Автор неизвестен. Неожиданный гость

А спокойствие, с точки зрения оккупантов, заключалось в беспрекословном
повиновении населения гитлеровцам, рассматривавшим каждого итальянца как
потенциального врага.
Понятия о спокойствии у итальянского населения и у оккупантов были
настолько различны, что безболезненно примирить их было невозможно.
Генрих понимал, что если он с самого начала не установят хотя бы
молчаливого контакта с местным населением, это немедленно приведет ко
всяческим осложнениям между ним и жителями подчиненного ему района.
На следующее утро, когда Лидия пришла убирать комнаты, Генрих обратился
к ней с неожиданным вопросом:
-- Вы хорошо знаете немецкий язык?
-- Лучше французский.
-- Но вы понимаете, когда я разговариваю с вами понемецки?
-- Все. Но говорить мне трудно.
-- Не велика беда. Научитесь. Что вы ответите на мое предложение
перейти на другую работу?
-- Я не понимаю... На какую именно?
-- В Кастель ла Фонте организуется военная комендатура. Меня назначили
комендантом. Я плохо знаю итальянский язык, а в комендатуре есть должность
переводчика. Я хотел бы, чтобы вы заняли ее...
Предложение было слишком неожиданным для девушки. Она заколебалась.
-- А не будет поздно, если я отвечу вам завтра? Так сразу решить я не
могу. Подумаю...
Генрих на это и рассчитывал. Лидии не столько надо подумать, сколько
посоветоваться, и он охотно согласился подождать день -- два и не торопить
ее с ответом.

Кубис с головой ушел в хлопоты о своем благосостоянии. Его вполне
устраивала квартира из шести комнат, уютно меблированная и нарядная,
завтраки, обеды и ужины, которыми потчевала его молодая жена. Тем более, что
молодой чете они ничего не стоили -- все расходы по хозяйству Лерро взял на
себя, и Кубис почти не тратил своего офицерского жалования. Однако Кубис не
чувствовал себя спокойно, и будущее уже не казалось таким розовым, как
раньше.
Генрих не ошибся, оценив приданое Софьи в двести пятьдесят тысяч марок.
Но Кубис лишь позже понял, что цены на овец так высоки только потому, что
сейчас война и все продукты питания, особенно мясо, стоят очень дорого.
Пауль уже ознакомился с довоенными ценами на мясо и шерсть. Он пришел к
выводу, что в мирных условиях приданое его жены уменьшится втрое. Это его
так взволновало и ошеломило, что Кубис решил посоветоваться с Генрихом, не
ликвидировать ли им с Софьей ферму сейчас?
-- Понимаете, Генрих, меня сильно волнует будущее. Сейчас, пока жив
тесть, все хорошо. Он хорошо зарабатывает и не считается с затратами на
хозяйство. Но он уже не молод, часто болеет. Не исключена возможность, что я
скоро стану полновластным хозяином наследства.-- И это не только не улучшит
моего положения, а ухудшит его.
Даже манера разговаривать изменилась у Кубиса, каждое его слово теперь
дышало апломбом предусмотрительного человека.
-- А знаете, я уже сам об этом думал, -- признался Генрих.
-- Очень трогательно с вашей стороны!
-- Ведь я немножечко виноват в изменении вашего семейного положения и
чувствую перед вами... ну, как вам сказать... моральную ответственность, что
ли... Возможно, у вас есть основания для волнений о будущем...
-- А если теперь продать все недвижимое имущество и вложить деньги в
какое-либо прибыльное предприятие? Или обратить их в ценности?
-- Как вам сказать! Надо быть большим знатоком в таких делах, чтобы не
дать себя обмануть.
-- Когда кончится война, мы бы могли с Лерро открыть...
-- Погодите минуточку -- я вас прерву. Мне хочется задать вам один
вопрос. И не как зятю Альфредо Лерро, а как старому и опытному сотруднику
гестапо. Как вы думаете, что будет с вашим тестем на исходе войны, если
Германия, упаси боже, ее проиграет?
-- Она уже ее проиграла... Но я не понимаю вопроса.
-- Не надо быть чересчур дальновидным, чтобы понять -- Альфредо Лерро
работает не на заводе, изготовляющем зонтики или детские игрушки.
-- Он изобрел...
-- Не надо! Не надо! Я не хочу знать секретов, которые мне не положено
знать!.. Но я уверен: если его особой так интересуются и так его охраняют,
то деятельность Альфредо Лерро имеет отношение к тому новому оружию, о
котором так много пишут...
-- Вы угадали!
-- Послушайте, Пауль! Не ставьте меня в глупое положение. Я предпочитаю
держаться подальше от государственных тайн и поэтому не слышал, что вы
сказали. Забыл об этом! Я выскажу лишь логические предположения...
-- Простите! Молчу как рыба.
-- Что сделали бы вы как руководитель гестапо, если бы знали, что
Германия проиграла войну, а в руки ее врагов, в руки победителей, попадут
все достижения немецкой военной технической мысли?
-- Я?.. Я бы уничтожил все наиболее ценное... ну, и вообще позаботился,
чтобы ничто не попало в руки врагов.
-- Абсолютно логично! Так поступил бы, каждый разумный работник
гестапо. А что бы вы сделали с автором важнейшего изобретения? В области
военной техники? Ведь сегодня этот автор служит фюреру, а завтра может
соблазниться долларами или фунтами, стерлингов, даже русскими рублями! Что
бы вы сделали с изобретателем как руководитель гестапо?
Пауль Кубис медленно, не отрывая взгляда от лица собеседника, всем
корпусом подался вперед.
-- Вы уверены, что...
-- Предположение еще не есть полная уверенность... Мы с вами даем друг
другу урок логического мышления. И только. Впрочем, к черту этот разговор,
он, я вижу, взволновал вас. Давайте о чем-нибудь другом!
-- О нет, нет! Это именно тот разговор, который раз уж начали,
продолжайте до конца Что же мне, по вашему, делать?
-- В таких случаях трудно советовать. Каждый ведет себя по своему,
Пауль.
-- Но что бы вы сделали на моем месте?
-- Я бы... Дайте подумать! -- Генрих несколько раз прошелся по
комнате.-- Я приготовился бы к самому худшему.
-- А именно?
-- Гениальное изобретение Альфредо Лерро не должно погибнуть для науки!
И вы отвечаете за это перед будущими поколениями. Даже если погибнет или
умрет от болезни сам Лерро, вы обязаны сохранить его изобретение.
-- Но я разбираюсь в технике не больше, чем в филателии, пропади она
пропадом!
-- Что вы ничего не понимаете в технике -- я знаю... Но это не так уж
страшно. Ведь ваш тесть не держит свои изобретения в голове. Есть формулы,
есть чертежи...
-- Он их никому не доверяет...
-- И совершенно правильно поступает! Но ведь с них, тайно от него,
можно сделать фотокопии. Во имя будущего!.. Ну, а если, скажем, произойдет
так, что завод не успеют уничтожить, чертежи тоже и они попадут в руки
какой-либо державы. И вы тогда, в компенсацию за заботы о судьбе важного
изебретения, сможете продать эти фотокопии другой державе. А это ведь не
шутка. И тогда вас вряд ли будут волновать цены на шерсть и мясо! Это такая
мелочь по сравнению с тем, что вы получите! Да и вашу службу в гестапо вам
простят -- просто закроют на это глаза.
Генрих умолк и налил из графина воды в стакан, отпивая ее маленькими
глоточками, он из-под руки поглядывал на Кубиса. Тот сидел задумчивый,
сосредоточенный.
Кто мог догадаться, какие мысли сейчас сновали в голове Пауля Кубиса?
Ведь он так много раз уже перерождался. Недоучившийся падре, он стал
разведчиком, чтобы впоследствии потерять всякий интерес и к этой профессии.
Потом им овладела мечта о спокойной жизни если не бюргера, так рантье. Может
быть, его душа перерождалась сейчас в четвертый раз.


У ЛЕМКЕ ВОЗНИКАЮТ ПОДОЗРЕНИЯ

Хотя Лемке и был первым, кто приветствовал Гольдринга в его новом,
отлично меблированном кабинете коменданта района Кастель ла Фонте, но больше
никого так не раздражало новое назначение Генриха, как начальника службы СС.
Еще бы! Новый командир дивизии, сменивший Эверса, заявил, что штаб
будет переведен в Пармо, а в Кастель ла Фонте останутся только госпиталь,
склады и служба СС. Итак, полновластным хозяином района стал комендант, в
распоряжении которого чуть ли не батальон, в то время как у Лемке нет и
полной роты. Это ставило начальника службы СС в полную зависимость от
коменданта: с ним надо было согласовывачь планы, координировать действия.
Часто обращаться за помощью для проведения той или иной операции. И все это
придется делать ему, высшему в чине, человеку, имеющему за плечами немалый
опыт, наконец, старшему по возрасту.
Смириться с этим Лемке было особенно трудно и потому, что за время
своей работы в гестапо он привык смотреть на всех других людей, непричастных
к его ведомству, свысока, с плохо скрытым презрением и разделять их на две
резко разграниченные части. По одну сторону стояли осужденные, по другую --
те, кто находился под следствием. К первым он относил всех, кто попал в
гестапо, не считаясь с тем, виновен или не виновен человек. Ко вторым
относились те, кто еще пребывал на свободе. После покушения на фюрера в эту
последнюю категорию Лемке зачислил и всех военных, независимо от занимаемой
должности и звания.
Гольдринг вызывал у Лемке двойственное чувство с одной стороны, он
считал его человеком совершенно надежным -- ведь Гольдринг был названным
сыном Бертгольда, а к последнему начальник службы СС относился чуть ли не с
большим уважением, чем к самому господу богу, поскольку господь бог не носил
погон генералмайора. С другой стороны, Лемке считал Гольдринга недопустимым
либералом. Одни его связи чего стоят. Он дружит с неблагонадежным Матини, за
которым пришлось установить наблюдение, он в самых тесных, приятельских
отношениях с гауптманом Лютцем -- человеком подозрительным,-- как-никак
адъютант ныне покойного Эверса не мог не знать о крамольных действиях своего
генерала! Для Лемке было совершенно непонятно, как может барон, да еще
будущий зять Бертгольда, так запросто держать себя с денщиком, тоже очень
сомнительной личностью. В свое время, как это удалось установить, Курт Шмидт
отказался вступить в гитлерюгенд. Наконец, почему Гольдринг, который так
приветлив со всеми, предубежденно относится к попыткам Лемке завязать с ним
дружеские отношения?
В сейфе своего предшественника начальник службы СС нашел копии тех
писем, которые Миллер в свое время посылал Бертгольду Из них Лемке узнал о
романе фон Гольдринга с какой-то Моникой Тарваль, заподозренной в
причастности к движению Сопротивления. Разве все это не заставляет
задуматься? И вообще, почему с именем Гольдринга связано несколько в
достаточной мере странных происшествий? Довольно часто по вечерам, после
очередной встречи с комендантом, всегда вызывавшей в нем раздражение, Лемке
запирался у себя в кабинете и в который уже раз вытаскивал заведенную еще
Миллером папку, где хранились все материалы, касавшиеся Генриха фон
Гольдринга. Взяв в руки тот или другой документ, Лемке долго и придирчиво
вчитывался в него, стараясь понять, почему все произошло именно так, а не
иначе. Почему, например, письмо Левека о двух убитых вблизи Сен Реми
немецких офицерах попало в руки Генриха, а не к кому-либо из службы СС? Ведь
Левек предлагал свои услуги гестапо, а человек, желающий стать его агентом,
наверняка может, отличить форму работника службы СС от формы армейского
офицера! Почему в деле, заведенном на какого-то Базеля (кстати, задержал его
сам Гольдринг, обвинив в покушении), нет протокола допроса арестованного, а
стоит лишь число и отметка "ликвидирован"?
Боясь Бертгольда, Лемке не решался даже поделиться своими сомнениями с
высшим начальством, и от этого его ненависть к Гольдрингу все возрастала.
Бессилие вызывало озлобление.
Вот и сегодня снова пришлось припрятать обиду, уступить этому
высокомерному барону. Лемке получил приказ всех бывших солдат итальянской
армии, не вступивших в отряды добровольцев, немедленно вывезти в Германию,
поскольку линия фронта в Италии продвинулась ближе к северу. Операцию надо
было провести в течение одной ночи, тайно, чтобы о ней не узнало местное
население, а тем паче партизаны. Понятно, вопрос об охране итальянских
солдат при таком масштабе операции стоял особенно остро. И Лемке обратился к
Гольдрингу с требованием передать в его распоряжение все наличные военные
силы. Но Гольдринг по сути дела отказал, выделив начальнику службы СС только
роту чернорубашечников.
-- Мне самому предстоит провести спожную операцию,-- пояснил он.
Лемке с негодованием вспоминает недопустимый, даже оскорбительный тон,
в котором велся этот разговор Нет, верно, придется обратиться к самому
Бертгольду... А может быть, стоит еще раз попытаться договориться с этим
Гольдрингом, поговорить откровенно, во весь голос?
Лемке подходит к прямому проводу, соединяющему его кабинет с кабинетом
коменданта.
-- Гауптман фон Гольдрнчг сейчас у синьора Лерро,-- отвечает
переводчица.
Лемке с досадой бросает трубку и нажимает на звонок.
-- К вечеру собрать все сведения об итальянцах, работающих в
комендатуре, и особенно о переводчице. Она раньше служила горничной в замке
графа Рамони.
Дружба Гольдринга со стариком Лерро тоже раздражает Лемке. После
недавней свадьбы, так печально окончившейся, Лемке дважды нанес визит
инженеру, но оба раза его приняли достаточно холодно. Собственно говоря,
искать более близкого знакомства с Альфредо Лерро Лемке заставлял не личный
интерес к особе инженера, а специальное предписание, хранившееся в сейфе
начальника службы СС; в нем значилось, что Лерро надо всячески оберегать и
ничем не волновать. Это предписание пришло из штабквартиры -- значит инженер
был важной персоной. И вот эта важная персона даже не вышла поздороваться с
Лемке, когда тот нанес второй визит и сидел в гостиной вместе с Кубисом и
его женой. Для Гольдринга же дверь особняка всегда открыта, комендант там
бывает чуть-ли не каждый вечер. Откуда такая дружба между между молодым
офицером и старым инженером?
Лемке звонит на квартиру Лерро и просит позвать барона фон Гольдринга.
-- Что случилось? -- голос коменданта звучит встревоженно.
-- Ничего особенного. Но я хотел бы повидаться с вами сегодня по одному
неотложному делу.
-- Через полчаса я буду у себя! -- коротко бросает Гольдринг.
"Даже не спросил, могу ли я в такое время прийти к нему!" -- злится
Лемке.
Но обстоятельства заставляют начальника службы СС проглотить обиду.
Ровно через полчаса он уже в комендатуре.
Не здороваясь с сотрудниками, Лемке проходит через канцелярию и дергает
дверь приемной, расположенной перед кабинетом коменданта. Она заперта.
-- Одну минуточку, сейчас,-- слышно, как в замке поворачивается ключ, и
переводчица, отстранившись, пропускает Лемке в комнату. Он проходит мимо
нее, как мимо пустого места.
Гольдринг уже пришел от Лерро и в ожидании Лемке просматривает газеты.
-- А наши войска в Арденнах здорово насели на англоамериканцев! --
восклицает Генрих вместо приветствия.-- Читали сегодняшние газеты?
-- Не успел. Слишком мною работы.
-- Такие вещи нельзя пропускать. Их надо читать прежде всего. Они
пробуждают энергию. Тем более, что последнее время нас не часто балуют
приятными известиями.
-- Думаю, что наши ФАУ-2 заставят Англию выйти из войны... Но я пришел
поговорить о вещах куда более близких, нежели события в Арденнах.
-- Какие же события могут быть офицеру ближе? Конечно, события на
фронте.
-- Это игра слов, Гольдринг!
-- Фон Гольдринг! -- поправил Генрих.
-- Фон Гольдринг, если вам так хочется... Но я пришел не ссориться, а
поговорить с вами, как офицер с офицером.
-- Слушаю вас, герр Лемке.
-- Мне кажется, что наши с вами отношения, барон, вредят службе.
-- Моей нисколько!
-- А моей вредят и очень. Я обращаюсь к вашему чувству ответственности
перед фатерландом и фюрером. Мы переживаем слишком тяжелое время, когда...
-- Нельзя ли обойтись без проповеди? Я считаю вас квалифицированным
офицером гестапо, но проповедник из вас плохой, герр Лемке.
Лемке прикусил губу от обиды.
-- Герр фон Гольдринг, я последний раз советую вам опомниться и делаю
последнюю попытку договориться. Если наша сегодняшняя беседа не принесет
результатов -- я имею в виду положительные результаты,-- я буду вынужден
обратиться к начальству с жалобой на вас. Предупреждаю об этом честно.
-- Это ваше право и обязанность. Но я хотел бы знать, чего вы от меня
хотите?
-- Согласованности в работе.
-- Я тоже хочу этого!
-- Не замечал. Ваша личная неприязнь ко мне, хотя я не знаю, что
послужило поводом...
-- Не знаете? Не прикидывайтесь ягненком!
-- Меня удивляет ваш тон и непонятные намеки. Может быть, вы объясните
в чем дело?
-- Даже приведу вещественные доказательства.
Генрих вынул из кармана письмо, полученное от Лорхен неделю назад, и
начал читать вслух:
-- "Не выдавай меня отцу.-- я тайком прочитала письмо, которое он
прислал маме. Я бы не призналась тебе в этом, если б так не разволновалась.
Меня начинает беспокоить эта графиня Мария-Луиза, в замке которой ты живешь.
Отцу пишут, что она молода и красива, тебя видят с нею на прогулках. Должно
быть, из-за нее ты так долго не приезжаешь..."
-- Как по вашему, Лемке, если б такое письмо я написал вашей жене, вы
были бы очень признательны мне?
Лемке покраснел.
-- Я писал об этом не вашей невесте, а генералу Бертгольду.
-- И считаете это достойным офицера?
-- Герр Бертгольд вменил мне это в обязанность.
-- Итак, вы считаете, что писать доносы... Согласитесь, что иначе, как
доносом, это не назовешь! Ведь вы же знаете об отношениях между графиней и
Штенгелем... Так вот, писать доносы...
-- Герр Бертгольд, очевидно, неверно понял меня. Посвоему расшифровал
какую-то неосторожную строчку... И если это приводит к таким недоразумениям,
даю слово офицера, что ни слова о вас...
-- На слово офицера полагаюсь. Мне скрывать нечего, но слежку за каждым
шагом я считаю оскорблением своего достоинства.
-- Я вас отлично понимаю и повторяю...
-- Ладно, будем считать, что по этому вопросу мы договорились. Теперь о
другом... Так чего же вы от меня хотите?
-- Полного согласования всех действий и взаимопомощи.
-- Конкретно?
-- Сегодня ночью я должен отправить батальон бывших итальянских солдат
из Кастель ла Фонте в Иврею.
-- Когда именно?
-- В двадцать два тридцать.
-- Что вам для этого нужно?
-- Кроме роты чернорубашечников, которую вы обещали, дайте хоть взвод
немецких солдат.
-- Берите парашютистов.
-- Я не доверяю этим балеринам!
-- Хорошо, дам взвод немецких егерей.
-- Правда, барон? Спасибо! Я думаю -- это начало наших новых
взаимоотношений, надеюсь, что скоро вы измените мнение и обо мне.
-- Вы знаете, как я вам симпатизировал, и если между нами пробежала
черная кошка, то повинны в этом лишь ваши письма к моему отцу, тестю,
называйте его как хотите! Я не потерплю слежки за собой, предупреждаю
заранее.
-- Обещаю, что ее не будет...
-- Что ж, тогда мир и согласие!
-- Я счастлив, барон, что начал этот разговор и мы смогли договориться.
Лемке крепко пожал руку Генриху.
-- Командиров я сейчас же пришлю в ваше распоряжение.
-- Но ничего не говорите им о задании. Они не должны знать об операции
до ее начала.
-- Понятно.
-- А вы не собираетесь принять участие в прогулке на Иврею?
-- Это не мой район. К тому же я вечером буду занят. Не заезжая домой,
Генрих прямо из комендатуры поехал к Лерро, разговор с которым так
неожиданно прервал Лемке.
-- Послушай, Курт,-- предупредил его Генрих по дороге,-- я обещал
синьору Лерро сегодня заночевать у него, ему нездоровится. Но ночью мне
могут позвонить, так что ты ложись в кабинете. Если из Ивреи позвонит Лемке,
скажешь ему, где я.
-- Разве герр Лемке в Ивреи? Я его видел...
-- Он сегодня вывозит туда итальянских солдат, тех, которых до сих пор
держат в казармах.
-- А они не разбегутся?
-- Кроме своих эсэсовцев, Лемке выпросил у нас роту чернорубашечников и
взвод немецких солдат. -- Генрих отвернулся, пряча улыбку. Курт, словно из
простого любопытства, несколько раз интересовался судьбой итальянских
солдат, и Генрих понимал, что делает он это по поручению Лидии.

Альфредо Лерро уже неделю как симулировал болезнь. Последнее время,
ссылаясь на больное сердце, он все чаще оставался дома, забывая об обычной
осторожности.
-- Я вконец устал, измотался так, что когда-нибудь просто свалюсь с
ног, как заезженный конь, и больше не поднимусь, -- жаловался он Генриху.
Но старик больше притворялся. Даже от дочери и зятя он скрывал причины,
заставлявшие его прибегать к таким хитростям. Может быть, впервые на своем
веку Альфредо Лерро начал задумываться не над формулами, а над жизнью.
Еще так недавно старый изобретатель доказывал Генриху, что наука стоит
и всегда будет стоять над политикой, над жизнью, ученые, как и художники,
должны жить в "башне из слоновой кости", чтобы ничто не мешало полету их
фантазии. Даже завод, на котором он работал, Лерро расценивал как
своеобразную башню, за ее крепкими стенами он чувствовал себя укрытым от
вторжения будничных дел, мешающих полету мыслей.
И вот в башне появились пробоины, ее мощные стены зашатались.
Сегодня, перед тем как позвонил Лемке, Лерро начал осторожно наводить
разговор на эту волнующую его тему, но Генриха вызвали, и старый инженер
снова остался наедине со своими мыслями.
Он начал разбирать материалы, принесенные с завода. Потом их спрятал,--
сегодня явно не работалось. Решил проверить все расчеты завтра с утра, на
свежую голову.
Раньше такие материалы никогда не оставались у Лерро дома, даже когда
он бывал болен. С неумолимой педантичностью Штенгель забирал их вечером,
чтобы на ночь спрятать в специальный сейф на заводе. Но Кубис сделал для
тестя послабление. Конечно, исходя из своих собственных интересов. Он
надеялся, что в один прекрасный день ему все же удастся добыть нужные
чертежи и расчеты. Правда, он ничего не понимает в технике, а особенно в
радиотехнике, не имеет представления о высшей математике. Но Пауль Кубис
полагается на вдохновение, которое подскажет ему, что именно надо
сфотографировать, а что оставить без внимания. И он, конечно, надеялся на
Гольдринга. Генрих, с его образованностью, безусловно, сообразит, что к
чему! Конечно, Кубис документов из рук не выпустит -- не такой он дурак!--
просто покажет Гольдрингу и попросит совета.
После замужества дочери Лерро оставил за собой весь первый этаж, но
фактически жил в кабинете и выходил в столовую или гостиную, только когда
туда спускались молодые или приходили гости. В остальных комнатах нижнего
этажа разместилась охрана, слуги.
Сегодня Лерро чувствовал себя в своем кабинете особенно одиноко. И надо
же было позвонить этому Лемке! Правда, Гольдринг обещал вернуться. Вот,
кажется, и он. Так и есть!
-- Надеюсь, со всеми делами уже покончено?-- осведомился Лерро.
-- На сегодня со всеми. Могу даже заночевать у вас.
-- Это прекрасно!-- обрадовался Лерро.-- Сейчас поужинаем, разопьем
бутылочку, чтобы лучше спалось!
-- О, я сплю, как сурок!
-- Молодость, молодость! А вот мне не спится!
-- Вы, вероятно, выбились из колеи. Чтобы войти в норму, надо выпить
снотворное.
-- Не в снотворном дело, спать не дают одолевающие меня мысли.
-- Такие тревожные?
Лерро ответил не сразу. Он несколько раз эатяяулся сигаретой, задумчиво
глядя в угол комнаты, словно решая, продолжать разговор или нет. Но
потребность довериться кому-то, с кем-то посоветоваться была настолько
велика, что Лерро не выдержал.
-- Вы знаете решения Ялтинской конференции?-- спросил он, напряженно
вглядываясь в Генриха.
-- Читал, но подробностей уже не помню.
-- Но ведь вы не могли позабыть те решения, в которых идет речь о
наказании так называемых военных преступников?
-- Думаю, что это лишь декларация. Война -- есть война, и история не
знает примеров...
-- Да, да, они не имеют права, они не смеют судить, кто виновен, а кто
нет!
-- Вы так об этом говорите, словно решения этой пре
ловутой конференции могут непосредственно коснуться вас.
-- Когда они станут действенны, они коснутся и меня. Как это ни
бессмысленно и ни странно звучит... Впрочем, возможно, не так уж и
бессмысленно если взглянуть на это с другой точки зрения.
-- Ничего, абсолютно ничего не понимаю!
Лерро задумался, и в голосе его, когда он заговорил, слышались нотки
сомнения.
-- Видите ли, барон, ваша скромность да, ваша скромность позволила мне
никогда не касаться в наших беседах моей работы на заводе, и потому.
-- Это не скромность, синьор Лерро, а правило: я не хочу знать вещей,
которые меня не касаются.
-- Но они касаются меня! И я должен кое-что вам пояснить. Иначе вы не
поймете. Да и разговор этот, я уверен, останется между нами. Так что...
-- Я вас слушаю, синьор Лерро.
-- Начну с того... хотя нет... Лучше скажите, вы читали вчерашнее
сообщение о бомбардировке Англии летающими снарядами?
-- Конечно!
-- И обратили внимание на количество жертв?
-- Трудно было не обратить на это внимания. Такого эффекта не давала ни
одна бомбежка.
-- В этом повинен я! Это я убил их!
-- Синьор Лерро, вы больны, устали, переволновались. Я уверен вы
делаете из мухи слона. Прошу вас, давайте поговорим обо всем этом завтра...
-- Нет, нет, я совершенно здоров. Вот уже несколько дней, как я выдаю
себя за больного... Да, выдаю! Чтобы не идти на завод!
-- Сийьор Лерро!
-- Повторяю, я совершенно здоров у в полном разуме. В таком полном, что
смог изобрести прибор, помогающий управлять летающими снарядами по радио...
-- Вы? Альфредо Лерро?
-- Вот видите, вы не верите, вы испугались... Но я не боялся, я до сих
пор никогда не боялся! Я сам себя спрашиваю, почему так было? Во-первых,