Автор неизвестен. Неожиданный гость

артиллерийский огонь, использовав даже реактивную артиллерию, которой у них
до сих пор здесь не было. На протяжении каких-нибудь пятнадцати минут врагу
удалось буквально разметать наши сосредоточенные для прорыва части, а когда
артиллерийский огонь стих, русские бросили на этот участок несколько
десятков самолетов штурмовой авиации. И авиация докончила дело. Не успели
скрыться самолеты, как перед остатками наших разгромленных частей появились
русские танки и мотопехота, которые буквально стерли с лица земли тех, что
остались в живых после двух предыдущих ударов -- артиллерии и авиации. К
счастью, русские не воспользовались своей победой, а вернулись на прежние
позиции. Дивизия Корндорфа также очутилась в чрезвычайно трудном положении,
ибо русские, покончив с ударной группой, все свои резервы бросили на нее.
Ее, вернее то, что от нее осталось, спас резерв главного командования.
Оберст отошел от карты и сел в кресло.
-- Когда мы вчера пили за присвоение тебе офицерского звания, русские
уже доканчивали дело. Ты, возможно, заметил, что несколько офицеров, в том
числе и я, были вызваны прямо с вечеринки в штаб.
-- Заметил, но думал, что вы просто вышли отдохнуть.
-- О, если бы это было так!
-- Я вполне разделяю, герр оберст, ваше сожаление. Но какое отношение
имеет этот "Железный кулак" ко мне?-- нетерпеливо спросил Генрих.
Оберст ответил не сразу. Он вынул платок, долго и тщательно вытирал им
лицо, словно хотел продлить паузу, чтббы лучше обдумать свои слова.
-- Видишь ли,-- начал он осторожно,-- русские не могли планировать свое
наступление на этом участке, иначе их войска не вернулись бы на исходные
позиции, а продвигались бы дальше. Само собою напрашивается вывод, что
артиллерию, авиацию и мотопехоту они сосредоточили, узнав о наших планах.
Очевидно, кроме тех трех карт, о которых я тебе говорил, существовала и
четвертая... у советского командования.
-- Итак,-- резко прервал Генрих,-- майор Шульц высказал подозрение, что
эту четвертую карту передал русским я? Да?
Генрих с такой силой сжал руками спинку стула, что она затрещала.
-- Помилуй бог, он лишь попытался намекнуть...
-- Я убью его!-- в ярости воскликнул Генрих.
Его лицо побледнело, губы сжались так, что их совсем не стало видно,
глаза налились кровью, а рука порывисто легла на кобуру офицерского маузера.
Не помня себя, он бросился к двери и, возможно, выбежал бы, если бы оберст
силой не задержал его на пороге.
-- Стой!-- грозно крикнул Бертгольд.-- Ты забываешь, что ты в армии!
Он силой вырвал из рук Генриха маузер, сам вложил его в кобуру и
застегнул ее.
-- Успокойся! Намек Шульца, говорю тебе, не произвел ни малейшего
впечатления. Все восприняли его, как глупую выходку, и начальник штаба
генерал-майор Даниель сделал ему замечание. О себе я уже не говорю. Шульц
здесь же, на совещании, в присутствии всех вынужден был выкручиваться и
просить у меня извинения.
Генрих опустился в кресло, подпер голову руками и угрюмо уставился в
пол.
-- Так-то лучше! Посиди немного и обо всем спокойно подумай,--
уговаривал оберст.-- Да что ты хочешь? В свои двадцать два года ты уже
имеешь заслуги вдред отечеством, лейтенант, владелец солидного капитала,
тогда как Шульц не может даже приобрести себе приличного парадного мундира.
Его жадность к деньгам всем известна. Как же ему не завидовать тебе,
молодому и богатому человеку, перед которым открыта такая блестящая карьера!
Не обращай на это внимания. Я рассказал тебе всю историю с единственной
целью, чтобы ты знал: система сплетен и доносов у нас расцвела вовсю. Тебе
завидуют и будут завидовать, где бы ты ни был и что бы ты ни делал.
-- Но с этим Шульцем я поговорю!-- угрожающе отозвался Генрих.
-- Запрещаю как начальник и не советую как человек, который хочет
заменить тебе отца. Ты можешь его игнорировать, но разговаривать об этом не
следует. Сделай вид, что ты ничего не знаешь. Ты обещаешь?
-- Но...
-- Никаких "но". Дай мне слово офицера, что не подашь виду ни единым
намеком.
Генрих промолчал.
-- Даешь слово?
-- Герр оберст...
-- Я требую от тебя слова офицера. Повторяю: я не только друг твоего
отца, но и твой начальник.
-- Хорошо,-- хмуро проговорил Генрих.-- Даю слово офицера не заводить
об этом разговора. Но оставляю за собой право при случае отблагодарить
Шульца.
-- Ну вот и договорились! А теперь, когда мы с тобой поняли друг друга,
давай потолкуем о другом.
-- Вы вчера упоминали о каком-то задании?-- напомнил Генрих.
-- Именно об этом я и хочу сейчас с тобой поговорить. Слушай
внимательно, дело идет о новой операции, точнее о подготовке к ней. Она
будет несколько меньшего масштаба, чем неудачный "Железный кулак", но у нее
свои особенности и трудности, так как это связано с ликвидацией большого
партизанского отряда.
-- Только и всего!-- в голосе Генриха прозвучало разочарование.
-- Только и всего...-- насмешливо повторил за ним оберст и вдруг
вскипел: -- Ты здесь недавно и еще не ощущаешь, с каким напряжением мы все
ходим по этой богом проклятой земле. На фронте легче. Ты знаешь, что
противник впереди. А здесь можно ждать его каждую минуту: проходя по улице,
сидя в кабинете, лежа в постели...
-- Не понимаю!-- презрительно улыбнулся Генрих.-- Неужели немецкая
армия, армия, победоносно прошедшая по всей Европе, не в силах ликвидировать
партизанские банды в тылу?
Бертгольд саркастически рассмеялся.
-- Ты видел когда-нибудь пожар?-- вдруг спросил он,
-- Конечно, приходилось.
-- Так вот, когда горит дом, даже не дом, а целый квартал, село -- с
пожаром бороться можно. Приезжают пожарные команды, окружают объект,
локализуют огонь и пожар гасят. Но когда запылает степь, когда горит
колоссальный массив леса -- пожарным командам делать нечего. Такой пожар уже
не погасить, пока он не сожжет все дотла! А партизанское движение -- это
пожар в степи... Нет, лучше сказать в сухом лесу. И здесь обычными мерами не
обойдешься. Здесь необходимы меры экстраординарные, такие, как вот эта
специально подготовленная операция, обдуманная до мельчайших деталей! А ты
улыбаешься!,,
-- Прошу простить и сделать скидку на мою неопытность...
-- Чтобы ты осознал всю ответственность возложенного на тебя задания, я
коротко обрисую тебе обстановку и сжато познакомлю с мерами, которые мы
думаем принять. К юговостоку от села Марьяновки базируется большой
партизанский отряд русских. Поскольку это в тылу нашего корпуса, то
ликвидировать этот отряд -- наша прямая обязанность. И сейчас наиболее
удобное для этого время -- мы отводим для переформирования в район
Марьяновки остатки сорок четвертой и двенадцатой дивизий, разгромленных во
время неудачной операции "Железный кулак". Эти части нам разрешено
использовать для ликвидации партизан, но их будет недостаточно. О
численности партизанского отряда у нас очень противоречивые данные, но
несомненно одно: отряд достаточно велик, хорошо, вооружен, поддерживает
постоянную связь с советским командованием. Все это обязывает нас
подготовить операцию как можно лучше. Теперь перейдем к твоему участию в
этой подготовке. Я уже говорил, что мы не можем рассчитывать лишь на те
части, которые отведем для переформирования. Их надо всеми возможными
способами усилить. И сделать это мы предполагаем за счет полиции,
расположенной в отдельных селах. Мобилизовав всех полицейских, мц сможем
организовать два батальона, которые тоже бросим на ликвидацию партизанского
отряда.
-- Наконец я смогу увидеть собственными глазами хоть одного партизана!
-- Смотри, чтобы партизаны не увидели тебя раньше, чем ты их! Помни,
что стреляют они очень метко и дерутся до последнего. Впрочем, надеюсь, что
все обойдется хорошо. В твоем распоряжении будет легковая машина и один
бронетранспортер с пятнадцатью солдатами и двумя пулеметами.
Генрих пожал плечами, но возражать не решился.
-- А теперь твое задание: тебе предстоит объехать места, где расположен
весь этот сброд, именуемый полицией. Выявить его боеспособность. По приезде
подашь мне об этом письменный рапорт, точно указав количество людей,
вооружения и прочее. Сведения следует собрать самые точные, чтобы знать, с
какими силами мы можем начать операцию, условно названную "Зеленой
прогулкой". Понятно?
-- Так точно!.. Разрешите один вопрос, герр оберст?
-- Прошу.
-- Вы назвали полицию сбродом, следовательно, вы о ней не очень
высокого мнения?
-- Не высокого? Слабо сказано, мой мальчик!
-- В таком случае зачем же ее вооружать, организовывать?
Бертгольд невесело улыбнулся.
-- У нас недостаточно сил, чтобы держать во всех населенных пунктах
свои гарнизоны. Это раз. Второе, и главное, состоит в том, что завербованные
в полицию не могут не стать злейшими врагами партизан. Они вынуждены
бороться с ними хотя бы для того, чтобы спасти себе жизнь. К сожалению,
полиция рекрутируется по большей части из темных людишек и дезертиров
русской армии. А дезертир прежде всего трус и трусом останется, какой бы
мундир он ни надел.
-- Когда я могу приступить к выполнению?
-- Через час к отъезду все будет готово. Сегодня и завтра ты проведешь
инспектирование, а послезавтра, в десять утра, подашь рапорт -- "Зеленая
прогулка" может быть назначена внезапно. Части будут подняты по тревоге.
Кстати, следует проверить готовность полиции собраться по тревоге. Это
особенно касается полицейских отрядов в районе села Подгорного, которым ты
отдашь распоряжение блокировать лес на участке от Подгорного до Иванкова.
Конечно, о предстоящей операции никто не должен не только знать, но даже
догадываться. Ясно?
-- Вполне. Разрешите идти?
-- Иди и постарайся как следует отдохнуть... Постой-ка, чуть не забыл.
Сегодня я получил письмо из дому, здесь есть строки, касающиеся тебя. Вот
здесь.
Бертгольд отчеркнул в письме ногтем нужное место, подвернул верх листка
и протянул его Генриху. Тот пробежал глазами отчеркнутые строки, поднял
растроганный взгляд на оберста и снова, уже не торопясь, перечитал
написанное.
-- Я сейчас же, сию же минуту напишу фрау Эльзе!-- воскликнул он
взволнованно, возвращая письмо.-- Теперь я считаю, что имею право это
сделать.
-- Что же, это делает честь твоему сердцу. Я как раз отправляю письмо
и, если хочешь, припиши несколько строк. Можешь располагаться здесь, в моем
кабинете.
Письмо Генриха, однако, не уложилось в несколько строк.
"Многоуважаемая фрау Бертгольд!-- писал он.-- Только что благодаря
господину Бертгольду я пережил счастливейвые минуты: он дал мне прочитать то
место в письме, где вы пишете обо мне. С безграничным волнением узнал я,
многоуважаемая фрау Бертгольд, что вы хорошо меня помните еще с детства, и,
зная, что я остался совершенно одиноким, выказали ко мне столь искреннее
чувство, которое я не могу назвать иначе, как материнской любовью. Я
счастлив, когда думаю, что у меня снова есть семья. Господин Бертгольд уже
считает меня своим сыном, а я егоотцом. Теперь же, с вашего разрешения, я
буду считать, что у меня есть и мать. Могу ли я быть уверен, что у меня есть
и сестра? Несмотря на то, что я был маленьким, когда в последний раз видел
вас, ваша доброта и нежность, с которой вы тогда ко мне относились, живут и
будут жить в моей памяти. Хотелось, бы о многом написать вам, а еще больше
-- увидеть вас. Я счастлив от самого предчувствия этой встречи. Я буду
всячески стремиться к этому и воспользуюсь малейшей возможностью приблизить
встречу. Но до встречи я позволяю себе надеяться получить от вас хоть
маленькое письмо. Поцелуйте за меня Лору, я чуть не написал "малютку Лору",
потому что такой она сохранилась в моей памяти. Если бы она оказала мне
великую милость и написала, как брату, я стал бы еще счастливее. С вашего
разрешения целую вас
Ваш сын барон фон Гольдринг".

Генрих протянул написанное оберсту
-- Я прошу вас прочитать, герр оберст! Я опасаюсь, не слишком ли я
смело...
Бертгольд остановил его движением руки, не отрывая глаз от письма.
-- Ты написал, как почтительный и любящий сын!-- сказал он растроганно
и, подойдя к Генриху, обнял его.
-- Ну, а теперь иди. Пора отправляться в дорогу. И очень прошу, не
забудь взять автомат.
Когда Генрих был уже на пороге, Бертгольд еще раз остановил его:
-- Я забыл сообщить тебе одну пикантную новость: советский трибунал
заочно присудил тебя к расстрелу как как изменника родины. Об этом сообщил
мне капитан Кубис. Он работает по линии агентурной разведки, а наша разведка
слава богу, еще располагает хорошими агентами.
-- Новость действительно пикантная!-- Генрих рассмеялся, но вдруг
оборвал смех. Лицо его стало суровм, и глаза с вызовом блеснули.
-- Я могу погибнуть при любых обстоятельствах -- ни за что в нашем мире
ручаться нельзя. Но одно я знаю твердо: изменником родины я никогда не
стану!
Щелкнув каблуками, он вышел из кабинета
Разговор с Бертгольдом взволновал Генриха. Первые часы его работы в
штабе Бертгольда не должны были вызвать ни малейшего подозрения И вдруг на
тебе. Такое обвинение! Ведь когда оберст брал у него отпечатки пальцев, он
нарочно отвернулся от карты, лежавшей на столе.
"Но кто же мог передать советскому командованию план операции? Кто?"

СОБЫТИЕ В ПОДГОРНОМ

Весть о том, что в село Подгорное прибыл небольшой немецкий отряд во
главе с офицером, была получена в штабе партизанского отряда как раз в тот
момент, когда с Большой земли по радио передали очередное задание: всячески
затруднять гитлеровцам переброску свежих сил на смену разгромленным во время
последнего неудачного наступления, постараться во что бы то ни стало
разведать планы немецкого командования и любой ценой раздобыть "языка".
Связной, сообщавший о прибытии отряда, утверждал, будто машины приехали
из села Турнавино, где располагался штаб корпуса. Поэтому само собою
напрашивалось предположение, что и лейтенант, командующий отрядом,-- офицер
штаба. А это как раз то, что надо,--лучший из возможных "языков". Ибо кто же
может больше знать о планах немецкого командования, чем штабист?
Решено было, введя в бой две роты, окружить село Подгорное, разгромить
отряд и во что бы то ни стало взять в плен офицера живым.
Связные из других сел сообщили, что вчера и к ним приезжали
бронетранспортер и легковая машина и что офицер собирал и инструктировал
отряды полиции. Таким образом, было очевидно, что готовится какая-то крупная
операция против партизан. Захватить гитлеровского офицера было вдвойне
необходимо.
Кроме двух рот, на которые возлагалась задача атаковать гитлеровцев в
Подгорном, было решено выслать отряды автоматчиков, поручив им оседлать
дороги, ведущие из Подгорного в Турнавино и особенно в Марьяновку, так как
там стоял сильный гарнизон, состоявший не только из полицейских, но и из
отряда немецких солдат. На эти группы автоматчиков возлагалась двойная
задача -- им следовало задержать части врага, которые, возможно, немцы
вышлют из Турнавина или из Марьяновки на помощь своему отряду, и, во-вторых,
не дать гитлеровцам, атакованным в Подгорном, бежать, если им удастся
пробиться.
Операцию следовало начать немедленно, так как машины, о которых шла
речь, как сообщали связные, задерживались в каждом селе не более полутора --
двух часов.
До Подгорного от партизанского лагеря было километров десять, из них
лишь семь лесом, а три -- по открытой местности.
Командир партизанского отряда -- он решил руководить операцией сам,--
как только выехали из лесу, разделил своих бойцов на две части и приказал
гнать лошадей во весь дух, чтобы как можно быстрее окружить село. То, что
гитлеровцы могли заметить опасность, командира не тревожило. На запад им
преграждало путь большое болото, где не то что машине или всаднику, но и не
всякому пешему удалось бы пройти: болото было очень топкое, и тропки,
ведущие через него, мало кто знал. Стало быть, у гитлеровцев оставались два
выхода: либо принять бой, что было выгодно для партизан, либо, заметив
приближение врага, попытаться бежать. Оба пути, которыми они могла
воспользоваться, проходили мимо болота. Один вел на северв Турнавино, второй
-- на юг, в Марьяновку. Партизаны для того и гнали коней, чтобы успеть
перерезать эти пути отхода и уже потом, развернувшись, пойти в наступление
на Подгорное.
В Подгорном Генрих задержался несколько дольше, чем в других местах. За
время пути он проголодался и охотно принял приглашение начальника местной
полиции Барановского пообедать у него. Тем более что районный начальник
полиции вахтмейстер Вольф представил Барановского не только как надежного
человека, но и как хорошего хозяина, умеющего угощать своих гостей, особенно
господ офицеров. Командир отряда автоматчиков, сопровождавших Гольдринга,
Вурцер, сперва, правда, не советовал лейтенанту долго задерживаться в
Подгорном и настаивал на том, чтобы засветло вернуться в штаб, но,
соблазненный красноречивыми рассказами Вольфа о гостеприимстве Барановского,
под конец и сам был не прочь воспользоваться удобным случаем и вкусно
пообедать.
Барановский, высокий, неуклюжий человек, не помнил себя от радости: у
него обедает не кто иной, как сам барон! Приглашая гостей садиться, он
суетился, не зная за что взяться, и его долговязая фигура казалась от этого
еще более комичной. Старый немецкий мундир с белой полоской на рукаве,
казалось, был сшит на юношу, а не на этого солидного, с большим животом
человека. И этот живот начальник полиции никак не мог упрятать в мундир. Все
средние пуговицы то и дело расстегивались -- застегнутыми оставались лишь
верхние и нижние, и тогда сквозь большую прореху было видно белую вышитую
сорочку, вовсе не идущую к немецкому мундиру. Гольдринг не мог сдержать
улыбки, при виде этого, как ему говорили, образцового полицейского.
Барановский приказал жене зажарить поросенка и вообще приготовить такой
обед, "чтобы он и в Берлине вспоминал" (начальник полиции думал, что
Гольдринг не понимает по-русски, и погому не стеснялся в выражениях).
После этого Барановский по приказу Вольфа составил списки тайных
осведомителей. Такие списки Генрих забирал в каждом селе, в котором проводил
инспекцию.
Когда списки были готовы, Генрих приказал дать сигнал к тревоге. Через
три минуты, как в этом убедился Гольдринг, следя по хронометру, отряд
сельской полиции села Подгорного был выстроен.
-- В списке двадцать три фамилии, а в строю я вижу лишь двадцать
одного,-- заметил Гольдринг, который вместе с Барановским и Вольфом обходил
строй.
-- Я -- двадцать второй, а часовой на колокольне -- двадцать третий!--
подобострастно пояснил Барановский.
Гольдринг взглянул на колокольню и, на самом дело, увидел там
полицейского. Тот, приставив к глазам бинокль, всматривался вдаль.
-- Вас часто навещают партизаны?-- спросил Гольдринг.
-- Да пока бог миловал.
И как раз в это время с колокольни раздался выстрел часового.
-- Ой, батюшки! Сглазил!-- воскликнул Барановский и почему-то присел,
закрыв голову руками.
Когда Гольдринг в сопровождении Вольфа взбежал на колокольню, все, что
делалось вокруг, можно было увидеть и без бинокля: бесчисленные всадники и
подводы с партизанами во весь дух мчались к селу. Несколько всадников и
тачанок с пулеметами вырвались вперед -- они были уже близко. Очевидно,
часовой не сразу заметил партизан, заглядевшись на выстроенных внизу
полицейских.
Гольдринг посмотрел на запад и увидел большое болото, поросшее
тростником. С минуту он, прищурясь, всматривался в него, словно обдумывая
какой-то план. И, верно, придумал что-то, потому что быстро сбежал с
колокольни и приказал Вурцеру, который уже приготовил свой отряд к бою:
-- Принимайте под свое командование отряд полиции и вместе с
автоматчиками пробивайтесь на север, в Турнавино. В этом направлении силы
врага, мне кажется, менее значительны.
-- А вы, герр лейтенант?
-- Обо мне не беспокойтесь, делайте, что приказываю.. А вы -- за
мной!-- приказал он Вольфу.-- Нет, сперва сбегайте на квартиру Барановского
и принесите мой плащ. Да живо!
Пока Вольф бегал за плащом, Гольдринг заглянул в канцелярию полиции.
Лейтенант в эти тяжелые минуты был на диво спокоен. Быстро схватив папку со
списками, которую Вольф оставил на столе, он вложил ее в ящик. Когда вбежал
запыхавшийся вахтмейстер, Гольдринг спокойно разминал сигарету.
-- Герр лейтенант, ради бога, спешите! Слышите? Уже стреляют!
-- Пусть стреляют. Мы с вами в бой не вступим, а уйдем в болото. Мы во
что бы то ни стало должны доставить в штаб весь собранный материал, а у нас
лишь единственный выход -- напрямик через болото.
Генрих, пригибаясь, побежал к болоту. Солидный сорокалетний Вольф едва
поспевал за ним. Но барон, как оказалось, был не только великолепным
бегуном, но и настоящим боевым другом. Видя, что Вольф отстает, он побежал
медленнее и дождался своего спутника.
-- Без паники, Вольф! Дышите носом. Руками, руками размахивайте! Вот
так! Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре!
Вольф с благодарностью смотрел на лейтенанта. В самом деле, вскоре он
мог уже бежать быстрее -- советы лейтенанта пригодились.
Перестрелка в стороне села тем временем все усиливалась. К треску
станковых пулеметов прибавились автоматные очереди, а вскоре и разрывы
гранат
-- Скорое, скорее, Вольф! Единственное наше спасение -- это скорость!--
подгонял задыхающегося вахтмейстера лейтенант.
Но вот и болото.
-- Ступать только по моим следам! Ни шагу в сторону! -- приказал
Гольдринг, смело входя в густой камыш. Пройдя шагов сто, лейтенант
оглянулся. Вольф шатался, как пьяный. Пережитый страх буквально валил его с
ног. А тут еще шагать надо было след в след за лейтенантом, через страшную
трясину, откуда уже не будет возврата.
-- У наc есть несколько минут, чтобы передохнуть,-- Гольдринг
остановился и несколько раз, через нос, глубоко вдохнул воздух.
-- Пробьются наши, как думаете, герр лейтенант?-- чуть отдышавшись,
спросил Вольф.
-- Боюсь за них. Силы слишком неравны! Да, вахтмейстер, а где списки
осведомителей и полицейских? Папку с ними вы положили на стол в канцелярии.
Вахтмейстер побледнел как полотно.
-- Я... я думал, что вы...
-- Выходит, вы их забыли? Вы понимаете, что вы наделали?
-- Но я думал...-- едва мог вымолвить дрвжащими губами вахтмейстер.
-- Вы думали? Да вы знаете, что будет, если списки попадут в руки
партизан? Вы представляете, что вам придется отвечать за это перед самим
оберстом?
-- Герр лейтенант! Помилосердствуйте! Не губите! Да разве я мог думать
в такое время о каких-то списках? Умоляю вас, скажем, что они были у
Вурцера!
Издали донеслись крики и отчаянные вопли. Пулеметные очереди смолкли,
слышались лишь одинокие выстрелы.
-- Скверно! Начался рукопашный бой. Поспешим, вахтмейстер! -- бросил
Гольдринг и быстрыми шагами углубился в болото.
Можно ли измерить силы человека, когда он спасается от смертельной
опасности? Вольф никогда не думал, что способен целую ночь брести по колено
в воде, с трудом вытаскивая ступни из топкой трясины, не смея остановиться,
потому что зыбкая почва все время колеблется под тяжестью тела, и стоит
только оступиться, как трясина жадно засосет. К тому же он ничего не ел со
вчерашнего утра и совсем ослаб. Правда, лейтенант иногда выдергивал из чащи
тростника какие-то, одному только ему известные растения, и протягивал их
Вольфу, показывая, как их надо чистить, но от этой еды вахтмейстера только
мутило. К тому же очень болели руки, и у лейтенанта и у вахтмейстера они
были окровавлены от множества порезов об осоку. Вольф никогда и не
предполагал, что путешествие по заросшему тростником болоту может быть столь
опасным.
-- Герр лейтенант! Долго ли мы будем блуждать?-- уже под утро спросил
совершенно обессиленный Вольф. Он посинел от холода и дрожал.
-- Вы же сами слышали, что по болоту стреляют Возможно, нас ищут. Мы не
уйдем отсюда, пока я не буду убежден, что партизаны скрылись.
-- Но мы ведь снова повернули обратно?
-- Молчите, ради бога, и следуйте за мной!
Гольдринг и сам чувствовал, что силы оставляют его. Он уже едва
передвигался, часто останавливался, то ли прислушиваясь к чему-то, то ли
отдыхая.
Наконец Генрих остановился.
-- Здесь мы будем стоять, пока не услышим рокота машин.
-- Разве здесь услышишь?!-- Вольф безнадежно махнул рукой.
-- Мы находимся метрах в ста от дороги. Согласно приказу оберста я
должен был вернуться вчера вечером. Я не прибыл вечером, не прибуду и рано
утром. В штабе переполошатся, и не позднее девяти начнутся розыски. Часов в
десять машины с солдатами будут здесь.
Но помощь пришла раньше. Гольдринг не учел того, что в его возвращении
заинтересован не только оберст, отдел 1-Ц, а и весь штаб.
Когда, не дождавшись Гольдринга, Бертгольд часа в три ночи зашел к нему
в комнату и узнал, что лейтенант вообще не возвращался, оберст поднял на
ноги весь штаб. И как только забрезжил рассвет, сильный отряд мотопехоты
выехал по направлению к Подгорному.
Трудно было узнать в этом измученном, измазанном грязью, с
забинтованными руками молодом человеке всегда нарядного, вылощенного
штабного офицера фон Гольдринга.
Барон спал весь день и всю ночь. А когда утром следующего дня он
раскрыл глаза, первым, кого он увидел, был Бертгольд.
-- Лежи! Лежи, отдыхай! Мне вахтмейстер доложил обо всем, что