Автор неизвестен. Неожиданный гость

что у этого агента возникло подозрение, касающееся вас и Франсуа Флорентена.
По распоряжению Заугеля за вами установлено постоянное наблюдение. Очевидно,
и за Франсуа Флорентеном тоже. Выводы сделаете сами. А теперь я выйду и
подожду Заугеля у входа в гостиницу. Не надо, чтобы он видел нас вместе.
Услышав, что к дверям подъехала машина, Моника быстро скрылась в дверях
буфетной, не успев промолвить ни слова. Только ее благодарный взгляд успел
поймать Генрих.
-- Кого это вы встречаете с таким почетом? -- спросил Генрих Заугеля,
когда их "хорх" помчался по шоссе вслед за автомашиной с пятью
автоматчиками.
-- Пфайфера, самого Пфайфера, барон.
Генрих пожал плечами, эта фамилия ничего ему не говорила.
-- Как, вы не знаете Пфайфера? -- удивился Заугель.-- Да ведь это же
один из лучших ораторов Германии, один из ближайших помощников Геббельса. --
Очевидно, у Заугеля были основания так говорить: в Шамбери им сообщили, что
выступления Пфайфера проходят с огромным успехом. Он, как выяснилось, прибыл
утром и успел сделать доклады офицерам гарнизона и двум подразделениям
солдат. Тема всех выступлений была одна -- что произошло под Сталинградом.
Разыскивая Пфайфера, Генрих и Заугель побывали на митинге и выслушали
две речи современного Цицерона. Пфайфер, плотный человек с солидным брюшком,
действительно был неплохим оратором. На тему "Сталинград" он выступал,
очевидно, много раз. Докладчик сыпал цифрами, именами, названиями населенных
пунктов, не заглядывая ни в тезисы, ни в блокнот, которым помахивал, держа
его то в левой, то в правой руке. По Пфайферу выходило, что причиной
поражения под Сталинградом была растянутость линии фронта, затруднения с
транспортом. Когда сократится линия фронта, армия фюрера наберется сил, все
пойдет хорошо, и уже в этом, 1943, году она отомстит большевикам за погибших
на берегах Волги.
Пфайфер был красноречив, говорил горячо. Голос его, сильный, хорошо
натренированный, то снижался до шепота, слышного даже в дальних рядах, то
раскатисто звучал над толпой, словно грохот грома. Генрих наблюдал за лицами
слушателей и должен был констатировать: ораторское искусство Пфайфера влияло
на аудиторию: солдаты вместе с ним кричали "хох", когда того хотел оратор, и
чуть не плакали там, где он, приглушив голос, трагически дрожавший в
наиболее патетических местах, говорил о гибели армии Паулюса.
Когда закончился второй митинг, Заугелю, наконец, удалось поймать
прадагандиста, но Пфайфер категорически заявил, что до восми вечера нечего и
думать о выезде из Шамбери, потому что ему нужно выступить еще в нескольких
местах.
-- Смею напомнить, герр Пфайфер, что у нас теперь не очень спокойно,
лучше выехать пораньше или заночевать в Шамбери, а в дорогу тронуться утром,
-- заметил Заугедь.
-- С какого это времени офицеры армии фюрера стали бояться темноты? Я
привык думать, что ее боятся лишь дети? -- пошутил Пфайфер и победоносным
взглядом окинул большую толпу, окружавшую его.
Присутствующие расхохотались, Заугель покраснел и отошел.
-- Герр Пфайфер, очевидно, не знает условий, сложившихся у нас в
последнее время,-- пожаловался он Генриху.
-- Герр Заугель, я считаю, что вы совершенно правильно сделали,
предупредив гостя о том, как опасны ночные поездки. Меня удивляет его
легкомыслие и этот чисто демагогический прием. Поглядим, куда денется его
храбрость ночью, если действительно на нас наскочат маки?! Нам что, мы люди
военные, привыкли глядеть в глаза опасности, а этот болтун, верно, и не
нюхал пороха.
И Заугелю пришлось скрыть свое волнение. Не мог же он признаться
Генриху, что сам боится ехать ночью, особенно теперь, когда большой отряд
маки спустился с гор.
В шестнадцать двадцать Генрих и Заугель встречали на вокзале Бертину.
-- Какой счастливый ветер занес вас в наши края?-- спросил гостью
Генрих, как только она появилась на ступеньках вагона.
Бертина была в парадной форме.
Заугель не скрывал своего восхищения, глядя на приезжую.
-- Попутный, барон, который дует для тех, кто умеет управлять
парусами... А кто это? -- Бертина протянула руку Заугелю.-- У меня такое
впечатление, Генрих, что в вашей дивизии собрались самые красивые офицеры
нашей армии. Так куда и как мы поедем сейчас?
-- Все зависит от вашего желания: мы можем выехать машиной сегодня
вечером или поездом завтра утром.
-- Меня устраивает и первый, и второй вариант, так что поступайте как
хотите.
Генрих заранее заказал для Бертины номер в офицерской гостинице, но она
заявила, что отдыхать не станет. Зато жаждет пообедать, а потом пройтись по
городу.
Попросив прощения, Заугель пошел к Пфайферу уточнять время отъезда, а
Бертина и Генрих спустились в ресторан.
-- Вы так и не объяснили, Бертина, какой попутный ветер пригнал вас к
нашим берегам и надолго ли? -- снова спросил Генрих, когда они уютно
расположились в отдельном кабинете и официант, подав заказанное, вышел.
-- Иначе говоря откуда вас принесло и как долго вы будете докучать мне?
-- рассмеялась Бертина и с вызовом взглянула на собеседника.
-- Я, кажется, не дал вам ни малейшего повода для такого вывода.
-- А ваше упорное нежелание отвечать на мои письма, а то, что вы даже
ради проформы не пригласили меня на помолвку?
-- Вы женщина, Бертина, и должны быть догадливой. Я не переписывался с
вами и избегал вас именно потому, что очень хотел этого.
-- О Генрих, это почти объяснение! Смотрите, чтобы я не поймала вас на
слове! Ведь я теперь буду вашей соседкой и должна предупредить: хочу
отблагодарить эту курносую Лорхен, украв у нее из-под носа жениха.
-- Как это -- будете моей соседкой? Ведь, концлагерь, в котором вы
работаете, насколько я помню, находится в Восточной Пруссии?
Бертина приподняла одно плечо и повернула его к Генриху.
-- Вы очень невнимательны, барон, обратите внимание вот на это, --
Бертина постучала пальцем по новеньким погонам.
-- О, да вас можно поздравить!
-- Как видите. А это означает не только повышение в чине, но и в
должности. Я назначена начальницей женского концлагеря спецрежима в
Понте-Сан-Мартин, это, кажется, недалеко от Сен-Реми.
-- Спецрежима? Что это значит, если перевести на обычный человеческий
язык?
-- Это значит, мне оказано особое доверие: приняв лагерь, я должна
сдать своеобразный экзамен, то есть установить в нем такой режим, который
превратит этих пленных в обычную рабочую скотину, и они забудут не только о
непокорности, но даже о том, что когда-то считали себя людьми.
Бертина выпила рюмку коньяку и затянулась сигаретой. Ее большие синие
глаза лихорадочно блестели, тонкие ноздри вздрагивали, губы были плотно
сжаты.
-- Тогда я не понимаю, почему именно вас назначили в этот лагерь? Ведь
вы все-таки женщина, Бертина!
-- Вы могли бы сказать любезнее, красивая женщина.
-- Это вряд ли кто посмеет оспаривать. Тем более я. Но вы все-таки не
ответили на мой вопрос.
-- Боже мой, Генрих. Вы страшно старомодны, трогательно старомодны.
Теперь я понимаю, почему вы выбрали в подруги жизни Лору. Самочка, которая
вяжет своему хозяину теплые носки и напульсники, Маргарита с прялкою в
руках, в лучшем случае маленькая актриса кабаре, с легким привкусом порока.
У вас не тошнит от этого идеала добропорядочных немок? Нам, настоящим
арийкам, это осточертело!
-- Бертина! Это ж крамола, настоящая крамола! Вы забываете, что сказал
фюрер об обязанности женщины, о ее месте в обществе?
-- А, три "к". Законы устанавливаются для масс, а у каждой нации есть
свои избранники, которые эти законы сочиняют. И я буду принадлежать к этим
избранникам, я уже к ним принадлежу. Напрасно вы не приехали к нам в лагерь,
помните, я вас приглашала. Вы бы увидели, как дрожит передо мною весь этот
сброд -- француженки, русские, голландки, польки, бельгийки... даже немки,
оскорбившие свою расу! О, у меня были неограниченные права, и, будьте
уверены, я ими воспользовалась.-- Откинувшись на спинку стула, Бертина
прищурила глаза, словно всматриваясь в какую-то далекую картину, возникшую
перед ней, и вдруг рассмеялась.
-- Что способствовало вашему дальнейшему продвижению? Ведь вы
продвинулись очень быстро?
О, просто молниеносно быстро. Я ввела кое-какие усовершенствования в
систему охраны пленных и в режим для них. Кроме того, я отлично изучила
вкусы своего начальства... Когда прибывала партия новых пленных, я отбирала
самых молодых и красивых и знала, кому и каких направить. К концу года я
была уже помощником начальника всего лагеря.
-- Так вы скоро дослужитесь до генерала.
Захваченная своими воспоминаниями, Бертина ни заметила ни иронического
тона Генриха, ни злых огоньков в его глазах.
-- Что касается моей дальнейшей карьеры, то я возлагаю большие надежды
на этот концлагерь, который должна сейчас принять. Недавно там убили
начальника, старшую надзирательницу и одного солдата-охранника, который их
сопровождал. Специальная комиссия расследовала этот случай, многих повесили,
но настоящие виновники убийства так и не найдены. Мне поручено установить в
этом концлагере самый жестокий режим, и я уже разработала план мероприятий.
О, я совершенно уверена, что добьюсь своего какой угодно ценой, даже если бы
мне пришлось повесить каждую третью.
Генрих почувствовал, что у него темнеет в глазах. Лицо Бертины
отодвинулось, стало маленьким, словно змеиная головка, потом снова
приблизилось и так расплылось, что Генрих уже не различал отдельных черт.
-- Что с вами, Генрих? -- услышал он голос Бертины и словно проснулся.
"Она не доедет до лагеря. Как это сделать -- не знаю. Но до лагеря она
не доедет!" -- твердо решил он, и ему сразу стало легче.
-- О чем вы задумались?
-- После контузии, полученной мною во время нападения маки, у меня
часто внезапно начинает болеть голова и темнеет в глазах, -- пояснил Генрих.
-- Бедненький!-- Бертина перегнулась через столик и провела рукой по
волосам Генриха.
Появление Заугеля прервало эту лирическую сцену. Он сообщил, что
Пфайфер согласен взять с собой даму, даже очень доволен, только просил их
своевременно прибыть в штаб корпуса.
Из Шамбери выехали ровно в восемь вечера. На переднем сидении, рядом с
шофером; сидел Пфайфер, на среднем Заугель, на заднем Бертина и Генрих.
Как только машина отъехала, Бертина крепко, всем телом прижалась к
Генриху и взяла его под руку.
-- Неужели я хуже этой курносой утки Лорхен? -- тихонько прошептала
она.
-- Вы ее превзошли во всем!-- многозначительно улыбнулся Генрих.
Бертина с благодарностью пожала ему руку и отодвинулась, Пфайфер,
немного поерзав на месте, обернулся к пассажирам, сидевшим позади него.
-- Так вы считаете, что вечером ехать по этой дороге опасно?-- спросил
он Заугеля тихим голосом.
-- Днем спокойнее,-- уклонился от прямого ответа Заугель.
-- А как вы думаете, герр обер-лейтенант?
-- Я считаю, герр Пфайфер, что во время войны всюду опасно,--
равнодушно ответил Генрих. -- Только вчера в нашем районе спустилась с гор
большая группа маки.
-- Большая, говорите?-- в голосе прославленного оратора звучал страх.
-- Больше роты.
-- А разве они отважатся напасть на нас, если впереди едут автоматчики,
а позади мы -- трое вооруженных пистолетами мужчин и шофер с автоматом!
-- Обратите внимание: дорога не прямая, она круто поворачивает то
вправо, то влево, и эти повороты...
-- Да, да, понятно,-- поспешно согласился Пфайфер.-- Может быть,
действительно, нам лучше вернуться в Шамбери?
Генриха разбирал смех. Он вспомнил, как самоуверенно держался
прославленный оратор днем, вспомнил провозглашенные им на митинге слова:
"Немцы боятся только бога, и никого иного".
-- Можно, если хотите, вернуться, но как это расценят ваши слушатели в
Шамбери? Мы же не дети, чтобы бояться, как вы сказали, темноты. Да и
возвращаться уже поздно: маки могут быть сзади так же, как и спереди.
Пфайфер замолчал.
-- А тут действительно опасно?-- испуганно прошептала Бертина.
-- Очень!
-- Боже мой, а я в военной форме.
В машине наступила та напряженная тишина, какая возникает среди людей,
думающие об одном, но не решающихся вслух высказать свои мысли.
-- Вы должны были все это объяснить мне в Шамбери, а не здесь, посреди
дороги!-- вдруг пискливым голосом выкрикнул Пфайфер и угрожающе взглянул на
Заугеля.
-- Я вам говорил, но вы высмеяли меня перед всеми присутствующим!--
огрызнулся Заугель.
-- Черт знает что, поручают охранять тебя каким-то мальчишкам и даже не
предупреждают об обстановке!
Машина на полном ходу пролетела маленький населенный пункт Монт-Бреоль,
и дорога начала круто подниматься вверх.
-- Может быть, заночуем в этом селении?-- спросил Пфайфер, обращаясь к
Генриху.
-- Здесь нас наверняка перестреляют, как цыплят,-- ответил тот. Ему
хотелось нагнать страх, на этого толстого труса, который в Шамбери призывал
других к храбрости.
Поворотов становилось все больше, машины сбросили скорость до минимума
и ехали почти впритык друг к другу.
-- Дайте сигнал автоматчикам, пусть едут быстрее! В случае чего мы даже
не сможем повернуть назад!-- раздраженно воскликнул Пфайфер.
-- На этой дороге машину повернуть нельзя;- спокойно пояснил Генрих.
Моторы ревели. Шоферы, не имея возможности разогнать машины, нажимали
на газ, и рокот разносился среди гор.
-- Теперь нас слышно километров за пять,-- словно ненароком бросил
Генрих.
-- А не лучше ли остановить машину, приглушить мотор и переждать здесь
ночь? -- голос прославленного оратора утратил басовые нотки.
-- Нет, мы сейчас в самом опасном месте.
Все молчали. Бертииа дрожала, ее била лихорадка. В полном молчании
проехали километров десять. Поворотов стало меньше, и автоматчики, отъехали
на указанную дистанцию, метров за сорок от легковой машины. Вот они уже
приблизились к скале, которую огибала дорога.
Как неприятно ехать и ехать под нависшими каменными глыбами. Поскорее
бы свернуть, увидеть, что впереди нет засады! Идущая впереди грузовая машина
уже полускрылась за поворотом... вот исчезла совсем. У всех вырывается вздох
облегчения.
И вдруг точно, гром прокатился над горами. Скала словно раскололась
надвое, загородив дорогу машинам, а откуда-то сверху на дорогу с грохотом
посыпались каменные глыбы, заглушив слабые звуки пулеметных очередей,
Шофер легковой машины на полном ходу затормозил, Генрих почувствовал,
как его швырнуло вперед, и он больно ударился подбородком о переднее
сидение.
Рванув дверцу машины, Генрих выскочил на дорогу.
Прячась за машину, Генрих прополз до склона шоссе и скатился в кювет.
Длинная пулеметная очередь веером трассирующих пуль прошла над ним. Не
поднимая головы, Генрих повернулся лицом к скале и вытащил свой
крупнокалиберный пистолет, потом осторожно выглянул. Впереди, поперек
дороги, припав на задний спущенный скат, стояла грузовая машина. Через ее
борт, лицом вниз,, перегнулся убитый солдат. Три неподвижных тела лежали у
грузовика. И только впереди, возле небольшой глыбы, загородившей дорогу, из
кювета зло огрызался немецкий автомат. Прижавшись лицом к земле, Генрих
посмотрел налево. В нескольких метрах от него лежал Заугель. Выставив
автомат и спрятав голову, он наугад бил по скале. Дальше Генрих заметил тушу
Пфайфера, прижавшуюся к камню, за ним, очевидно, лежала Бертина. Генриху
показалось, что там промелькнула ее нога в светлом чулке.
Пулеметная очередь снова прошла над головой Гольдринга, но никого не
задела.
"Маки хотят прижать нас к земле, чтобы взять живьем",-- промелькнуло в
голове.
Генрих снова взглянул на Заугеля. Тот немного изменил позу, он лежал
теперь так, что было видно его перекошенное животным страхом лицо.
Отвратительное лицо палача, который замучил сотни, а может, тысячи людей и
будет мучить дальше, получая наслаждение. "Поэт допросов", как назвал его
Миллер.
"Лучшего случая не представится". Генрих повернул кисть правой руки с
зажатым в ней пистолетом и выстрелил. Заугель качнул головой и ткнулся лбом
в приклад автомата.
Прижавшись головой к земле, неподвижно лежал и Генрих. Он поднял ее
лишь тогда, когда пулемет внезапно смолк. Но теперь к голове вплотную были
прижаты три автоматных дула.
-- Встать! Руки вверх!
Генрих встал и увидел, как под дулами автоматов медленно поднимаются из
кювета три фигуры -- Пфайфер, Бертина, шофер. В сумерках, которые быстро
заволокли все вокруг, их лица казались белыми масками.
Один из автоматчиков подошел к Заугелю.
-- Готов! -- бросил он кому-то из партизан.-- В голову!
-- Всех связать!
К Генриху подошли двое, один быстро его обыскал.
-- Ишь, падаль! Два пистолета имел!-- злобно проговорил он, протягивая
найденный в кармане маузер и указывая глазами на крупнокалиберный пистолет,
лежавший на земле.
-- И, вероятно, оба не заряжены.
-- Они перед мирными жителями храбрые.
-- У, гадина! -- один из маки со всей силы ударил Генриха по лицу. Тот
упал.
-- Хватит вам! -- послышался голос.-- По машинам и домой! Быстро!
Подталкивая задержанных автоматами, маки подвели Генриха, Пфайфера,
Бертину и шофера к машине и приказали сесть на задние сидения. Напротив них
уместились два маки с пистолетами наготове. На передних сиденьях еще двое,
один из них, очевидно командир, крикнул:
-- Возвращаться старой дорогой и не задерживаться.
Машина дала задний ход и так ехала, верно, метров двести, пока маки,
сидевший за рулем, не свернул в какуюто узенькую и в темноте почти
незаметную расселину. Ехали, не включая фар, переезжали через груды каких-то
камней, проваливались передними колесами в глубокие выбоины и снова
взбирались в гору. Машину все время бросало из стороны в сторону, и Генрих
всякий раз стукался то лбом, то виском о голову Пфайфера.
Наконец машина выскочила из ущелья на ровную дорогу и помчалась с
огромной скоростью. Приблизительно через час она остановилась. Маки, который
сидел рядом с шофером, открыл дверку и завел с кем-то, не видимым в темноте,
приглушенный разговор, потом дверца захлопнулась, машина двинулась дальше.
Лишь поздно ночью они прибыли в горное селение. Пленных вывели по
одному и бросили в сарай, где пахло навозом и соломой.
-- Никто не ранен? -- тихо спросил Генриха, услышав, как щелкнул замок
на двери.
-- Я -- нет,-- первым откликнулся шофер.
-- А ды, герр Пфайфер?
-- О, ради бога, не называйте хоть моей фамилии!-- простонал
пропагандист.
-- У вас отобраны документы, и ваша фамилия все равно известна маки.
Пфайфер не то вскрикнул, не то всхлипнул.
Генрих сел на солому. От удара, каким его угостил маки, страшно болела
голова, а левый глаз совсем скрылся за опухолью, все время увеличивающейся.
-- Генрих, Генрих,-- послышался шепот Бертины.-- Как вы думаете, они
нас расстреляют?
-- Сначала допросят!-- зло отрубил Генрих.
Бертина упала на солому, но тотчас снова вскочила.
-- Они не имеют права так обращаться с женщиной!
-- Во-первых, вы для них не женщина, а начальница лагеря, где пытают их
матерей, сестер, любимых, во-вторых...
-- Сорвите зубами погоны,-- Бертина прижалась плечом к плечу Генриха,
но тот отстранился.
-- Лишние хлопоты,-- насмешливо сказал он.-- Ведь и ваши документы они
забрали.
-- Это из-за вас, из-за вас так случилось! О, зачем, зачем я с вами
поехала!
Генрих отошел в угол сарая и сел, прижавшись опухшей щекой к холодной
каменной стене. Этот своеобразный компресс успокоил боль, опухоль под глазом
чуть опала. Напрягши мускулы связанных за спиной рук, Генрих попробовал
крепость веревки, плотно охватившей его кисти. Но петлю расширить не
удалось, веревка лишь содрала кожу у запястья. Убедившись, что освободить
руки невозможно, Генрих стал покорно ждать рассвета.
О приближении утра говорила серая полоса, которая вначале легла у
порога, а потом светлым пятном обозначила и весь прямоугольник двери. Пятно
становилось все ярче, его окрашивали уже не серые, а розовые тона, потом
вдруг они исчезли, и сквозь щели словно брызнуло золото -- длинные пряди
солнечного света легли на солому, на заднюю стенку сарая.
Дверь открылась.
-- Пфайфер, выходи!-- послышался суровый окрик. Пропагандист вздрогнул
и с ужасом отодвинулся в глубь сарая.
-- Приглашать тебя, что ли!
Маки подошел к Пфайферу и, схватив его за шиворот, поднял на ноги.
-- Пошли! Быстрей!
Упитаннее тело пропагандиста исчезло за дверью. Через десять минут
вызвали шофера. Тот молча поднялся и, бросив присутствующим "прощайте",
вышел следом за маки.
-- Генрих, я не могу, я не хочу, они не имеют права!-- закричала
Бертина и зашлась плачем.-- Скажите им, чтоони не имеют права! Слышите? Вы
богаты, вы можете предложить им деньги! О, почему вы на меня так смотрите?
Предложите им деньги, и они нас отпустят! Я отблагодарю вас, Генрих! Я...
-- Гольдринг!-- послышалось от двери.
Вслед за своим конвоиром Генрих вышел на залитый солнечными лучами
двор. Солнце ослепило его, и он прищурил глаза.
-- Ишь, какой красавец! -- долетел до него женский голос.
С подбитым глазом, с всклокоченными волосами, в которых запуталась
солома, Генрих действительно напоминал разбойника с проезжей дороги.
-- Попади к такому в руки, одного вида испугаешься!-- бросила вторая
женщина.
-- А ему уже не придется кого-либо пугать!-- успокоил женщин маки,
сопровождавший пленного,-- А ну, ты, трогай вперед к штабу.
В комнате, куда вошел Генрих, сидело трое. Два маки, в типичной одежде
французских крестьян, и один в поношенном немецком мундире.
-- Вы кто?-- оглядывая пленного с ног до головы, спросил седоусый
француз. -- Генрих назвал себя, наэвал и должность, седоусый сверил с
документами, которые держал в руках.
-- Важная персона! -- на плохом французском языке бросил тот, кто был в
немецком мундире.
-- Знаете расположение вашей дивизии и численность гарнизонов по
населенным пунктам?
-- Я прошу провести меня к командиру отряда!-- твердо проговорил
Генрих.
-- Вы, кажется, и здесь хотите диктовать свои условия?-- смеясь заметил
маки, одетый в немецкий мундир.-- Объясните ему, Оливье, что он в плену, а
не на дипломатическом приеме.
Генрих более внимательно пригляделся к маки, который бросил эту фразу.
Да, он не ошибся. Перед ним русский. Широкое, круглое лицо, типичные черты
славянина, светлые волосы, а главное -- этот акцент.
-- Если я хочу видеть командира, то я знаю, для чего что нужно,-- на
чистейшем русском языке проговорил Генрих. Разорвись в этот момент бомба,
это произвело бы меньшее впечатление.
-- Земляк, что ли?-- удивленно спросил русский, с любопытством
приглядываясь к Генриху.
-- Мне нужен командир, больше я ничего не скажу.
-- Мельников, позовите командира,-- приказал седоусый на французском
языке.
Тот, кого назвали Мельниковым, вышел, еще раз окинув вопросительным
взглядом пленного. Через минуту он вернулся в сопровождении человека,
одетого в обычный штатский костюм. Взглянув ва него, Генрих поспешно
отвернулся.
-- Вы хотели меня видеть?-- спросил командир отряда, обращаясь к
пленному.
-- Да, да и разговаривать тет-а-тет,-- улыбаясь ответил Генрих, он
медленно повернулся. В глазах командира можно было прочесть удивление, затем
догадку, потом они словно засветились изнутри, и в них вспыхнули веселые
огонечки.
-- Оставьте нас одних,-- приказал командир присутствующим. Все вышли.
-- Боже мой, каким образом, и в каком виде?-- радостно проговорил Андре
Ренар, протягивая Генриху обе руки.
-- Для того, чтобы пожать мои руки, их прежде всего надо развязать,--
смеясь, напомнил Генрих.
-- Тьфу, дурень,-- выругал себя Ренар и, вынув из кармана нож,
перерезал веревку, которой были связаны руки. пленного. Но поздороваться
старые знакомые не смогли, руки Генриха так онемели и набрякли, что тотчас
же бессильно свесились. Содранная кожа на правом запястье привлекла внимание
Андре Ренара.
-- Сестру! Пусть захватит бинты и иод,-- крикнул он, приоткрыв дверь.
Потом подошел к Генриху, обнял за плечи и крепко встряхнул.
-- Так вот кого схватили наши вчера!
Генрих спрятал руки за спину.
-- Я вас очень прошу выслушать меня. Перевязку сделаем после.
Генрх рассказал Ренару о мерах, разработанных штабом дивизии для того,
чтобы придушить деятельность маки.
-- Итак, Андре, задержав меня, вы лишились союзника в штабе дивизии и
нарушили все мои планы.
-- Теперь я догадываюсь какие. Нет, нет, я не собираюсь нарушать наш
уговор о молчании. До определенного времени мы этот вопрос оставим открытым.
Для меня достаточно знать, что вы друг...
-- Который как можно скорее должен вас покинуть. В этом заинтересованы
и вы, и я. Но нужно, чтобы обо мне знало как можно меньше народу.
-- Понимаю.
-- Тем более, что среди ваших людей есть провокаторы, об одном таком я
хочу вас предупредить. Он работает ва электростанции, возле Сен Реми, его
арестовало гестапо, но тотчас же выпустило. Он напал на след ваших связных и
уведомил об этом гестаповцев. Кстати, помощник начальника службы СС Заугель
во время нападения на нашу машину убит. Вы избавились от опасного врага, тем
более что именно он через провокатора напал на след ваших людей. Я думаю,
что провокатора надо немедленно убрать, а связных в Сен-Реми на время
удалить от работы...
-- Спасибо. Все эти сведения для нас чрезвычайно ценны. Но как же нам
поступить с вами? Может, останетесь у нас?
-- Рано, Андре. Не имею права.
-- Тогда надо инсценировать ваш побег. Я сейчас позову начальника
штаба. Он мастер на такие трюки.
-- Но он человек надежный?