Автор неизвестен. Неожиданный гость

возникнут какие-либо трудности.
-- Я считаю, что обер-лейтенант внес правильное предложение,-- первым
согласился представитель командования.
-- Герр Миллер мог бы быть вторым,-- бросил Зверс.
Генрих увидел, как побледнел Миллер.
-- Осмелюсь возразить против этой кандидатуры, хотя я и не мечтаю о
лучшем спутнике,-- Генрих поймал благодарный взгляд майора.-- Боюсь, герр
Миллер чрезвычайно популярен среди партизан -- его машину уже раз
обстреляли. Парламентером должен быть человек, не связанный со службой СС.
На Восточном фронте в таких случаях берут либо священника, либо врача...
Воцарилась долгая пауза. Каждый мысленно подыскивал подходявую
кандидатуру.
-- А что, если поручить это главному врачу госпиталя Матини?--
предложил, наконец, Миллер.
-- Мне что то не нравится эта фамилия,-- пожал плечами представитель
командования.-- Он что, итальянец, этот доктор?
-- Только по отцу, мать чистокровная арийка,-- поспешно пояснил Миллер
и так восторженно начал расхваливать Матини, что Генриху пришлось спрятать
улыбку. Ведь совсем недавно начальник службы СС говорил ему о Матини совсем
другое.
-- Что ж, если так -- я не протестую,-- согласился представитель
командования.
-- Я -- тоже,-- поддержал генерал.
-- Значит, можно предупредить Матини?
-- И как можно скорее. Немедленно отправляйтесь в госпиталь.
Матини уговаривать не пришлось. Узнав в чем дело, он сразу согласился и
сказал, что поиски отряда гарибальдийцев лучше всего начать с Пармо,
поскольку там находятся арестованные Функом заложники.
-- Допустим, это так. Но Пармо всего лишь отправная точка. А
направление, в котором надо проводить поиски? Ехать наугад прямо в горы? --
спросил Генрих.
-- Возможно, в штабе полка имеются какие-либо сведения. Ведь в записке,
которую оставили партизаны, есть намек -- и совсем недвусмысленный -- на
переговоры.
-- А когда ты сможешь выехать?
-- Хоть сейчас. Утренний обход я уже сделал. Предупрежу только
ассистента.
-- Тогда я подожду тебя здесь. Вместе поедем к генералу и доложим, что
мы готовы.
Матини по телефону вызвал своего помощника, отдал ему распоряжения.
Минут через десять друзья направлялись к штабу. Курта Гольдринг послал в
замок, приказав захватить автомат, плащ и передать записку графине. В ней
Генрих коротко сообщал Марии-Луизе, что едет в Пармо парламентером к
партизанам и надеется освободить графа, Штенгеля и остальных заложников.
И генерал, и представитель командования были довольны, что парламентеры
так быстро собрались.
-- Помните, Штенгеля вы должны освободить во что бы то ни стало,--
подчеркнул генерал, давая последние наставления.-- Если гарибальдийцы не
согласятся на ваши предложения, предупредите их мы сожжем и сравняем с
землей села, где живут семьи партизан.
-- Думаю, что нам не придется прибегать к угрозам,-- уверенно произнес
Матини.
-- Очень хотел бы,-- сухо произнес генерал. Ему было неловко перед
парламентерами, и он старался скрыть это за холодными официальными словами.
Но, прощаясь, Эверс не выдержал:- Видит бог, как не хотелось мне посылать
вас в эту опасную поездку!-- тихо сказал он Генриху.
В обеденное время машина выехала из Кастель ла Фонте.
-- Ты передал записку графине? -- спросил Генрих Курта.
-- Я вручил ее горничной, графиня спала.
Садясь в машину, Генрих и Матини еще раз проверили свои пистолеты и
теперь все время настороженно поглядывали на дорогу, не прекращая разговора.
-- Не боишься попасть черту в зубы? -- спросил Матини по-русски.
-- Не так страшен черт, как его малюют!-- тоже порусски ответил Генрих.
-- Признайся, а сердце екает?
-- Если нам удастся спасти несчастных, которых захватил Функ, я сочту
себя компенсированным за все пережитое.
Матини крепко пожал руку Генриха.
-- Надеюсь, нам повезет.
За разговором время бежало незаметно, и оба удивились, что так быстро
доехали до Пармо.
В штабе полка, куда они зашли, их ожидал неожиданный и очень приятный
сюрприз. Полчаса назад кто-то позвонил в штаб и просил передать
парламентерам, что гарибальдийцы согласны начать переговоры. Представители
штаба должны выехать, из Пармо на север. На десятом километре выйти из
машины и пройти метров сто до источника под высокой гранитной скалой. Там их
будут ждать парламентеры от гарибальдийцев,-- сообщил дежурный.
-- По дороге на север. На десятом километре остановишься,-- приказал
Генрих Курту.
-- Похоже на то, что гарибальдийцы узнали о нашем приезде еще до того,
как мы выехали из Кастель ла фонте. Ничего не понимаю. А вы, Матини?
-- Еще меньше. И, признаться, чувствую себя неважно. Ведь о поручении
знали всего пять человек -- генерал, представитель командования, Миллер, вы
и я! Возможно, еще Лютц. Кто-то предупредил партизан. На меня, как на
полуитальянца, падает подозрение...
-- Но ведь мы с вами не разлучались ни на минуту. Я могу это
засвидетельствовать.
-- Вы думаете, для Миллера, а тем паче для Кубиса, который меня
ненавидит, этого будет достаточно?
-- А разве мы обязаны сообщать им, как разыскали парламентеров?
Выполнили поручение, и все! А каким путем -- это уже наша дипломатическая
тайна.
-- Десятый километр!-- взволнованно и почему-то шепотом предупредил
Курт, останавливая машину.
-- Ну что ж, выбрасывай белый флаг и жди тут, пока мы не вернемся.
Генрих и Матини взяли в руки небольшие белые флажки и пошли к едва
заметной тропочке, видневшейся справа от дороги. Минут через десять перед
ними выросла высокая голая скала, и офицеры услышали рокот воды,
свидетельствующий о близости водопада.
С небольшого горного плато, на котором стояли Генрих в Матиии,
открывался изумительный вид. Прозрачный осенний воздух раздвинул горизонт, и
на фоне голубого неба четко вырисовывались причудливые горьые вершины.
Покрытые густой шапкой лесов и совсем голые, они громоздились одна над
другой, позолоченные солнечными лучами, и каждая из них вбирала и отражала
лучи по-своему: ровным светом поблескивали грани голых вершин, словно
объятые пожаром, пылали склоны, одетые в дубовые леса,-- горячим кармином
пламенели буковые рощи, мягкое иэумрудное сияние стояло над равнинами. Внизу
виднелось Пармо, похожее на пасеку с разбросанными ульями. А от него вверх
тянулась дорога, по которой Генрих и Матини только что приехали. Блеснув на
солнце ослепительной серебряной лентой, она, словно в туннель, ныряла в
густую зелень придорожных деревьев, потом выскальзывала на поверхность и,
сделав крутой поворот, огибала скалу, чтобы блеснуть еще раз и скрыться из
глаз.
-- Как красиво, как тихо! -- вырвалось у Матини.
-- Вот так бы стоять здесь, позабыв обо всем на свете, и любоваться!--
подхватил Генрих.
-- А тут приходится воевать,-- раздался за спиной незнакомый голос.
Генрих и Матини вздрогнули от неожиданности и стремительно повернулись.
Перед ними стояли двое с белыми повязками на рукавах. Первый, очевидно
старший, в простой крестьянской поношеннои одежде был брюнет небольшого
роста, с усталым, но приветливым лицом, на котором розовел недавний шрам. Он
протянулся от правого виска, через всю щеку, и заканчивался возле губ.
Взглянув на второго парламентера, Генрих чуть не вскрикнул -- низкий
лоб, эти неимоверно широкие, мохнатые брови... Нет, он не ошибается, это тот
самый итальянец, которого Генрих видел в приемной Миллера на следующий день
по приезде в Кастель ла Фонте.
"Провокатор!"- мелькнула мысль. Громко Генрих спросил:
-- Мы видим перед собой парламентеров отряда гарибальдийцев?
-- Мы и есть! -- широко улыбнулся партизан со шрамом.
-- А мы парламентеры штаба дивизии генерала Эверса, обер-лейтенант фон
Гольдринг и обер-штабсарцт Матини,-- по-военному отрекомендовался Генрих.
-- Ой, даже слушать страшно!-- опять широкая и чуть насмешливая улыбка
промелькнула на губах партизана со шрамом.
Второй партизан из-под мохнатых бровей внимательно смотрел на Генриха.
-- С кем имеем честь говорить? -- спросил Матини.
-- С представителями отряда гарибальдийцев. А фамилии свои мы позабыли.
-- Вы, конечно, знаете, по какому делу мы прибыли сюда?-- спросил
Генрих.
-- Догадываемся.
-- Мы согласны обменяться заложниками. Обещаем отпустить столько же
задержанных, сколько отпустите вы,-- произнес Генрих сухим официальным
тоном, хотя ему неудержимо хотелось подойти к этому человеку со шрамом,
державшемуся так спокойно, уверенно, и крикнуть ему: "Берегись! Враг рядом!"
-- Выходит, один на один,-- наконец подал голос второй партизан с
мохнатыми бровями.
-- Да!
Человек со шрамом только свистнул.
-- Тогда вы прибыли несколько преждевременно, придется подождать, пока
мы наловим столько ваших офицеров, сколько полковник Функ взял людей в
Пармо... Думаю, ждать придется недолго -- среди нас есть отличные
офицероловы.
-- Я вынужден от имени командования предупредить, если вы не
согласитесь на наши условия, несколько населенных пунктов будут сожжены... а
население...
Но Генрих не кончил. Человек в крестьянской одежде побледнел, шрам от
недавней раны стал еще заметнее.
-- Вы пришли сюда диктовать условия? Если так, разговоры между нами
излишни.
-- Погодите. Нельзя же так резко! Мы пришли для переговоров, а
переговоры зачастую напоминают торг,-- примирительно вставил Матини.
-- А мы торговать людьми не привыкли. И с такими мастерами торговли
человеческими жизнями, как вы, наверняка проторгуемся,-- голос человека со
шрамом звучал насмешливо, на губах играла презрительная усмешка.-- У нас
условие одно: мы отдаем вам ваших, вы нам -- наших.
-- Но у нас больше пятидесяти заложников...
-- Пятьдесят четыре,-- уточнил партизан.
-- А у вас только одиннадцать,-- напомнил Генрих.
-- Одиннадцать? Откуда вы взяли? У нас только трое.
-- Давайте подсчитаем,-- предложил Генрих -- У вас находятся: граф
Альберто Рамони...
-- Есть!
-- ...Оберст Функ...
-- Которого давно пора повесить!
-- Офицер Штенгель...
-- Барон Штенгель,-- поправил партизан со шрамом.
-- И восемь человек личной охраны графа.
-- Вы и этих хотите получить? Не выйдет! Ведь это наши итальянцы, а с
ними у нас особые счеты. Как люди религиозные и богобоязненные, мы не можем
допустить, чтобы черти так долго тосковали по ним на том свете. Итак, речь
идет только о троих. Но о каких! Граф, барон, полковник! А что вы можете нам
предложить? Простых рабочих и крестьян, мелких ремесленников... Разве не
обидно будет узнать графу, что его выменяли на одного рабочего? Да он вам
этого никогда не простит! За него одного надо дать тридцать, если не больше,
человеческих душ! Ну, барон тоже знатного рода! Правда, подешевле графа, но
душ двадцать стоит взять. А полковник пойдет всего за четверых! Даже обидно
для такого выдающегося полковника, как Функ! Он так храбро воюет с мирными,
ни в чем не повинными людьми! Впрочем, как во всяком торге, мы сделаем
скидку. Где наша не пропадала! Но -- улыбка исчезла с губ партизана, и голос
стал суровым, грозным,-- если вы хоть одного из ваших заложников тронете или
не согласитесь на наши условия -- знайте, будут висеть ваши графы н бароны
вниз головами!
-- Условия, выдвинутые вами, мы не вправе принять, не согласовав с
нашим командованием. Но если командование их примет, каков будет порядок
обмена заложниками?
-- А таков -- завтра утром вы на машинах привезете своих заложников
сюда. Зачем людям уставать и карабкаться на гору? Машины остановите за
километр отсюда. Никакой охраны не должно быть. Людей приведете к водопаду.
Это будет для них, как говорят французы, утренний променад. А мы сюда же
доставим ваших. Вот и все! Но, предупреждаю, если вы хоть одного заложника
задержите или покалечите, то же самое мы сделаем с вашими. А теперь
согласовывайте со своим начальством.
-- Завтра утром мы дадим ответ,-- бросил Генрих и, откозыряв, пошел.
Матини за ним.
Усевшись в машину, парламентеры расхохотались.
-- Ну и умница, черт побери! -- восторженно воскликнул Генрих.
-- Зато тот, бровастый, производит очень неприятное впечатление.
Генерал Эверс, представитель командования северной группы и Миллер с
большим нетерпением ожидали возвращения Гольдринга и Матини. Когда те
прибыли в штаб дивизии здоровые и невредимые, вса с облегчением вздохнули.
-- Докладывайте, барон!-- торопил генерал.
Генрих рассказал о встрече с партизанскими парламентерами и об
условиях, выдвинутых ими.
-- Придется принять!-- вздохнул генерал.
-- А фамилий своих они не назвали?-- поинтересовался Миллер.
-- Это уже мелочи, к делу не относящиеся,-- прервал его генерал и снова
обратился к Генриху и Матини.-- Очень прошу вас утром завершить дело,
которое вы так удачно начали.
-- Герр генерал, у меня просьба,-- обратился Миллер к Эверсу.-- Как
выяснилось, среди заложников, взятых в Пармо, есть человек, причастный к
выпуску листовок. Через него мы могли бы узнать и о типографии. Я очень
просил бы вас оставить этого заложника. Можно сослаться на то, что он болен,
и пообещать прислать позже.
Миллер напоминал пса, у которого изо рта вырывают лакомый кусок.
-- Можно попробовать, но тогда дело обмена заложниками пусть
заканчивает герр Миллер. Я лично не возьму на себя такую ответственность,
ибо убежден: гарибальдийцы поступят так, как предупредили их парламентеры.
Они задержат кого-либо из пленных, и задержанным может оказаться майор
Штенгель. Они уже знают, что он барон, могут узнать и об его должности.
-- Нет, нет, нет! -- замахал руками Эверс -- Никакого риска! Отдайте им
всех заложников, всех до единого! Разговоры на эту тему прекращаю. Завтра
вас, барон, и вас, герр Матини, мы ждем в одиннадцать часов вместе с майором
Штенгелем, графом Рамони и Функом.
На следующий день погода испортилась. Моросил мелкий осенний дождь.
Серые нагромождения туч низко плыли над горами, цепляясь за кроны деревьев.
В такую погоду хотелось посидеть в теплой комнате, у камина, с хорошей
книгой в руке или с бокалом старого вина. А Генрих, Матини и Мария-Луиза на
рассвете уже прибыли в Пармо. Узнав, чем закончились переговоры с
гарибальдийцами, графиня даже поцеловала Генриха за радостную весточку и
настояла на том, чтобы в эту, теперь явно безопасную поездку взяли и ее.
Генрих согласился, а потом упрекал себя за мягкосердечие графиня нервничала
и всем мешала.
-- Ну зачем Матини осматривает каждого заложника, да еще сверяется со
списком?-- жаловалась МарияЛуиза.-- Не дождавшись, гарибальдийцы могут уйти,
и тогда обмен не состоится.
-- Я обещал вам, что старый граф сегодня будет ужинать, а возможно, и
обедать у себя в замке,-- успокаивал ее Гольдринг, хотя знал, что вовсе не
старого графа с таким нетерпением ждет Мария-Луиза.
Наконец заложников повели к машинам. Вид у них был растерянный и
испуганный, впрочем, они покорно уселись в кузов с равнодушием людей,
готовых к самому худшему.
-- Послушай, Мартин,-- вдруг вспомнил Генрих, когда грузовые машины и
"хорх", сегодня предоставленный генералом в распоряжение парламентеров,
выехали за город.-- Мы ведь не предупредили заложников, куда их везем.
Увидев, что нет охраны, они могут разбежаться, как только мы въедем в лес.
Матини приказал шоферу дать сигнал. Шедшие впереди грузовые машины
остановились. Подбежав к ним, Матини объяснил перепуганным людям, куда и
зачем их везут. Казалось, вздох облегчения вырвался из одной груди, на лицах
заложников расцвели радостные улыбки, кто-то всхлипнул, кто-то крикнул
"Вива!"
Машины тронулись и остановились лишь на девятом километре. Скользя по
мокрой дороге, натянув шапки и кепки на уши, но радостные, возбужденные
заложники длинной цепочкой потянулись по горной тропинке. Впереди шел
Матини, показывая дорогу. Генрих замыкал шествие.
Когда миновали поворот, стало значительно труднее идти, и кое кто из
заложников начал отставать. Остановился передохнуть и Генрих. Утомлял не
столько сам подъем в гору, сколько скользкая после дождя тропинка, на
которой трудно было найти надежную опору ногам. Но вот первые заложники во
главе с Матини взобрались на плато, те, кто был в хвосте шеренги, ускорили
шаг.
Генрих на плато поднялся последним. Когда он подошел к скале, уже шла
перекличка. Густобровый парламентерпартизан заглядывал в список, выкрикивая
фамилии. Заложники один за другим выходили вперед и потом отходили в
сторону, образуя отдельную группу. Партизан со шрамом встречал каждого из
них крепким рукопожатием и широкой улыбкой.
-- А где же ваши заложники?-- спросил Генрих.
-- А вот!-- партизан со шрамом указал на большею каменную глыбу.
Заглянув за нее, Генрих увидел графа, Штенгеля и Функа. Рамони, грязный,
небритый, лежал на носилках. Штенгель сидел, обхватив руками колени и свесив
на них голову. Он не шевельнулся, даже не заметил Генриха, только Функ сразу
вскочил на ноги.
-- Фон Гольдринг!-- крикнул он громко, и в его маленьких глазках
блеснула радость.
Штенгель тоже вскочил с места. Граф продолжал лежать неподвижно. Он,
вероятно, так и не понял, что пришло освобождение.
-- Все в порядке?-- спросил Генрих подошедшего партизана со шрамом.
-- Да, все пятьдесят четыре по списку... выходит, когда вас заставишь,
и вы можете быть честными,-- насмешливо ответил тот.
Генрих сделал вид, что не понял.
-- Итак, мы можем забирать своих?
-- Теперь можете!
Подняв носилни с графом, Генрих и Матини начали осторожно спускаться
вниз. Функ забежал сбоку, стараясь помочь. Штенгель равнодушно плелся
позади. Он не совсем пришел в себя после болезни и всего пережитого.
Когда они отошли от скалы метров на сто, позади послышался громкий
свист. Он повторился раз, второй, третий, и тотчас засвистели, засмеялись,
закричали уже все бывшие заложники Функа.
Только теперь Штенгель окончательно опомнился. Подбежав к Генриху, он
вырвал у него из рук один конец носилок.
-- Функ, становитесь вперед, беритесь вместе с Матини,-- начальническим
тоном приказал он и, повернувшись к Генриху, с неожиданной теплотой в голосе
сказал: -- Вы вторично спасли мне жизнь, барон, и я не хочу, чтобы вы
рисковали своей.
Вчетвером они быстро донесли носилки до машин и через двадцать минут
были в Пармо. Здесь Функ вышел, а на его место, между графом и Штенгелем,
села МарияЛуиза.
Нигде больше не задерживаясь, машина помчалась в Кастель ла Фонте.


РАСПЛАТА

Письмо, посланное Генрихом мадам Тарваль, вернулось обратно с
непонятной надписью "Адресат выбыл".
Два коротких слова, написанных равнодушной рукой. Они ничего не
объясняют, а лишь рождают тревогу и причиняют боль. Перерезана еще одна одна
ниточка связывавшая его с прошлым. У него никогда не будет фотографии
Моники, о которой он просил мадам Тарваль: "Адресат выбыл"... Наверно, с
такой же надписью возвращались к друзьям и письма, посланные на имя Моники,
пока они не узнали о ее смерти. Как это страшно!
Генрих прячет конверт в ящик стола, но два четко надписанных слова
стоят у него перед глазами -- "адресат выбыл". Моника тоже "выбыла".
Возможно, именно это слово вписал против ее фамилии Миллер. Не мог же он
написать "убита", получив специальные указания Бертгольда. Какая
нечеловеческая мука думать об этом, каждый день видеть Миллера, здороваться
с ним, беседовать и всегда, всегда чувствовать эту нестихающую боль в
сердце! Говорят, время залечивает раны. Нет, их лечит не время, а работа. Он
убедился в этом. Ему значительно легче, когда он действует, когда все его
мысли направлены на то, чтобы как можно скорее вырвать у врага его тайну.
Генриха не ограничивают во времени, учитывая особую сложность задания. Но он
сам знает, что надо действовать быстро, ведь от него зависит жизнь сотен
тысяч людей. А сделано еще так мало! Пока удалось установить лишь адрес
завода. Возможно, чтолибо новое принесет ему сегодняшний визит к Штенгелю.
Да, Штенгель, наконец, пригласил обер-лейтенанта к себе в гости! После
того как Генрих вытащил его из реки, а особенно после всей этой истории с
обменом заложниками, майор начал относиться к нему с подчеркнутым вниманием
и признательностью.
Штенгель жил на одной из самых уютных улочек города, В особняке
инженера Альфредо Лерро, у которого снимал две комнаты.
-- Чем меньше люди будут знать об этом Лерро, тем лучше,-- пояснил
Штенгель гостю, когда Генрих поинтересовался личностью хозяина.
-- Очевидно, какая-то персона грата? Недаром же возле его дома дежурят
два автоматчика.
-- Мне эта личность надоела, как назойливый комар летом! Ведь за его
жизнь я отвечаю головой. Так же, как и за завод! Даже поселили здесь в
качестве няньки! Правда, в какой-то мере это удобно. Я теперь столуюсь у
них. Дочка Лерро -- он вдовец -- неплохая хозяйка. Увидав, как мой денщик
уродует форель, она сама предложила мне завтракать, обедать и ужинать у них.
-- Погодите, это не та ли семья, где умеют чудесно приготовлять рыбные
блюда? Вы обещали меня познакомить и угостить маринованной форелью.
-- Надо об этом договориться с синьориной Софьей.
-- Синьорина Софья? А она хорошенькая?
-- Слишком уж хочет выйти замуж, я таких боюсь, поэтому и не рассмотрел
как следует. Впрочем, кажется, ничего. Только очень болтлива. Полная
противоположность отцу -- тот все больше молчит. Если не заговорить с ним об
ихтиологии. Это, верно, единственное, что его интересует на свете. Кроме
техники, конечно. Тут он кум королю, и на заводе с ним носятся, как с
писаной торбой...
-- Так когда же я попробую форель? И познакомлюсь с синьориной Софьей?
Без женщин как-то обрастаешь мохом. Мария-Луиза не в счет, она прямо
очарована вами, барон. А на нас, грешных, даже не смотрит. И я удивлен, что
вас тай мало волнует это внимание. Ведь красивая женщина!
Штенгель поморщился.
-- Она итальянка. А я хочу, чтобы в жилах моих детей текла чисто
арийская кровь.
-- А замок и имущество вас не привлекают? Что же касается крови, так
она у нее такая же голубая, как и у нас с вами! Старинный дворянский род!
-- Я вообще связан словом с другой, но, честно говоря, в последнее
время, когда события начали оборачиваться против нас, сам заколебался. По
крайней мере будет надежное убежище, надежный капитал в руках, ведь
недвижимое имущество и земля всегда ценность. У той, правда, связи... Но на
кой черт они нужны, если все рушится?-- Вы понимаете, я говорю с вами
откровенно и надеюсь, что это останется между нами...
-- Вы обижаете меня таким предупреждением, Штенгель. Есть вещи сами
собой разумеющиеся.
Окончательно успокоившись, майор еще долго мучил Генриха, поверяя ему
свои сомнения. Барон высоко ценил собственную персону и явно боялся
продешевить...
Пообещав Штенгелю в следующий выходной прийти к обеду, Генрих
откланялся и вышел. Холодный ветер швырял в лицо мокрый снег, и Генрих
пожалел, что не приказал Курту подождать у штаба. Теперь придется добираться
до замка пешком. А может, зайти к Мрллеру и попросить машину? И, размышляя
по дороге, Генрих пошел к штабу СС.
Выходит, что синьор Лерро и есть именно та персона, которой надо
заинтересоваться прежде всего. С ним носятся на заводе, за его безопасность
Штентгель отвечает головой. И вход в особняк Лерро охраняют не эсэсовцы
Миллера, а люди из внутренней охраны завода, особенно доверенные. Надо
познакомиться с Лерро и вызвать его на разговор. Для этого стоит прочесть
все книги по ихтиологии! В библиотеке графа, наверно, есть такие. Выходит,
форель еще не сыграла свою роль, а как сказочная золотая рыбка пригодится
ему!
Миллер не ожидал Генриха и даже растерялся.
-- Вижу, что помешал вам, но я лишь на минуточку: моей машины здесь
нет, и если можно...
-- Нет, нет, я так быстро не отпущу вас, великий дипломат!--
запротестовал Миллер, пододвигая кресло Генриху.-- Мы слишком редко видимся
с вами в последнее время! Вы изменили мне вначале с Кубисом,-- а теперь с
этим Матини...-- довольный своей остротой Миллер расхохотался и вдруг хитро
прищурился.-- К тому же я приготовил вам маленький сюрприз, пусть это будет
моим новогодним подарком.
-- И об этом сюрпризе вы вспомнили лишь через три недели после
наступления нового года?
-- Тысяча девятьсот сорок четвертый год -- год високосный, и его
положено отмечать до двадцать девятого февраля, иначе он принесет несчастье.
-- Впервые слышу о такой примете...
-- И все-таки она есть. А я немного суеверен, как большинство людей
моей профессии. Ведь нам приходится ходить по острию ножа. Во всяком случае
с госпожой Фортуной надо обращаться вежливо, чтобы она не обошла своими
дарами...
-- Но при чем здесь я и сюрприз, который вы мне приготовили?
Складываете свои приношения у ног богини судьбы?
-- А я хочу ее умилостивить, сделав доброе дело!
-- Вот вы меня уже и заинтриговали, Ганс! Доброе дело и вы -- как-то не
сочетается...
-- А услуги, которые я вам уже оказал? Забыли?
-- Нет, не забыл! И даже надеюсь отблагодарить за все вместе!
-- Завидный у вас характер, Генрих! Никогда нельзя понять, говорите вы
серьезно или шутите. Иногда вы кажетесь мне человеком очень откровенным,
беззаботным, а по временам совсем надборот: скрытным и равнодушным ко всему
и ко всем...
"Плохо! Если даже этот толстокожий Миллер начинает пускаться в
психологические экскурсы..."
-- Меня самого начинают волновать частые смены в моем настроении.
Должно быть, устал, нервы... Вы думаете, мне мало стоила эта история с
обменом заложников? Слышать, как эти плебеи хохочут и свистят тебе вслед, и