Автор неизвестен. Неожиданный гость

так хорошо устроиться в гитлеровском логове, что было бы просто
преступлением провалить себя.
-- С четвертого февраля я жених дочери генерала Бертгольда.
-- Знаю,-- без тени насмешки ответил антиквар.-- Ваша информация о
планах Бертгольда, касающихся России, получена. Но не всегда удается
помешать их осуществлению. Ваш тесть, капитан, жестокий человек, даже среди
гитлеровцев о нем идет такая слава. Будьте с ним осторожны, постарайтесь как
можно лучше использовать его доверие.
-- Связь та же самая?-- спросил Генрих.
-- Нет. Из-за вашей неосторожности мы сменили систему связи. По
возвращении из поездки получите инструкции. Сведения об Атлантическом вале
передадите человеку, которого я пришлю к вам. Пароль тот же. Будьте здоровы,
капитан, и еще раз напоминаю, осторожность -- не трусость в нашем деле, а
высшая форма храбрости.
Старый антиквар, крепко пожав руку Генриху, вышел, оставив на столе
скульптуру и одну миниатюрку.
Генрих подошел к окну. На противоположном тротуаре появилась знакомая
сгорбленная фигура. Старый антиквар остановился, вытащил кошелек и
пересчитал деньги. Довольная улыбка промелькнула на старческом сморщенной
лице. Не оглядываясь на гостиницу, антиквар поплелся дальше и быстро исчез
из глаз того, кто тайком, отодвинув занавеску, наблюдал за ним.
Генрих устало опустился в кресло и долго сидел, задумавшись, анализируя
каждый свой шаг здесь, в Сен-Реми. Да, у его неожиданного гостя были
основания беспокоиться. Сколько неосторожностей, сколько излишнего риска
допустил он!
Из задумчивости Генриха вывел телефонный звонок. Звонил Миллер.
-- Кто? Кто приезжает вместо Заугеля?.. О, я его хорошо знаю. Кубис
прекрасный офицер и настоящий друг. Генерал Бертгольд очень ценил его
способности и несколько раз советовал мне завязать с ним дружбу. Это для вас
находка, Ганс. Что? Хотите зайти? Буду очень рад. Вечером я с вами не смогу
увидеться, перед дорогой рано лягу спать.
Не успел Генрих переодеться в домашнее платье, как пришел Миллер.
-- Я надеялся, Генрих, что сегодняшний вечер проведу с вами, но узнал в
штабе, что вы завтра уезжаете и даже не скажете куда и на сколько.
-- Мы одновременно отпразднуем мое возвращение и прибытие Кубиса.
-- А вы не забыли, Генрих, что обещали после своего выздоровления
сказать мне что-то важное?
-- Не забыл. Но я никогда не спешу сообщать друзьям неприятные новости.
-- Неприятные? Последнее время у меня столько неприятностей, что одной
больше, одной меньше -- разницы не составляет.
-- Вы думаете?
-- Генрих, у вас плохая привычка. Вначале заинтриговать, а потом уже
сообщить суть.
-- Ладно. И если вы готовы выслушать неприятность -- я не буду
оттягивать. Знаете, кто допрашивал меня и Пфайфера в штабе маки?
Миллер с тревогой взглянул на своего собеседника.
-- Сам Поль Шенье! Да, да! Поль Шенье. Беглец с подземного завода, за
ликвидацию которого вы получили пять тысяч марок и надеетесь получить еще и
крест.
Воцарилось молчание. Было сльшшо, как тяжело дышит Миллер.
-- Кто еще, кроме вас, Генрих, видел его?
-- Герр Пфайфер, шофер, который вез нас, и Бертина Граузамель, о смерти
которой я вчера имел несчастье сообщить генералу Бертгольду, поскольку она
является его племянницей.
-- О Поле Шенье вы говорили кому-нибудь?
-- Герр Миллер! Вы слишком плохого мнения о своих друзьях! Это будет
нашей тайной, Ганс, пока...
-- Пока что?..-- встревожился Миллер.
-- Пока мы будем с вами друзьями! -- многозначительно бросил Генрих.
Посидев ради приличия еще с четверть часа, Миллер попрощался и вышел.
На душе у него было тревожно.
Утром Генрих тронулся в путь и уже на следующий день выехал из Лиона в
Сен-Наэер, вблизи которого была расположена дивизия генерал-майора Толле.

В комендатуре Сен-Назер документы Генриха проверяли долго и тщательно.
Лишь через час после прибытия он смог позвонить по телефону в штаб дивизии,
сообщить о своем приезде и попросить прислать эа ним машину.
Из Сен-Назера удалось выехать лишь в полдень. Машина медленно ехала по
ровной, казалось, совсем безлюдной местности, кое-где покрытой кустарником.
Рядом с дорожными указателями, расположенными вдоль шоссе, как правило,
стояли низенькие столбики с нарисованными на чих черепами и трафаретными
надписями: "Осторожно, заминировано". Собственно говоря, заминировано было
все, кроме дороги. Создавалось, впечатление, что стоит сделать шаг в сторону
-- и ты в тот же миг взлетишь на воздух.
Шоссе тянулось вдоль берега и только в десяти километрах от города
круто повернуло направо, к небольшому лесочку, видневшемуся на горизонте.
Подъехав ближе, Генрих заметил среди высоких густых деревьев несколько
домиков, где и был расположен штаб дивизии генерал-майора Толле.
Начальник штаба дивизии оберет Бушмайер принял Генриха с той
официальной приветливостью, которая ни к чему не обязывает, но напоминает о
необходимости держаться в сугубо деловых рамках.
-- Нам сообщили о вашем прибытии, и мы заранее приготовили данные,
которые вам поручено получить. Но сейчас генерал-майора нет в штабе, и вам
придется подождать до утра. Я прикажу приготовить для вас комнату, в которой
вы сможете отдохнуть после дороги.
Пришлось проскучать и по сути дела потерять понапрасну целый день. На
следующее утро Генриху сообщили, что генерал майор Толле у себя и может
принять его ровно в девять.
В назначенный час Генрих доложил генералу о цели своего приезда.
-- Знаю, знаю,-- прервал его высокий и худой, словно щепка, генерал
Толле -- Я уже ознакомился с вашими полномочиями, обер-лейтенант. Вы
получите все необходимые вам сведения вплоть до каждой винтовки
включительно. Оберст Бушмайер приготовил их заранее, как только нас
известили о том, что это нужно. Но я приказал еще раз сверить документы с
тем, что мы имеем в наличии на каждом пункте и на запасных позициях. Завтра
в десять утра вам будет все вручено. А пока отдохните у нас. Правда, мы не
можем предложить вам ни роскошной гостиницы, ни пристойного кабаре, но
воздух у нас превосходный, такого не найдете нигде.
-- Он напоминает мне Дальний Восток, берег Тихого океана.
-- Вы там были? Когда же вы успели?
-- Приходилось, герр генерал.
-- А на Восточном фронте тоже, может быть, побывали?
-- Был и там. Осенью сорок первого.
-- Тогда, обер-лейтенант, я беру с вас слово, что сегодня вечером после
моего возвращения из Сен Назера мы встретимся, и вы расскажете все, что
знаете о Восточном фронте. Ведь моя дивизия и я сам еще не были там.
-- С большой охотой, герр генерал, расскажу все, что знаю.
-- Вот и прекрасно! Войдите!-- крикнул генерал в ответ на стук в дверь.
Кто-то вошел. Генрих сидел спиной к двери и не видел вошедшего.
-- Знакомьтесь, мой адъютант майор Шульц. А это наш гость, барон фон
Гольдринг,-- представил он офицеров друг другу.
Удивление и страх прочел Генрих на лице майора, когда повернулся к нему
и поздоровался.
-- Майора Шульца, герр генерал, я знаю давно. Мы с ним друзья. Ведь
так, герр Шульц?
-- Совершенно верно.
-- Тогда поужинаем сегодня втроем и устроим вечер воспоминаний о
Восточном фронте.
-- Мои воспоминания бледнеют перед тем, что может рассказать герр
обер-лейтенант фон Гольдринг! Ведь он долгие годы жил в России и знает эту
страну.
-- Вы и в России жили, барон? -- заинтересовался генерал.-- Тогда я с
еще большим нетерпением буду ждать вечера. Я ухожу, вы, Шульц, целый день
свободны. Надеюсь, вы развлечете нашего гостя и позаботитесь, чтобы он не
соскучился до вечера. Если будет нужно, можете рассчитывать на мою личною
машину, я еду на штабной.
Генрих и Шульц вышли из кабинета генерала.
-- Зайдемте ко мне, -- предложил Шульц указывая на дверь напротив
кабинета генерала. Усевшись друг против друга, Шульц и Гольдринг долго
молчали.
-- Кажется, герр Шульц, вас не очень радует наша встреча? -- первым
прервал молчание Генрих. А удивленный взгляд, каким вы меня встретили в
кабинете вашего начальника, говорит о том, что вы надеялись встретить меня
разве только на том свете.
-- Не понимаю вас, фон Гольдринг.
-- Вы, майор Шульц, долгое время работали в разведке и знаете, что
донос на кого-либо, как правило, заканчивается проверкой гестапо, а оттуда
мало кто возвращается ва свет божий. Итак, вы надеялись, что я уже покойник
и, верно, молились за упокой моей души?
-- Вы, как и раньше, говорите загадками, барон.
-- Ошибаетесь, я совсем не склонен играть с вами в прятки Шульц. Вы
порушили слово офицера, наш уговор на Восточном фронте. Я приехал сказать
вам, что тоже нарушу свое обещание и эту фотографию генерала Даниелявы
узнаете ее?-- немедленно передам куда следует.
-- Я не нарушал договора! -- глухо произнес Шульц.
-- А донос из Монтефлера в гестапо Сен-Реми кто писал? А донос в штаб
корпуса в Лионе?-- наугад прибавил Гольдринг -- Думаете, я не знаю? Я сам
попросил командира нашей дивизии направить меня сюда, чтобы иметь
возможность увидеть майора Шульца перед тем, как отправить его в гестапо.
Согласитесь, это лишь совсем незначительная компенсация за те, правда,
небольшие неприятности, которые я имел из-за вас... Но теперь они обернутся
против вас. Ведь каждому ребенку ясно, вы все время стремились ликвидировать
меня, чтобы замести следы своих собственных преступлений.
-- Чего вы от меня хотите? -- прохрипел Шульц, глаза его налились
кровью, лицо пошло пятнами.
-- От вас лично ничего! Пусть о вашей дальнейшей судьбе позаботится
гестапо.
Шульц молчал. Согнувшись, приподняв плечи, пальцами рук вцепившись в
колени, он напоминал зверя, готового прыгнуть на свою жертву, но зверя,
рассчитывающего, хватит ли у него сил, чтобы победить.
-- Кажется, все ясно. Не смею больше надоедать вам, герр Шульц.
Генрих поднялся и направился к двери.
-- Гольдринг! -- вскочив на ноги, крикнул Шульц. Он стоял, заложив руки
в карманы, насупившийся, злой.
-- Вы что-то хотите мне сказать, майор?
-- Я хочу предупредить, прежде чем я попаду в гестапо, ваша душа будет
в аду! -- голос Шульца был хриплым, словно после многодневного перепоя.
Гольдринг быстро приблизился к майору. Тот сунул пистолет в карман, но
Генрих это заметил. Он схватил Шульца выше локтей обеими руками, с
неожиданной силой поднял его и швырнул в кресло.
-- Вы помните, Шульц, о нашем соревновании в стрельбе в тот день, когда
вы подарили мне эту фотографию? Или вы хотите снова посоревноваться в
меткости и быстроте?
-- Сколько вы хотите за фото, Гольдринг?
-- Остолоп! Я достаточно богат, чтобы купить вас со всеми вашими
потрохами, а вы спрашиваете, сколько я хочу. Когда немецкий офицер нарушает
слово чести, он смывает его собственной кровью! Но у вас, как у всякого
труса, не хватит для этого мужества! Поэтому я считаю своим долгом, и,
честно говоря, приятным долгом, помочь вам это сделать в присутствии
работников гестапо. Они сумеют узнать о причинах вашего увлечения
фотографией.
-- Я с тех пор не занимаюсь фотографией.
Генрих засмеялся.
-- И это снова говорит против вас, Шульц, Выходит, вы так дорого
продали большевикам негатив плана операции "Железный кулак", что больше не
нуждаетесь в деньгах. А напрасно! Вы, Шульц, могли бы здорово заработать у
англичан и американцев. Они, наверно, не плохо заплатили бы вам за
фотопленку Атлантического вала, хотя бы того участка, на котором расположена
ваша дивизия. Уверяю, какой-либо десяток тысяч долларов вы бы получили. Или,
может быть, у вас есть значительно больше? Я ведь плохо разбираюсь в ценах
на шпионские информации и фотографии. Скажем, вот у вас висит карта... --
Генрих подошел к шторке, закрывавшей карту, и раздвинул ее.
-- Что это? А-а, план минных полей. Ну, за это вы могли бы получить не
так уже много. Это чепуха... Но у адъютанта командира дивизии на
Атлантическом валу есть вещи более интересные, чем карты минных полей.
Шудьц подошел к карте и задернул шторку.
-- Гольдринг, клянусь честью офицера, что ни одним словом не напомню
вам о своем существовании.
-- Слово офицера? А оно есть у вас? Ведь вы же давали мне его там, в
Белоруссии?
-- Я боялся.
-- А у вас были какие-либо основания думать, что я нарушу уговор?
Шульц не ответил.
-- Вы его нарушили, вы и должны за это отвечать.
-- Гольдринг! Умоляю вас, ну, все, что хотите
-- А мне ничего от вас не надо. Все сведения о вооружении для меня
готовит начальник штаба. Завтра я попрошу у командира дивизии пропуск,
объеду участок, и задание мое будет выполнено. Чем же вы можете мне помочь?
-- Вас могут не пустить на укрепленные пункты.
-- Ну и черт с ними! Они меня мало интересуют. Скажу своему генералу,
что не пустили. И все.
-- Я достану вам пропуск, дам вам карту минных полей, подготовлю все
нужные документы. Вы можете поехать в Сен Назер, я дам вам адрес, где можно
развлечься, а я тем временем все сделаю для вас.
-- И вот такими мелочами вы хотите купить мое молчание, Шульц?
-- Гольдринг! Герр фон Гольдринг! Я знаю, что это не то, что может вас
удвлетворить, не клянусь: я больше нигде никогда не обмолвлюсь о вас!
Клянусь, ваши подозрения не имеют ни малейшего основания, ваша совесть может
быть совершенно спокойна. Это фото просто фатальное совпадение
обстоятельств. И я смогу доказать, что я ни в чем не повинен. Но одно то,
что меня возьмут в гестапо, испортит всю мою карьеру.
Генрих сделал вид, что задумался.
-- Ладно, Шульц. Сегодня вы покажете мне укрепления, вечером мы у
генерала, а завтра, после того как я получу документы, мы выедем вместе в
Сен-Наэер и немного развлечемся. Кстати, завтра суббота, и вам легко будет
отпроситься у генерала на несколько часов, чтобы проводить дорогого друга,
вместе с которым вы воевали на Восточном фронте.
Странное выражение промелькнуло на лице Шульца.
-- О, конечно отпустит,-- очень охотно согласился он, и это насторожило
Генриха.
-- Вот вам мои документы, оформляйте пропуск и поедем осматривать
участок. Я буду ждать вас в беседке у штаба.
Генрих был уверен -- Шульц пойдет на все, только бы убрать его со
своего пути. Но по дороге он этого не сделает, ведь в штабе знают, с кем
поехал Гольдринг, к тому же они все время будут на людях. Шульц подождет
более удобного случая. А он может представиться лишь завтра, когда они
останутся вдвоем в Сен-Назере. Что ж, посмотрим, кто кого?
-- Можно ехать,-- оповестил майор, появляясь у входа в беседку.
У подъезда стояла машина, но водителя не было видно
-- Мы поедем без шофера? -- спросил Генрих.
-- Я сам поведу,-- бросил Шульц.
Выехав из лесу, машина медленно двинулась вдоль берега.
-- Так где же этот самый прославленный Атлантический вал? -- позевывая
спросил Генрих.
-- Никакого вала, конечно, нет, по крайней мере на нашем участке.
Дивизия растянулась на сорок два километра, на протяжении которых есть три
отлично укрепленных пункта. Сейчас мы побываем на одном из них.
(Остальныеточная копия того, что мы увидим. Между ними минные поля.
-- Но ведь наши газеты твердят о неприступности...
Шульц криво усмехнулся.
-- Когда ваша дивизия передислоцируется сюда, сами увидите.
Минут через десять машина остановилась. Генрих удивленно осмотрелся.
Никаких укреплений он не заметил.
-- Вы, майор, кажется, шутите?
-- И не думаю! Вы видите эти сетки? Приглядитесь к ним.
У самои воды замаскированные густыми сетками под цвет листвы тянулись
три ряда противотанковых дзотов из толстых тавровых балок. Генрих рассмотрел
все лишь после того, как-Шульц обратил на них его внимание. За укреплениями
тянулись замаскированные контрэскарпы, а за ними врытые в землю
железобетонные огневые точки с амбразурами или подвижными бронированными
куполами. У каждой точки глубоко в земле были расположены прочные казематы в
несколько этажей. Там жили солдаты, находились продуктовые склады, погреба с
боеприпасами и запасным оружием, резервуары с водой. Каждому командиру роты
подчинено от шести до восьми таких точек. В подземном каземате ротного
пункта был установлен перископ и на стене висела карта, которая давала
точное представление о всем участке, отведенном данной роте. На ней
обозначены огневые точки, сектор обстрела каждой из них, минные поля и
проходы в них, указано количество солдат и боеприпасов.
За первой линией огневых точек пролегала вторая, более мощная, а за ней
третья, самая мощная. Все три линии были отделены друг от друга минными
полями.
Генрих побывал на нескольких укрепленных точках, а потом предложил
Шульцу ограничиться лишь ротными командными пунктами.
Чтобы никто не понял, что возможна передислокация дивизии, Шульц,
знакомя Гольдринга с командирами рот, рекомендовал его как представителя
штаба корпуса. Генрих заводил с командирами оживленную беседу, рассказывал
утешительные новости о Восточном фронте, которые он якобы получил в штабе
корпуса. Рассматривая карту укрепленного района, он то восторгался течностью
обозначений, то делал беглые замечания. Командирам рот очень понравился этот
веселый, остроумный офицер, который так непринужденно держал себя. И никому
не показалось странным то, что он все время держит левую руку у борта
мундира, никто не догадывался, что из самой обычной петли выглядывает
замаскированный в пуговице автоматический фотоаппарат.
Лишь в семь часов вечера, осмотрев все три укрепленных района, вконец
усталые, Шульц и Гольдринг вернулись в штаб дивизии.
-- Вы довольны, барон?-- cпросил Шульц, когда они умылись с дороги
-- Честно говоря -- нет. Я надеялся, что тут сооружена настоящая
неприступная крепость, а увидел лишь разрозненные укрепления, которые
противник может легко блокировать.
-- А вы обратили внимание, что между каждым районом налажена
взаимосвязь, которая делает их более мощными, чем это кажется на первый
взгляд?
-- Я не такой большой специалист по фортификационным сооружениям, чтобы
мои домыслы имели какую либо ценность. Я рад, что смогу обо всем
информировать генерала Эверса, а выводы пусть делает сам.
Прибыл вестовой и пригласил Гольдриига и Шульца к генерал майору Толле.
Уставшему после осмотра укрепленного района Генриху больше всего хотелось
отдохнуть, и он в душе проклинал гостеприимство генерала. Тем более, что
совсем не надеялся узнать от него что-нибудь новое и интересное. После
сегодняшней поездки все секреты Атлантического вала буквально лежали у
Генриха в кармане, зафиксированные на особо чувствительной микропленке. Но
отказаться от приглашения было неудобно.
Толле встретил гостей очень приветливо. Он заранее подумал об ужине, о
подборе вин, и беседа за столом завязалась живая, непринужденная -- дома
генерал держал себя как радушный хозяин, и только хозяин. Говорили больше
всего о России. Перед отпаавкой на Восточный фронт генерал хотел как можно
лучше ознакомиться с этой совершенно загадочной для него страной. Он засыпал
Генриха бесчисленными вопросами, ответы на них выслушивал с большим
вниманием. Особенно иитересовали генерала вопросы, связанные с жизнью и
бытом народов Советского Союза, типичными чертами характера русских,
украинцев, белорусов. В этом, как он считал, лежал ключ, которым можно было
объяснить все неудачи немецкой армии на Восточном фронте.
-- Мы вели себя лишь как завоеватели, а завоеватеяь, если он хочет
удержаться на захваченной территории, должен быть и дипломатом-психологом,
-- резюмировал свою мысль Толле.
Себя он, очевидно, считал тонким дипломатом и человеком широкого
кругозора. Впрочем, все его замечания и высказывания свидетельствовали об
уме хоть и пытливом, но ограниченном. И Генрих не без злорадства думал о
том, как быстро рассеются все иллюзии генерала, когда он столкнется на
Восточном фронте с населением оккупированных гитлеровцами территорий.
В самом конце ужина генерал сообщил Гольдрингу и Шульцу совершенно
неожиданную для них новость:
-- А знаете, герр фон Гольдринг, вам придется заехать в штаб нашего
корпуса в Дижон.
-- Но материалы, нужные мне, уже приготовлены. По крайней мере оберст
Бушмайер уверил меня, что завтра утром он мне их вручит. Официально
заверенные и подписанные. Неужели снова какая-то задержка?
-- Нет, нет, с нашей стороны никаких задержек. Вы действительно в
девять утра получите все, как было обещано. Но в Дижон все-таки придется
ехать. Дело, видите ли, в том, что в свое время я подал проект реконструкции
первой линии укреплений. Если этот проект будет принят, тогда в данных,
которые вы получите у нас, придется коечто заменить, учтя те поправки,
которые, безусловно, возникнут в связи с реконструкцией. Нам перед отъездом
на Восточный фронт тоже, вероятно, заменят часть оружия. И тогда мы сможем
кое-что оставить вашей дивизии. Все это надо выяснить. Я думаю, что завтра,
получив от нас все материалы, вы с майором Шульцем выедете в Дижон и там
окончательно уточните эти вопросы. Надеюсь, вы не против провести еще один
день в компании друга?
Генрих молча поклонился в знак согласия.
-- А вы, майор?
-- Я буду счастлив пробыть в компании герра Гольдринга как можно
дольше! -- радостно ответил Шульц.
"Шульц явно обрадовался, услышав предложение Толле,-- думал Генрих, уже
лежа в постели.-- Может быть, во время осмотра укреплений он что-нибудь
заметил? И хочет в штабе корпуса, где у неге могут быть связи, прижать меня
к стене? Нет, навряд ли! Шульц не пошел бы на такой риск -- выпустить меня
отсюда со всеми секретами Атлантического вала. Ведь по дороге я могу удрать.
А он сам возил меня по валу, сам добывал пропуск. А что, если вернуть ему
это фото с генералом Даниелем и мирно распрощаться? До тех пор, пока я не
передам пленку? Но, получив фото, он почувствует, что руки у него развязаны,
и немедленно поведет борьбу со мной, своим заклятым врагом, открыто, не
прячась за анонимками. Так я не уменьшу, а увеличу опасность. Меня могут
задержать в дороге, и тогда... Нет, остается единственный выход:
единоборство с Шульцем, из которого надо обязательно выйти победителем".
На следующий день Генрих и Шульц были уже в Нанте. Тут они должны были
пересесть в другой поезд, чтобы ехать на Дижон.
Выяснилось, что поезда придется ждать до вечера.
Обедали и ужинали они вместе, за одним столом. И если бы кто-либо
следил за их поведением, он бы непременно подумал -- "Вот друзья, которые
готовы все отдать друг другу". Так щедро угощали они друг друга яствами,
напитками, десертом. Но больше всего напитками.
Шульц, тот самый Шульц, который долго ощупывал, словно лаская на
прощание, каждую марку перед тем, как ее потратить, который прятал в самые
укромные места каждый франк, этот Шульц сегодня для барона Гольдринга не
жалел ничего: он заказывал вина лучших марок, угощал самым дорогим коньяком,
обнаружил неплохое знание ликеров. Беспокоило майора Шульца то, что его друг
пил мало и лишь пригубливал то рюмку, то бокал.
Барон фон Гольдринг, как всегда, был щедр и гостеприимен.
-- И давно вы так умеренны, герр Шульц? -- поинтересовался Генрих,
заметив, что майор отпивает дорогое вино чересчур маленькими глоточками
-- С того времени, как мы с вами расстались еще на Восточном фронте. Я
дал себе слово не пить до победы Германии, -- пояснил майор, хотя его
покрасневший, покрытый синими прожилками нос и мешки под глазами
красноречиво свидетельствовали, что Шульц никогда не был сторонником сухого
закона.
В купе неразлучные друзья тоже ехали вместе и только вдвоем. Шульц
пообещал проводнику немалое вознаграждение, если тот не пустит к ним никаких
пассажиров.
-- По крайней мере мы сможем спокойно отдохнуть,-- довольно сказал
Шульц -- Я, знаете, фон Гольдринг, люблю ездить один, всю дорогу сплю. В
конце концов путешествие в вагоне -- это тот же отдых.
-- Совершенно с вами согласен, Шульц, -- кивнул Гольдринг, удобно
устраиваясь на своем месте.
Генрих закрыл глаза и, расстегнув ворот сорочки, откинулся на подушки.
Шульц сделал то же самое.
Минут через пять послышалось ровное, спокойное дыхание обер-лейтенанта.
Хорошо натренированное дыхание ничем не выдавало, что Гольдринг не спит, а
из-под неплотно прикрытых век внимательно наблюдает за своим визави. Вот у
Шульца веки дрогнули раз, второй, стали заметны щелочки глаз. Его
напряженный взгляд ощупывает лицо Генриха в поисках того размягчения мышц,
которое говорит о том, что сон сморил человека.
Генрих раскрывает глаза, потягивается и зевает во весь рот.
-- Черт побери, спать хочется, а чувствую, что не засну! -- жалуется он
Шульцу, который делает вид, что тоже только что проснулся.
-- А вы разденьтесь, сбросьте мундир, -- советует тот.
-- А почему вы не спите, почему не раздеваетесь?
-- Я привык спать и одетый, и сидя, и даже стоя, -- ответил Шульц,
закрывая глаза.
И снова долгое молчание, во время которого каждый из спутников сквозь
неплотно прикрытые веки внимательно следит за другим. К Генриху
подкрадывается расслабленность, предвестница сна. Нет, он сегодня не имеет
права на сон! Чересчур усиленно, не жалея затрат, угощал его сегодня Шульц!
Да и дышит майор очень тихо, неровно, а хвастался, что хорошо спит в дороге.
Генрих поднимается и нажимает кнопку звонка.
-- Чашку крепкого черного кофе, -- приказывает он проводнику, когда тот
появляется в дверях.
-- Барон, что вы делаете! Кофе на ночь! -- голос Шульца звучит
взволнованно, даже умоляюще.
-- Понимаете, майор, я себя знаю если сразу не усну, а так дремлю, как