Стовер Мэтью Вудринг. Клинок Тишалла

   При виде руин «Чужих игр» Тоа-М’Жест остановился. Именно здесь, прикрывая отход в пещеры, фейсы Кайрендал вели последние арьергардные бои. Почти час воздух над «Чужими играми» казался адом из молний и огня, когда Тавматургический корпус проводил артобстрел, а эльфийские маги использовали в ответ свою силу. В конце концов корпусные чародеи разрушили здание и перекрыли вход в нижние пещеры. Даже теперь, через несколько дней, вывороченные камни сохраняли жар боя.
   На самом деле герцог вспоминал не битву, а те счастливые часы и дни, которые он провел в этом месте. «Я не понимал, как мне было хорошо, – думал он. – Кайра, если ты еще жива, я хотел бы рассказать, как сильно скучаю по тебе». Покачав головой, он двинулся дальше.
   Бесконечное обращение к прошлому мешало выживанию.
   Никто из его подчиненных не понимал, зачем он велел возводить укрепление. Некоторые сомневались в практичности его затеи; они считали, что враги находятся под землей. От кого он ожидал нападения здесь, на поверхности? Тоа-М’Жест не утруждал себя объяснениями. Как любил говорить патриарх, он требовал не понимания, а исключительно подчинения.
   Жест не собирался рассказывать им, что вся Империя превратилась в гигантскую кучу дерьма. Он не собирался объяснять, что Тоа-Сителл сошел с ума. Он не хотел говорить о том, что собирался отсидеться в форте несколько дней, а затем сместить патриарха и занять его место. Как оказалось, он был слишком оптимистичен. Ему следовало бежать пару дней назад – наплевать на потери и бежать сломя голову.
   Пустые мечты – вот что это такое.
   Он решил, будто сможет, задержавшись, обратить ситуацию в свою пользу, потому что мечтал об этом. Ему нравилось быть герцогом, наперсником патриарха, помощником главы многочисленных Глаз Божьих – богатым и уважаемым, наделенным правами, о которых мужчина его возраста не мог и помыслить. Он действительно верил, что может помочь Империи и городу. Он обладал талантом создавать порядок из хаоса, что и доказал во время Второй династической войны, когда его рыцари стали неофициальной политической силой столицы. После нынешних неурядиц он мог остаться единственным лидером, способным собрать разбитую Империю воедино.
   Вот почему Тоа-М’Жест задержался здесь, надеясь на перелом событий. Но мир вокруг превратился в огромный писсуар. Он даже не мог сосчитать своих людей. В форте раз за разом вспыхивали стычки: сначала на кулаках, затем на мечах. Люди наносили коварные удары исподтишка – ножами, в темноте. Одна из ссор между его солдатами и магами из Тавматургического корпуса привела к гибели пяти Котов и двух чудотворцев.
   А герцог все медлил. Он мог оказаться последним здравомыслящим человеком в правительстве. Если бы он убежал, то кто бы тогда позаботился об Империи?
   Проскользнув под противофейную сетку, прикрывавшую северную стену форта, он мрачно напомнил себе: «Мир не дает награды за благие намерения». Всю жизнь Тоа-М’Жест придерживался правила, которое не раз спасало его в опасные времена: когда призом является выживание, на второе место выходит желание умереть последним. Эта мысль зазвучала эхом в его смятенном сознании, когда он услышал чей-то важный голос, громко объявлявший из-за стены о том, что патриархом подписан имперский ордер на арест герцога Тоа-М’Жеста, бывшего Ответственного за общественный порядок, обвиняемого в предательстве, заговоре и преступлениях против Империи.
   – Проклятье! – проворчал он. – Пора уходить.
   Очевидно, пехотинцы блокировали и другие стены. Они наверняка спланировали эту операцию заранее. Оставался единственный путь отступления.
   Вниз.
   Не сказав никому ни слова, Тоа-М’Жест побежал.
   Чутье говорило ему, что он может сторговаться с Кайрендал и ее подчиненными. То же чутье предупреждало: не вступать в переговоры с солдатами, не грозить, не блефовать и не спорить. Когда посланные за ним пехотинцы встретились в центре форта, он уже был далеко, уходя по пещерам и проходам, в которых хозяйничала его бывшая банда: заяц спрятался в своей норе, на пять шагов опередив гончих псов.

3

   На Анхану опустились сумерки.
   То был вечер без луны, с кучевыми облаками, окутавшими звезды. Несколько окон с незатворенными ставнями и еще более редкие открытые двери мерцали желтым светом масляных ламп в различных частях города. Однако единственным реальным светом в ночной мгле, растворившей сумерки, было бушевавшее в доках алое пламя.
   В этом адском зареве мужчины и женщины набрасывались друг на друга, сражались, убегали и умирали. Среди жутких языков огня отчаявшиеся блюстители порядка колотили людей дубинками по головам и спинам, не жалея даже собственных сослуживцев. В этом чудовищном пожаре солдаты, сменив пики на ведра, маршировали через умиравшие джунгли.
   Рядом с пылающими зданиями горела река. Вода была бесполезной: смешавшись с черным маслом, она еще больше распространяла пламя. Солдаты пытались забрасывать огонь песком и грязью. Вскоре даже офицерам, отдававшим приказы, пришлось взяться за лопаты и ведра.
   В верховье реки – в шестнадцати километрах от Анханы и в ста метрах к северу от берега Великого Шамбайгена – в воздухе появился куб, мерцающий разноцветными лучами. В какой-то момент он вспыхнул предзакатными огнями и исчез, оставив на земле двенадцать мужчин, одетых в металлизированные пуленепробиваемые комбинезоны, укрепленные сорбатаном и полужесткой углеволоконной керамикой. Их шлемы были сделаны из того же материала, и у каждого имелось забрало из затемненного бронестекла, покрытое сеткой из серебряной проволоки толщиной с человеческий волос.
   Солдаты зашагали к реке, и в тот же миг за их спинами в воздухе появился и замерцал новый куб.
   Первый из пришельцев достиг реки, опустил свой микроволоконный рюкзак на прибрежный песок, расстегнул «молнию» пластиковой упаковки и дернул за белый нейлоновый шнур. Рюкзак с шипением развернулся, надулся и превратился в большую лодку, в которую остальные начали укладывать свое снаряжение, используя для этого особые карманы на липучках, расположенные вдоль баллонов. В то же время ровно в пяти метрах вверх по течению лидер второй дюжины тоже начал расстегивать «молнию» рюкзака. Третья дюжина двинулась к участку берега в пяти метрах выше по течению от второго отряда, а за их спинами уже мерцал четвертый куб.
   Из всех людей, собравшихся в тот час на берегу, лишь четверо были одеты не так, как все. Их комбинезоны отличались тем, что пуленепробиваемая ткань не была металлизированной, а на затемненных забралах отсутствовала сетка из серебряной проволоки. Двенадцать плавсредств поделили на группы – по три лодки, соединенные фалами. Четверо человек заняли места на кормовых сиденьях ведущих лодок и опустили свои посохи в воду, используя их как рули. Каждый из них, держа в ладони большой кусок полированного кварца, фокусировал взгляд на мерцающих гранях. Лодки тихо заскользили по воде в сгущавшуюся тьму.
   В городе, куда они направлялись, монахи, крича от боли и умирая в огненной реке, пытались отыскать тело павшего посла. А под городом, в темной подземной пещере с низким каменным сводом…
   …убийца, прикованный цепями к известняковой стене, смотрел невидящим взором во мрак, более жуткий и всеобъемлющий, чем та абсолютная ночь, в которой он обитал.
   Человек, бывший некогда принцем перворожденных, корчился в приступе смертельного озноба, и только несколько часов отделяли его от смерти.
   Опальный герцог скитался в непроницаемой тьме, потерявшись в бесконечном лабиринте.
   А человек по имени Хабрак – сержант имперской гвардии, прослуживший в темнице двенадцать лет и имевший лишь одно взыскание в личной записи; представитель первого типа людей, тех, для кого правила никогда не менялись; мужчина, противопоставивший сверхъестественным джунглям, волнам черного масла и пожарам, угрожавшим уничтожить его город, свою бесстрастную и непоколебимую преданность долгу; солдат, твердо веривший, что за тридцать семь лет службы он повидал достаточно чудес, чтобы больше ничему не удивляться, – смотрел с открытым от изумления ртом, как его сияние сам патриарх Тоа-Сителл спускался по лестнице Зала суда в караульное помещение Донжона.

4

   Кожа патриарха выглядела дряблой и желтой, как у трупа, глаза провалились, из потрескавшихся губ сочилась кровь и стекала по подбородку. Его праздничная мантия была разорвана и испачкана рвотой. Полы одежды обуглились и покрылись разводами черного масла. Патриарха сопровождали шестеро взволнованных вспотевших офицеров из Глаз Божьих, одетых в кольчужные рубахи, такие же шапочки и стальные шлемы. Офицеры нервно облизывали губы и сжимали в дрожащих руках обнаженные мечи.
   Придя в себя и вскочив со стула, Хабрак вытянулся по стойке «смирно». Патриарх прислонился к решетчатой двери, словно только стальные прутья могли удержать его ногах.
   – Сержант, – прохрипел он. – Пора действовать.
   Патриарх выжидательно посмотрел на Хабрака, затем поманил его к себе.
   – Подойди сюда, солдат. Не заставляй меня кричать. У меня болит горло. Ты, что, не слышал меня? Время пришло.
   Хабрак сглотнул. Отойдя от стола, он приблизился к решетчатой двери и остановился на почтительном расстоянии.
   – Время для чего, ваше сияние? – осторожно спросил он.
   – Время убить Кейна.
   – Ваше сияние?
   Патриарх помассировал дрожащей рукой накрашенную охрой бровь.
   – Начался пожар. Разве ты не видел? Я сразу понял. О глупец! Как я ошибся! Впредь нужно быть умнее. Мне казалось, что я могу использовать его, а это он использовал меня. Так же, как и прежде. Город горит. Все горит, как горело раньше. Ты помнишь? Помнишь город в огне?
   – Помню, ваше сияние, – мрачно ответил Хабрак.
   – Тогда иди. Расправься с ним.
   Дрожащая рука просунулась между прутьями и сжала плечо Хабрака.
   – Ты хороший человек. Я доверяю тебе. Я всегда знал, что могу довериться тебе.
   – Спасибо вам, ваше сияние.
   – Как…
   Патриарх устало смежил веки. Хабрак решил, что этот человек на грани обморока. Но когда он протянул было руку, чтобы поддержать его сияние, мутные глаза вновь открылись, и его пронзил жуткий нечеловеческий взор, напоминавший взгляд орла.
   – Скажи еще раз, как тебя зовут?
   – Хабрак, ваше сияние. Сержант Хабрак.
   – Не пытайся умничать, Хабрак. Будь проще. Вот в чем заключалась моя ошибка. Я думал, что достаточно умен, и потому не шел простыми путями.
   – Быть проще, ваше сияние?
   – Убей Кейна.
   – Что…
   Тоа-Сителл схватил Хабрака за шиворот и притянул к прутьям. Дыхание его сияния отдавало гнилью.
   – Сделай это, Хабрак. Сделай во что бы то ни стало! Возьми дубину, спустись в Шахту и размозжи ему череп. Ты понял?
   Хабрак напрягся. Он никогда не обсуждал приказы.
   – Да, господин.
   – И когда прикончишь его, брось тело в мясорубку.
   – Да, господин.
   – Прибей его. Без всякой жалости! Размельчи на части. Прибей и размельчи. Ты сделаешь это? Ты прибьешь его и размельчишь?
   Хабрак козырнул:
   – Да, господин. Но…
   – Что?
   – А как же день Успения?
   – Забудь о дне Успения, – проворчал патриарх. – Как и обо всем другом.
   – Да, господин.
   – Ты хороший человек, Хабрак. Ты готов спасти Империю. Да! Голова! Сохрани его голову. И нашу Империю.
   – Что, господин?
   – Нам нужна его голова. Для кола.
   – Будет сделано.
   – Ты не сможешь покинуть темницу без головы Кейна, – сказал патриарх и указал на одного из Глаз Божьих. – Отдай ему свой ключ. От этой двери.
   Хабрак покорно снял ключ с большого железного кольца и передал сквозь прутья офицеру. Тот судорожна сжал его в кулаке.
   – Первой через эту дверь должна быть передана голова Кейна, – сказал патриарх офицеру. – Ты понял? Никого не впускать! Никого не выпускать! Держать дверь запертой до тех пор, пока кто-то не поднимется из подземной темницы и не передаст тебе голову Кейна. Ты понял?
   – Да, господин, – ответил Глаз Божий.
   – Если эта дверь откроется по любой другой причине, то рядом с головой Кейна на шестах окажутся и ваши шесть голов! Я казню вас, даже если сам Ма’элКот прикажет вам открыть. Он может покарать вас в следующей жизни, но я убью вас в этой!
   Офицеры тревожно переглянулись друг с другом. Патриарх повернулся к Хабраку:
   – И не надейся, что они поддадутся на уговоры. Никто другой не откроет эти двери. Я распустил ротозеев, охранявших Зал суда. Им нельзя было доверять. В здании теперь только Глаза Божьи. И они следят за тобой!
   Патриарх кивнул, словно соглашался с чьим-то комментарием.
   – Я буду в часовне.
   Медленно повернувшись на каблуках, он стал подниматься по ступеням.
   Какое-то время Хабрак смотрел ему вслед. Затем перевел взгляд на офицеров, и те в ответ посмотрели на него и друг на друга. Они выглядели очень напуганными. Взяв кольцо с ключами, сержант сунул руку в петлю на рукоятке дубины и отворил железную дверь, за которой открывался ход в подземную тюрьму.
   – Черт! – тихо буркнул Хабрак.
   Он забыл взять нож. «И чем ты отрежешь ему голову? Дубиной?» Сержант вытащил из ящика стола длинный острый кинжал и, сунув его за пояс на кольчуге, зашагал вниз по лестнице, чтобы исполнить приказ и расправиться с Кейном.

5

   Жест плутал во мраке очень долго.
   К тому времени, когда когтистые лапы наконец появились из бесконечной пещерной полуночи и, схватив его, потащили в более густую тьму, он точно знал, кем был и что ему следовало сделать. Он был уцелевшим беглецом. И ему следовало остаться в живых.
   – Я без оружия, – повторял он с тех пор, как убежал от Глаз Божьих в пещеры. – Я сдаюсь.
   Он говорил это снова и снова – бесконечно – может, несколько дней. В горле у него пересохло, губы потрескались. Глаза так долго вглядывались во мрак, что успели забыть о свете.
   – Я без оружия. Сдаюсь.
   Он продолжал повторять эти фразы, пока удар по затылку не лишил его чувств.
   Темнота вокруг была соткана из звуков: из шарканья ног, ворчания и фырканья, сопения, звяканья кольчуг и стука мечей о камни.
   В былые дни при сходных обстоятельствах его светлость достопочтенный Тоа-М’Жест, Ответственный за общественный порядок, устроил бы скандал, чтобы напомнить захватчикам о важности своей персоны и намекнуть на имперские репрессии за любой нанесенный ему физический или моральный вред. Его величество король Канта начал бы торг, предлагая назвать цену за свободу, чтобы затем выполнить или аннулировать условия сделки в зависимости от своей личной выгоды. Но две эти личности были съедены тьмой. В живых остался только Жест – именно так мать назвала его при рождении, после того как мир и собственное тело сыграли с ней злую шутку.
   – Добро пожаловать в мой скромный дом, ваша светлость.
   Голос принадлежал Кайрендал, хотя в данном случае слово «голос» казалось несколько неправильным. Монотонный шепот, ясный и тихий, звучал так близко, что Жест должен был ощутить трепетное дыхание на шее и щеке. Но вместо этого почувствовал только грубые когти, впившиеся в его запястья. Перед глазами пульсировали неопределенные пятна света, распространявшие геометрическое мерцание. В пещере пахло трупной вонью, словно в Шахте под Залом суда.
   – Кайр…
   – Тс-с! Не произноси больше это имя! Никогда не произноси его.
   Голос говорившей утратил панические нотки и зазвучал размеренно-цинично.
   – Не к добру поминать имя неупокоенной мертвой женщины.
   – Мертвой?
   – Трижды мертвой. Фея совершила самоубийство – она выпила яд. Через несколько дней она умерла от горя на Общинном пляже. И, наконец, чуть позже она погибла, защищая свой народ и сражаясь с имперской армией на пылающих руинах собственного дома.
   – Трижды мертва, но по-прежнему на меня в гневе, – тихо и без всякой насмешки сказал Жест. – Наверное, она очень сильно обиделась.
   – Возможно, она когда-то была обижена. Но не теперь.
   – Если… э-э… эта леди мертва, то с кем я разговариваю?
   – С мстящим трупом той несчастной феи, – ответила темнота.
   – Ох! – Он осмелился пошутить. – А я-то думал, почему твой голос звучит так забавно.
   Но вместо смеха Жест услышал шелестящий шепот:
   – Потому что ты слышишь голос, не принадлежащий мне.
   – Да, – задумчиво произнес он. – Это точно.
   «Будь я проклят, но она сошла с ума, как Тоа-Сителл». Он начал терять последнюю надежду.
   – Я хочу предложить тебе кое-что.
   – Конечно, хочешь.
   – Я могу указать тебе расположение Котов, чародеев и Глаз Божьих – их позиции и численность отрядов. Я расскажу тебе, где находятся припасы и оружие, отмечу на карте маршруты патрулей, охраняющих пещеры. Я лично составлю план для решающей атаки…
   – И чем важна для меня эта информация?
   Она не могла помешаться настолько. Или могла?
   – Это принесет тебе победу в затянувшейся войне, – терпеливо объяснил Жест.
   – Мы ни с кем не воюем.
   – Леди, но с нашей стороны это чертовски похоже на войну!
   Ответом было молчание. Он слышал лишь сердитое сопение и позвякивание кольчуг. Где-то сбоку раздавалось чавканье, и что-то капало, будто у большой и голодной твари сочилась слюна.
   – Твоя армия… – наконец произнес монотонный голос, – те отряды, о которых ты говоришь… Они сейчас озабочены другими делами – более важными, чем обход и патрулирование пещер. Ваш город горит, и по его руинам бродят человеческие упыри.
   – Послушай… – облизав пересохшие губы, сказал Жест.
   Как велико ее безумие? Он не знал, сколько дней и часов провел в темноте. Анхана могла быть на другой стороне мира. Неужели в бреде Кайры таилась крупица истины? Что же делать?
   – Наш патриарх сошел с ума. Он думает, что я кейнист. Я мог бы наплевать на этого ублюдка и продолжить свое дело, но мне некому довериться. Все стали странными… Я хотел сказать, очень странными. – Голос его зазвучал доброжелательнее. – Почему мы с тобой никогда не говорили о доверии? Ведь я могу помочь тебе, а ты – мне. Услуга за услугу. – Он глубоко вздохнул. – Мне кажется, мы могли бы быть полезны друг другу.
   – Ты хочешь стать полезным? И именно это желание привело тебя сюда? Ты снова вдруг заинтересовался моей выгодой?
   – Я… э-э-э…
   Как в этой долбаной сырой пещере его губы могли так сильно пересохнуть? Облизав их еще раз, он тихо произнес:
   – Если бы я сказал, что не скучал по тебе, это было бы притворством.
   – А ты скучал?
   – Знаешь, ты просто подумай об этом. О себе и обо мне. В каком-то смысле мы рождены друг для друга.
   – Я помню, – прозвучала призрачная тень некогда прекрасного голоса Кайрендал. – Я помню, как была желанной.
   – И я, – почувствовав брешь, добавил Жест. – Я помню, как желал тебя. Мы были счастливы в нашем союзе. Знаешь, ни одна другая женщина не пробуждала во мне таких чувств…
   – Я не женщина.
   – Ни одно существо женского роду, – быстро поправился Жест. – Ни женщина, ни перворожденная, ни камнеплетка – никто не дарил мне такого счастья, как ты. Я грезил о тебе ночами, просыпаясь в поту от страсти. Я боялся думать, что никогда не увижу тебя.
   – Ты хотел увидеть меня? Таково твое желание?
   – Да, помимо прочего, – признался он. – Я имею в виду, что мы могли бы вернуть былое. У меня есть свои люди среди Глаз Божьих. Что касается Котов, то они пойдут за мной – все до единого. И потом я знаю, где чародеи держат запасы грифоньего камня…
   – Нам нечего возвращать.
   – Ну тогда…
   Жест попытался улыбнуться. Интересно, видела ли она его лицо?
   – Тогда мы могли бы снова стать счастливой парой. Что скажешь?
   – Вот как? – Ее голос стал свистящим. – Тебе захотелось еще раз прикоснуться к моей груди и бедрам?
   – Больше всего на свете, – ответил он и мысленно добавил: «Если только я останусь в живых».
   – Хорошо. Я приму дар твоей любви. Поцелуй меня, и покончим с этим.
   Пальцы, похожие на ветви убитого стужей дерева, обхватили лицо Жеста. Что-то твердое и покрытое коркой прижалось к его губам, испачкав их густой и липкой жидкостью, напоминавшей… Нет! Это действительно была наполовину свернувшаяся кровь.
   Корка раздвинулась, обнажив ряд острых зубов, которые впились в его нижнюю губу. Язык, похожий на ороговевший обрубок, силой вошел в его рот, принеся с собой запах пещеры и привкус старого, почерневшего от гнили мяса. Лапы с острыми когтями отпустили его руки, и Жест упал на колени, задыхаясь и давясь от тошноты.
   – Неужели мой поцелуй больше не пробуждает у тебя былую страсть? – со злой насмешкой спросил голос.
   – Нет, просто я… – Жест снова закашлял. – Ты немного напугала меня, вот и все. Я не ожидал. Я не знал, что ты так… э-э-э… близко. Мне казалось, что твой голос доносился сбоку.
   – Это не мой голос. Он звучит внутри тебя. Я больше не говорю с людьми.
   – Не понимаю.
   – Конечно, не понимаешь. Понимание – это мое проклятие. Мой дар.
   В темноте появилось светлое пятно. По мере того как освещенность усиливалась, бесформенные контуры пятна обретали силуэт.
   – Это был дар моего старого друга, – прошептала Кайрендал. – Он тоже когда-то желал меня. Он дал мне понимание и в то же время одарил смертью.
   Мерцающий образ стал более четким, и Жест увидел перед собой отвратительную искалеченную паучиху – точнее, истощенное подобие паукообразного существа, у которого оторвано четыре лапы из восьми. Голова паучихи гипнотически медленно наклонялась вперед и назад, словно та глотала непрожеванный кусок мяса.
   – Представь, что ты сходишь с ума и знаешь о своем безумии, – продолжил голос. – Представь, что ты понимаешь причину, которая заставляет тебя убивать друзей и пожирать их трупы – понимаешь и продолжаешь пожирать. Ты можешь вообразить себе такое?
   – Я?!.. э… Нет.
   – Ну так сможешь.
   Слабый ореол вокруг искалеченного существа стал ярче настолько, что Жест увидел ее лицо, изможденное голодом и нервным истощением. Кожа, похожая на полупрозрачный пергамент, потемневшая и покрытая гнойными болячками, туго обтягивала кости без плоти. Нагая, бесполая, с клубком внутренних органов во чреве и бесцветными космами на черепе, она плотно сжимала окровавленные потрескавшиеся губы, хотя голос продолжал звучать.
   – Я могу разделить это с тобой, Тоа-М’Жест… ваше величество… или как там тебя… Ты станешь таким же, как я.
   – Хорошо, договорились, – ответил Жест.
   Для любовных утех она больше не годилась, однако он мог заключить с ней сделку и купить себе свободу.
   – Дели со мной, что хочешь. Я вижу, что сейчас ты… э-э-э… немного нездорова. Но это не значит, что мы должны проиграть свою битву.
   Она не шевельнулась и не приоткрыла рта, но призрачный голос проревел в его сознании:
   – Мы не ведем никаких битв!
   – Значит, я ошибся в своих предположениях, – с печальной улыбкой сказал Жест.
   Он отступил назад, потеряв всякую надежду на спасение.
   – Я всегда говорил, что каждый раз, когда Кейн приходит в город, у нас начинаются войны. Хм! Твои слова успокоили меня. Теперь я могу быть счастлив.
   – Кейн ?
   Это слово напомнило ему рев урагана. Оно взорвалось в мозгу Жеста с ослепительной вспышкой, отчего тот вскрикнул и прикрыл глаза рукой.
   – Кейн здесь? Он сейчас здесь?
   Жест сгорал под свирепым взглядом Кайрендал. Он не мог отнять руку от лица.
   – Я… э-э-э…
   – Отвечай!
   – Да, – вздрогнув от грома в ушах, сказал он. – Через два дня после битвы на Общинном пляже монахи поймали Кейна и отдали его патриарху.
   – Так это был он. Все сходится. Я знала, хотя и сомневалась. Теперь мне понятно, что мы должны делать. Это очевидно.
   Жест опустил руку и украдкой обвел пещеру взглядом. Размерами она не уступала Большому залу дворца Колхари, и ее заполняли тысячи живых тварей.
   Перворожденные, камнеплеты, огриллоны, тролли, огры, древолазы и прочие создания, одетые в лохмотья или совершенно нагие, больные и, возможно, умиравшие. В лужах рвоты и между камнями лежали мертвые тела. А над этой массой трупов и живых существ возвышалась Кайрендал – их искалеченная королева, обнаженная и еще более безумная, чем ее подданные.
   – Вставайте, дети! Просыпайтесь и берите оружие! Разве вы не слышали? Это шанс отомстить нашим убийцам. Мы можем уничтожить человека, который убивал нас без счета и жалости!
   Когда ее оборванные подчиненные собрались вокруг них, яростный взгляд Кайрендал пронзил Жеста, как дротик.
   – Ты знаешь, где он?
   Напуганный пленник облизал пересохшие губы. Он знал Кейна двадцать лет. Этот человек спас ему жизнь и сделал его герцогом. То, что Жест сказал Тоа-Сителлу, было правдой: он любил Кейна, как родного брата. Но…
   Жест не мог отказаться от самого себя. Он боролся за жизнь. И поэтому он тихо ответил:
   – Кейн в Донжоне.
   Тьма вернулась с торжествующими воплями. Тьма стучала башмаками и огрубевшими босыми пятками, вопила и бранилась дикими голосами на незнакомых языках, бряцала оружием и звенела броней. Его схватили и потащили по камням, поднимая вверх и бросая вниз, подталкивая копьями и заставляя скользить по крутым склонам.
   Теперь он знал, что темнота скрывала все, кроме истинной природы человека.