависть, семь лет циркулировавшая в его жилах, вытекала медленно и неуклонно; победа вскрыла нарыв на душе. Кейн больше не был символом мирового зла, Врагом господним, творцом всех бедствий. Он стал тем, кем и был на деле: безжалостным, бессовестным человеком, потерпевшим поражение и раздавленным – как любой другой.
Просто человеком.
Некоторое облегчение испытывал и Хэри; настроенный, будто камертон, на перепады настроения своего пленника, Кейнова Погибель не мог не заметить, что бритвенная острота мучений притупляется со временем. К исходу последней ночи путешествия, когда баржа стояла в нескольких часах пути от Анханы, принайтованная якорными цепями к деревьям на берегу лениво текущей протоки и все было тихо – команда дрыхла, даже двое шестовых на вахте задремали прямо на юте, – Хэри почти примирился с собою.
– Теперь ты спокоен, – заметил Кейнова Погибель, присев на корточки рядом с ним.
Хэри не ответил. Только пристроил поудобнее затылок на подушке и пошевелил запястьями под ремнем, притягивающим их к койке.
– С тех пор как мы пересели на баржу, ты становишься все спокойней, – заметил его мучитель. – Или ты так мало любил свою жену, что боль потери не тревожит тебя долее?
– Ну понимаешь… – пробормотал Хэри. – Это все река. Ее река.
– Уже нет, – возразил Кейнова Погибель.
– Ты уверен? Мы плывем по течению – и что изменилось? Листья все шелестят, и порхают птицы. Плещется рыба. Река течет. – Хэри закрыл глаза и сонно вздохнул. – Шенна все твердила мне, что жизнь – это река, что человек – просто бурунчик, который борется с течением, покуда большая волна не смоет его. Ничто не теряется. Может, чуть ниже по течению родится другой бурунок, но ничто не прибудет. Жизнь есть жизнь, а река – это река. А то она говорила, что река – это песня, или человек, или птица, или дерево, или еще что, индивидуум – это лишь перебор нот, маленькая тема, как это называется… лейтмотив, вот. Он может звучать громко или приглушенно, может долго вплетаться в песню или не очень, но в конце концов песня-то одна.
– Так что же? – тихонько спросил Кейнова Погибель. – Песня или река?
Хэри пожал плечами.
– Мне-то откуда знать? Сдается мне, она ни того, ни другого не имела в виду. Она была богиня, а не философ. Но о жизни и смерти кое-что знала. Никогда не боялась умереть; она знала, что ее смерть – это часть цикла, что ее бурунчик расточится в течении большой реки.
Кейнова Погибель понимающе кивнул.
– Так, ты можешь снести свою потерю, ибо не чувствуешь, что потерял ее совсем.
– Это ее река, малыш.
– Как я заметил ранее, – проговорил Кейнова Погибель, – уже нет.
Хэри чуть приоткрыл глаза, искоса, не повернув головы, и стал разглядывать своего мучителя.
– Ты, верно, заметил серебряные руны, начертанные на мече святого Берна, – продолжал тот. – Как думаешь, какой цели они служат?
Хэри не ответил, не дрогнул, только смотрел – точно хищник, осознавший, что по его следу идет другая тварь, сильней и злей.
– Признаюсь, точной цели этих рун я не знаю, – продолжал Кейнова Погибель. – Вопрос этот не показался мне столь значительным, чтобы задавать его. Но подумай: если вице-король намеревался уничтожить лишь ее смертную оболочку, не достало бы на это обычного клинка?
Глаза Хэри блеснули.
– Так что, когда ты примешь смерть от рук своих врагов, не утешайся пустыми мечтаниями о Пэллес Рил, отошедшей в некое смутное посмертие, где она может быть счастлива или хотя бы довольна. Лучшее, что могла она испытать, – это полнейший распад сознания. А скорей всего, воет сейчас от муки в каком-нибудь невообразимом аду и будет выть – вечно.
Они долго молчали. Слышался только тихий плеск волн о борта, и тихонько покачивалась палуба.
– У тебя, – промолвил наконец Хэри хрипло и неспешно, – просто дар ненавидеть.
Кейнова Погибель торжественно склонил голову.
– Если так, этот дар я получил из твоих рук.
На миг ему захотелось протянуть руку и коснуться плеча Хэри – не ради того, чтобы причинить боль. Во многих отношениях этот калека был ему ближе, чем посредственности, у которых он учился в монастырской школе, и бесхребетные экзотерики, служившие в посольстве Тернового ущелья. То, что соединяло его и Хэри, было от века недоступно и совсем непонятно этим серым душонкам.
Отвернувшись, он поднялся на ноги.
– Знаешь, – проговорил он отстраненно, глядя из-под парусинового клапана в звездное небо, – при других обстоятельствах я бы не удивился, если бы мы стали друзьями.
– Малыш, мы уже друзья, – горько усмехнулся Хэри. – Хочешь сказать, что не заметил?
Кейнова Погибель глянул на него сквозь бледное застывшее пламя лампады, и перед глазами его промелькнуло все, что они вместе пережили за последние пять дней.
– Не заметил, – признался он, хмурясь, и кивнул. – Но ты, пожалуй, прав.
– Еще бы не прав! Хотя это не помешает мне тебя убить, если выдастся случай.
– М-м, без сомнения, – согласился Кейнова Погибель, – равно как не помешает мне выдать тебя имперским властям на расправу.
– М-да. Завтра утром, верно?
Кейнова Погибель кивнул, удивившись накатившей неожиданно тоске.
– Да. Завтра.
– Похоже, тебя эта перспектива не больно радует.
– Не радует вовсе, – признался он. – Но я готов. Ты часть моей прошлой жизни, Хэри. Я готов двинуться дальше.
– Ну ладно. А двинуться на боковую ты готов?
Только глянув на небо – и на последние капли масла в лампаде, он понял, насколько поздний уже час.
– Пожалуй.
– Тогда заткнись и валяй спать.
Кейнова Погибель усмехнулся почти по-дружески.
– Доброй ночи, Хэри.
– Пошел на хрен.
5
Ранним утром, когда с первыми лучами рассвета тяжеловесная баржа выплыла на стремнину Великого Шамбайгена, Кейнова Погибель принес Хэри миску крутой чечевичной каши с солониной, поставил рядом с койкой и отстегнул калеке одну руку, чтобы тот сам мог орудовать здоровенной деревянной ложкой. Хэри вяло пожевал чуть-чуть, потом оттолкнул миску.
– Лучше ешь, – посоветовал Кейнова Погибель. – В Донжоне так не кормят.
– Ну и хрен с ним. Как насчет «утки»?
Кейнова Погибель подвинул «утку» к калеке, терпеливо подождал, пока тот оправится, потом вынес посудину на палубу и отправил содержимое в реку. Когда он вернулся, Хэри так и не принялся за еду. Он неотрывно и невыразительно пялился на парусину над головой.
– Что у нас сегодня в программе? – спросил он, не оборачиваясь. – Опять за руку возьмешься?
– Нет, – ответил Кейнова Погибель, неторопливо устраиваясь в позе воина, удобно поджав под себя ноги. Локтями он оперся о колени и обхватил левой ладонью правый кулак: поза для медитации Тихого Круга.
– Это наша последняя беседа, Хэри. Примерно через два часа я передам тебя Рыцарям двора, которые ждут на причале в Анхане, и больше я тебя не увижу – м-м, нет, я хотел сказать «не заговорю», потому что на казни твоей я намерен присутствовать.
– Ха. Только не надо распускать нюни, а то я покраснею.
Кейнова Погибель спокойно глянул на свою жертву.
– На сегодня у меня к тебе только один вопрос. Я даже не буду настаивать, чтобы ты ответил.
Хэри неуверенно глянул на него; смена привычного распорядка пробудила в нем звериную опаску.
– Ну ладно.
– Оно того стоило?
Хэри оскалился.
– Что – оно и чего стоило? Это из серии дурацких вопросов «если бы я мог прожить жизнь заново»?
– Не совсем. Твоя жизнь меня не трогает, Хэри. Я о том влиянии, что твои действия оказали на мою жизнь. Я хочу знать: спасение Пэллес Рил на стадионе Победы семь лет назад – стоило ли это всего, что ты выстрадал с тех пор?
– Еще бы! – ответил тот без промедления и колебаний. – Если бы пришлось переиграть, я бы все повторил на бис.
– Да ну! Правда? После всего, что ты мне поведал? Разбив себе карьеру, потеряв ноги, отца, дом, дочь… жизнь. Ты уверен?
– Я… то есть… – Голос Хэри прервался, он отвернулся к стене.
– Вы даже не были счастливы вместе, – промолвил Кейнова Погибель. – Ты сам мне сказал. Итак, единственное, чего ты добился, – это отложил ее гибель на семь лет. Если бы ты знал тогда, до какой степени бесповоротно сгубит тебя этот единственный шаг, ты поступил бы так же?
Хэри прикрыл глаза свободной рукой и не ответил.
– Можешь не отвечать. Просто подумай над моим вопросом.
– Вера, – пробормотал Хэри.
– Ах да, ваша дочь, – подхватил Кейнова Погибель. – Такую ли большую услугу оказали вы ей, произведя на свет? Порою ночами ты бормочешь во сне – знаешь об этом? А знаешь, что именно? «Прости, Вера».
И вот тут в том, кто был некогда Кейном, что-то замерцало и погасло окончательно: та искра, что отбрасывала его в мир живых зловещей тенью. В первый раз за эти дни он показался своему мучителю старым, и усталым, и безнадежно увечным.
Кейнова Погибель долго, целые секунды, взирал на него, наслаждаясь этим угасанием, а потом поднялся на ноги, собираясь выйти, но Хэри вновь обернулся к нему, и лицо его было сурово, как горы по зиме.
– Тебе я мог бы задать тот же самый вопрос.
– Лучше ешь, – посоветовал Кейнова Погибель. – В Донжоне так не кормят.
– Ну и хрен с ним. Как насчет «утки»?
Кейнова Погибель подвинул «утку» к калеке, терпеливо подождал, пока тот оправится, потом вынес посудину на палубу и отправил содержимое в реку. Когда он вернулся, Хэри так и не принялся за еду. Он неотрывно и невыразительно пялился на парусину над головой.
– Что у нас сегодня в программе? – спросил он, не оборачиваясь. – Опять за руку возьмешься?
– Нет, – ответил Кейнова Погибель, неторопливо устраиваясь в позе воина, удобно поджав под себя ноги. Локтями он оперся о колени и обхватил левой ладонью правый кулак: поза для медитации Тихого Круга.
– Это наша последняя беседа, Хэри. Примерно через два часа я передам тебя Рыцарям двора, которые ждут на причале в Анхане, и больше я тебя не увижу – м-м, нет, я хотел сказать «не заговорю», потому что на казни твоей я намерен присутствовать.
– Ха. Только не надо распускать нюни, а то я покраснею.
Кейнова Погибель спокойно глянул на свою жертву.
– На сегодня у меня к тебе только один вопрос. Я даже не буду настаивать, чтобы ты ответил.
Хэри неуверенно глянул на него; смена привычного распорядка пробудила в нем звериную опаску.
– Ну ладно.
– Оно того стоило?
Хэри оскалился.
– Что – оно и чего стоило? Это из серии дурацких вопросов «если бы я мог прожить жизнь заново»?
– Не совсем. Твоя жизнь меня не трогает, Хэри. Я о том влиянии, что твои действия оказали на мою жизнь. Я хочу знать: спасение Пэллес Рил на стадионе Победы семь лет назад – стоило ли это всего, что ты выстрадал с тех пор?
– Еще бы! – ответил тот без промедления и колебаний. – Если бы пришлось переиграть, я бы все повторил на бис.
– Да ну! Правда? После всего, что ты мне поведал? Разбив себе карьеру, потеряв ноги, отца, дом, дочь… жизнь. Ты уверен?
– Я… то есть… – Голос Хэри прервался, он отвернулся к стене.
– Вы даже не были счастливы вместе, – промолвил Кейнова Погибель. – Ты сам мне сказал. Итак, единственное, чего ты добился, – это отложил ее гибель на семь лет. Если бы ты знал тогда, до какой степени бесповоротно сгубит тебя этот единственный шаг, ты поступил бы так же?
Хэри прикрыл глаза свободной рукой и не ответил.
– Можешь не отвечать. Просто подумай над моим вопросом.
– Вера, – пробормотал Хэри.
– Ах да, ваша дочь, – подхватил Кейнова Погибель. – Такую ли большую услугу оказали вы ей, произведя на свет? Порою ночами ты бормочешь во сне – знаешь об этом? А знаешь, что именно? «Прости, Вера».
И вот тут в том, кто был некогда Кейном, что-то замерцало и погасло окончательно: та искра, что отбрасывала его в мир живых зловещей тенью. В первый раз за эти дни он показался своему мучителю старым, и усталым, и безнадежно увечным.
Кейнова Погибель долго, целые секунды, взирал на него, наслаждаясь этим угасанием, а потом поднялся на ноги, собираясь выйти, но Хэри вновь обернулся к нему, и лицо его было сурово, как горы по зиме.
– Тебе я мог бы задать тот же самый вопрос.
6
Кейнова Погибель замер и оглянулся через плечо.
– О чем ты?
– Никогда не думал, чего будет стоить тебе мое поражение?
– Хэри, Хэри, – укоризненно молвил Кейнова Погибель. – Разве мы не миновали тот порог, за которым я мог бы принять всерьез твои угрозы?
– Это не угроза, малыш. Ладно, предположим, я отнял у тебя родителей. Ты отнял у меня жену и придешь на мои похороны. Хрен с ним. – Он пожал одним плечом. – Сквитались. Мне-то плевать на самом деле: я уже покойник. А вот как ты будешь жить с тем, что натворил?
– А что я натворил? – Кейнова Погибель фыркнул. – Я спас мир от Врага господня.
– Малыш, малыш, – в голосе Хэри эхом отозвались укоризненные нотки. – Ни хрена ты не спас. Когда вы с Гарретом исхитрились убить Шенну, вы стерли с лица земли империю Анханы. И Монастыри, и Липке, и Кор, и Пакулу. Примерно через год на континенте не останется живой души.
– Это нелепо.
– Как же. Как ты думаешь, безмозглая твоя башка, что тут делала Пэллес?
По хребту Кейновой Погибели пробежали призрачные мурашки, оскальзываясь горячими лапками, – словно пальцем провели по неошкуренной доске.
– О чем ты?
– Никогда не думал, чего будет стоить тебе мое поражение?
– Хэри, Хэри, – укоризненно молвил Кейнова Погибель. – Разве мы не миновали тот порог, за которым я мог бы принять всерьез твои угрозы?
– Это не угроза, малыш. Ладно, предположим, я отнял у тебя родителей. Ты отнял у меня жену и придешь на мои похороны. Хрен с ним. – Он пожал одним плечом. – Сквитались. Мне-то плевать на самом деле: я уже покойник. А вот как ты будешь жить с тем, что натворил?
– А что я натворил? – Кейнова Погибель фыркнул. – Я спас мир от Врага господня.
– Малыш, малыш, – в голосе Хэри эхом отозвались укоризненные нотки. – Ни хрена ты не спас. Когда вы с Гарретом исхитрились убить Шенну, вы стерли с лица земли империю Анханы. И Монастыри, и Липке, и Кор, и Пакулу. Примерно через год на континенте не останется живой души.
– Это нелепо.
– Как же. Как ты думаешь, безмозглая твоя башка, что тут делала Пэллес?
По хребту Кейновой Погибели пробежали призрачные мурашки, оскальзываясь горячими лапками, – словно пальцем провели по неошкуренной доске.