Автор неизвестен. Неожиданный гость

случилось. Но скоро мы с тобой забудем, что такое партизаны, и oставим эту
проклятую страну!-- шепотом, как великую тайну, сообщил на прощанье
Бертгольд.
-- То есть?
-- Наш корпус переводят во Францию

ЛОВУШКА КУБИСА

Из-за отсутствия благоустроенных домов помещение небольшой сельской
больницы несло двойную нагрузку. Днем офицеры здесь обедали, и тогда и
большом зале столы составлялись в виде буквы "Т". За столами, изображавшими
короткую часть буквы, сидели представители высшего командования, а дальше --
офицеры рассаживались в порядке личной привязанности начальства и по рангам.
Вечером субординации не придерживались. Тогда столы стояли в полнейшем
беспорядке, сдвинутые по два, или каждый в отдельности, в зависимости от
того, что за ними делали: пили коньяк или играли в карты. В это время
особенно ощутимым становился запах лекарств и дезинфекционных веществ, от
которого никак не могли избавиться, сколько ни скребли стены и ни мыли полы.
Этот запах придавал особенно терпкий привкус и вину и спорам после выпитого.
Гауптмана Пауля Кубиса сегодня особенно раздражал этот запах. Он
почему-то будил в нем воспоминания о маленьком вокзале на пограничной
итальянской станции, откуда он по вызову своего дяди генерала выехал в
Германию. Возможно, это воспоминание возникло потому, что на вокзале тоже
пахло дезинфекцией, а от этого Пауля Кубиса немного подташнивало. И вообще
он чувствовал себя тогда достаточно скверно. Еще бы, два года проучился в
Риме, готовил себя к духовной карьере, и вдруг из-за этой войны такой крутой
поворот. Вместо священного сана -- работа в отделе агентурной разведки.
Правда, Пауль не жалеет, что лишился сутаны. Военная форма ему к лицу.
Черный ворот мундира так чудесно оттеняет бледность лица, и глаза от этого
кажутся еще глубже. Фрейлейн Клара даже назвала их загадочными... И все же
жаль тех лет, которые он проучился в Риме. Тогда еще Пауль верил в свое
высшее предназначение, и множество вещей его глубоко волновало. Ему хотелось
еще хотя бы раз ощутить трепет ожидания, неуверенности, страсти. Как
все-таки притупились все чувства! Теперь он ощущает волнение лишь в
единственном случае -- впервые открывая свои карты во время игры.
Пауль Кубис оглядывает комнату, ища партнеров. Пригласить разве этого
барона Гольдринга? У него денег куры не клюют. И если играть расчетливо, не
зарываться...
Последнее время Кубису не везет в игре. Как каждый игрок, он верит, что
вот-вот наступит перелом и можно будет с лихвой вернуть все проигранное.
Только бы не упустить этот счастливый момент, когда фортуна вдруг
смилостивится и повернется к нему лицом. Возможно, что именно сегодня...
Пауль быстро пересекает зал и подходит к Гольдрингу, который о чем-то
оживленно беседует с Коккенмюллером.
-- Барон, не согласитесь ли вы быть моим партнером? Вы, конечно,
играете в бридж?
Гольдринг разводит руками и с искренним огорчением говорит:
-- Очень сожалею о своем невежестве. Но в этом деле я совершенный
профан. Признаться, очень хотел бы научиться.
-- Если не возражаешь, Пауль, я могу составить тебе партию,-- предложил
Коккенмюллер.
-- А кого пригласим еще?
-- Ну, конечно, Шульца и...-- Коккенмюллер оглядывает комнату,-- и...
хотя бы Вернера... Вернер,-- зовет он,-- ты еще способен отличить туза от
валета?
Вернер, мрачно тянувший коньяк у одного из столиков, лениво
поднимается. Глаза у него совсем посоловели, но держится он прямо, все
движения четкие, словно он совсем даже не пил.
Коккенмюллер расставляет стулья. Он сегодня очень весел и возбужден.
Утром гауптман отправил хорошую посылку своим родным, и не с тряпьем, а с
настоящими ценностями. Он считает, что у него сегодня счастливый день и ему
должно везти.
Шульц, присаживается к столу деловито, словно он сейчас должен
приступить не к карточной игре, а к какой-то очень важной, кропотливой
работе.
-- Вы не протестуете, если я сяду рядом с вами, чтобы немного
поучиться?-- спрашивает Кубиса Гольдринг.
Пауль Кубис не очень любит, когда кто-то заглядывает в карты. Это его
нервирует. Но он не решается отказать барону и любезно придвигает ему стул.
Игра вначале идет вяло. Кубис помнит свое намерение не зарываться и
потому играет с несвойственной ему осторожностью. К Коккенмюллеру не идет
карта. Шульц, как всегда, выжидает. Лишь Вернер, которого начинает развозить
после выпитого, все больше горячится. Он рискует, делает неожиданные ходы и,
к удивлению всех присутствующих, раз за разом выигрывает. Пауля тоже
охватывает азарт. Забыв о своем решении быть осторожным, Кубис удваивает
ставку. Но карта идет никудышная. К тому же и партнер его, Коккенмюллер,
делает ошибку за ошибкой. Шульц, довольный, потирает под столом руки. Они с
Вернером уже в большом выигрыше. А этот Кубис словно ошалел. Объявляет
мизер, хотя ясно, что он не наберет и половины взяток.
Нет, и на сей раз фортуна не поворачивается лицом к Паулю Кубису.
Выигрывают, как и следовало ожидать, Шульц и Вернер. Коккенмюллер с кислой
миной кладет свою часть проигрыша, 315 марок, на стол, а Паулю приходится
отвести этого скрягу Шульца в угол и просить подождать до завтра. Шульц
очень сухо и официально отвечает согласием подождать до двенадцати дня,
поскольку у него завтра тоже есть платежи чести. Слово "чести" он произносит
с таким нажимом, что Пауль Кубис понимает -- без скандала не обойтись, если
он не заплатит проигрыш своевременно.
Чтобы скрыть от присутствующих свое дурное настроение, Пауль
задерживается в зале и распивает бутылку коньяка с Гольдрингом и Вернером.
Шульц, конечно, сразу скрылся, чтобы не платить за коньяк. Но Вернер ведет
себя, как настоящий офицер. Он угощает всех, кто подходит к их столику.
Потом Гольдринг заказывает две бутылки шампанского и они все стоя пьют
прощальную. К концу вечера в голове у Пауля очень шумит, и он даже не
помнит, как доплелся до своей комнаты. Собственно говоря, это хорошо, он
сразу заснул и не терзался мыслью, где взять деньги, чтобы расплатиться с
Шульцем.
Проснулся Пауль Кубис с тяжелой головой, подсознательно чувствуя, что
его ждет какая-то неприятность. Сразу он даже не сообразил в чем дело и,
лишь умывшись и сев завтракать, вспомнил: Шульц. Со всяким другим дело можно
было уладить только не с этой тучной бестией. Тоже мне! Платежи "чести"!
Разве он знает, что такое честь?
В штаб Кубис пришел нарочно раньше, надеясь встретить кого-нибудь и
перехватить хоть часть нужной ему суммы. Но у Коккенмюллера нашлось в
кармане лишь двадцать марок. Не идти же одалживать к оберсту или генералу.
Из своего кабинета Пауль попробовал позвонить двумтрем приятелям, хотя
заранее знал, что денег ни у кого нет, все уже успели все пропить и
проиграть. "Эх, будь что будет!" -- решил, наконец, Кубис и, разложив
бумаги, собрался приняться за работу.
Легкий стук в дверь заставил его вздрогнуть. "Неужели Шульц?"-
мелькнула мысль. Но, взглянув на часы, Пауль с облегчением вздохнул: только
десять.
-- Одну минутку,-- громко крикнул он и, подойдя к обитой жестью двери,
открыл автоматический замок.
В коридоре стоял лейтенант Гольдринг.
-- Заходите, заходите, барон!-- искренне обрадовался Кубис.-- Как
странно, именно сию минуту я подумал, что вы можете мне помочь в одном деле.
-- К вашим услугам. Тем более, что и у меня к вам есть дело, скорее --
небольшая просьба.
Пригласив гостя сесть, гауптман опустился в кресло у письменного стола,
небрежно отодвинув в сторону кипу бумаг.
Нет, ему не в чем упрекать судьбу, если она привела к нему барона
Гольдринга. Во-первых, можно перехватить три -- четыре сотни марок, чтобы
рассчитаться с Шульцем. Как это он раньше не подумал о такой возможности? А
вовторых, самый удобный случай, чтобы выполнить поручение Бертгольда. Надо
оставить барона одного в комнате, не убирать со стола эти бумаги с грифом
"совершенно секретно" и забыть полуоткрытым сейф. Фон Гольдринг не устоит
против такого искушения, если он человек ненадежный... Тогда, стоит лишь
взглянуть в окуляр перископа, вмонтированный рядом с сейфом так искусно, что
ни один человек не догадается,-- и барона можно поймать с поличным.
Только как все это сделать? Если бы он подготовился заранее, все можно
было бы разыграть как по нотам. Поручить кому-либо из подчиненных вызвать
его к телефону, извиниться перед бароном, попросить подождать. А самому тем
временем... Да что об этом думать? Теперь, когда Гольдринг вошел неожиданно,
надо полагаться исключительно на свою находчивость. Что-нибудь сообразить!
Только вот с чего начать разговор, чтобы задержать Гольдринга, и как
повернуть так, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев: попросить денег и
одновременно проверить барона?
-- Так чем же я могу быть полезен?
-- Видите ли,-- Кубис медленно подбирал слова,-- мне очень бы хотелось
знать ваше мнение по ряду вопросов, связанных с моей работой. Я имею в виду
агентурную разведку, которой имею честь руководить.
-- Охотно отвечу на все ваши вопросы...
-- Вы работали в России и, конечно, знакомы с практикой русских.
Скажите, когда советская контрразведка раскрывает нашего агента и
арестовывает его, есть ли у него какие-либо шансы на спасение?
-- Не больше, чем у рыбы, лежащей на сковороде, попасть обратно в
речку. В мирное время наш разведчик еще может рассчитывать на какие-то
смягчающие обстоятельства, как-то: чистосердечное признание или еще
что-либо... Но во время войны... Вы сами знаете: законы военного времени
всегда суровы.
-- А если наш агент, чтобы спасти себе жизнь, или за высокую награду,
согласится работать на советскую разведку?
-- О, такие случаи исключены!-- убежденно сказал Гольдринг.-- Дело,
видите ли, в том, что кадры советской разведки подбираются по совершенно
иным принципам, чем у нас, где обращаются к услугам платных агентов.
Советская разведка, к сожалению, тем и сильна, что ее сотрудники -- люди
идейные, я бы даже сказал -- фанатики, которые работают не ради денег.
-- Да, да...-- гауптман Кубис замолчал, подыскивая зацепку, чтобы
перейти к вопросу, который больше всего интересовал его сейчас.
Помог ему сам Гольдринг.
-- Простите, герр гауптман, что я вас прерву,-- произнес он небрежно,--
меня просто угнетает мысль, что я немного виноват перед вами. Да, да,
выслушайте меня, а потом уже протестуйте. Видите ли, вчера я напросился к
вам в ученики, когда вы сели играть в бридж, и совершенно естественно
отвлекал вас, нервировал тем, что всякий раз заглядывал в ваши карты... О, я
всегда сам очень нервничаю, когда сажусь играть в шахматы и кто-то сидит у
меня за спиной. Итак, я чувствую, что в вашем проигрыше значительная доля
моей вины. Я очень прошу не обижаться и правильно понять меня. Вчера мне
показалось, что у вас есть кое-какие затруднения, ну, с этим, Шульцем...
-- К сожалению, вы угадали, барон, я действительно задолжал майору
Шульцу триста пятьдесят марок и, если говорить честно, прямо не знаю, как
выйду из этого положения.
-- О, какие пустяки! Я буду просто счастлив, если вы согласитесь, чтобы
я одолжил вам эту мелочь.
Гольдринг вынул из заднего кармана пачку новеньких банкнот и
вопросительно взглянул на Кубиса.
-- Я безмерно благодарен вам, дорогой барон, и хотя мне очень
неудобно... Ведь мы с вами так мало знакомы ..
-- Чувство искренней симпатии часто зарождается после первой же
встречи,-- смеясь, поклонился Гольдринг,-- верно ведь?
-- Вы настоящий офицер, дорогой барон!-- с облегчением воскликнул
Кубис.-- Честное слово, я охотно воспользуюсь вашей любезностью, конечно, на
очень короткий срок.
-- О, можете не спешить... Здесь триста пятьдесят марок, этого хватит?
-- Вполне.
Вырвав из блокнота листок, Пауль Кубис написал на нем расписку и
протянул Гольдрингу; тот небрежно спрятал ее в карман.
-- Совершенно излишне, но если вы так хотите...
-- Я настаиваю на этом, а в знак нашего сближения мы с вами выпьем по
рюмке коньяка. Согласны? Признаться, так шумит в голове после вчерашнего...
-- Ну, если ради исцеления, то я не оставлю коллегу в беде,-- смеясь,
согласился Гольдринг.
-- В таком случае прошу разрешения покинуть вас на пять минут, я лишь
сбегаю к себе в комнату.
Не ожидая ответа Гольдринга, Кубис направился к двери.
-- Одну минуточку,-- остановил его барон.-- Вы уходите, а секретные
бумаги оставляете на столе? Не лучше ли спрятать их в сейф?
-- Пустяки!-- махнул рукою Кубис.-- Вы, лейтенант, посвящены в не менее
важные секреты, чем я, и к тому же я рассчитываю на вашу скромность.
Автоматический замок щелкнул. Послышались удаляющиеся шага Кубиса.
Генрих взглянул на бумаги, вынул сигарету, медленно размял ее и подошел
к окну.
Когда за дверью послышались шаги, Гольдринг даже не оглянулся, словно
не слышал их.
-- Простите, обещал вернуться через пять минут, а вернулся через
семь!-- Кубис подошел к сейфу, плотно закрыл его и только после этого вынул
из одного кармана бутылку, а из другого две пластмассовые рюмки и начал
разливать коньяк.
-- За проигрыш, обернувшийся ко мне выигрышем!-- провозгласил гауптман.
-- В таком случае и за мой выигрыш! -- в тон Кубису произнес Гольдринг,
поднимая рюмку.
"Прошел еще одну проверку!"- промелькнула у Генриха радостная мысль.

АЛЬБОМ МАЙОРА ЩУЛЬЦА

Впервые за много дней солнце прорвалось сквозь тучи и залило лучами
землю. Воспользовавшись перерывом, офицеры в одних мундирах высыпали во двор
штаба. Одни, щурясь от солнечного света, грелись на крыльце, другие
небольшими группами прохаживались по двору, о чем-то разговаривая. Немало
народа собралось и у блиндажей, расположенных вдоль дороги, напротив входа в
штаб. В блиндажах офицеры обычно прятались во время налетов авиации. Но
сейчас здесь происходило своеобразное соревнование в стрельбе между лучшими
стрелками штаба -- Шульцем и Коккенмюллером.
По условиям соревнования стрелок должен отбить горлышко бутылки,
поставленной в тридцати метрах от стреляющего на земляном настиле блиндажа.
В случае меткого попадания он получал от партнера две бутылки коньяку или их
стоимость. Если пуля попадет не в горлышко, а просто в бутылку, стрелявший
должен уплатить партнеру одну бутылку коньяка, а если пуля совсем не попадет
в мишень -- двойной штраф -- две бутылки коньяка.
Первым стрелял Коккенмюллер. Взяв из рук ефрейтора большой пистолет,
гауптман внимательно осмотрел его, подошел к нарисованной на земле черте,
встал вполоборота к мишени и старательно прицелился. Выстрел! Столбик пыли
поднялся справа, чуть повыше бутылки. Коккенмюллер прикусил губу и снова
прицелился. На этот раз пуля попала в середину бутылки и разбила ее. Третья
пуля тоже лишь разбила бутылку.
-- Штраф! Четыре бутылки! Выигрыш -- ни одной! -- смеясь воскликнул
офицер, исполнявший роль арбитра.
-- Я отыграюсь на следующем туре,-- спокойно бросил Коккенмюллер,--
теперь я знаю, как целиться.
-- Полезное занятие для офицеров штаба,-- послышалось сбоку. Все
оглянулись. Начальник штаба генералмайор Даниель и оберст Бертгольд подошли
к собравшимся.
Майор Шульц объяснил условия соревнования.
-- А ты, Генрих, не принимаешь участия?-- спросил Бертгольд, заметив
среди присутствующих Гольдринга.
-- К сожалению, когда я подошел, соревнования уже начались.
-- О, пожалуйста, герр лейтенант, это лишь начало первого тура. К тому
же я люблю крупные выигрыши,-- попробовал пошутить Щульц.
-- А вы уверены, что выиграете?-- прищурившись спросил Генрих.
Майор Шульц самодовольно улыбнулся и вместо ответа протянул Генриху
пистолет.
-- Нет, теперь ваша очередь, я буду стрелять после вас.
Почти не целясь, майор Шульц выстрелил трижды. Одна бутылка была
разбита, у второй срезано горлышко, третья пуля прошла рядом с бутылкой, не
задев ее.
-- Не дурно,-- похвалил генерал Даниель.
-- Вам стрелять, барон,-- пригласил Шульц.
Гольдринг вынул из кобуры офицерский вальтер и встал в позицию.
-- Вы хотите стрелять из этой хлопушки?-- удивился Коккенмюллер.
-- А разве правила запрещают это?
-- Нет, но я держу пари, что из этого вальтера и за десять шагов не
попасть в горлышко бутылки,-- настаивал Коккенмюллер. Несколько офицеров
поддержали его.
-- Вы ставите себя в худшие условия, чем остальные участники
соревнования,-- бросил и генерал Даниель.
-- Но офицер, герр генерал, должен владеть всяким оружием как можно
лучше. Я скорее соглашусь проиграть майору Шульцу десять бутылок за каждый
выстрел, чем соглашусь стрелять из другого пистолета.
-- Ловлю вас на слове, десяток бутылок за каждый выстрел!-- воскликнул
Шульц.
Гольдринг молча поднял пистолет, и в тот же миг прозвучали три
выстрела. Первая бутылка была разбита, две другие остались без горлышка.
-- Скверно!-- поморщился Гольдринг, словно не слыша восторженных
восклицаний присутствующих.-- Поставьте новые бутылки,-- попросил он
ефрейтора.
Три новых выстрела вызвали всеобщий восторг. Горлышки трех бутылок были
срезаны, словно ножом.
-- Выигрыш пятьдесят бутылок, проигрыш -- десять. Сорок бутылок коньяка
с майора Шульца!-- весело выкрикнул арбитр.
Кругом захохотали. Всем была известна скупость майора, и сейчас все с
интересом наблюдали, как его длинное лицо покрывалось красными пятнами.
-- За майором Шульцем еще три выстрела,-- напомнил Генрих.-- Вальтер
при вас, майор?
Шульц беспомощно схватился за кобуру и покраснел еще больше.
-- Было условлено стрелять из парабеллума,-- запинаясь проговорил он.
Генрих весело рассмеялся.
-- Я пошутил, говоря о десяти бутылках, майор, с меня хватит и одной.
-- Тогда разрешите пригласить вас в девять часов вечера распить со мной
выигранную вами бутылку.
Шульц поклонился так церемонно, словно приглашал Генриха по крайней
мере на роскошный банкет.
-- Сочту за честь для себя. Буду ровно в девять.-- Генрих наклонил
голову, стараясь скрыть насмешливый блеск глаз.
-- А знаете, барон, я не хотел бы быть вашим противником на дуэли!--
пошутия Коккенмюллер, когда они вместе с Генрихом возвращались в штаб.-- И
знайте, сегодня вы нажили себе заклятого врага.
-- А мне показалось, что мы расстались с Шульцем, как приятели, ведь я
подарил ему почти весь проигрыш.
-- Он не простит вам, что вы лишили его славы лучшего стрелка штаба,--
пояснил Коккенмюллер,-- а это единственное, чем он мог до сих пор гордиться.
Когда Гольдринг и Коккенмюллер вошли в свою комнату, дежурный доложил,
что у оберста находятся сейчас генерал Даниель и оберст Лемберг.
-- Лемберг?-- вопросительно взглянул на Коккенмюллера Генрих и наморщил
брови, словно что-то вспоминая
-- Ему поручено руководить операцией "Зеленая прогулка",-- пояснил
гауптман.
Они сели к своим столам и склонились над бумагами. Минут через пять
через приемную оберста, даже не взглянув в сторону офицеров, прошел генерал
Даниель, а за ним покрытый пылью и усталый оберст Лемберг.
Сквозь полуоткрытую дверь было видно, как Бертгольд ходил взад и вперед
по кабинету. Это свидетельствовало о плохом настроении оберста Но Генрих,
которого очень заинтересовало сообщение Коккенмюллера о возложенной на
Лемберга миссии, все же отважился постучать к шефу.
-- А, это ты!-- хмурое лицо Бертгольда прояснилось -- Что ж, поздравляю
с успехом, ты отличный стрелок!
-- Именно по этому поводу я и пришел к вам, герр оберст! Не кажется ли
вам, что целесообразнее было бы показать свое умение владеть оружием не в
подобном состязании, а на "Зеленой прогулке", где мишенями будут настоящие
враги, а не пустые бутылки из под коньяка.
Подобие улыбки промелькнуло на лице Бертгольда.
-- "Зеленая прогулка" уже осуществлена.
-- Уже? Когда же?-- и удивление, и разочарование слышались в голосе
Генриха.
-- Начали сегодня на рассвете, ровно в шесть, а кончили в двенадцать.
Мрачный взгляд Генриха, очевидно, искренне потешал Бертгольда.
-- Нет, ты чудак, настоящий чудак, ну, скажи мне откровенно -- почему
тебе так захотелось принять участие в этой операции?
-- Разрешите мне ответить вам не как начальнику, а как моему второму
отцу, от которого я не хочу иметь тайн?
-- Надеюсь, что именно так ты всегда разговариваешь со мной.
Генрих колебался, словно ему неловко было поверять свои самые
сокровенные мысли.
-- Вы так много сделали для меня,-- начал он неуверенно,-- благодаря
вам я так быстро получил офицерское звание, вы определили меня на интересную
работу, но...
-- Ну откровенность так откровенность! Почему ты не договариваешь?
-- Я завидую многим офицерам штаба, у них есть боевые заслуги, очевидно
они принимали участие в важных операциях, о чем красноречиво говорят награды
на их мундирах...
Безудержный хохот Бертгольда не дал Генриху закончить фразу
-- Это все!.. Как же ты наивен! Уверяю тебя, большая половина этих
орденов выдана штабным офицерам только для того, чтобы фронтовики верили,
что и штабисты имеют заслуги перед фатерландом, хотя часто, даже чересчур
часто, эти заслуги не больше заслуг архивариуса какого-нибудь
провинциального магистрата. И для этого совершенно не надо подставлять
голову под партизанские пули. Для этого найдутся люди с менее благородной
кровью, чем твоя. И благодари меня, что я не пустил тебя на эту операцию.
-- Почему?
-- А потому, что мы потеряли только убитыми двести девятнадцать солдат
и шестнадцать офицеров, половина полицаев уничтожена...
-- Выходит..
-- Выходит, что "Зеленая прогулка" для многих превратилась в последнюю
прогулку. Когда наши части, закрыв все выходы, приблизились к лагерю,
выяснилось, что он абсолютно пуст. Лагерь и подступы к нему были хорошо
заминированы. Прибавь к этому, что партизаны наскочили на нас с тыла и,
причинив нам значительный урон, молниеносно исчезли. Операция позорно
провалилась. Единственное последствие -- свыше двухсот новых крестов на
кладбище вблизи этого населенного пункта.
-- Выходит, оберст Лемберг...
-- Черт возьми этого Лемберга, я не хочу себе портить настроение из-за
его неудач. Пусть сам оправдывается перед высшим командованием. Как ты
думаешь, лейтенант, не стоит ли нам немного рассеяться и хоть на вечерок
укатить в ближайший город?
-- С большой радостью.
-- Знаю, что с радостью. Молодость не любит глухих углов, разнообразие
обстановки ей необходимо, как воздух. Так, может быть, сегодня и двинемся?
-- Лучше завтра, сегодня я приглашен к майору Шульцу.
Оберст поморщился.
-- Вы недовольны?
-- Обеспокоен. Майор Шульц не простит тебе сегодняшнего позора. Выпив,
он может оскорбить тебя, а ты со своим горячим характером...
-- Я буду холоден как лед и сдержан, как вы, герр оберст.
-- И все-таки я не очень спокоен.
-- Почему? Ведь я обещаю вам...
-- Ты еще так молод! Не будь войны...
-- Я, возможно, не имел бы счастья называться вашим сыном...
-- Это верно. Ну, иди, но помни, что с майором надо быть настороже.
Если рано вернешься -- загляни ко мне.
-- Слушаю, герр оберст!
В назначенное время, затянутый в новый парадный мундир, Генрих стучал
кончиком стека в дверь квартиры майора Шульца. Дверь открыл сам майор.
-- Прошу, прошу, уважаемый барон Гольдринг!-- Майор старался держаться
приветливо, но на его лице скорее была лесть, чем приязнь.
Генрих быстрым взглядом окинул комнату Шульца и едва удержался от
улыбки, вспомнив рассказ Кубиса о том, как денщик Шульца, стараясь создать
уют в комнате своего офицера, притащил откуда-то два кожаных кресла, а майор
тотчас же срезал с них кожу и спрятал ее в свой большой, похожий на сундук
чемодан.
А сделать комнату уютной не мешало бы, уж чересчур в ней голо и
неприветливо. Узкая кровать, накрытая грубым солдатским одеялом, стол,
четыре стула. Да еще этот злополучный чемодан, действительно -- настоящий
сундук, даже железом обит. Интересно заглянуть в него. Наверно, там лежит и
офицерское одеяло, аккуратно уложенное на самое дно. И как это Шульц оставил
на стене фотоаппарат, наверно, вытащил его перед самым приходом гостя, чтобы
похвастаться. Майор ждал еще кого-то. На столе стояли две бутылки коньяка и
четыре рюмки.
-- Будет еще кто-то? -- кивком головы Генрих указал на стол.
-- Я заставил Коккенмюллера вернуть мне проигрыш, пришлось пригласить и
его. Но десять минут назад он известил меня запиской, что оберст куда-то
посылает его. Кубис, который тоже должен был прибыть, занят. Итак, нам
придется посидеть вдвоем. Вы не возражаете?
-- Буду рад провести вечер в вашей компании.
Впрочем, приятного этот вечер обещал мало. И хозяин, и гость явно
подыскивали темы для разговора, а круг й*х был очень ограничен. Интересы
Шульца не распространялись дальше событий штабной жизни. И только когда
разговор коснулся оберста Бертгольда, майор чуть оживился Расхваливая
большой служебный опыт оберста, его личные качества, Шульц с горечью
заметил, что последнее время Бертгольд стал холодно и даже нехорошо
относиться к нему.
-- И чем же вы это объясняете?-- спросил Генрих, внимательно глядя
Шульцу в глаза.
Майор отвел взгляд, но пересилил себя и тоже взглянул прямо в глаза
Генриху
-- Признаться, я объясняю это некоторым влиянием с вашей стороны.
-- Но, согласитесь, майор, у меня нет ни малейшего повода враждебно
относиться к вам и как-то влиять на оберста.
-- Возможно, какие-либо сплетни или мои слова, переданные в искаженном
виде -- начал было Шульц
-- Ведь мы с вами офицеры, а не кухарки, чтобы прислушиваться к
сплетням. Что касается меня, то должен предупредить, оскорбления,