Автор неизвестен. Неожиданный гость

Генрих,-- и, признаться, чувствую себя совершенно здоровым. Простите, что
причинил вам лишние хлопоты, но мне очень хотелось познакомиться с вами! А
теперь наказывайте или милуйте!
-- Я предпочитаю помиловать! Знаете, у русских есть отличный писатель,
Чехов; в одном из своих писем к брату он написал фразу, ставшую девизом моей
жизни: "Лучше быть жертвой, чем палачом!"
-- Вы знакомы с русской литературой?-- удивился Генрих.
-- Почему вас это так поразило? Я считаю ее одной из самых значительных
литератур мира. Скажу откровенно -- даже самой значительной. Чтобы читать
книги в оригиналах, я в свое время начал изучать русский язык. К сожалению,
война прервала мои занятия, и теперь я начал забывать то, что знал.
-- А если мы попробуем обновить ваши знания? -- спросил Генрих
по-русски.
Теперь Матини широко открыл глаза.
-- Как! Вы знаете русский язык?
-- Я провел в России всю юность.
-- О, вы так заинтриговали меня, барон, что я чуть не позабыл о своих
врачебных обязанностях. Разденьтесь, пожалуйста, я вас осмотрю. И если
найду, что разговор вам не вреден, мы еще побеседуем, конечно, если вы не
возражаете.
-- Но ведь я совершенно здоров!
Матини взял Генриха за руку и нащупал пульс.
-- Мне не нравится ваш вид. Ну, конечно, как я и думал, пульс
учащенный.
-- Я сегодня получил очень тяжелое для меня известие. Естественная
реакция организма...
-- Об этом уж разрешите судить мне, естественная она или
неестественная.
Как ни протестовал Гольдринг, а Матини его осмотрел и остался недоволен
состоянием нервной системы.
-- Вам нужен отдых. Прежде всего отдых!
-- Вы знаете, что при нынешних условиях это совершенно невозможная
вещь.
-- Глупости! При всех условиях человек может выкроить часик для себя и
только для себя. А у вас здесь отличные условия: роскошный парк, под боком
речка. Кстати, вы не рыболов? Здесь водятся чудесные форели! Ловля рыбы --
это тоже своего рода спорт, захватывающий человека. А если прибавить к
этому, что рыбак все время проводит на свежем воздухе, много движется -- это
уже создает целый комплекс, я бы сказал, лечебного характера. У меня есть
один пациент, майор Штенгель, он почти каждое утро поднимается на рассвете и
час, а то и два бегает по берегу реки, удит форель.
-- Вы меня заинтересовали, синьор Матини. Я вырос у речки, и ловля рыбы
моя давняя страсть. Но нужно знать места. Форель, я слышал, любит быстрину.
-- Ну, это проще простого. Пойдемте в парк, и я покажу вам, где всегда
рыбачит Штенгель.
Генрих и Матини вышли в парк. Отсюда действительно хорошо был виден
большой участок реки и ущелье, возле которого пенилась вода.
-- Там просто сумасшедшее течение, и майору Штенгелю больше всего
нравится именно это место.
Новые знакомые сели на выдолбленную в скале небольшую скамеечку и
залюбовались пейзажем. Щедро залитая солнечным светом долина словно отдыхала
среди гор. Издали казалось, что городок погрузился в дрему. Как-то не
верилось, что сейчас по его улицам шагают вооруженные люди, в одном из этих
мирных домов рождаются страшные планы и не тихим покоем дышит все вокруг, а
угрозой. Вероятно, эта мысль одновременно промелькнула и у Генриха и у
Матини. Они взглянули друг на друга и печально улыбнулись.
-- Какой прекрасной могла быть жизнь! -- задумчиво произнес доктор.
-- Какой прекрасной она будет, когда кончится война!-- поправил его
Генрих.
-- А вы верите, что такой золотой век когда нибудь наступит для
человечества? -- спросил Матини.
-- Твердо в этом убежден!
Еще час просидели Генрих и Матини на скамейке, так как оба невольно
увлеклись спором о роли человека в дальнейших судьбах мира. Матини
придерживался мнения, что лишь личное совершенствование приведет
человечество к спасению. Генрих доказывал необходимость социальных изменений
и активного вмешательства в окружающую жизнь. Несмотря на различие взглядов,
они нашли общий язык, ибо события сегодняшнего дня оценивали одинаково.
-- Жаль, что мы не познакомились с вами раньше,-- сказал Матини,
прощаясь.-- Такие споры -- отличная гимнастика для мозга, а то здесь
начинаешь обрастать мохом.
-- Я тоже жалею, что так получилось, -- надо было не ждать случая, а
просто позвонить вам. Единственное мое оправдание: я думал, что встречусь с
вами у графа Рамони.
-- Без крайней необходимости я в этом логове не бываю!
-- Логове?
-- Так, кажется, по-русски называется место, где живут волки?
-- Вы не очень высокого мнения о графе и его племяннице. Это чем-то
вызвано?
-- Графа ненавидит все местное население и, конечно, не без причин:
глас народа -- глас божий. Что касается графини, то я не люблю распущенных
женщин, особенно претендующих на то, чтобы их развлекали. А графиня прямо
охотится на офицеров, даже на тех, кого считает вторым сортом, поскольку они
не имеют титулов. Порядочность человека здесь определяется знатностью рода.
Майор Штенгель, например, порядочный, он, как и вы, барон. Лютца графиня за
глаза называет классным наставником, генерала Эверса -- солдафоном, меня, я
уверен, костоправом. Но дело не только в этом. Мне противно бывать здесь еще
и потому, что я уверен: граф -- вдохновитель движения чернорубашечников в
Северной Италии, хотя он это и скрывает.
Курт отвез Матини в Кастель ла Фонте и вернулся оттуда с удочками и
другим рыболовным снаряжением; все это по поручению обер-лейтенанта он купил
в местных магазинах.
Вечером пришел Лютц. Еще раз выслушав рассказ Генриха о разговоре с
Миллером, он долго ходил по комнате из угла в угол. Потом сел рядом с
Генрихом на диван и, обхватив его рукой за плечи, повернул лицом к себе.
-- Послушай, Генрих, прежде чем начать разговор о том, как поступить с
Миллером, я хотел бы спросить тебя: кто я для, тебя, друг или обычный
знакомый?
-- Если во всей немецкой армии и найдется человек, с которым мне всегда
приятно беседовать, так это гауптман Карл Лютц, в дружбе которого я не
сомневаюсь.
-- Тогда на правах друга я хочу возобновить тот разговор, который мы с
тобой не раз начинали, но так и не закончили...
-- Я тебя внимательно выслушаю и, если смогу, отвечу.
-- Видишь ли, меня по временам поражает твое поведение. Ты воспитанный,
культурный и, мне кажется, гуманный человек. Ну на кой черт ты дружишь с
Миллером и Кубисом? Зачем тебе нужно было в Сен-Реми рыскать по горам в
погоне за несчастным французом, который спасал свою жизнь? Зачем ты, полюбив
такую девушку, как Моника, обручился с дочерью Бертгольда? Пойми, я
спрашиваю не из простого любопытства, меня это мучит, временами просто
угнетает.
Как бы дорого заплатил Генрих за право на простую человеческую
откровенность. Он верил Лютцу, уважал его за доброе сердце, был уверен в его
дружбе. И при всем этом не мог даже намекнуть на то, что руководило всеми
его поступками.
-- Карл, ты задал мне столько вопросов, что я даже растерялся. И вот,
когда ты собрал все вместе, я сам себе удивляюсь. Очевидно, во мне есть
авантюристическая жилка, она-то и заставляет меня играть с огнем. Но, даю
тебе слово, хочешь, поклянусь -- ничего бесчестного я не сделал и надеюсь,
никогда не сделаю. Если ты мне веришь, то принимай меня таким, каков я есть.
Могу прибавить, чтомне было бы очень больно потерять твою дружбу.
-- Но как же ты мыслишь свои отношения с Лорой Бертгольд?
-- Клянусь тебе, моей женой она никогда не будет! Конечно, вышло глупо:
Бертгольд просто подцепил меня на крючок. Встретив Монику, я сгоряча хотел
сопротивляться, но потом решил до конца войны оставить все, как есть.
Бертгольд человек мстительный, и он бы отомстил мне. Но, повторяю, моей
женой Лора никогда не будет!
-- Конечно, до конца войны лучше оставить все, как есть. Тут ты прав. С
моего сердца упал один камень, лежавший на нем. Но остался самый тяжелый:
что ты думаешь делать с Миллером? Предупреждав, если ты не убьешь его, это
сделаю я! И не только за Монику, а и за ту беременную женщину, которую он
расстрелял, и за всю невинную кровь, которую он пролил! Одно время я хотел
пустить себе пулю в лоб, потом решил использовать ее лучше.
-- Лютц, неужели ты думаешь, что я прощу ему смерть Моники?
-- Тогда сделаем это вместе!


НОВЫЕ ДРУЗЬЯ, НОВЫЕ ВРАГИ

-- Гершафтен!-- обратился Эверс к присутствующим, когда Лютц доложил
ему, что все вызванные на совещание в сборе.-- Вчера вечером я прибыл из
штаба командования нашей группы и приказал собрать вас, чтобы ознакомить с
обстановкой, сложившейся в Северной Италии. Само собой понятно: то, что вы
услышите от меня, должно остаться тайной для солдат. Их обязанность
выполнять ваши приказы, а не вмешиваться в великие дела. А дела таковы, что
заставили меня собрать вас. Вы знаете, что с того времени, как войска
фельдмаршала Роммеля покинули африканский материк, англо-американцы стали
активны. Они захватили остров Пантеллерию, между Африкой и Сицилией. Уже
тогда наше командование было удивлено поведением итальянских войск.
Пантеллерия -- крепость, построенная по всем правилам современной
фортификационной науки. Она могла выдержать длительную осаду. Однако
итальянский гарнизон сдался после первой же бомбардировки, хотя укрепления
не были повреждены, а у гарнизона было всего двое раненых.
Ропот возмущения пробежал по залу.
-- Через месяц после этого англо-американцы атаковали остров Сицилию. И
в то время как наши небольшие силы, находившиеся там, вели ожесточенные бои
с седьмой американской и восьмой английской армиями, итальянские войска
поспешно отступили, вынудив и нас оставить остров, ибо соотношение сил после
их отступления резко изменилось в пользу противника.
-- И все же,-- продолжал Эверс,-- не было никаких оснований думать, что
англо-американские войска ворвутся в Северную Италию через Мессинский
пролив.
Неожиданное известие взволновало присутствующих. Генерал сделал
небольшую паузу и продолжал:
-- В районе Таранто-Бриндизи, в провинции Апулия, противник высадил
большой воздушный десант. В этом районе наших войск не было, а итальянские
гарнизоны, дезорганизованные приказом Бадолъо о капитуляции, не оказали ни
малейшего сопротивления и сложили оружие. Восьмая английская армия через
Мессинский пролив вторглась в Калабрию, а пятая американская армия
высадилась в бухте Салерно. Сейчас обе армии -- английская и американская --
соединились и отрезали юг Италии. Их упорное желание продвинуться на север
сдерживают шесть наших дивизий. На ту часть итальянской армии, которая не
подчинилась или не успела подчиниться приказу Бадольо, надежды нет. Итак,
вся тяжесть войны на территории Италии ложится на наши плечи. Фюрер приказал
во что бы то ни стало задержать продвижение англо-американских войск и не
пропускать их на север дальше укрепленной линии в бассейне рек Гарильяно --
Сангро, пересекающей территорию Италии в ста двадцати километрах южнее Рима.
Генерал подошел к карте и показал укрепленную линию.
-- Наших войск в Италии немного, да и использовать их полностью на
фронтах мы не можем, часть людей надо держать в резерве на случай, если
англо-американцы попробуют высадить десант на Атлантическом побережье. А, по
данным нашей разведки, именно там они готовят крупную операцию. Сейчас в
Англию стягиваются войска и много техники. В августе в Квебеке состоялось
совещание руководителей правительств Англии и Америки, на котором решено
провести высадку на севере Франции. Эта операция получила название
"Оверлорд". Уже назначен главнокомандующий -- американский генерал
Эйзенхауэр. Для осуществления операции решено использовать дивизии, бывшие в
Африке. Теперь они начали войну на территории Италии. Для нас это удобно
тем, что, начав войну в Италии, англоамериканцы не смогут в скором времени
открыть фронт во Франции. Без африканских армий, связанных операциями здесь,
у союзников не хватит сил для осуществления операции "Оверлорд".
-- Англо-американцы используют благоприятную для них обстановку: ведь
наши основные силы прикованы к Восточному фронту, там сейчас идут
ожесточенные бои. Как известно, наше наступление в районе так называемой
Орловско-Курской дуги, к сожалению, не имело успеха. Наше верховное
командование решило пойти на дальнейшее сокращение Восточного фронта, чтобы
накопить резервы для будущего сокрушительного удара, рассчитанного на
окончательный разгром врага. Согласно приказу командования наши войска
отошли на правый берег Днепра, создали там мощный оборонительный рубеж и
готовятся к большому наступлению весной будущего года. Преодолеть такую
естественную водную преграду, как Днепр, и выбить наши войска, из
надднепровских укреплений большевики не смогут.
-- Воспользовавшись тем, что наша авиация прикована к Восточному
фронту, англо-американские варвары начали жесточайшую бомбардировку
территории фатерланда с воздуха. Противник надеется ошеломить нас, но он не
учел, что его злодеяния ожесточат наших солдат, укрепят их волю к борьбе и
победе. А победа придет -- фюрер заявил, что Германия сейчас кует новое
грозное оружие, с помощью которого мы в пух и прах разобьем всех наших
врагов.
В связи с этим на нас с вами тоже возложено ответственное задание: мы
должны немедленно осуществить одну операцию, осуществить быстро, решительно.
Командующий нашими войсками генерал-фельдмаршал Кессельринг приказал нам в
трехдневный срок обезоружить всю итальянскую армию. Позже мы создадим отряды
добровольцевиз желающих служить нам, а остальные, неустойчивые элементы,
будут в качестве пленных отправлены в лагеря и на наши заводы. Каждая
дивизия проводит операцию в вверенном ей районе. Нам отведен этот,-- Эверс
показал на карте.-- Все итальянские гарнизоны, расположенные в нем, должны
быть обезоружены и взяты под стражу.
Эверс опустился в кресло и, уже сидя, закончил:
-- Вот и все. Теперь, гершафтен, расходитесь и спокойно выполняйте ваши
обязанности. Прошу остаться командиров полков и начальников штабов, оберста
Кунста и вас Лютц.
Генрих ушел с совещания в радостном возбуждении -- было похоже, что
корабль пылает со всех сторон. Интересно, как воспримет известие о
капитуляции Матини? Ведь события, разворачивающиеся в Италии, касаются и
его. Надо зайти в госпиталь...
Но в госпитале Гольдрингу сказали, что главврач с полчаса назад куда-то
выехал.
Надеясь застать Матини у себя дома, Генрих поспешил в замок. На такой
визит доктора он мог рассчитывать; между ним и Матини за последний месяц
установились понастоящему дружеские отношения. Его новый приятель часто
приходил без предупреждения, иногда просто для того, чтобы выспаться:
главврач жил при госпитале, и его часто будили по ночам.
Простота и искренность поведения Матини очень нравились Генриху. С
доктором не надо было соблюдать правил. этикета, если хотелось отдохнуть и
помолчать. Иногда, они целые вечера просиживали молча -- один на диване, с
книгой в руках, другой -- возле письменного стола -- просматривая газеты или
тоже читая книгу. А бывало, что, увлеченные разговором или спором, они
вспоминали о сне, когда за окнами начинало сереть.
В те вечера, когда к ним присоединялся Лютц, споры становились особенно
острыми -- все трое одинаково ненавидели войну, но совершенно по-разному
представляли причины, ее породившие, и будущее человечества.
Честный, но инертный Лютц болезненно переживал события, но воспринимал
их с покорностью обреченного. Он не верил в возможность какой-либо борьбы со
злом, порожденным, как он считал, самой природой людей. Более склонный к
философским обобщениям, Матини учитывал влияние социальных сил на
историческое развитие общества, но не надеялся на какие-либо существенные
изменения в ближайшем будущем, ибо прогресс он понимал как очень медленное
поступательное движение, медленную эволюцию. Генрих, не решаясь откровенно
высказывать свои мысли, все же старался доказать обоим ошибочность их
взглядов.
Матини, как и думал Генрих, был у него -- он лежал на диване и сладко
спал.
-- Мартин, слышишь, Мартин!-- тихонько позвал Генрих. Ему и жаль было
будить гостя и нетерпелось сообщить важную новость.-- Поднимайся немедленно,
а то оболью водой.
Матини вскочил на ноги и рассмеялся.
-- Я слышал, как ты вошел, но лень было даже глаза открыть, очень уж
трудна была прошлая ночь.
-- Я не стал бы будить тебя, но, понимаешь, такое исключительное
событие, как капитуляция Италии...
-- Что?
Генрих подробно изложил то, что рассказал Эверс на совещании. По мере
того как он рассказывал, лицо Матини светлело, по нему расплывалась
радостная улыбка.
-- А теперь приготовься выслушать неприятное: на протяжении трех дней
приказано обезоружить всю итальянскую армию,-- закончил Генрих.
Матини побледнел.
-- Ты думаешь, эти события могут коснуться тебя?
-- Могут демобилизовать, правда, меня это не волнует, но приготовиться
надо. Придется идти.
-- Возьми мою машину. Курт, отвези синьора Матини в госпиталь,--
крикнул Генрих, приоткрыв дверь кабинета.
-- Я буду очень признателен тебе, если ты разрешишь мне проехать еще в
одно место километров за пять от Кастель ла Фонте.
-- Хоть за десять. Мне машина сегодня не нужна. Если скоро освободишься
-- приезжай сюда, только не буди, если я буду спать. Завтра, вероятно,
предстоит хлопотливый денек.
-- Не думаю, чтобы я сегодня освободился рано!

Телефонный звонок разбудил Генриха на рассвете.
-- Немедленно к "королю"!-- послышался голос Лютца.
Вчера, по приказу штаба корпуса, были изменены все позывные офицеров
штаба, и отныне генерал назывался "королем".
-- В чем дело?-- спросил Генрих Лютца, прибыв через четверть часа в
штаб.
-- Погоди!-- почему-то шепотом ответил тот и быстро пошел в кабинет
генерала.
Пробыл он там довольно долго. Из кабинета доносились телефонные звонки,
громкие, сердитые восклицания генерала.
-- Герр Гольдринг,-- выглянув из-за двери, наконец, позвал Лютц.
В кабинете, кроме генерала и его адъютанта, был также начальник штаба
оберст Кунст.
-- Фон Гольдринг, берите двух автоматчиков и как можно быстрее
поезжайте в Пармо, узнайте, как там у них дела. Оттуда заедете в
Шатель-Дельфино. Прикажите немедленно наладить связь с дивизией.
-- Простите, генерал, что именно я должен узнать?
-- Как что! Разве вы ничего не знаете?-- воскликнул Кунст.
-- Я не успел проинформировать фон Гольдринга,-- бросил Лютц.
Начальник штаба, как всегда отрубая одну фразу от друюй, пояснил:
-- Я буду краток: дело обстоит так -- о разоружении стало известно
итальянским войскам; некоторые из них восстали, часть бежала в горы, связь с
полками прервана, есть сведения, что в некоторых местах между нашими частями
и итальянцами идут бои. Понятно?
-- Яволь! Разрешите выполнять?
-- Не теряя ни минуты! Немедленно!
Прямо из штаба Генрих в сопровождении двух автоматчиков и Курта,
сидевшего за рулем, помчался в Пармо. Через полчаса он уже прибыл в штаб
полка.
-- Передайте генералу, что все итальянские гарнизоны почти полностью
обезоружены, за исключением двух рот, успевших уйти в горы. Боя не было --
только небольшая перестрелка. Потерь с нашей стороны нет. Связь сегодня
будет налажена, -- сообщил командир полка оберст Функ.
Подъезжая к Шатель-Дельфино, Гольдринг услышал стрельбу и приказал
остановить машину. Ясно доносились автоматные и пулеметные очереди.
-- Ехать медленно! Автоматчикам приготовиться!
Когда подъехала к самому Шатель-Дельфино, из города выскочил
мотоциклист.
Генрих приказал ему остановиться.
-- Что за стрельба?
-- Окруженные в казармах итальянские солдаты открыли огонь по нашим.
Машина набрала скорость и въехала в городок. Стрельба не стихала.
Немецкие солдаты ходили по улицам в полном вооружении, гражданского
населения не было видно.
В штабе полка Генриху сообщили, что вчера вечером часть итальянских
солдат -- приблизительно два взвода -- бежала. Не поверив слухам о
разоружении, большинство солдат осталось в казармах. Но когда сегодня утром
немцы окружили казармы, итальянцы открыли огонь. Сейчас к ним послан
парламентер для переговоров. Если переговоры не дадут желаемых результатов,
придется прибегнуть к более решительным мерам, чтобы к вечеру обезоружить
всех.
Вернувшись в Кастель ла фонте и доложив обо всем генералу, Генрих
спросил Лютца, как проходит разоружение по другим районам.
-- Более менее нормально. Но в горы к партизанам бежало больше
батальона. А это уже сила, с которой нельзя не считаться.
-- Особенно если учесть, что партизан и без этого немало, -- прибавил
Генрих.
Было воскресенье, но, учитывая напряженную обстановку, Эверс приказал
всем офицерам оставаться на местах. Это нарушало планы Гольдринга. Накануне
он сговорился со своим новым знакомым, бароном Штенгелем, поехать к
водопаду, где, как говорили, форели сами прыгают в руки, теперь поездку
придется отложить и порыбачить часикдругой на старом месте -- вблизи
графского парка.
Когда Генрих спустился к водовороту возле расселины, Штенгель уже был
там.
-- А-а, наконец, а я думал, что вы сегодня уже не придете! --
поздоровался он, не подавая руки и продолжая наматывать удочку.-- Ну как,
поедем?
-- К сожалению, нет! Сегодня мы, по милости генерала, работаем, --
шепотом, как и полагается опытному рыбаку, который боится спугнуть рыбу,
ответил Генрих.
-- Из-за этих проклятых макаронников? До сих пор не разоружили?
-- Они немного присмирели, но обстановка еще тревожная. Ровно в десять
я должен быть в штабе.
-- Тогда не тратьте времени, я и так вас опередил. Посмотрите-ка, какие
красавицы!
-- О, мне все равно за вами не угнаться!
Штенгель действительно был мастер по ловле форелей и очень этим
гордился. Когда месяц назад Генрих впервые появился на берегу с удочками,
майор встретил его не очень приветливо. Но молодой обер-лейтенант с таким
искренним восхищением любовался мастерством майора, а сам был так
беспомощен, что Штенгелю захотелось щегольнуть.
С превосходством опытного спортсмена он объяснял оберлейтенанту, что
форель очень осторожная рыба и не так легко попадает на удочку, что ловят ее
на мушку и только нахлестом, притаившись за скалой или кустиком, иначе рыба
увидит рыбака, а форель не только сильная, но, и очень хитрая рыба.
Генрих почтительно, с интересом выслушивал эти пояснения, просил
разрешения поглядеть, как майор держит удочки, и вообще целиком полагался на
его опыт и авторитет.
Через неделю Генрих одолел все премудрости лова и стал еще более
завзятым рыбаком, чем сам Штенгель.
Общая страсть сблизила майора и обер-лейтенанта. Тем более что разницу
в чинах уравновешивало аристократическое происхождение обоих и родственные
связи фон Гольдринга с таким влиятельным человеком, как Бертгольд.
Вначале все разговоры вертелись только вокруг рыбной ловли. Потом круг
их расширился, хотя оба были осторожны в своих высказываниях и не очень
откровенны. Узнав, что Штенгель долгое время работал в разведке, -- он
вступил в войска СС после бегства из Англии, где его чуть не раскрыли за год
до войны, -- Генрих начал особенно внимательно следить за каждым своим
словом и жестом. Да и майор Штенгель обходил острые вопросы -- многолетняя
служба в разведке приучила его к сдержанности, а практика показывала, что
официальная точка зрения всегда самая правильная, особенно, с людьми,
близкими к власть имущим.
Несмотря на такую настороженность, майор все лучше относился к Генриху.
Он даже дважды на протяжении месяца побывал у вего в гостях. Правда, при
этом он избегал встреч с Марией-Луизой, не любил говорить о ней. К себе
Штенгель Генриха не приглашал, ссылаясь на неуютную обстановку холостяцкой
квартиры.
Сегодня Штенгель тоже начал жаловаться, что дома у него полный
беспорядок; вот привезет форель, а денщик даже не сможет как следует
зажарить.
-- Кстати, как с рецептом для маринада? -- вдруг спросил Штенгель,
вспомнив, что Генрих как-то похвастался, что ел в Сен-Реми чудесную
маринованную форель, и пообещал достать рецепт, как он говорил, этого
райского блюда.
-- Я написал хозяйке гостиницы, которая меня ею угощала, но ответа еще
не получил. Да и боюсь, что рецепт мой вам не пригодится. Все равно ваш
Вольф испортит и рыбу, и маринад.
-- А я договорился с одним нашим инженером, у него дома умеют готовить
рыбные блюда.
В кустах хрустнула веточка, послышались легкие шаги. Оба оглянулись и
увидели, что к берегу идет горничная из замка.
-- Хорошего улова!-- сказала она вместо приветствия.-- Графиня
приказала передать вам вот это, синьор.
Горничная протянула Штенгелю маленький конверт с гербом. Майор опустил
его в карман, не читая.
-- У вас большая выдержка, барон, -- пошутил Гольдринг, когда горничная
ушла, -- получить письмо от такой женщины, как Мария-Луиза, и даже не
прочитать его сразу... Ой, клюет!.. Удочка! Удочка!
Майор, продолжая механически наматывать леску, на миг поднял глаза на
Генриха, и в этот момент здоровенная форель дернула, потом рванулась и пошла
на дно. Удилище выскользнуло из рук Штенгеля и поплыло по реке.
Кто хоть раз в жизни сидел с удочкой в руках, ожидая минуты, когда рыба
клюнет, тот поймет Штенгеля, который стремглав бросился в воду, не думая ни
о чем, кроме форели, ускользающей от него.
Если бы Штенгель осторожно вошел в воду, возможно, все окончилось бы