Автор неизвестен. Неожиданный гость

Курт не думал, что ему придется задержаться значительно дольше, чем он
рассчитывал, и по делу не совсем приятному.
Получив письмо, Миллер не отпустил Курта, а приказал ему подождать.
-- Ваша фамилия Шмидт? Курт Шмидт? Да?-- спросил Миллер, когда письмо
было прочитано, запечатано и вручено адъютанту для немедленной отправки.
-- Так точно!
-- Вы раньше служили в роте обер-лейтенанта Фельднера?
-- Так точно!
-- Вы знаете, что ваш бывший командир сейчас в госпитале, тяжело ранен?
-- Так точно!
-- Откуда вы это знаете?
-- Мне сказал обер-лейтенант фон Гольдринг.
-- А когда вы последний раз видели обер лейтенанта Фельднера?
-- В Бонвиле, в день отъезда оттуда, в номере оберлейтенанта
Гольдринга.
-- Обер-лейтенант Фельднер с вами разговаривал?
-- Да. Он приказал передать обер-лейтенанту фон Гольдрингу номер поезда
и время отбытия.
-- Какой именно номер и какои час были названы?
-- Не помню!
-- А когда вы сообщали об этом обер-лейтеианту Гольдрингу, в комнате
были посторонние?
-- Нет, -- твердо ответил Курт, хотя хорошо помнил, что в это время в
комнате была Моника.
-- Хорошо, можете идти, я сам поговорю об этом с оберлейтенантом. О
нашем разговоре никому не говорите. Понятно?
-- Так точно!
Возвращаясь домой, Курn не шел, а бежал. Гнала его не только мысль об
опоздании, а и беспокойство. Почему Миллер начал его расспрашивать о
Фельднере? И почему так интересовался, был ли кто нибудь из посторонних в
номере? Неужели он в чем то подозревает Монику? Мадемуазель Моника и тот
поезд? Какая чепуха! Курт горел нетерпением обо всем рассказать
обер-лейтенанту и был очень разочарован, увидев, что того нет в номере.
Прошло полчаса, час, а обер-лейтенант все не возвращался.
Визит Генриха неожиданно затянулся.
Моника простудилась, в мадам Тарваль запретила ей подниматься с
постели. Услыхав голос Генриха за дверью, девушка разволновалась чуть не до
слез. Неужели мама разрешит ему зайти? А почему бы нет? То, что она лежит в
постели? Но ведь она больна, и так естественно, что Генрих пришел ее
навестить, ведь Моника дежурила же у его изголовья после аварии с
мотоциклом.
Генрих сделал вид, что не заметил ни волнения, ни смущения девушки. Он
вел себя просто, как всегда, и Моника сразу позабыла все свои сомнения. Она
была так счастлива, что он здесь, что их беседа течет свободно, естественно,
что он любуется ею.
Да и трудно было не залюбоваться Моникой. Ее вьющиеся волосы кольцом
обвивали голову. На фоне белой наволочки они казались дорогой черной рамой,
в которую вставлена прелестная женская головка.
-- Моника! Вы сегодня удивительно красивы.
-- Вы говорите это уже второй раз!
-- И, возможно, скажу в третий.
-- Мама, над твоей дочкой смеются!-- крикнула Моника в соседнюю
комнату, где хлопотала мать.
-- Над тобой? Никогда не поверю! -- мадам Тарваль появилась на пороге с
тарелкой винограда.
-- Я сказал мадемуазель, что сегодня она особенно красива.
-- О, белый цвет ей к лицу! Если бы вы видели ее во время конфирмации.
Подождите, я сейчас покажу вам ее фотографию.
-- Вот, барон,-- мадам Тарваль протянула Генриху большой семейный
альбом, раскрытый на той странице, где была вставлена фотография Моники в
день конфирмации.
Генрих взглянул и чуть не вскрикнул. Мадам Тарваль довольно улыбнулась
-- она была уверена, что это изображение ее дочери произвело такое сильное
впечатление, и торжествующе поглядывала то на Монику, то на Генриха. А тот
не сводил глаз с фотокарточки. То, что он увидел, совершенно потрясло его.
Даже он, отлично вышколенный, привыкший ко всяким неожиданностям, едва
сдерживал волнение. И не красота юной Моники так ошеломила его, хотя девушка
вся в белом действительно была прелестна. Поразило Генриха другое. Рядом с
Моникой стоял -- кто бы мог подумать!-- Поль Шенье! Ошибиться было
невозможно.
-- За то, что вы до сих пор не показали мне этого чуда, я, Моника,
штрафую вас, и штраф вы уплатите немедленно.
-- Все зависит от того, каков он будет!
-- О, штраф будет трудный! Я заставлю вас рассказать мне все обо всех,
кто снят с вами.
-- Тогда садитесь вот тут, на скамеечку, чтобы и я видела, -- смеясь,
согласилась Моника.
Генрих начал перелистывать альбом. Моника давала то шутливые, то
серьезные пояснения к каждой фотографии. Заинтересовавшись этой игрой, мадам
Тарваль тоже придвинула свой стул поближе к кровати. Увидав на фотографии
юношу в форме солдата французской армии, Генрих удивился -- это был один из
двух маки, которых он отпустил на плато.
-- Мой сын, Жан, пропал без вести, -- пояснила мадам Тарваль и
улыбнулась. Генрих заглянул ей в глаза и понял -- женщина знает все. Так вот
причина ее симпатии к нему!
Перевернув последнюю страницу, Генрих убедился, что отдельной карточки
Поля Шенье нет. В альбоме были пустые места -- очевидно, его просматривали и
вынули часть фотографий.
Пришлось снова вернуться к снимку, сделанному в день конфирмации.
-- Вот теперь, когда я познакомился со всеми вашими родственниками и
друзьями, давайте я угадаю, кто фотографировался с вами в тот день?
-- Берегитесь, я не так добра, как вы полагаете, и тоже придумаю штраф.
Ну, угадайте, кто это?
-- Это ваша бабушка, мадемуазель! А это вы, мадам Тарваль. Рядом с вами
ваш сын, Жан... Теперь минуточку подождите... ах, да, эта молодая красивая
женщина ваша сестра Луиза, мадам. Этого мужчину, который стоит рядом с
мадемуазель Моникой я не могу припомнить. Очень странно! Такие лица обычно
запоминаются... энергичное, волевое... Держу пари, что его портрета я в
альбоме не видел!
-- И не удивительно, Моника все их уничтожила! -- сердито бросила мадам
Тарваль.
-- Мама!
-- Ах, оставь! От барона мне нечего скрывать! Я так уверена в вашей
порядочности, мсье Гольдринг, что могу вам довериться -- это муж твоей
сестры Луизы, Андре Ренар.
-- Он погиб, -- быстро прибавила Моника.
-- Не погиб, а исчез неизвестно куда. Понимаете...
-- Мсье Генриху совсем не интересно знать, что приключилось с каждым
нашим родственником, -- девушка попробовала прервать мать.
-- Наоборот, меня очень заинтересовала эта история! Как это человек
может исчезнуть неизвестно куда!?
-- О, в наше время! -- Мадам Тарваль печально покачала головой.
-- Мама!-- простонала Моника, но мадам Тарваль, с упрямством человека,
который решил, невзирая ни на что, высказаться до конца, продолжала:
-- Я тоже, конечно, за осторожность и не решилась взять Луизу сюда,
даже не переписываюсь с ней. Но съездить на денек к матери и сестре я могла
бы? Это не привлечет внимания, ведь они живут почти рядом -- в селе
ЛаТравельса! Но Моника сама там не была ни разу и меня не пускает. Даже все
фотографии бедняги Андре уничтожила! Ну, как вам нравятся такие
предосторожности?
-- Нравятся,-- твердо произнес Генрих.
-- Вот видишь, мама!
-- Я тоже вам советую отложить свидание с сестрой и не ездить в это
село... позабыл, как оно называется...
-- Ла-Травельса,-- подсказала мадам Тарваль.
-- Ведь вы не знаете, что произошло с Андре Ренаром. Возможно его ищут,
заинтересуются родными. Помочь ему вы все равно не можете.
-- Спасибо, мсье, за совет! Ешьте же виноград, смотрите, какая
прекрасная гроздь!
-- Не искушайте меня, я и так засиделся. А мне еще далеко ехать.
Попрощавшись с матерью и дочкой, Генрих вышел.
"Андре Ренар. Село Ла-Травельса", -- повторял он мысленно, спускаясь по
ступенькам.

СВИДАНЬЕ У ГОРНОГО ОЗЕРА

-- Герр обер-лейтенант фон Гольдринг, разрешите обратиться?-- Курт
вскочил со стула и вытянулся по всем правилам устава.
-- Что это с вами, ефрейтор Курт Шмидт? К чему такая официальность?
Ведь посторонних, кажется, нет.
Взволнованный Курт слово в слово передал свой разговор с Миллером.
-- А почему ты не сказал, что у меня в номере, во время твоего
разговора с Фельднером, была мадемуазель Моника?
-- Я считал... я думал, что так будет лучше!
-- И хорошо сделал! Гестапо могло учинить ей допрос, а мадемуазель
Моника виновата в нападении на поезд приблизительно так же, как ты в
окружении Паулюса под Сталинградом. Напиши своей матери, что у нее сметливый
сын.
-- Она будет очень рада тому, что вы мной довольны, герр
обер-лейтенант. Она очень уважает вас и в каждом письме просит передать
привет, только я не решался вас беспокоить... Неловко...
-- Ты и с девушками так робок, Курт? А может быть, у тебя еще нет
девушки? А я собирался после войны погулячь у тебя па свадьбе. Надеюсь, ты
пригласишь меня? Вижу, вижу, что пригласишь. А теперь слушай меня
внимательно: приготовь машину...
-- Готова!
-- Опусти занавески, чтобы не было видно, кто именно сидит в машине,
возьми свой и мой автоматы. Еды захватишь не на день, как я говорил, а на
два. И побольше патронов! Имей в виду, мы едем на очень трудную операцию,
возможно, придется принять бой.
-- Разрешите взять пару гранат?
-- Не помешает! Собирайся!
Собственно говоря, определенного плана у Генриха не было. Все будет
зависеть от обстановки на месте и от того, оправдаются ли его предположения.
То, что Поль Шенье и Андре Ренар, одно и то же лицо,-- совершенно ясно, А
вот твердой уверенности в том, что беглец находится именно в Ла-Травельса,--
нет. Хотя, с другой стороны, ему больше некуда податься. Эту местность он
знает хорошо, здесь не побоятся укрыть его до тех пор, пока сумеют
переправить в надежное место. А опасность быть узнанным -- не больше, чем в
любом другом месте, Луизу знают как мадам Ренар, и никому в голову не придет
связать ее имя с именем Шенье.
Генрих развернул карту. Ла-Травельса небольшое село, километрах в
тридцати пяти на запад от Сен-Реми. Таким образом, без особой спешки можно
быть там в пятнадцать часов. Село в стороне от трассы, военных объектов там
нет. Нет, следовательно, и немецкого гарнизона.
-- Поехали, Курт,-- весело сказал Генрих, усаживаясь рядом с денщиком.
Курт дал газ, стрелка спидометра поползла вверх. Но после первого же
километра скорость пришлось сбавить. Дорога пошла в гору, стала очень
извилистой, да к тому же давно не ремонтировалась. Среди булыжника зияли
глубокие, наполненные дождевой водой колдобины, и машину все время обдавало
брызгами грязи. Курту несколько раз пришлось вылезать из машины и тряпочкой
протирать ветровое стекло, "дворники" лишь размазывали грязные потоки.
Только в половине четвертого они добрались до Ла-Травельса. Генриха
поразила своеобразная красота этого горного селения, живописного даже в
пасмурный осенний день. Небольшие нарядные домики полукругом вытянулись
вдоль восточного берега продолговатого озера. Так же полукругом протянулась
и единственная неширокая улица села. Обсаженная с обеих сторон развесистыми
деревьями, она напоминала зеленый туннель, бегущий по самому берегу озера к
отвесной скале, нависшей над водой. За этой скалой вздымалась еще одна,
более высокая. На противоположном берегу скалы громоздились в хаотическом
беспорядке, словно высоченная гора, находившаяся за ними, неумолимо
наступала на них, кромсая все на своем пути.
Генрих приказал Курту подъехать к мэрии и лишь тут вспомнил, что не
знает фамилии матери мадам Тарваль... Придется расспрашивать! Это никак не
входило в его планы, но отступать было поздно.
-- Здравствуйте! -- Генрих первый поздоровался со стариком, который
сидел у стола и что-то писал.
-- Бонжур, мсье! -- хмуро ответил старик и искоса взглянул на Генриха.
-- Вы мэр Ла-Травельса?
-- К сожалению, я.
-- Мне надо подыскать помещение, где в будущем расположится немецкая
комендатура.
Старик тяжело вздохнул.
-- Вы не укажете мне дома, где раньше жили коммунисты, а сейчас живут
их семьи?
-- Я не знаю, кто в какой партии состоял. Такой регистрации у меня нет.
-- А организация французской национал-социалистической партии у вас
есть?
-- Появился тут один, вертится в селе. Вон увидал, что вы приехали, и
бежит сюда.
И впрямь по улице бежал человек, на ходу застегивая плащ.
-- Он местный? -- спросил Генрих.
-- Угу, местный. Отец был такой порядочный человек... -- Мэр взглянул
на Генриха и понял, что сказал лишнее. -- Отец его умер на прошлой неделе,
вот он и приехал вступать во владение наследством.
С порога послышалось нацистское приветствие. Генрих ответил.
Единственный представитель национал-социалистической партии Франции в
Ла-Травельса был молодчик лет тридцати. Сдвинутая на затылок шляпа позволяла
каждому видеть, что мсье Базель, как он отрекомендовался, носит такую же
прическу, как Гитлер. Его коротко подстриженные темные усы под длинным,
комично изогнутым носом напоминали жирную черную точку под вопросительным
знаком.
-- Мне надо поговорить с вами, -- бросил Генрих вновь прибывшему.
-- Вы хотите сказать -- поговорить тет-а-тет? Так я вас понял?
-- Я уйду, можете разговаривать сколько угодно и о чем угодно, --
проговорил старик, ни к кому не обращаясь. Набросив старенькое пальтишко, он
вышел из комнаты, громко именуемой мэрией.
-- Мэр очень ненадежный человек. Но я до него доберусь. Верите ли, до
того трудно...
-- Меня это не интересует,-- прервал Базеля Генрих.--Мне нужно как
можно быстрее подыскать помещение для немецкой комендатуры.
-- В Ла-Травельса будет немецкая комендатура? -- обрадовался Базель.--
Какая приятная новость! Представляете, я вынужден был уехать из родного села
лишь потому, что честному французу здесь не дают спокойно жить. Пришлось
покинуть родной дом и переехать в Понтею.
-- А вы давно оттуда?
-- С неделю.
-- Я слышал, что маки подстрелили там нашего офицера?
-- К сожалению, это так. Это произошло в тот день, когда я уехал. Эти
маки настоящие разбойники. Вы думаете, их здесь нет? В моем доме не осталось
ни одного целого стекла...
-- Мне нужно помещение для комендатуры, -- напомнил Генрих.
-- Да возьмите мой дом! После смерти отца я живу один и с радостью...
-- Честных французов мы не трогаем. Наверно, здесь есть подозрительные
люди, семьи коммунистов, например?
Базель задумался, прикусив кончик желтого от табака пальца. Нос его
теперь еще больше напоминал вопросительный знак.
-- Есть! Можете выбирать! -- наконец радостно воскликнул он, вытащил из
кармана маленькую книжечку и, раскрыв ее, присел к столу.
-- Одиннадцать дворов!
-- Вы по собственной инициативе составили этот список? -- как бы между
прочим спросил Генрих.
-- Я выполняю поручение одного вашего учреждения. -- самодовольно тихим
голосом проговорил Базель. -- Правда, мне поручено следить за жителями
Понтеи, но поскольку я здесь, то я считал своей святой обязанностью...
-- Ну, давайте ваш список. Кто там у вас есть?
-- Оливье Арну -- зачем-то ушел из села неизвестно куда.
-- Дальше!
-- Трое пошли доброиольцами на войну и до сих пор не вернулись. Нх
фамилии...
-- Дальше!
-- Ага, вот то, что нужно! Сын старого Готарда принимал участие в
забастовке железнодорожников Лиона. Это было, правда, до войны, но я
подозреваю, что он коммунист.
-- Кто еще?
-- Из трех дворов ушли молодые люди. Родные говорят, что на заработки в
Бонвиль, но я не верю.
-- Это все?
-- Двух я подозреваю в том, что они выбили стекла в моем доме.
-- Плохо работаете, черт побери! Подозреваю... почему-то ушел из
села... Факты мне нужны, конкретные факты, а не ваши домыслы о том, кто
выбил у вас стекла!
-- Мсье офицер, я ведь здесь всего неделю... и учтите, что я по
собственной инициативе...-- Палец Базеля, которым он водил по строчкам
записной книжки с черным от запекшейся крови ногтем, дрожал.
-- Вот еще одна очень подозрительная особа -- мадам Матран.
-- Она тоже била вам окна?-- с издевкой спросил Гольдринг.
-- Что вы! Она едва передвигается. -- Базель не понял иронии.-- Но у
нее сейчас живет дочка-парижанка.
-- Ах, парижанка! И это, конечно, кажется вам подозрительным? -- Генрих
все так же насмешливо улыбался, но сердце его колотилось от волнения.
Наконец этот болван сообщил что-то, заслуживающее внимания.
-- Подозрительно то, как она себя ведет: говорит, что муж погиб, а сама
траура не носит, и мадам Матран тоже, хотя она во всем придерживается
старинных обычаев и очень религиозна. Да и слухи о зяте мадам Матран -- муже
Луизы -- ходили различные, еще в то время когда они жили в Париже: говорили,
что он коммунист. Эту семью я взял на особую заметку.
-- Коммунист? Это уже нечто конкретное. А дом у них большой?
-- Как все здесь -- две комнаты и кухня. Но находится он далеко, на
краю села, у самой скалы.
-- Как раз удобное место для наблюдательного пункта! Садитесь в машину,
показывайте, где живет мадам Матран.
До дома, где жили мать и дочь, пришлось ехать километра полтора.
Наконец подъехали к маленькому одноэтажному домику. Одной стеной он
прижимался к скале.
-- Вы, Базель, останьтесь в машине, а ты, Курт, выйди.
Генрих взглянул на окна и в одном из них увидал перепуганное лицо
старухи.
-- Курт, -- тихо сказал Генрих, -- следи, чтобы из дома никто не вышел.
Если кто-нибудь попытается бежатьстреляй в воздух. Стрелять в человека
категорически запрещаю. Понял?
-- Так точно!
Генрих сунул руки в карманы плаща, сжал рукоять пистолета и направился
к двери.
Дверь открыла женщина лет тридцати пяти, в которой Генрих сразу узнал
сестру мадам Тарваль. Он поклонился, но женщина молча посторонилась, давая
немецкому офицеру возможность пройти.
В переднюю выходили еще две двери. Генрих толкнул ногой ближайшую.
Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что в маленькой кухне
никого нет. На столе стояла немытая посуда.
"Три глубокие и три мелкие тарелки",-- отметил Генрих и толкнул вторую
дверь, также не вынимая рук из карманов. Комната, куда он вошел, была
большая, с тремя окнами на улицу. В плетеном кресле у стены, напротив окон,
сидела старушка. Она держала чулок и спицы для вязанья, но руки ее так
дрожали, что спицы все время позвякивали, цепляясь друг за друга.
Генрих молча прошелся по комнате, заглянул во вторую, значительно
меньшую -- в ней стояли две кровати.
-- Кто еще живет здесь? -- спросил он молодую женщину.
-- Нас двое.
-- А кто днем спал на кровати?
-- Мама нездорова, время от времени ей надо отдохнуть.
Генрих взглянул на старуху и отвернулся: она лишь на миг подняла на
него глаза и словно обожгла взглядом, столько в нем было спокойного
презрения и пренебрежения человека, знающего свои силы и решившего бороться
до конца.
-- Я подыскиваю помещение для комендатуры.
Старуха опустила руки на колени и, закрыв глаза, откинулась на спинку
кресла. Теперь ее пальцы не дрожали, но именно их каменная неподвижность
говорила о том огромном напряжении, с каким старая, слабая женщина старается
скрыть свое волнение. Генриху хотелось наклониться и поцеловать эти
сморщенные пальцы. Но он знал, что не имеет права даже на ласковый взгляд,
который успокоил бы мадам Матран, по крайней мере сейчас, пока он не
разузнал ничего об Андре Ренаре или не нашел его самого.
-- Неужели вы не нашли лучшего помещения, чем наше?
Молодая женщина успела овладеть собой, голос ее звучал иронически.
-- Скала за вашим домом очень удобна для наблюдательного пункта. Кроме
этих двух комнат и кухни, здесь нет других помещений?
-- Как видите.
Генрих внимательным взглядом окинул комнату. Почему кресло старухи
стоит так неудобно? Не возле окна или в каком-либо уютном уголке, где так
любят сидеть старые люди, а посредине стены, словно оно поставлено здесь для
того, чтобы прикрыть что-то. В горных селениях, где домишки обычно ютятся на
маленьком ровном клочке земли или скалы, приходится рассчитывать каждый метр
жилой площади. В стенах часто делают потайные шкафы, но их "тайну" легко
разгадать с первого взгляда: дешевенькие обои быстро вытираются по краям
дверцы. Здесь рисунок и цвет обоев ровный. Но это вверху, а за креслом...
может быть стоит попробовать?
Быстро шагнув вперед, Генрих схватил кресло за ручки, легко поднял его
вместе со старухой и опустил чуть в стороне от того места, где прежде оно
стояло. Женщины не успели опомнился. Да и сам Генрих не помнил, как выхватил
пистолет, как левой рукой нажал на едва заметную кнопку в стене. Он
действовал, подчиняясь не разуму, а чутью.
Дверца раскрылась. В глубине шкафа, прижавшись к задней стенке, стоял
мужчина...
Женщины вскрикнули, младшая -- отчаянно, старшаяугрожающе. Да, старуха
шагнула вперед и загородила своим телом отверстие в стене.
-- Выходите!-- не обращая на нее внимания, только повыше подняв
пистолет, спокойно произнес Генрих.
Мужчина шевельнулся и, прикусив губу, застонал. Теперь и младшая
сорвалась с места. Бросившись к мужу, она подхватила его под руки и
осторожно подвела к креслу, в котором минуту назад сидела мать. На левую
ногу мужчина ступить не мог.
-- Кто вы?
-- Андре Ренар, инженер из Парижа.
-- Почему прятатись?
-- Приехал сюда без пропуска.
На крыльце послышались шаги.
Генрих почти втолкнул Ренара в шкаф. Захлопнув дверцу, он придвинул к
ней кресто и сел в него, вытянув ноги и помакиван стеком.
В дверь постучали. Вошел Базель.
-- Мсье офицер, я могу уходить? -- спросил он с порога.
-- Позовите моего денщика!
Базель мигом вернулся вместе с Куртом.
-- Курт, -- проговорил Генрих, отчеканивая каждое слово, -- этот
человек иp Понтеи, и мне кажется, что мы встречаемся с ним не впервые. Ты
меня понимаешь? А теперь отведи арестованного в машину, и помни -- ты
отвечаешь за него головой.
-- Мсье офицер, тут какое то недоразумение! -- простонал ошеломленный
неожиданным оборотом дела Базель.-- Я... я...
Но Курт не ал ему закончить -- схватив доносчика за шиворот, он выволок
его в переднюю, а оттуда на крыльцо.
-- Заприте дверь! -- приказал Генрих Луизе.
Ничего не понимая, та машинально повернула ключ в замке. Тем временем
Генрих снова открыл дверцу шкафа
-- Мсье Ренар,-- сказал он властно.-- У нас с вами очень мало времени,
поэтому не будем терять его понапрасну. Прошу вас пройти в ту комнату, а
дамы пусть останутся здесь. Успокойте их и прикажите внимательно следить,
чтобы никто нам не помешал.
Андре Ренар кивнул жене и теще и молча заковылял на одной ноге в
смежную комнату.
-- Я вас слушаю, мсье офицер! -- спокойно произнес он.
Генрих молча вынул из кармана фотокарточку Поля Шенье.
-- Узнаете?
На изможденном лице Андре Ренара не дрогнул ни один мускул, и лишь
глаза, горевшие лихорадочным блеском, вдруг потухли, как у человека,
почувствовавшего смертельную усталость.
-- Вы пришли меня арестовать? Зачем тогда вся эта комедия? Или, может
быть, вы еще окончательно не убеждены, что перед вами Поль Шенье?
Заключенный номер...
Андре Ренар засучил рукав рубахи и с вызовом поглядел на Генриха,
вытянув вперед левую руку. На внутренней стороне предплечья чернели
выжженные цифры: 2948.
-- Я рискую головой, разыгрывая, эту, как вы говорите, комедию.
Надеюсь, вы понимаете, что эта фотокарточка вручена мне не для того, чтобы
ею любоваться? Кстати, предупреждаю: такие фото есть у всех командующих
отрядами, брошенных на розыски Поля Шенье. Я, конечно, имею полное право его
арестовать, но я этого не сделаю. А чтобы вы убедились, что я пришел к вам
разговаривать как равный с равным -- возьмите! -- Генрих положил перед
собеседником пистолет. -- Не бойтесь, берите. Проверьте, заряжен ли. Вот
так. Теперь вы вооружены и в случае чего можете защищаться: Я уверен -- вы
скорее согласитесь на немедленную смерть на свободе, чем на мучения под
землей.
-- Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!
-- Так сказала Долорес Ибаррури!
На губах Андре Ренара впервые промелькнула улыбка. Он сделал движение,
словно собираясь пожать руку собеседнику. Но тотчас тень недоверия
промелькнула у него в глазах.
-- Я не знаю, кто вы, и на вас этот мундир. И, признаться, я не
понимаю, чего вы от меня хотите?
-- Узнать о подземном секретном заводе!
-- Где у меня гарантии, что эти сведения пойдут на пользу моему народу,
а не во вред?
-- Гарантия -- здравый смысл! Ведь не для немецкого же командования,
осведомленного лучше нас с вами, я хочу их получить!
-- Тогда для кого?
-- Вам не кажется, что этот вопрос наивен? Что я не могу на него
ответить, даже если бы очень хотел?
-- Вы, кажется, правы, -- задумчиво проговорил Андре Ренар, как бы
рассуждая вслух.-- Немецкому командованию эти сведения действительно ни к
чему. Если они не нужны врагу, значит -- нужны другу. Пусть неизвестному, но
другу. Допустим, я расскажу оио всем. Все это обернется против немцев,
возможно, будут спасены и те несчастные, что страдают там... Промолчу...
меня могут поймать, и тогда ни один человек на свете не узнает того, что
знаю я.
-- Вы рассуждаете логично, но очень медленно. Помните: у нас мало
времени. Вам надо подумать о собственной безопасности, да и я не хочу
рисковать головой, ведь в селение может прибыть целый отряд, все участки
распределены между отдельными воинскими частями. Если меня увидят мирно
беседующим с вами...
-- Погодите, у вас, можсг быть, еще одна цель -- узнать кто организовал
мне побег.
-- Об этом я не спрошу у вас ни слова!
-- Гм... похоже на то, что вы разбили все мои аргументы. Ну что ж, я
готов рассказать все, что знаю.

Обе женщины одновременно шагнули вперед, когда распахнулась дверь
маленькой комнаты и на пороге появился Андре Ренар и немецкий офицер. Они не
произносили ни слова, только глаза спрашивали: Как?
Андре Ренар весело улыбнулся. Так же весело улыбнулся и немецкий
офицер. И только теперь наступила разрядка после огромного напряжения.