Автор неизвестен. Неожиданный гость

задевающего мою честь, я не прощу никогда и никому. Но обращать внимание на
сплетни... Это ниже моего достоинства.
-- Тогда выпьем за то, чтобы между нами никогда не возникало никаких
недоразумений. Барон, а вы ведь только пригубливаете!
-- Я никогда не пью больше одной-двух рюмок. А поскольку это вторая --
разрешите мне продлить удовольствие.
-- Похвально для молодого человека. А вот нам, старикам, приходится
себя подстегивать, подхлестывать, чтобы справиться с той огромной работой,
которая легла на плечи
-- Но, я вижу, у вас есть время для отдыха, господин майор,-- Генрих
указал глазами на фотоаппарат, висевший над кроватью.
-- Фотографией я увлекаюсь с детства, а теперь представилась такая
возможность пополнить свой альбом. Столько городов, по которым проходил,
столько событий, в которых принимал участие! Развернешь в старости --
увидишь не только весь свой путь, а и каждый шаг на этом пути
Майор много выпил, его всегда мутные глаза, теперь блестели, длинное
желтое лицо порозовело.
-- Интересно было бы взглянуть на ваш альбом, если, конечно, он не
чересчур интимного характера.-- Генрих лукаво прищурился.
-- Что вы, что вы -- всполошился Шульц -- Я человек семейный. Все
абсолютно пристойно.
Майор Шульц склонился над чемоданом, поколдовал у замка и через минуту
положил перед Генрихом огромный альбом.
Альбом действительно был богатый. Фотографии, сделанные в Бельгии,
Норвегии, Чехословакии, Франции, Польше. Можно было проследить весь путь,
пройденный частью, в которой раньше служил -- майор Шульц. А вот большой
раздел "Россия". Генрих начал листать странички медленнее. Разрушенные
города и села. Голодные, изможденные люди за колючей проволокой. Виселица, и
на ней человек. Еще виселица -- петля висит над головой какого-то юноши,
почти мальчика. Все эти фото служат лишь фоном. На первом плане офицеры,
часто сам Шульц. Верно, кто-то помогал ему снимать. А вот один Шульц, во
весь рост. Важное надутое лицо, самодовольная улыбка, одна нога стоит на
теле убитого. Видно, как поблескивают против солнца хорошо начищенные
сапоги.
-- Красноречивый снимок,-- бросил Генрих, внимательно вглядываясь в
фото.
-- Я бы сказал -- символический,-- поправил его майор.
-- Его надо беречь как документ.
-- Как документ великой эпохи!-- с пафосом "добавил майор.
Генрих листал альбом, не поднимая глаз, словно боясь, что они выдадут
его.
-- А вот мой последний снимок,-- майор задержал его руку, указывая на
обозначенную в уголке фотографии дату.
На снимке генерал-майор Даниель в своем служебном кабинете. Он стоит у
письменного стола, держа в руках какую-то бумагу. Фоном служит стена,
завешенная огромной картой. Линии на карте нечеткие, но жирно обозначенные
стрелы хорошо видно. Генриху не трудно догадаться, что на карте обозначен
план операции "Железный кулак".
-- Чудесная работа, майор. Вы можете конкурировать с лучшими
профессионалами-фотографами. Честное слово, я был бы рад получить от вас
фотографию на память о сегодняшнем дне.
Довольная улыбка засияла на лице Шульца.
-- Выбирайте любую, которая есть в двух экземплярах.
-- Тогда я выберу ваш последний снимок, мне приятно было бы иметь
фотографию генерала Даниеля у себя на столе.
-- О, пожалуйста! Таких снимков у меня два. Один я собирался
презентовать генералу, но теперь, после этой неудачи с "Зеленой
прогулкой"...
Майор вытащил из альбома фото и протянул Генриху.
-- Нет, так не принимаю,-- отстранил его руку Гольдринг -- Подарок надо
надписать.
-- Если дело за этим...
Шульц взял ручку и размашисто написал на обороте: "Лейтенанту фон
Гольдрингу от майора Шульца".
-- Благодарю, очень благодарю,-- Генрих спрятал фотографию за борт
мундира.
-- Да, я согласен с вами, генералу Даниелю сегодня не до подарков,--
вздохнул Генрих,-- вторая операция подряд проваливается.
-- Вы считаете первой -- "Железный кулак"?
-- Да, а теперь "Зеленая прогулка"...
-- А чем, по-вашему, это объясняется, герр лейтенант?-- внимательно
вглядываясь в лицо Генриха, спросил Шульц.
Взгляды их скрестились.
-- Я разведчик с детства, и хоть я младше всех офицеров разведки
корпуса, но никто не разуверит меня в том, что в штабе действует отлично
замаскированный шпион.
Шульц откинулся на спинку стула, ноздри его большого носа чуть
вздрагивали, словно чуяли добычу, а глаза сощурились в узенькие щелочки.
-- Вы думаете?-- хриплым голосом переспросил он Генриха.
-- Уверен. Даже более -- твердо убежден. Но ведь мы, майор, собирались
сегодня развлечься, а завели разговор о таком больном и таком неприятном для
нас, двух штабных офицеров, вопросе.
-- Верно,-- согласился Шульц.-- Давайте, в самом деле, поговорим о
чем-либо ином.
-- Скажите, пожалуйста, герр майор, как вы сохраняете такую уйму
негативов? -- с любопытством спросил Генрих.
-- Негативы я сжигаю. Если есть фотографии, незачем возить с собой
лишний груз. Но почему это вас заинтересовало?
-- Случается, что возникает потребность дублировать какую-нибудь старую
фотографию. Вот и пригодились бы негативы.
-- До сих пор не было в этом потребности,-- пожал плечами майор.
-- Допустим, какой-нибудь вашей фотографией заинтересуется гестапо, что
тогда? Придется вырывать фотографию из этого альбома, и у вас не останется
копии.
Глаза Шульца округлились, в них промелькнула тревога.
-- Зачем же гестапо интересоваться моими фотографиями?
Генрих вдруг согнал с лица улыбку, глаза его глядели на майора холодно
и враждебно.
-- Ведь не все же такие доверчивые простачки, как вы думаете, майор.
-- Я вас не понимаю! Объясните, что все это значит?-- голос майора
срывался от возмущения.-- К вашему сведению, барон, я не потерплю
оскорбления. А ваши намеки звучат, как оскорбление. Не забывайте, лейтенант,
что я старше вас чином и вот уже почти десять лет на этой работе.
-- Правила субординации, майор, здесь ни к чему. И не прикидывайтесь
оскорбленным. Скажите откровенно, за какую сумму вы продали русским негатив
фотографии, которую я спрятал в карман?
У майора перехватило дыхание. Он так побледнел, что его мутные серые
глаза на побелевшем лице казались почти черными.
-- Что? Что вы сказали?-- наконец выдавил он.
-- Могу повторить: за какую цену вы продали русским фотографию, или,
вернее, ее негатив?
-- Мерзавец!-- Шульц вскочил с места. Подбежав к спинке кровати, он
сорвал с нее ремень с кобурой пистолета.
-- Спокойно! Вспомните, майор,-- не повышая тона, предупредил
Гольдринг,-- я стреляю лучше вас. Пока вы вытащите пистолет, я успею
продырявить вас столько раз, сколько патронов в моем вальтере. Успокойтесь!
Тем более, что порядочные люди всегда могут договориться, не прибегая к
оружию.
Спокойный тон Генриха, а возможно, его угроза привели Шульца в себя. Он
швырнул ремень с кобурой на кровать и подошел к столу.
-- Вы, лейтенант, оскорбили мою офицерскую честь. Я этого так не
оставлю,-- все еще вздрагивая от гнева, воскликнул майор.
-- Благородный гнев. Вы чудесный актер, майор! Но на меня, признаться,
сцена, которую вы сейчас разыграли, не произвела ни малейшего впечагления.
-- Чего вы ог меня хотите?-- прошипел Шульц.
-- Я хотел спросить вас,-- спокойно, как и прежде, продолжал Генрих,--
приходилось ли вам видеть, как пытают в гестапо людей, на которых пало
подозрение в предательстве? А впрочем, не будем останавливаться на
подробностях. Ведь вы знаете, там есть такие мастера своего дела, что и
мертвого заставят говорить.
-- Но почему именно со мной вы затеяли этот разговор, какое я имею к
этому отношение?
-- Прямое и непосредственное. Неужели вы до сих пор не поняли, что
действовали очень неосторожно и у гестапо есть причины поинтересоваться,
откуда возникла ваша страсть к фотографии?
-- Я всегда честно выполнял свои обязанности офицера, и меня не в чем
упрекнуть,-- немного спокойнее проговорил Шульц.
-- Есть вещественные доказательства, и им поверят больше, чем словам.
-- Так в чем же вы меня обвиняете?-- снова вскипел майор.
-- Упаси боже, майор, я вас ни в чем не обвиняю, и вы с самого начала
неправильно меня поняли. Я хотел лишь предостеречь вас от очень большой
неприятности, а вы чуть ли не начали стрелять в меня...
Майор схватил бутылку с коньяком и отпил несколько глотков прямо из
горлышка. Зубы его выбивали мелкую дробь о стекло.
-- Скажите, наконец, барон, в чем меня могут обвинить?-- почти
простонал Шульц.
-- Успокойтесь, майор,-- холодно остановил его Гольдринг.-- Ведь вы
носите мундир офицера, а не передник горничной! Дело в том, видите ли, что
на совещании в штабе, несколько недель тоаду назад, когда обсуждались
причины провала операции "Железный кулак", вы завели разговор о том, что у
русского командования была копия карты, составленной немецким командованием.
При этом вы намекнули, и достаточно прозрачно, на мою особу.
-- Но, поверьте, это было лишь предположение, вы сами сказали -- намек.
-- Это была попытка свалить вину с больной головы на здоровую!
Испытанный метод людей, которые прячут концы. Уже тогда я понял, почему вы
проявили такую бдительность, а теперь получил подтверждение.
Генрих взял со стола альбом и раскрыл его там, где была вставлена
фотография генерала Даниеля.
-- Взгляните сами,-- указал Генрих.-- На этом снимке фактически
сфотографирована карта операции, а генерал Даниель вам был нужен, чтобы
отвлечь внимание. Если негатив этого фото пропустить через проекционную
камеру, то получится точнейшая копия стратегической карты. Вы сами
обозначили дату -- фотография сделана двенадцатого числа, то есть до начала
операции. А для того, чтобы подготовиться к встрече, русским не
потребовалось много времени. Все знают вашу любовь к деньгам и, конечно,
поверят, что вы продали карту русским за большую цену... А в результате --
две наши дивизии фактически перестали существовать... Негатива у вас нет,
значит -- он у русских. Так ведь?
Генрих видел, что майор вот-вот потеряет сознание, лицо его было бледно
как мел, глаза расширились от ужаса.
-- Скажите, хватит ли у вас не слов, а фактической аргументации, чтобы
опровергнуть эти обвинения?
-- Но я фотографировал генерала, а не карту!-- воскликнул Шульц.
-- Это слова, а требуются доказательства. Вы можете доказать, что не
передали негатив русским?
Майор молчал. Нижняя челюсть его дрожала. До сознания Шульца, очевидно,
дошло, какая страшная угроза нависла над ним. Опротестовать обвинение он мог
лишь словами, а не фактами, а кто поверит словам?
-- Но ведь это ужасно, барон!-- с отчаянием вырвалось у майора.
-- Наконец-то вы это поняли.
-- Ужасно потому, что я никогда в жизни не делал того, в чем вы меня
обвиняете.
-- Вас, майор, обвиняю не я, а сотни людей, дети которых из-за вас
остались сиротами.
-- О боже!-- простонал майор.
-- Честь немецкого офицера требует, чтобы я немедленно сообщил об этом
высшим органам...
-- Барон!..-- Шульц схватил Генриха за руку, готовый ее поцеловать.
-- Но...-- нарочно затянул фразу Генрих,-- но я никому ничего не скажу.
И не только потому, что мне жаль вас и ваших родных. Буду откровенен, я не
хочу, чтобы обо мне сложилось мнение, что я выдал вас из мести. За ваш
неосторожный намек на совещании в штабе. Вы понимаете меня?
-- О барон!
Еще не оправившись от пережитого страха, Шульц, казалось, потерял разум
от радости.
-- Итак, вы не забудете услуги, которую я вам оказываю?
-- Я буду помнить ее вечно и готов отблагодарить вас чем угодно!--
воскликнул Шульц.
-- Вы, конечно, понимаете, что не может быть и речи о денежном
вознаграждении,-- брезгливо сказал Генрих.-- Но не исключена возможность,
что и вы когда-нибудь окажете мне товарищескую услугу, если в этом возникнет
надобность. Согласны, майор? Договорились?
-- Я с радостью сделаю все, что в моих силах.
-- Но если вы хоть раз разрешите себе задеть мою честь офицера немецкой
армии...
-- Боже упаси, барон. Никогда и ни при каких обстоятельствах!
-- Ну, вот и хорошо, что мы договорились. А вы хотели прибегнуть к
оружию.
Шульц бросил взгляд на револьвер, потом на открытый еще альбом и криво
улыбнулся. Он хотел о чем-то спросить, но не решался.
-- Я понимаю вас, майор, и обещаю, если увижу, что вы держите слово и
окажете мне какую-либо услугу, я верну вам это фото. Ведь вы об этом хотели
меня спросить?
Майор молча кивнул головой.
Вернувшись домой и сбросив мундир, Генрих вдруг вспомнил о своем
обещании зайти к оберсту. Он сделал движение, чтобы натянуть мундир, с
минуту колебался, потом с силой швырнул его на кресло. Нет, он не в силах
сейчас даже пошевельнуть пальцем. Спать, немедленно спать, чтобы отдохнули
натянутые до предела нервы.
Но заснуть в этот вечер Генрих долго не мог Альбом майора Шульца стоял
перед его глазами, словно он вновь перелистывал страничку за страничкой
"Документы великой эпохи",-- сказал Шульц про эти фотографии. Да, документы,
но документы обвинительные, и, возможно, когданибудь все увидят альбом
майора Шульца

РАЗДУМЬЕ У ОКНА ВАГОНА

Известие о том, что корпус, понесший тяжелые потери, будет переведен во
Францию, а на его место прибудет другой, быстро распространилось и, понятно,
взволновало всех офицеров. Об этом говорили пока шепотом, как о великой
тайне, но все ходили возбужденные, радостно взволнованные. Правда, откуда-то
стало известно, что часть офицерского состава оставят на Восточном фронте, и
это немного нервировало, рождало чувство неуверенности. Но офицеры
успокаивали себя и друг друга тем, что это касается лишь фронтовиков, а не
работников штаба.
Всеобщее возбуждение улеглось лишь после получения официального приказа
командования о передислокации корпуса.
В этот же день Бертгольд вызвал Генриха, чтобы сообщить ему эту
радостную новость.
-- Наконец приказ пришел. Итак, мы едем! Честно говоря, я уже
побаивался, что нас оставят здесь...
-- Будут какие-либо поручения в связи с отъездом, герр оберст?
-- Тебе придется поехать на станцию и проследить за. погрузкой
имущества нашего отдела. Надеюсь, что двух дней тебе для этого достаточно?
-- Надеюсь.
-- Но я вижу, что тебя не очень радует весть об отъезде. Может, скажешь
мне, почему ты так мрачен последние дни?
-- Мне не очень хочется покидать Восточный фронт.
-- Ну, знаешь, у тебя очень странные вкусы.
-- Я просто дунал, что благодаря своему знанию русского языка, русских
обычаев и общей обстановки в России я буду более полезен именно здесь.
-- Но вадо подумать и о себе. Ты достаточно насиделся в этой глуши. А
во Франции.. О, во Франции! Несколько дней поживешь там, и твое мрачное
настроение как рукой снимет. Да, кстати, ты знаешь, что майора Шульца
перевели в другую часть?
-- Вот как!-- Генрих многозначительно улыбнулся.-- Выходит, он еще и
трус!
-- Я надеюсь, у тебя не было никакой истории с ним?
-- Нет. Вполне дружеская беседа. Он даже сделал мне один небольшой
подарок, так сказать сувенир на добрую память.
-- Шульц подал рапорт о переводе, и его откомандировали в распоряжение
высшего начальства. Вчера Шульц уехал. Что ты об этом скажешь?
-- Скажу -- черт с ним! Мне сейчас некогда заниматься судьбой майора
Шульца. Когда прикажете выезжать?
-- Завтра с утра. И помни, я целиком полагаюсь на твою
распорядительность.
-- Все будет сделано как можно лучше.
-- И веселее, веселее держи голову, помни, что тебя ждут все прелести
прекрасной Франции.
Впрочем, настроение Гольдринга не улучшилось и после разговода с
Бертгольдом. А на следующий день еще ухудшилось.
Всегда приветливый и веселый, он орал на солдат, грузивших имущество
отдела в вагоны и так допекал своего денщика Эрвина Бреннера, что тот
старался не попадаться ему на глаза. Всегда спокойного барона словно кто-то
подменил.
На следующий день к вечеру все имущество отдела было погружено. Но
своевременно выполненное задание не улучшило настроение лейтенанта фон
Гольдринга. Он пришел в офицерский ресторан мрачный и, несмотря на то, что
посетителей в зале почти не было, прошел к самому отдаленному столику у
окна.
Когда официантка приняла заказ, к столику, за которым сидел Генрих,
подошел высокий худощавый оберлейтенант.
-- Разрешите сесть рядом с вами, герр лейтенант?-- обратился он к
Гольдрингу.
-- Пожалуйста, мне приятно будет поужинать в компании.
Обер-лейтенант поклонился, сел и углубился в изучение прейскуранта.
-- В прейскуранте не указано -- есть ли у них пиво? Вы не знаете? Я бы
с удовольствием выпил сейчас кружку темного пива.
Генрих внимательно взглянул на офицера.
-- Думаю, что есть, а вы, очевидно, проездом?
-- Да, я только что из фатерланда.
Разговор прервала официантка, принесшая Генриху ужин.
-- А что вам подать?-- спросила она обер-лейтенанта.
-- Чашку черного кофе и несколько бисквитов,-- даже не спросив о пиве,
ответил обер-лейтенант.
Официантка побежала выполнять заказ.
-- Были в отпуске? -- поинтересовался Генрих.
-- Некоторое время был дома, а сейчас снова на фронт.
-- А что нового в фатерланде?
-- Все, как прежде,-- вяло бросил обер-лейтенант.-- Кстати, у меня
сохранилась дрезденская газета, из нее вы можете узнать о всех новостях.
Обер-лейтенант вытащил сложенную газету и протянул ее Генриху.
-- Очень благодарен, с удовольствием почитаю на свободе,-- ответил
Генрих, вынимая из кармана какую-то брошюру -- А я только сегодня прочитал
эту книжечку. Очень интересная. Если желаете, могу вам подарить,--
обер-лейтенант, не глядя на название книги, спрятал ее. Спокойно допив кофе,
он положил на стол деньги, молча поклонился Генриху и вышел.
Через пятнадцать минут Гольдринг был в купе вагона, вот уже два дня
служившем ему временной квартирой. Денщик, которого он заранее предупредил,
что они сегодня вечером возвращаются в штаб, упаковаа вещи. Но Генрих не
спешил уезжать. Заперев дверь и опустив штору, он взялся за газету и, верно,
нашел в ней что-то весьма интересное. Долго читал, правда, очень странно,
снизу вверх. Все время останавливаясь на отдельных словах, даже буквах.
Прочитанные новости, верно, были очень приятны, потому что через полчаса,
когда Гольдринг сел в машину, чтобы ехать в штаб, Эрвин про себя отметил,
что настроение у лейтенанта изменилось к лучшему. Всю дорогу он напевал
какую-то мелодию и даже весело шутил, чего раньше никогда не позволял себе с
денщиком.

Поезд медленно шел на Запад. Впереди, на расстоянии нескольких сот
метров, паровоз тащил платформы с грузом, и это было гарантией, что поезд
придет по назначению. Если партизаны подложили под рельсы мины, то прежде
всего взлетит на воздух этот паровоз и платформы, а военный эшелон останется
цел.
Правда, все, кто был в этом эшелоне, надеялась спокойно проехать по
белорусской территории, ведь партизаны до сих пор обращали внимание
преимущественно на поезда, которые шли с запада на восток. Но
предосторожность никогда не мешает. Потому и пустили вперед паровоз с
гружеными платформами. Из раскрытых дверей товарных вагонов торчали дула
станковых пулеметов, а все солдаты имели при себе оружие.
В классных вагонах, где ехали господа офицеры, конечно, об опасности
думали меньше. Не потому, что офицеры были более храбрыми, а просто потому,
что у них не было времени. Одни отсыпались после попойки, другие
опохмелялись, третьи, как всегда, в свободные минуты играли в карты.
Генрих с оберстом ехали в одном из классных вагонов в середине поезда.
Крайнее купе было отведено для денщиков, а дальше разместились офицеры, по
двое, а то и по трое в купе. Отдельные купе были только у оберста,
Коккенмюллера и Генриха.
Лейтенант был искренне благодарен Бертгольду за это распоряжение -- оно
давало ему возможность побыть наедине со своими мыслями.
А они были не очень веселыми.
Мимо окон вагона медленно проплывали знакомые пейзажи. Когда Генрих
увидит их снова? Когда он сможет сбросить этот чужой отвратительный мундир,
надеть свою обычною одежду, пойти в лес и беззаботно побродить среди
заснеженных деревьев или летом броситься навзничь на поросшею зеленой травой
землю и спокойно глядеть в бескрайнюю небесную синь? Когда он сможет, не
таясь, во весь голос, запеть свою любимую песню, ту, которую всегда просил
петь его отец? Да и увидит ли он когда-нибудь отца? Увидит ли он своих
друзей, знакомых? Будет ли у него возможность продолжать прерванное войной
ученье?
Для родных он "пропал без вести" Такое сообщение получит его отец.
Сколько горя принесет это известие в отчий дом! Но так надо. Надо! Для всех
родных и знакомых его нет в живых. Он пропал без вести. Есть лишь несколько
человек в Москве, которым известно, что успел уже сделать тот, кого зовут
сейчас Генрих фон Гольдринг. Лишь эти люди знают, где он сейчас, что должен
делить завтра или послезавтра.

И он выполнит то, что ему поручено. Выполнит, даже если за это придется
заплатить жизнью. Он сделает это ради Родины, ради отца, который так
убивается по нем сейчас и будет убиваться еще долгие-долгие годы.
Что он пережил в тот вечер, рассматривая альбом Шульца! Была минута,
когда Генриху показалось, что он выдаст себя и бросится на майора. Никто
никогда не узнает, скольких усилий стоило ему сдержать себя. Но он сдержал,
так было нужно.
Теперь ему будет еще труднее. Отныне он будет жить не только среди
врагов, но еще и на чужбине. Пока их корпус стоял в Белоруссии, он мог в
случае провала убежать в лес, к партизанам. Хотя он и был среди врагов, но
жил дома, на родине, и всегда ощущал величайшую силу своего народа, его
незримую поддержку, неисчерпаемую силу его духа. Да, он будет жить на
чужбине, и в случае чего единственный выход -- это крохотный револьвер, с
которым он не разлучается ни днем ни ночью.
Но, черт возьми, Гольдринг будет жить! Долго и назло врагам. У него
хватит сил держать себя так, чтобы гестаповские ищейки не напали на его
след. Да, ему иногда до чувства физического отвращения противна эта роль
барона фон Гольдринга. Когда-нибудь он расскажет об этом родным и друзьям, а
сейчас надо молчать и ни на миг не забывать, кто он и для чего послан в
логово врага. И всетаки как ему трудно, как нестерпимо трудно! Артисты в
театре могут отдыхать во время антракта, они имеют в своем распоряжении
целый день, чтобы быть самими собой, а он должен играть роль постоянно,
каждое мгновение, и играть как можно лучше. Не имея отдыха даже ночью. Ибо и
ночью он должен быть настороже, следить за собой, чтобы не обмолвиться во
сне каким-либо,словом. А отдых еще так далек. Да и дождется ли он окончания
войны? Ходить так долго по краю пропасти и не сорваться.
Нет, прочь эти мысли! Он сейчас барон фон Гольдринг. А о чем может
думать фон Гольдринг, да еще барон? О партии в бридж, о развлечениях, что
ждут его во Франции, о письме Лоры, которое он до сих пор не прочитал, а
прочесть необходимо, так как оберст внимательно следит, чтобы переписка
между Генрихом и Лорой не прерывалась.

Выехав за границу русской территории, эшелон двигался значительно
быстрее, делая лишь коротенькие остановки на больших станциях. Это нарушило
планы многих офицеров, которые рассчитывали хотя бы на краткосрочные отпуска
в Берлине. Но приказ командования был суров -- всем без исключения прибыть
на место назначения своевременно.
На четвертый день эшелон пересек французскую границу и в тот же день
вечером прибыл к месту назначения, в маленький французский городок.
Все следующее утро Генрих потратил на то, чтобы организовать канцелярию
отдела 1-Ц. Зато во время обеда он уже мог доложить оберсту, что все готово
и завтра можно приступить к работе.
К его удивлению, оберст выслушал сообщение невнимательно, не проявил ни
малейшего интереса к тем маленьким удобствам, которые так любил.
-- Вам не нравится, герр оберст?-- немного обиженно спросил Генрих.
-- Это ни меня, ни тебя, мой мальчик, больше не касается!--
торжественно проговорил Бертгольд.
-- Я не понимаю...
-- К сожалению, Генрих, нам придется на некоторое время расстаться.
Сегодня ночью получен приказ откомандировать меня в распоряжение Гиммлера. Я
еще не знаю, что буду делать, но во всяком случае сюда не вернусь. Очень
возможно, что я останусь в Берлине.
На лице Генриха отразилось сожаление и даже растерянность. Отъезд
оберста осложнял его положение. Кто знает, как сложатся его взаимоотношения
с новым начальством?
Бертгольд, очевидно, тоже был взволнован предстоящей разлукой.
-- Не грусти, не грусти, мой мальчик!-- растроганно сказал он.-- Наши
отношения на этом не оборвутся, заботу о тебе я считаю своей священной
обязанностью и уже коечто сделал. Если бы я точно знал о своем новом
назначении, то, не колеблясь ни минуты, взял бы тебя с собой. Но сейчас это
не так просто. Придется ехать одному, а потом я вызову тебя. Но мне не
хотелось бы, чтобы ты оставался тут. Есть слух, что наш корпус будет
расформирован. Ты можешь попасть в какую-нибудь глушь. Мои старый приятель
генерал Эверс, кстати, он тоже знал твоего отца, командует во Франции
дивизией. Сегодня утром я говорил с ним по телефону, и он согласен взять
тебя в свой штаб, тоже офицером по особым поручениям. Я, конечно, дал самую
лучшую характеристику, он обещал всецело поддерживать тебя и не очень
загружать работой. Здесь я тоже переговорил с кем следует, и сегодня вечером
все необходимые документы будут оформлены. Тебе надо завтра, самое позднее
послезавтра прибыть в штаб генерала Эверса. Я выеду в Берлин завтра в