Автор неизвестен. Неожиданный гость

-- Вы хотите сказать, что ему не позволят жениться на девушке
итальянке?-- с вызовом спросила Лидия.
-- Я хочу сказать, что вы никогда не поженитесь! Никогда! И не потому,
что кто-то не разрешит, а потому...-- Генрих остановился, сделал паузу и
продолжал, отрубая слово от слова,-- потому что тотчас после нашего
разговора я вынужден буду арестовать вас и отправить на допрос!
Лидия вздрогнула, словно ее неожиданно хлестнули нагайкой. В черных
глазах блеснул злой огонек.
-- У вас для этого нет никаких оснований. Все ваши вещи, кажется, целы.
Я уже год живу у графини, и за это время, кажется, не пропала ни одна
мелочь.
-- Не прикидывайтесь! Вы знаете, что я имею в виду!
-- Я знаю лишь то, что я ни в чем не виновата!
-- Это вы будете доказывать на допросе в гестапо.
-- А разве это не допрос?
Во взгляде девушки было столько презрения, что Генрих невольно
смутился.
-- Я не работник гестапо и не следователь. -- сказал он, словно
оправдываясь -- Я лишь хотел убедиться, виновны ли вы в том, в чем вас
обвиняют. Чтобы знать, как мне держать себя с вами.
-- И сейчас вы должны решить, виновна я или нет?-- голос девушки дрожал
от возмущения.
-- Решать это будет суд...
-- Суд? Какой?
-- Тот, который будет судить вас и судил бы Ментарочи, если б он не
бежал...
-- Он бежал!
Если бы у счастья было лицо, оно было бы сейчас похоже на лицо Лидии.
-- Разве вы его знаете?
-- Это мой отец!
-- Так это вы сообщили ему о приезде наших парламентеров? Вы прочитали
записку, которую Курт имел неосторожность передать вам?
-- Курт здесь ни при чем!
-- Это выяснит гесгапо.
-- А он чуть ли не молится на вас, он говорил...
-- Мне не интересно, что говорил ваш соучастник...
-- Курт ничего не знал!
-- Это вы открыли дверь замка, впустили сюда вашего отца с партизанами,
чтобы они взяли заложников?
Лидия вскочила со стула и стояла перед Генрихом выпрямившись, в том
самозабвении горделивого презрения, ненависти и гнева, которое заставляет
человека забыть об угрожающей ему опасности, бросить вызов сильнейшему
-- Я спасла этим пятьдесят ни в чем не повинных людей! Ведь ваши
наверняка расстреляли бы их в Пармо! Ну что ж, берите, делайте со мной, что
хотите! Раз отец на свободе, он все равно отомстит.
-- Его поймали раз, поймают и второй. За каждым его шагом следит наш
агент, работающий среди партизан.
-- Ложь! Среди гарибальдийцев нет предателей!
-- Святая наивность! Гестапо известен каждый шаг ваших гарибальдийцев.
-- Выдумка, чтобы напугать!
-- И сегодня, когда ваш отец начнет радостно рассказывать, как ему
удалось бежать, наш человек будет глядеть на него внимательным взглядом
из-под мохнатых бровей, чтобы сейчас же...
-- Боже мой, при чем тут брови? Я... я не понимаю...
-- При чем брови? Это я так, между прочим. Просто раз в жизни видел
такие густые, широкие и мохнатые брови... Я был поражен, увидев их.
-- Не может быть!
-- Вы не верите, что бывают такие брови? Но у вас будет возможность
самой убедиться! Этот человек часто бывает в гестапо. Теперь его наверняка
вызовут на очную ставку.
Впервые за все время на лице девушки промелькнул страх, она вся
поблекла, глаза с мольбой смотрели на Генриха.
-- Это вы выдумали про брови... этого не может быть... вы это говорите
нарочно, чтобы...-- пошатнувшись, девушка оперлась о край стола, пошарила
рукой позади себя и села, почти упала на стул.
Генриху стало невыносимо жаль ее.
-- Лидия,-- он ласково сжал в своих руках ее руки.-- Выслушайте меня
внимательно. Вашего отца выдал агент гестапо, партизан с черными мохнатыми
бровями. Я не знаю его фамилии, но хорошо запомнил внешность. Он был вторым
парламентером партизан.
-- Дядя Виктор!-- простонала девушка.
-- Надо немедленно предупредить командира отряда и вашего отца. Но
никому больше ни слова. Вы меня понимаете? Вы слышите, что я говорю?
-- Я сейчас пойду и...-- девушка внезапно умолкла, она испугалась, что
ее хотят загнать в ловушку, проследить, куда она пойдет, а потом...
-- Я знаю, что вы боитесь. Но мне некогда вас переубеждать. Надо
спешить, опасность грозит не только вашему отцу, а и тому, кто его спас,--
доктору Матини.
-- Я вам верю... Я иду!-- Лидия направилась к двери.
-- Подождите! Когда я узнаю, удалось ли вам предупредить командира
отряда?
-- Очень скоро.
-- Хорошо, буду ждать. Я просил бы вас не говорить Курту о нашем
разговоре. Он хороший юноша, но человек, не знакомый с конспирацией, да и в
политике, кажется, не очень силен.
Лидия быстро убежала.
Сейчас, когда спало напряжение, Генрих понял, как утомила его эта
сцена, да и вообще события сегодняшнего утра. И это теперь, когда приезд
Лемке требовал от него особой собранности, подтянутости, осторожности.
Конечно, Лемке приехал сюда с ведома Бертгольда и, возможно, будет выполнять
при нем те же функции, что Миллер.
Генрих еде раз перечитал письмо, полученное вчера от Бертгольда,
Вернее, строчки, касавшиеся нового начальника службы СС: "Виделся ли ты уже
с Лемке? По моему, он неплохой товарищ. Тебе стоит с ним подружиться...
Узнав, что ты в Кастель ла Фонте, он остался очень доволен".
Очень доволен! А в то же время до сих пор не пришел с визитом, как
полагалось бы! Что ж, Генрих тоже не пойдет первый! Надо держать себя так,
чтобы Лемке заискивал деред ним. Вспомнив о том, как его допрашивали в
Бонвиле, Генрих улыбнулся. Тогда он интуитивно нашел правильную линию
поведения с этим высокомерным гестаповцем. На дерзость отвечать еще большей
дерзостью, на тщеславие еще большим тщеславием.
Генерал Эверс в отъезде, сегодня можно не идти в штаб. Но бедный Лютц,
верно, волнуется. И Матини тоже. Надо им позвонить, успокоить. Но что он
может сказать? А если Лидия не успела предупредить гарибальдийцев? Она
обещала скоро вернуться. Возможно, у нее есть связи эдесь, в городке.
Остается одно -- ждать!
Минуты ожидания тянулись нестерпимо долго. Генрих не решался спросить
Курта, вернулась ли Лидия. Очевидно, нет! Курт волнуется, все валится у него
из рук, он никак не накроет стол к обеду. Генрих внимательно штудирует книгу
по ихтиологии и делает вид, что не замечает попыток Курта завязать разговор.
Когда стемнело, Генрих не выдержал и позвонил Лютцу. "Да, все хорошо,
можно спать спокойно, завтра утром все расскажу"
Мария-Луиза уже давно вернулась с прогулки. Она играет на пианино.
Звуки бравурного марша громко раздаются в пустых комнатах замка. Очевидно,
графиня в прекрасном настроении. Надо зайти к ней. Узнать, чем закончился
разговор с Софьей.
Вечер Генрих провел на половине Марии-Луизы, в компании Штенгеля, графа
Рамони и самой хозяйки. Лидии не было видно. Графиня сама разливала чай.
-- Представьте себе, моя горничная вдруг исчезла, у нее кто-то заболел,
и она отпросилась у графа на целый день,-- жаловалась Мария-Луиза.
Значит, Лидия еще не вернулась. Теперь она не вериется до утра: после
девяти начинается комендантский час. Можно идти к себе и ложиться.
Графиня не пыталась задержать Генриха. Но когда он подошел к ней, она
тихонько шепнула.
-- В воскресенье мы с вами и вашим приятелем обедаем у Лерро!
Целый день Генрих был в нервном напряжении, сильно устал и с радостью
думал о сне. Сейчас он ляжет, уснет, и все тревоги отодвинутся до утра. Но
они обступили его еще плотнее, едва он разделся и вытянулся на кровати.
В этой истории с Ментарочи Генрих опять вел себя недопустимо
легкомысленно. Правда, необходимо было установить связь с партизанами. Но
следовало дождаться более благоприятного случая. И допустить гибель такого
человека, как Ментарочи? Дать этому провокатору с мохнатыми бровями свободно
расхаживать по земле и выдавать честных людей? Но иногда надо сжать свое
сердце, заставить его молчать. Разве он может спасти всех, кто попадает в
когти к гестаповским палачам? Ему приказано беречь себя. Отныне он будет
помнить только это. Пока не добудет нужных документов. А добудет ли он их
вообще? Какие у него есть возможности их заполучить? Только этот Лерро!
Взгляд Генриха задерживается на карте Европы. При свете ночника смутно
виднеются флажки, обозначающие линию Восточного фронта Генрих знает карту
наизусть. Даже когда закрывает глаза, он видит ее. Как быстро движется фронт
за Запад! Уже совсем, совсем близко подошел к границам, откуда надвинулся в
1941 году. Кажется, это было так давно. Неужели прошло почти три года?
Неужели три? Но ведь каждый год стоит десяти.
Генрих припоминает события первых дней войны -- то, как пробрался в
стан врага, то, что сделал за это время. Даже если ему не придется дожить до
конца войны, он умрет со спокойной совестью. А как обидно умереть сейчас,
когда развязка так близка! И не увидеть Родины! Понимают ли люди, шагающие
сейчас по родной земле, что, как бы трудно им ни было, но на их долю выпало
счастье быть среди своих?
Почти полгода, как освобожден от оккупантов Киев. Сейчас там ранняя
весна. Журчат первые ручейки. Вскоре Днепр сломает льды. С Владимирской
горки и с надднепровских круч можно будет охватить взглядом всю его весеннюю
ширь. По радио передают, что Киев сильно разрушен. Возможно, нет и
маленького домика на Боричевском спуске.
Незаметно для себя Генрих уснул. Ему снилось, что он переплывает Днепр,
быстрое течение не дает доплыть до берега. Борясь с ним, он напрягает все
силы, и вот золотая ленточка прибрежного песка все приближается,
приближается.
Генрих и проснулся, ослепленный этим золотым сиянием. Солнечный луч
широкой полосой пересекал комнату, падал прямо на лицо... В соседней комнате
Курт готовил завтрак. Услышав, что Генрих одевается, он тихонько постучал в
дверь.
-- Герр обер-лейтенант, вы поедете или пойдете пешком? -- голос у Курта
был веселый, а лицо сияло, как и этот ранний весенний день.
Верно, Лидия вернулась!
Предчувствие, что все хорошо кончилось, овладело Генрихом.
-- Лидия мне ничего не передавала?
-- Она просила сказать, что очень благодарна синьору Матини за хорошие
лекарства. Лидия дважды приходила, но не дождалась вас, графиня послала ее
куда-то.
Наскоро позавтракав, Генрих пошел в Кастель ла Фовте. Весна! Вот и
пришла весна! На солнышке уже совсем тепло. Даже приятно, что легонький
ветерок холодит лицо. А может, оно пылает так не от прикосновения солнечных
лучей, а от радостного возбуждения? Так хочется поскорее повидать Лютца и
Матини, порадовать их.
Генрих идет быстрее. Возле дома, в котором расположилась служба СС,
стоит толпа солдат. Сквозь ограду видно, что во дворе тоже много солдат. Что
это? Лемке производит смотр своим опричникам? Вон вдали маячит его высокая
фигура. А рядом Кубис. Надо отвернуться, чтобы не заметил. Сделать
озабоченный вид и быстро пройти, словно он спешит в штаб.
Когда Генрих проходит мимо, за его спиной раздается тяжелый топот
солдатских сапог.
-- Герр обер-лейтенант!
Генрих нехотя останавливается. К нему подбегает ротенфюрер.
-- Герр Лемке просит вас зайти к нему!
-- Скажи, что я очень спешу и сейчас, к сожалению, не могу выполнить
его просьбу.
В комнате Лютца окна распахнуты настежь. Значит, он дома. Генрих быстро
поднимается на второй этаж.
-- Ты знаешь о событиях сегодняшней ночи?-- не здороваясь, спрашивает
Лютц.
-- Ничегошеньки!
-- Сегодня в парке за домом, в котором разместилась служба СС, найден
убитый, на груди трупа надпись "Так будет с каждым, кто предаст Италию".
-- Ты видел его?
-- Посылал денщика. Говорит: черный, плотный, с широкими бровями.
-- А Матини знает?
-- Убитого отвезли в морг при госпитале.

Альфредо Лерро очень доволен своим собеседником. Он не помнит, когда в
последний раз так охотно и с таким интересом разговаривал, как сегодня, с
этим молодым немецким офицером. Даже странно, что этот обер-лейтенант хорошо
знаком с ихтиологией. Такие знания не приобретешь ни в одном институте. Надо
быть влюбленным в рыбоводство, много читать, любить природу, быть очень
наблюдательным, чтобы так хорошо изучить повадки различных рыб, условия их
размножения, приемы лова. Он не просто рыбак, который только и знает, что
вытаскивает рыбу из воды, не задумываясь над тем, какой интересный и
малоизведанный нами мир скрывается на дне больших и малых водоемов. Взять
хотя бы рассказ этого офицера о том, как самцы-осетры помогают самкам
переплывать пороги, когда те поднимаются вверх по реке в поисках удобных
мест для нереста. А сколько историй он знает о страшном хищнике, живущем в
реках Южной Америки,-- маленькой пирае, которую прозвали речной гиеной. Стая
этих, с позволения сказать, "рыбок" съела быка, переплывавшего реку шириной
в тридцать -- сорок шагов. В реке, где водится пирая, опасно бывает даже
помыть руки!
Наука о рыбах -- старая страсть Лерро. До войны он выписывал журналы по
ихтиологии на разных языках, собирал все известные ему книги по рыбоводству.
Лерро с гордостью может сказать, что его библиотека по этому вопросу одна из
лучших, какие он знает!
Лерро вынимает одну книгу за другой, осторожно, как огромную ценность,
протирает их, хотя на корешках ни пылинки, и протягивает гостю. О, он
уверен,что такой человек, как Гольдринг, сумеет оценить собранную им
библиотеку. Тем более, что барон знает несколько европейских языков и
свободно может прочесть большинство книг. Жаль, что он слаб в английском. У
Лерро есть несколько очень интересных работ английских авторов. Зато барон
очень хорошо владеет русским языком, а Лерро нет. Он бы охотно
воспользовался предложением барона брать у него уроки и тем пополнить пробел
в своем образовании, но, к сожалению, у него нет свободного времени. С утра
и до позднего вечера Лерро на заводе, где изготовляют сконструированный им
прибор. Жаль, что он не может посвятить Гольдринга в суть своего
изобретения, но пусть Генрих поверит ему на слово -- оно последние два года
забирает у него все силы. Он даже не рад, что придумал этот прибор, черт его
побери! Он так одичал! У него нет личной жизни! Иногда он даже ночует на
заводе и свою единственную дочь видит лишь несколько раз в неделю. Правда,
служба дает и некоторые преимущества. Во первых, он не на фронте. Вовторых,
отлично обеспечен, к нему относятся с уважением. А, впрочем, во всей Европе,
должно быть, нет человека, который бы так страстно мечтал об окончании
войны, как он, Альфредо Лерро!
Ведь он, по сути говоря, узник! На работу и с работы ездит под стражей.
Возле дома день и ночь ходят автоматчики. Если б он сейчас вышел с бароном
просто пройтись по улице, за ним бы увязалась и охрана. Так надоело! Может
быть, это вызовет усмешку барона, но, овдовев, он так и не женился за
неимением свободного времени. Для того, чтобы найти жену, надо где-то
бывать, завязывать знакомства, наконец, просто читать новые книги, журналы,
газеты, чтобы быть интересным собеседником. А он лишен возможности даже
выспаться как следует.
Спасибо барону, это он виновник того, что Штенгель пригласил сегодня к
обеду целую компанию самого фон Гольдринга, графиню и этого офицера с таким
симпатичным лицом... как его... он уже забыл его фамилию... Кубиса!
Генрих сочувственно слушает жалобы Альфредо Лерро, не перебивает его
вопросами и лишь изредка вставляет реплику. Да, он отлично понимает, как
трудно человеку с таким кругозором в условиях искусственной изоляции. Ему
самому тоже очень не хватает по настоящему культурной компании. То, что ему
удалось познакомиться с синьором Лерро, он считает исключительно счастливым
обстоятельством -- хоть иногда можно будет отвести душу в интересной беседе.
Он с радостью присоединится к предложению собираться вот так же, как
сегодня, каждую неделю, только боится, что это будет утомительно для
хозяйки. Но если синьор Лерро настаивает -- он согласен. Только с условием,
что это не причинит лишних хлопот синьорине Софье. Кстати, она чудесно
приготовляет рыбные блюда. В ближайшее воскресенье они вместе сварят уху
по-русски и всех угостят. Это будет замечательно!
Генрих прощается с Лерро и просит передать другим гостям, когда они
вернулся с прогулки, что у него разболелась голова и он вышел пройтись.
Наконец он может забыть о форели, осетрах, пирае. Фу, дьявол, до чего ж
много этих проклятых рыб на свете! Его знаний по ихчиологии хватит еще на
несколько бесед, а потом опять читай, ведь на обычных "рыболовных историях"
с этим чудаком не выедешь, надо демонстрировать свою эрудицию. И даже знания
кулинара. Но на кой черт он вспомнил о русской ухе? Теперь придется варить,
хотя Генрих не имеет ни малейшего представления о том, как это делается!
Придется раздобыть поваренную книгу, самому придумать рецепт, составив его
из нескольких.
Впрочем, отлично, что у инженера страсть к рыбам. На почве общих
интересов они скорее станут друзьями. Кубис Кубисом, а надо про запас иметь
еще один план. Сводки с Восточного фронта становятся все менее утешительными
для гитлеровцев и передаются с опозданием на два --три дня по сравнению с
советскими. Так было, например, с сообщением о Корсунь-Шевченковской
операции, в которой, кстати, потери немецкой армии были уменьшены вдвое.
Ясно, что гитлеровское командование всячески будет форсировать
изготовление нового оружия!
Генриха уже несколько раз запрашивали, как подвигается порученное ему
задание. Там знают, насколько оно сложное, но все время подчеркивают и то,
насколько оно важное.
Сегодняшний день, возможно, немного приблизил Генриха к цели.
Безусловно, приблизил! Ведь первые шаги всегда самые трудные!
Кто это идет навстречу?-- Неужели Лемке? Так и есть. Придется
остановиться. Может, и лучше, что первая встреча произойдет на улице.
Лемке, заметив Гольдринга, ускоряет шаг. Как все-таки трудно привыкнуть
к лицу Лемке, к этому словно ножом срезанному подбородку. Создается
впечатление, что шея начинается чуть ли не у самого рта, и теперь, когда
майор улыбается, это особенно противно.
-- Боже мой! Какая приятная встреча!-- восклицает Лемке, подходя и
издали протягивая обе руки.
-- Вы могли это удовольствие получить сразу же по приезде,-- довольно
сухо отвечает Гольдринг.-- Ведь Бертгольд сообщил вам, что я здесь!
-- Я думал, что вы посетите меня первый, как младший в чине.
-- В данном случае роль играет не звание, а воспитание.
-- Вы обиделись, барон?
-- Немного! Мне казалось, что после знакомства в Бонвиле наши отношения
сложатся несколько иначе. Я даже написал тогда Бертгольду и выразил
сожаление, что такое приятное знакомство столь скоро оборвалось.
-- Он говорил мне об этом, и я очень благодарен вам за хорошую
характеристику, данную мне тогда, невзирая на те несколько неприятных минут,
которые вы из-за меня пережили.
-- Перед отъездом сюда вы виделись с генералом, говорили обо мне?
Неужели он ничего мне не передал?
-- Герр Бертгольд просил сказать,что написал вам специальное письмо. И,
конечно, просил передать самые горячие приветы!
-- Письмо я получил, а вот приветы -- несколько запоздали. Согласитесь,
что у меня есть все основания считать
себя немного обиженным?
-- Дела, дела заедают, барон! Днем и ночью на работе...
-- Даже для телефонного разговора нельзя были урвать минутку?
-- Но и вы отказались зайти, когда я послал за вами солдата.
-- А вы считаете это приличной формой приглашения?
-- Я не придаю значения таким мелочам. В вопросах этикета я,
признаться, разбираюсь мало. Возможно, это задело вашу гордость.
-- Это не гордость, а уважение к себе самому!
-- Барон, да поймите же, не по моей злой воле все так произошло!
Учтите, что после Бонвиля я попал, как говорят, из огня да в полымя. Думал
отдохнуть, а вышло...
-- Неужели в Бонвиле до сих пор неспокойно? После убийства Гартнера вы
так решительно взялись за следствие, что я думал маки, наконец,
почувствовали твердую руку. Кстати, убийца Гартнера так и не найден?
-- Пока шло следствие, маки взорвали ресторан, и это окончательно
запутало следы. Возможно, в помещении было заложено несколько мин
замедленного действия и Гартнер лишь случайная жертва... Вообще осточертело
мне все это. Не успел приехать сюда -- и снова с головой погрузился в те же
дела, от которых удрал. Такова, видно, наша судьба.
-- Это верно, что возле дома службы СС партизаны убили вашего агента?
-- После этого убиты еще несколько. Прямо не пойму, как эти проклятые
гарибальдийцы о них узнают...
-- Простите за нескромный, возможно, вопрос: с вашими секретными
агентами вы стречаетесь в помещении службы СС?
-- Упаси бог! Когда вербуем -- вызываем к себе, но когда агент уже
завербован... Для встреч с ними существует специальная квартира.
-- Первый убитый агент знал эту квартиру?,
-- Да, Кубис и Миллер встречались с ним там довольно часто. Это был
один из активнейших наших агентов среди гарибальдийцев.
-- Его могли выследить, когда он шел на явку, и таким образом узнать
адрес. Наконец, он мог признаться, когда партизаны разоблачили его!
Лемке остановился, потрясенный простотой этого предположения.
-- Узнав адрес квартиры, партизаны выследили, кто туда ходит, и
отправили на тот свет нескольких агентов, которых Миллеру с таким трудом
удалось завербовать. неужели ни вам, ни Кубису не пришло в голову, что после
первого же убийства необходимо сменить явочную квартиру?
Лемке побледнел.
-- Понимаете, его нашли возле службы СС, а квартиру мы переменили на
следующий день...
-- И за этот день партизаны узнали кое-кого из тех, кто ее посещал...
Если б не мое хорошее к вам отношение, я бы обязательно написал Бертгольду
об этом, как об анекдоте, который...
-- Все люди ошибаются, барон! И еели каждую их ошибку... выносить на
суд начальства...
-- Я же вам сказал, что не напишу. Но если б это были не вы, я бы не
смолчал. Ведь хорошо налаженная агентурная сеть среди итальянцев нам
необходима сейчас, как воздух. В конце концов у меня имеются и соображения
семейного порядка. Бертгольд меня усыновил, он мой будущий тесть, и его
служебные интересы, понятно, очень близки мне. Ведь он отвечает за свой
участок работы перед фюрером.-- Генрих сказал это так важно, что сам чуть не
расхохотался.
Но Лемке было не до смеха. В штабе северной группы перед отъездом сюда
его ввели в курс дела, особо подчеркнув, что штаб группы придает огромное
значение созданию агентуры среди местного населения.
-- Помните, герр Лемке,-- говорил его непосредственный начальник,--
сейчас, когда на территории Италии идет война, нам надо знать, чем дышит
каждый итальянец. Ведь наши противники будут вербовать среди них и
разведчиков, и помощников!
И вот после всех предупреждений он даже не сберег то, что приобрел
Миллер, иными словами -- провалил часть агентуры. Желая лично познакомиться
с каждым агентом, он на протяжении нескольких дней вызвал почти всех бывших
в списке.
-- Барон, может, зайдем поужинаем!-- вдруг неожиданно пригласил Лемке,
когда они поравнялись с рестораном.
Генрих улыбнулся. Он понимал, что перепуганный Лемке хочет продолжить
беседу за бутылкой вина.
-- Я в ресторан не хожу. Питаюсь в замке.
-- Тогда разрешите, прихватив бутылочку, другую, какнибудь заглянуть к
вам?
-- А если мы сделаем это сейчас?
-- Нет, сейчас надо вернуться на работу, отдать кое-какие распоряжения.
Вернувшись домой, Генрих застал у себя в кабинете Кубиса.
-- Пришлось провожать графиню, вот и решил подождать вас,-- пояснил
тот.-- Напрасно вы не поехали с нами,-- прогулка была отличная. И если б мне
не пришлось ухаживать за этой скучной, как заупокойная месса синьоритой...
-- Это вы так о своей будущей невесте?
-- Послушайте, Генрих, я боюсь, что не выдержу. Кто это сказал, что
итальянки полны огня, грации и пьянящего. как вино, веселья? Ведь она
пресна, как...
-- Зато у нее неплохое приданое...
-- Это -- качество; способное любую женщину сделать очаровательной...
Но каково оно, это приданое?
-- Точно не знаю. Но синьор Лерро намекнул, что очень хорошо обеспечен.
-- Ну, черт с ней! Ради обеспеченного тестя придется поухаживать.
Надеюсь, он не обидит свою доченьку. Но скучно, до чего же скучно, если б вы
только знали, Генрих! Как вы думаете, долго это должно длиться?
-- Все зависит от впечатления, которое вы произвели, и от вашего
поведения. Надеюсь, мне не придется вас обучать, как себя держать и что
делать? Думаю, с женщинами вы обращаться умеете. Уверен, что опыт у вас
немалый!
-- Но не с такого сорта женшинами! Я, знаете, всегда старался
устроиться так,чтобы было как можно меньше хлопот. Все эти прелюдии. Я даже
не представляю, с чего теперь начинать!
-- С цветов. Это, можно сказать, классический прием. С завтрашнего дня
каждое утро посылайте цветы...
-- Каждое утро? Так я милостыню пойду просить из-за этих букетов! Да
где я возьму на них денег?
-- На цветы дам я, только не вам, а вашему денщику, вы все равно
пропьете. А мне, честно признаться, становится все труднее вас
субсидировать. Семь тысяч марок -- не малая сумма. И если я не настаиваю на
немедленном их возвращении, а даже одалживаю еще, то делаю это лишь
потому...
-- Понятно! Вы трогательно терпеливы. А я буду трогательно честен. Как
только получу приданое, первое, что я сделаю,-- это вытащу семь тысяч марок
и с низким поклоном верну вам. Добродетель торжествует, раскаявшийся грешник
падает к ногам своего благодетеля, публика вытаскивает платки и вытирает
глаза... А чтобы триумф был еще более разителен, не увеличить ли
вышеозначенную сумму еще на пятьдесят марок? Согласитесь, мне как никогда