Автор неизвестен. Неожиданный гость

головы на Восточном фронте. А мне нужен денщик. Я прошу, господин генерал,
разрешить мне взять его в денщики.
-- И это все? -- генерал был даже немного разочарован, что не может
сделать чего-нибудь большего для офицера, так отличившегося.
Взяв из рук Генриха документы Курта, генерал перечеркнул на одной из
бумаг свою старую резолюцию и сверху крупным почерком написал: "Оставить при
штабе как денщика лейтенанта барона фон Гольдринга".
-- Очень благодарен, герр генерал! А теперь, когда вы так быстро
исполнили мою первую просьбу, разрешите обратиться к вам со второй...
-- Возможно, выполню и эту!-- улыбнулся Эверс.
-- Тогда я попрошу принять от меня десять бутылок шампанского, старого
французского шампанского, которое я разыскал в Лионе специально для вас.
Как-то гауптман Лютц сказал мне, что вы любите хорошее шампанское.
Эверс рассмеялся.
-- Эту вашу просьбу я выполню еще с большей охотой, чем первую.
-- Разрешите идти? -- спросил Генрих.
-- Можете идти. Только сегодня же подайте рапорт о предоставлении вам
недельного отпуска по семейным обстоятельствам.
-- О! Бесконечно благодарен, герр генерал. Об этом я давно мечтал, но
просить не решался.
Когда Генрих спустился вниз, Курт Шмидт вскочил со скамьи и, забыв о
субординации, бросился к лейтенанту.
-- Ну Курт, -- сказал Генрих, -- теперь вы мой денщик.
Радость, осветившая лицо молодого солдата, невольно передалась и
Генриху. Он с ласковой улыбкой поглядывал на этого юношу в солдатской
шинели, который с такой силой сжимал свою пилотку, словно старался вдавить
ее в собственные ладони.
-- Я не знаю, чем смогу отблагодарить вас, герр лейтенант! -- со
слезами на глазах и с пылающими щеками тихо прошептал Курт Шмидт, не сводя с
лейтенанта благодарных глаз.
-- Отблагодаришь хорошим выполнением своих обязанностей,-- ответил
Генрих.-- А сейчас найди моего нынешнего денщика, Фрица Зеллера; он тебе все
покажет и вообще введет в курс дела. Узнай в штабе, где ты будешь жить, и
приходи в гостиницу "Темпль", напротив штаба.
Генрих направился в гостиницу, но на полпути его нагнал штабной писарь.
-- Вам письмо, господин лейтенант.
Гольдринг небрежно сунул его в карман и только в номере увидел, что
письмо от Бертгольда.
"Мой мальчик,-- писал тот,-- я скучаю по тебе, как по родному сыну.
Долго не писал тебе -- было много дел. Сейчас я работаю при штаб-квартире
руководителем одного из отделов. Три дня назад мне присвоили звание
генерал-майора (группенфюрера), забрать тебя к себе сейчас нет возможности,
но она представится, и я использую ее. Фрау Эльза и твоя сестра Лора очень
хотят повидать тебя и требуют, чтобы я попросил твоего генерала дать тебе
отпуск. Надеюсь, что мой друг герр Эверс сделает это для меня. Напиши мне,
если он откажет. Вообще ты бы мог писать чаще.
Твой Вильгельм Бертгольд".
Дочитав письмо, Генрих быстро разделся и бросился в постель. Только
теперь он почувствовал, как устал. И не только потому, что ночь в Шамбери
потребовала огромного нервного напряжения. Вот и сегодня! Ему нужно быть
беззаботным и веселым; а лионские газеты заполнены корреспондеициями, фото и
сообщениями с Восточного фронта -- началось большое наступление гитлеровских
полчищ и, как твердят газеты, развивается безостановочно, неудержимо.
Правда, надо сделать скидку на всем известные геббельсовские преувеличения,
но все же частичка правды в этих сведениях, наверно, есть. Итак, гитлеровцы
наступают! С каким бы наслаждением он бросил все это и, одевшись в обычную
шинель красноармейца, взял в руки автомат! Читать победоносные сводки с
фронта и делать вид, что эти сводки радуют тебя. Пить за победу, когда так
хочется выхватить из кобуры пистолет и разрядить его в тех, с кем сидишь за
столом. Но так ему приказано.-- Надо играть роль дальше... и ждать.
Верно, никто из людей так остро не ощущал, какое это страшное слово
"ждать".
Человек едет в поезде, очень спешит, ему кажется, что дорога скучна, а
поезд идет слишком медленно, и он был бы рад оказаться сейчас в том месте,
куда так спешит, даже согласившись укоротить свою жизнь на несколько часов,
которые нужно затратить на дорогу.
Юноша пришел на свидание. Девушки нет, она опаздывает. С какой бы
радостью влюбленный сократил свою жизнь на эти минуты тяжелой неуверенности
и ожидания!
Если б судьба была послушной и подчинялась воле людей, жизнь многих
была бы значительно короче. Люди сами укорачивали бы свой век, чтобы
поскорее достичь цели, чтобы избавиться от минут, часов, дней нестерпимого
ожидания.
А Генрих, не колеблясь, отдал бы половину жизни, чтобы очутиться сейчас
на родине!..
Что за глупости у него в голове! -- "Если б судьба была послушной". Мы
должны заставить ее служить себе!
А для этого надо не философствовать, а бороться, беречь каждую минуту,
а если нужно -- и ждать, ждать, стиснув зубы, беззаботно ходить по краю
пропасти, в которую можно свалиться ежеминутно. Вот и сейчас могут войти к
нему в комнату, и все будет кончено.
И все же ему не так трудно, как тем, кто работает поблизости, в
Сен-Реми, под землей. Он, Генрих, если будет осторожен, увидит светлый день
победы. Ведь все зависит от него самого, от его смелости, ловкости, умения.
А что могут сделать для своего спасения русские, французы, чехи, поляки,
брошенные в подземелье, лишенные надежды когдалибо увидеть солнце, подышать
свежим воздухом, полюбоваться красотой мира, вернуться па родину и
встретиться с родными, близкими, друзьями?
И они еще должны работать на врага, вооружать его новыми минометами,
еще более смертоносными минами, хотя каждый миномет -- это приближение
собственней смерти. Страшной смерти всех тех, кто брошен в подземелье.
Лютц тогда так удачно проговорился о существовании этого подземного
завода. Вот за то, чтобы не было таких лагерей смерти, Генрих и должен
бороться. Нет. Он не имеет права на усталость и отдых. Он не имеет права
чувствовать, что у него есть нервы. Ибо каждое выполненное им задание
приближает час победы. Это месть за всех тех, кого, может быть, именно в эту
минуту, когда он лежит и отдыхает, сжигают в крематории.
Отдыха для него нет и быть не может!
Генрих вскочил с кровати и начал одеваться.
Спускаясь по лестнице, он вспомнил о своем обещании генералу и зашел в
ресторан.
-- Здравствуйте, мадам!
-- О, вы уже приехали, а я боялась, не случилось ли чего, ведь мы вас
ждали еще до завтрака. Садитесь! Прошу вас.
-- Мадам Тарваль, у меня к вам большая просьба. Если вы выполните ее, я
буду вам искренне благодарен.
-- Вы же знаете, барон, что я сделаю для вас все, что в моих силах.
-- Мне нужно десять бутылок хорошего, но действительно хорошего
шампанского, не хуже того, каким вы угощали меня перед отъездом.
-- У меня нет, но я знаю, где можно достать. Через полчаса все десять
бутылок будут здесь.
-- Вы упакуете его, а я пришлю за ним своего нового денщика -- он
отнесет куда нужно.
Генрих повернулся, чтобы уйти, но в эту минуту открылась боковая дверь
и в зал вбежала Моника.
-- Мама! Ты знаешь, я...-- начала она еще от двери, но увидев Генриха,
остановилась и покраснела.
-- Здравствуйте, мадемуазель Моника, как себя чувствуете?
-- Хорошо, только все волнуется, что ваше учение идет без какого-либо
плана,-- ответила за дочь мать.
-- Мама!-- укоризненно бросила девушка.
-- Ну, теперь я буду старательным учеником, а чтобы моя маленькая
учительница не опаздывала на уроки, я привез из Лиона вот это...
Генрих вытащил из кармана футляр, взял Монику за руку и надел на
запястье девушки миниатюрные часики.
-- Что вы! -- Моника отдернула руку.
-- Мадемуазель, прошу считать это не подарком, а маленькой компенсацией
за то время, которое вы тратите на меня. Ведь было бы странно, если б вы
давали уроки немецкому офицеру бесплатно, просто из симпатии к нему.
-- Но...
Реплика Генриха привела Монику в явное замешательство. А действительно,
с какой стати она тратит свободное время на занятия с этим офицером? Еще
подумает, что он оказывает ей великую честь и доставляет радость! Но должна
же Моника, наконец, как-то наладить свои отношения с бароном... Иначе она
никогда ничего не узнает. Как же быть?
Девушка невольно вопросительно поглядела па мать.
-- Ты бы лучше поблагодарила барона,-- сказала мадам Тарваль.
-- Спасибо, барон! -- тихо прошептала Моника.
-- Сегодня начнем занятия ровно в шесть, если вы свободны.
-- Тогда давайте сверим наши часы. Вот видите, разница чуть ли де в
пять минут. Кто же из нас спешит жить, а кто опаздывает?
-- Верно, спешу я. Именно перед тем, как спуститься сюда, я думал о
том, что отдал бы полжизни за то, чтобы ускорить бег времени.
-- Зачем это вам?-- серьезно спросила Моника.
-- Чтобы быстрее достичь цели.
-- Какой?
-- Когда-нибудь я, возможно, и скажу вам, мадемуазель, но этого момента
надо ждать,-- полусерьезно, полушутя ответил Генрих и, поклонившись матери и
дочери, вышел.
У подъезда штаба он увидел машину, а рядом с ней Эверса и Лютца. Генрих
подошел.
-- Господин генерал, разрешите передать вам привет от генерал-майора
Бертгольда.
-- Как! Он уже генерал-майор?
-- Да. Я только что получил письмо. Герр Бертгольд сообщает, что сейчас
он работает при штаб-квартире господина Гиммлера.
-- О!-- многозначительно проговорил Эверс.-- От всего сердца
поздравляю!
Генерал так долго жал руку Генриху, словно он, барон фон Гольдринг, а
не Бертгольд, удостоился великой чести работать с Гиммлером.
-- Мы с гауптманом Лютцем поедем по делам. Так что предупредите, пусть
нас не ждут к обеду,-- уже усевшись в машину, попросил Эверс.
-- Тогда разрешите заказать ужин? В ресторане гостиницы "Темпль"
прекрасная кухня.
-- С огромным удовольствием поужинаю с вами. Надо же как-то отметить
ваше счастливое и победоносное возвращение. А вы как, гауптман?
-- Я уже несколько раз ужинал с бароном и должен признаться -- он
великий знаток французской кухни.
-- На который час заказать ужин?-- спросил Генрих.
-- Мы вернемся, в восемь,-- бросил генерал.
-- Герр лейтенант,-- обратился к Гольдрингу Лютц.-- Вот ключи от моего
сейфа. В нем сверху лежит папка с бумагами. Вам необходимо с ними
ознакомиться. Располагайтесь в моем кабинете и читайте. Только не потеряйте
ключ. На каждом прочитанном документе распишитесь.
Генрих поморщился.
-- Должен признаться, что из всех видов литературы я меньше всего люблю
ту, которой вы собираетесь меня угостить, герр гауптман.
Генерал рассмеялся и приказал шоферу трогаться.
Папка, о которой говорил Лютц, имела пометку "Совершенно секретно".
Запершись в кабинете, Генрих начал просматривать бумаги, содержащиеся в ней.
В большинстве своем они были малоинтересны. Генрих быстро пробегал их
глазами, оставляя в конце свою подпись. Но один документ заинтересовал его.
Это была инструкция о методах противотанковой обороны и чертежи к ней. Речь
шла о карликовых танках "Голиаф", предназначавшихся для уничтожения танков
врага и подавления его укрепленных точек. Танк "Голиаф" обладал огромной
взрывной силой, управлялся по радио, имел колоссальную маневренность и мог
развить скорость до 90 километров. Столкнувшись с другим танком или наскочив
на дот, он взрывался и мгновенно уничтожал препятствие, о которое ударялся.
Это было что-то новое. Генрих несколько раз сфотографировал инструкцию и
чертежи, приложенные к ней.
Теперь можно закрыть папку и запереть сейф.
Но идти домой не хотелось. Разве немножко пройтись? А потом, ровно в
шесть, они засядут с Моникой за словари и тетради. Его маленькая учительница
строго нахмурит брови, когда он ошибется или сделает неправильное ударение.
По окончании урока они перебросятся несколькими фразами, а скорее --
поспорят. И оба будут скрывать свои настоящие мысли. Ведь их разговоры
скорее напоминают турнир, а сами они, учительница и ученик, двух
фехтовальщиков, которые, скрестив шпаги, стоят друг против друга, выжидая
момента для меткого удара.
Правда, в последнее время Моника стала ласковее, даже глядит на него
как-то странно. Но именно это больше всего тревожит Генриха. Он чувствует,
что девушка ему нравится, даже очень нравится. Ндоязве он сейчас имеет право
на это. Даже если бы Моника убедилась, что он не враг ее народа, а настоядий
друг единомышленник всех тех, кто борется за свободу Франции, разве имел бы
он право допустить, чтобы их отношения переросли в нечто большее, в любовь?
Ведь жениться на Монике он не может. На что ж тогда надеяться? На
кратковременный роман? Нет, этого он никогда не допустит. Эта чудесная,
милая девушка заслуживает настоящего счастья. А он может затянуть ее с собою
в пропасть...
А тут еще Бертгольд, который явно рассчитывает на него, как на будущего
жениха своей дочери. Конечно, он пока не будет разочаровывать своего шефа,
это значило бы ухудшить свои отношения с таким влиятельным при штабе
Гиммлера человеком. Этого ни в коем случае нельзя допустить. За спиной
начальника одного из отделов штаб-квартиры самого Гиммлера можно чувствовать
себя в безопасности. Хорошее отношение Эверса объясняется очень просто. Он
знает, что Генрих фон Гольдринг является названным сыном высокопоставленного
гестаповца. Вот и придется всячески тешить Бертгольда надеждами на брак
Генриха с Лорой.
Как бы смеялась Моника, прочитав хоть одно Лорино письмо.
Сентиментальность мещаночки в соединении с глупостью и зазнайством дочки
сановной особы. И вот такая девушка имеет все. А красавица и умница Моника
должна прислуживать в ресторане пьяным немецким офицерам. И это с ее
характером! Правда, она так сумела себя поставить, что ее даже побаиваются.
Но стоит ей сделать один неосторожный шаг, вера в ее неприступность
пошатнется, и тогда офицеры дадут волю языкам и рукам... Необходимо, чтобы
никто не узнал об уроках, которые ему дает девушка, да и вообще не надо,
чтобы его имя связывали с ее. Если с ним что-либо случится, ее обязательно
потянут в гестапо, и кто знает, чем все это кончится. Свою непричастность к
его делам она, возможно, докажет. А связь с партизанами, если она есть? А в
том, что Моника связана с партизанами, Генрихе нисколько не сомневается.
Такая девушка, как она, гордая, независимая, настоящая патриотка, не может
стоять в стороне от борьбы с врагами своего народа. Генрих даже уверен, что
это так. Но как ему узнать об этом? Его маленькая учительница всегда
настороже, она больше расспрашивает, нежели говорит сама... А как хорошо
было бы через Монику связаться с местными руководителями партизанского
движения. И он бы им, и они бы ему очень пригодились. Выходит, надо и дальше
поддерживать дружбу и только дружбу с ней. Сжать свое сердце, быть ровным,
спокойным. А это так трудно, когда тебе двадцать два года и когда перед
тобой сидит красивая, хорошая девушка, которая очень нравится тебе. Но так
будет лучше для обоих.
Приняв такое решение, Генрих почувствовал облегчение и во время урока
держался значительно ровнее и спокойнее, нежели всегда. Это немного удивило
Монику и даже задело ее самолюбие. Она тоже держалась официально сухо, и
урок, которого оба ждали с таким нетерпением, прошел неинтересно, скучно.
А ровно в восемь вечера в уютном кабинете гостиницы "Темпль" собрались
к ужину генерал Эверс, сухой и педантичный начальник штаба дивизии оберст
Кунст, гауптман Лютц и Гольдринг.
Увидев сервировку, закуски и вина, Эверс удовлетворенно похлопал
Генриха по плечу.
-- Вы, барон, настоящий офицер по особым поручениям. Умеете даже
угадывать вкусы своего шефа.
Мадам Тарваль сегодня действительно превзошла самое себя. Одно блюдо
сменялось другим, и к каждому подавалось особое вино. Эверс, который всегда
жаловался на печень, оказался гурманом и неплохим знатоком вин. Он высоко
оценил кухню мадам Тарваль и подбор вин. Кунст и Лютц вообще не могли
пожаловаться на плохой аппетит, а теперь ели и пили за четверых, а Генрих
все время следил, чтобы рюмки и бокалы не оставались пустыми.
На десерт мадам Тарваль подала фрукты, коньяк и нарезанный тоненькими
ломтиками сыр. Сигары уже давно лежали на столе.
Беседа после первых же рюмок коньяку стала оживленной. Даже молчаливый
оберст Кунст, наконец, заговорил. И, как всегда, невпопад. То, что он
сказал, никак не соответствовало общему веселому настроению.
-- А вы знаете, герр генерал, что сегодня ночью на участке нашей
дивизии, между населенными пунктами СенЖюльен и Лантерно, исчезли два
офицера СС, гауптман Вайснер и лейтенант Рейхер?-- спросил он с пьяной,
глупой ухмылкой.-- Я не доложил вам об этом раньше, чтобы не испортить
настроение перед ужином.
-- То есть как это исчезли?-- удивился Эверс.
-- Ночью они выехали из села Лантерно и в назначенное время должны были
прибыть в Сен-Жюльен, где их ожидал герр Миллер. Ему сообщили о их выезде, и
когда они не прибыли своевременно, Миллер забеспокоился и позвонил в
Лантерно. Оттуда подтвердили, что офицеры давно уехали на машине.
Взволновавшись еще больше, Миллер выслал им навстречу несколько
мотоциклистов, но те не встретили офицеров, даже не нашли машину. На нашем
же одиннадцатом пункте была объявлена тревога. На поиски офицеров бросили
роту солдат, и только утром, далеко от дороги, у речки нашли опрокинутую
машину, на которой выехали Вайснер и Рейхер. Их самих до сих пор не нашли.
Поиски продолжаются. Я для этого выделил еще роту солдат.
-- Черт возьми,-- выругался Эверс,-- похоже на то, что скоро ночью мы
не сможем выйти на улицу. Надо бросить на поиски больше людей. Виновных
найти во что бы то ни стало. А когда найдем -- то так покарать, чтоб другим
не повадно было.
Сообщение Кунста испортило настроение гостям Гольдринга.
-- Мне пора отдохнуть, господа,-- взглянув на часы, Эверс поднялся.
Он вынул из кармана бумажник, чтобы уплатить свою долю за ужин, но
Генрих остановил его.
-- Ужин уже оплачен,
-- О! Даже так? -- генерал не без удовольствия положил бумажник в
карман.-- Тогда еще раз благодарю, барон. Все было очень мило. Кунст,--
обратился Эверс к начальнику штаба,-- не кажется ли вам, что барон фон
Гольдринг слишком уж долго носит погоны лейтенанта и обер-лейтенантские были
бы ему гораздо больше к лицу?
-- Совершенно согласен с вами, герр генерал,-- подтвердил оберст.
-- Тогда завтра подготовьте нужные документы.
Генерал повернулся к Генриху:
-- А когда вы поедете в отпуск?
-- Как только помогу разыскать пропавших, а может, к сожалению, уже
убитых офицеров.
-- Похвально. Очень похвально, не бросать товарищей в беде --
обязанность офицера. Немецкого офицера,-- подчеркнул Эверс.
Уже три дня продолжались розыски офицеров гестапо, пропавших при таких
загадочных обстоятельствах. В розысках принимал участие и Генрих. Геверал,
узаав о быстром продвижении по службе Бертгольда, стал проявлять к своему
офицеру по особым поручениям большое внимание и расположение. По его
распоряжению Гольдрингу, в его личное пользование была выделена новенькая
машина "оппель-капитан".
Это значительно облегчало Генриху взятую на себя миссию. Вместе с
Куртом, который теперь, кроме обязанностей денщика, выполнял и функции
шофера, Генрих обследовал чуть ли не каждый метр дороги между селами
Лантерно и Сен-Жюльен, но ни на какой след исчезнувших так и не напал. Не
мог похвастаться успехами и Миллер. Ежедневно высшее начальство запрашивало
его о ходе поисков, и всякий раз он должен был повторять одну и ту же фразу:
-- Ничего нового.
После проверки, так удачно закончившейся для барона и так неудачно для
провокатора, Миллер почувствовал к Гольдрингу безграничное доверие. Этому
больше всего способствовало то, что генерал-майор Бертгольд стал прямым
начальником Миллера. Стоило Гольдрингу в письме к названному отцу высказать
хоть малейшее неудовольствие Миллером, и вместо Франции майор мог очутиться
на Восточном фронте. А такая перспектива не вызывала энтузиазма у старого
гестаповца, который, впрочем, любил похвастаться своими подвигами и при
первом же удобном случае рассказывал, как он принимал участие в фашистском
путче в 1933 году и как сам Гитлер пожал ему руку.
Вот почему два последних дня Миллер не вылезал из машины Гольдринга и
пользовался малейыей возможностью, чтобы дать понять лейтенанту, как высоко
он ценит его энергию и способности.
Сегодня Миллер и Гольдринг вернулись после двух часов дня. Офицеры уже
пообедали, и в казино незачем было заходить. Но они не жалели, что
пропустили время обеда,-- есть не хотелось. Утомленные ездой, измученные и
изнуренные жарой, они решили просто посидеть в летнем кафе и выпить по
стакану холодного секта.*
* Старое яблочное вино.

Но и прохладный напиток не освежил Миллера. Внутри у него все кипело.
Теперь он больше, чем когда-либо, напоминал ищейку, которая злится и
нервничает, потеряв след.
-- Неужели мы с вами, барон, так ничего и не найдем.-- жаловался
Миллер.-- Мне сегодня стыдно будет даже подойти к телефону. Ну что я скажу?
-- Два человека не могут исчезнуть бесследно, след, хоть маленький, но
обязательно есть. А раз он есть, мы его найдем,-- успокоил Генрих -- Вот
немного спадет жара, отдохнем и снова поедем. Может быть, на сей раз фортуна
поможет нам.
-- Будем надеяться.
Миллер поднялся и распрощался со своим спутником, условившись
встретиться позднее.
Генрих остался у стола под тентом.
Прохожих на улице было мало в это время, все прятались в тень. Поэтому
знакомая фигура Моники сразу привлекла внимание Генриха. Девушка шла по
противоположной стороне улицы, о чем то оживленно разговаривая, с высоким
худощавым французом лет тридцати. Он вел Монику под руку и рассказывал ей,
очевидно, что-то очень веселое. Француз все время морщил длинный нос, по
временам разражался смехом, заглядывая девушке в глаза. Неприятное чувство
зависти кольнуло Генриха в сердце.
Генрих отвернулся, чтобы не видеть ни Моники, ни ее веселого знакомого,
и встретился с внимательным, устремленным на него взглядом пожилого
француза, сидевшего чуть наискосок, за третьим от входа столиком. Он не
отрывал от Генриха черных, напоминавших два тусклых стеклышка глаз, глядел,
не мигая, уголки его плотно сжатого рта подергивались.
К столику, за которым сидел француз, подошла официантка, и он на
минуту, пока расплачивался, отвел взгляд в сторону. Но лишь на какую-то
минуту. Потом его глаза снова впились в Генриха.
Заинтересованный поведением и гримасами этого чудака, Генрих тоже
несколько раз внимательно взглянул на него. Убедившись, что немецкий офицер
заметил его, француз быстро оглянулся, словно проверяя, не следит ли кто за
ним, вынул из кармана конверт, положил на стол и постучал по нему пальцем,
давая понять офицеру, что конверт предназначен для него. Еще раз
оглянувшись, француз вышел.
"Снова провокация!" -- промелькнуло в голове Генриха
Положив деньги на стол, он тоже поднялся и, медленно Пройдя мимо
столика, у которого сидел француз, незаметно взял конверт и спрятал его за
борт мундира.
Усталость сразу исчезла. Вновь Генрих ощутил то напряжение, которое
заставляет мозг работать быстро, с максимальной четкостью.
Две минуты спустя он уже был у себя в комнате. При казав Курту,
сидевшему в передней, не беспокоить его, Генрих плотно закрыл дверь и вынул
конверт. Он был совершенно чистый, ни адреса, ни какой-либо пометки.
Повертев конверт в руках, Генрих осторожно надрезал его с краю. На пол упал
маленький вчетверо сложенный листок. То, что Генрих прочитал, безмерно
поразило и взволновало его,
Письмо было написано плохим немецким языком, но четким, почти
каллиграфическим почерком. Неизвестный корреспондент писал: "Я француз, но я
предан вам, немцам, искренно, всей душой. И поэтому считаю своим долгом
помочь в одном деле. Я еще не знаю, кому именно отдам это письмо, и поэтому
пишу, ни к кому не обращаясь. Прийти в штаб я не могу. Местные жители уже
подозревают, что я симпатизирую немцам, и если убедятся, что я помогаю вам,
то маки убьют меня. Я написал письмо, чтобы при случае вручить его немецкому
офицеру, а он уже передаст кому следует.
Я знаю, что несколько дней вы разыскиваете двух пойманных маки
офицеров. Вы их не нашли и не найдете, если я не помогу вам. Оба офицера
убиты, тела их закопаны у одинокого дуба, которыи стоит на восток от того
места, где вы нашли машину. В убийство офицеров принимали участие четверо
маки. Двоих из них я знаю. Это Жорж Марот и Пьер Гортран, из села
Понтемафре. Двое других мне неизвестны, но мог бы опознать. Я думаю, чго
если вы арестуете названных, то сумеете узнать от них, кто те двое, которых
я не знаю. Я готов вам служить всегда, когда вам потребуется моя помощь. Но
никогда не вызывайте меня к себе -- это смерть для меня. Придумайте
какой-либо иной способ, скажем, арестуйте меня, а после беседы -- выпустите.
У меня есть еще кое-какие сведения, которые вам, безусловно, будут
интересны. Надеюсь на достойное вознаграждение за услугу. Мой адрес: село
Потерн, Жюльен Левек".
Даты на письме не было. Генрих задумался.
Что что? Письмо добровольного пособника гестапо или провокация? Если
провокация, то она еще более неуклюжа, чем та, что была в Шамбери. Зачем
письмо надо было вручать в кафе, где всегда могли оказаться нежеланные
свидетели? Разве во время первой проверки он не выдержал испытания? Нет,
скорее это напоминает обычный донос. Но почему же тогда этот мерзавец