Автор неизвестен. Неожиданный гость

были достаточно грязными, извилистыми и такими узенькими, что на них не
могли разъехаться даже две машины. Немного побродив по городку, Генрих
вернулся в гостиницу и до обеда успел поработать со словарем. Ему хотелось
поскорее обновить свои знания французского языка.
За несколько минут до часу Генрих был в казино.
Там уже собралось человек тридцать штабных офицеров. Они прохаживались
по залу вокруг длинного, накрытого белой скатертью стола. На нем стояли
приборы, и две официантки расставляли большие суповые миски с разливными
ложками. Генрих заметил на себе несколько любопытных взглядов. Очевидно, на
присутствующих произвело впечатление то, что на нем был новенький мундир из
дорогого материала, из которого шьют только парадную форму.
Все вытянулись, когда вошел генерал. Эверс направился к месту во главе
стола, но не сел, а стал за своим стулом. Офицеры также встали возле
отведенных им мест. Эверс пальцем поманил Гольдринга, рукой указал ему на
стул по правую руку от себя.
-- Господа офицеры,-- обратился генерал к присутствующим,-- разрешите
представить вам нового офицера нашего штаба, лейтенанта барона фон
Гольдринга.
Генрих поклонился, присутствующим.
-- Он будет работать моим офицером по особым поручениям. До сих пор
лейтенант фон Гольдринг был офицером по особым поручениям при начальнике
отдела 1-Ц штаба корпуса, которые командовал генерал Иордан.
Кое-кто из офицеров с уважением взглянул на Генриха.
-- Ближе вы познакомитесь в процессе работы.
Генерал сел. Вслед за ним сели и офицеры. Генерал налил себе супу, и
все по очереди взялись за разливательные ложки. Генриху было очень смешно
наблюдать, как все присутствующие подражали своему начальнику.
Обед длился долго.
Наконец генерал поднялся. Поднялись и офицеры. Генрих с облегчением
вздохнул.
-- После обеда я вам нужен?-- спросил он Лютца, когда они вышли из
казино,
-- Знаете, давайте начнем с завтрашнего дня, как-то ни к чему не лежит
душа. Да и у генерала болит печень, он будет сидеть у себя на вилле.
-- Тогда до девяти! Если я не найду вас в штабе -- приходите прямо в
мою комнату.
В вестибюле гостиницы Генрих столкнулся с Моникой.
-- Здравствуйте, мадемуазель,-- поздоровался он с девушкой довольно
холодно.
К его удивлению, Моника улыбнулась.
-- Здравствуйте, барон.
-- А вы умеете улыбаться? -- с притворным удивлением спросил Генрих.
-- Я, кажется, живое существо, что ж тут странного?
-- В вашей литературе есть чудесный роман, который вы, конечно, читали.
"Человек, который смеется". Ну, а вас здесь называют "девушка, которая не
смеется". Наши офицеры рассказывали мне, что вы ни разу им не улыбнулись.
-- Улыбаться им?
-- Выходит, вы сделали для меня исключение?
Моника, верно, вспомнила поручение, данное ей Франсуа, и прикусила
губу, чтобы удержаться от резкого ответа. Но все-таки не выдержала:
-- Вы чересчур высокого мнения о себе, барон, я отнеслась к вам более
приветливо, потому что вы показались мне более культурным человеком, чем
ваши коллеги.
-- Вы с предубеждением относитесь к нам, немецким офицерам, и потому
меряете всех одной меркой.
Моника глубоко вздохнула и опустила ресницы. Верно, пряча гневный блеск
глаз.
-- Война есть война, мадемуазель. Не вы и не я ее начали,-- миролюбиво
произнес Генрих.
Девушка не ответила, но и не ушла. У Генриха вдруг мелькнула смелая
мысль.
-- Мадемуазель Моника, вы не сочтете меня чересчур надоедливым, если я
осмелюсь попросить вас оказать мне одну небольшую любезность?
-- Вряд ли я чем-нибудь смогу вам помочь.
-- О, я уверен, что сможете. Ведь вы говорите по-немецки, и вам
нетрудно будет помочь мне изучить французский язык.
-- У вас для допросов есть переводчики.
-- Неужели вы думаете, мадемуазель... ведь я не эсэсовец, а обычный
офицер, которого призвали в армию. Еще до войны я начал изучать ваш
прекрасный язык, мадемуазель. А теперь, когда представилась такая блестящая
возможность...
-- Блестящая для вас, барон, но очень печальная для нас, французов...
Хотя... -- Моника тряхнула головой, и ее волнистые волосы рассыпались.-- Я
верю, что Франция еще будет великой державой.
-- Я тоже верю в это, мадемуазель! Разве можно надолго покорить
свободолюбивый народ, народ с такой славной историей?
Губы девушки совсем по-детски полуоткрылись от удивления. Генрих сделал
вид, что не замечает впечатления, которое произвели его слова.
-- Так вы согласны помочь мне?
-- Изучить язык не так просто,-- уклонилась от прямого ответа Моника.--
Для этого, кроме словарей и учебника, требуются способности ученика и
учительницы. Мне кажется, вы могли бы найти лучшую помощницу, чем я.
-- Нет, нет, я все хорошо обдумал, и именно на вас возлагаю большие
надежды. Учтите, что у меня мало свободного времени, и то, что я живу в
вашей гостинице, облегчает дело. Вы будете давать мне уроки тогда, когда
ваши и мои свободные часы будут совпадать. Не забывайте, что этим вы не
только оказываете услугу мне, а и... как бы это сказать... разрушаете
преграды, отделяющие один народ от другого. Когда человек изучает
какой-нибудь чужой язык, он невольно проникается духом этого народа. Ведь
так? Начинает лучше понимать его культуру, стремления, желания... Я все это
изложил вам достаточно неуклюже, путано, но искренне.
-- Ну, хорошо,-- наконец согласилась Моника.-- Но ведь надо иметь
словари, учебники.
-- Все это я уже приобрел. И если у вас сейчас есть время, я бы
попросил взглянуть на них. Возможно, придется купить другие.
Моника заколебалась. Понимая причину ее нерешительности, Генрих
поспешил заверить:
-- Честным словом я гарантирую вам полную безопасность.
Чуть покраснев, девушка поднялась по лестнице, ведущей во второй этаж,
где находилась комната Генриха.
Пропустив Монику вперед, Генрих на минуту задержался в прихожей.
-- Фриц,-- сказал он тихонько денщику,-- вот тебе деньги, сбегай, купи
самых лучших конфет и фруктов
Когда Генрих вошел в комнату, Моника уже сидела у стола и просматривала
словари.
-- Как вы думаете, пригодятся?
-- Я считаю, что словари неплохие. Тут есть грамматические правила, а в
конце -- готовые, наиболее ходкие фразы. Очень удобно для туристов и
завоевателей.
-- Вы жестоки, мадемуазель! Впрочем, мне как ученику это пойдет на
пользу. Что же касается этих ходких фраз, то я их усвоил настолько, что
хорошо понял сказанное вами матери при первом нашем знакомстве.
-- Неужели мои слова были настолько значительны, -- что вы их
запомнили?
-- Достаточно обидны, чтобы не забыть. Вы утверждали, что я много
награбил.
Моника густо покраснела.
-- Я не знала, что вы понимаете по-французски,-- сказала она
оправдываясь.-- Поэтому не ждите, чтобы я попросила у вас прощения.
-- Я жду лишь одного, чтобы вы сказали мне, когда мы сможем начать наши
уроки. Конечно, я должен вначале согласовать это с вашей уважаемой матерью,
мадам Тарваль.
-- С мамой я сама все улажу. А начнем...-- Моника задумалась -- Ну,
хотя бы завтра,-- сказала она решительно и, холодно кивнув головой, вышла.


ЛИЧНОСТЬЮ ГЕНРИХА ИНТЕРЕСУЕТСЯ ГЕСТАПО

-- Для вас срочное задание от генерала, Гольдринг,-- сказал Лютц.--
Нужно подыскать удобное место, чтобы провести пробную стрельбу из минометов.
Длина площади должна быть не менее шестисот метров, ширина -- двухсот.
Желательно, чтобы местность не была покрыта растительностью и чтобы не надо
было выставлять сторожевые посты.
-- А трава не помешает?
-- Сориентируйтесь на месте. Будет проводиться испытание новых
зажигательных мин. Я думаю,-- продолжал Лютц подойдя в настольной карте,--
вот тут, на северозапад от Сен-Реми, есть плато, которое может нас устроить.
Осмотрите его. Сделайте это после обеда. Ехать придется верхом, машина там
не пройдет. Возьмите двух солдат из комендантской роты и обязательно
захватите с собой автомат.
-- Мой новый шестнадцатизарядный пистолет не хуже автомата.
-- Будьте осторожны -- есть данные, что партизаны бродят по окраинам
города.
-- Немедленно же выезжаю, герр гауптман.
Захватив оружие, Генрих через четверть часа уже ехал к плато в
сопровождении солдата-коновода, вооруженного автоматом.
Километров через пять дорога кончилась, и дальше к плато вела лишь
узенькая тропочка, круто взбиравшаяся вверх. Лошади стали пятиться,
испугавшись крутизны.
-- Оставайся с лошадьми и жди меня,-- приказал лейтенант коноводу.
Бросив ему повод, Генрих начал карабкаться по тропинке вверх и вскоре
оказался на плато. Оно действительно было большим -- с километр в длину и
метров четыреста в ширину -- и упиралось в подножье высокой скалы. Никакой
растительности, кроме травы, здесь не было, лишь справа, на самом краешке
этого природой созданного полигона, росло несколько развесистых деревьев.
Генрих пересек плато и подошел к скале. Вся площадь вокруг была покрыта
большими каменными глыбами.
"Именно то, что нужно",-- подумал Генрих и двинулся дальше, чтобы
обойти всю площадку. Когда он повернул от скалы направо и очутился под
деревьями, до него донеслись голоса. Оглянувшись, Генрих увидел на
противоположной стороне плато двух одетых в штатское французов, которые
только что вышли из-за скалы У одного из них, старшего, на шее висел
немецкий автомат. У другого оружия не было. Они шли в направлении
виноградника, громко разговаривая.
Мысль о том, что он попал в критическое положение, молнией промелькнула
в голове Генриха. Что же теперь делать? Его автоматический пистолет
действует безотказно, а эти двое идут беззаботно, даже не оглядываясь
вокруг. Подпустить ближе и стрелять, пока онц его не увидели? Но ведь это де
враги! Это друзья, которые так же, как и он, борются с врагом, с его и своим
врагом. Выйти им навстречу и миром покончить дело? Но ведь он и слова
сказать не успеет! Достаточно партизанам увидеть его мундир, и они начнут
стрелять. Спрятаться за деревом? Но его все равно здесь заметят -- ведь
партизаны идут к виноградникам, которые начинаются сразу за деревьями.
Притаившись за стволом, Генрих крепко сжал свои пистолет и не сводил
глаз с тех двоих. Они приближались. Когда партизаны были от него метрах в
шести, он вдруг выскочил из-за укрытия и громко, даже слишком громко от
волнения, крикнул:
-- Олюмэ!
Еще не вполне поняв, что произошло, партизаны остановились и, увидев
направленный на них пистолет, медленно подняли руки.
Заметив, что младший из партизан сделал чуть заметное движение, Генрих
достал левой рукой еще один пистолет и сурово напомнил:
-- Руки не опускать!
Партизаны, словно зачарованные, глядели на дула пистолетов.
-- Если вы будете слушаться, я гарантирую вам не только жизнь, но и
свободу,-- резко меняя тон, сказал Генрих.
-- Врет!-- зло бросил пожилой партизан.
-- У вас есть шанс уйти отсюда. Только имейте в виду: если вы
попытаетесь опустить руку или прикоснуться к оружию -- я буду стрелять. А
стреляю я так, что после этого вашим родственникам останется лишь поминать
ваши души.
Старший партизан вопросительно поглядел на молодого
-- Как только мы повернемся к нему спинами, он перестреляет нас,--
сердито бросил тот.
-- А что мешает мне сейчас застрелить вас, когда у меня в руках два
пистолета? Стоит мне только нажать курки -- и вы оба на том свете...
Разговоры здесь излишни. Но один совет: у партизан оружие должно быть в
руках, а не в карманах, а вы ведете себя, как на курорте, тоже вояки
называется! Ну, хватит разговоров. Турнэ ву! Бегом.
Юноша повернулся и медленно пошел. За ним двинулся и старший. Вначале
они шли тихо, очевидно все еще ожидая пули в спину, но постепенно шаг их
убыстрялся, потом они побежали, время от времени оглядываясь.
Генрих тоже направился к спуску с плато. Партизаны уже добежали до
скалы и теперь внимательно следили за тем, что делает этот странный немецкий
офицер. Гольдринг приветливо помахал рукой своим недавним пленникам и начал
быстро спускаться с плато.
Когда партизаны добежали до скалы, Генрих уже был далеко. Маки увидели
лишь двух всадников, галопом мчавшихся по дороге в город.
-- Ты что-нибудь понимаешь?-- удивленно спросил молодой старшего.
-- Ничего.
Ничего не поняла и старая крестьянка, которая из виноградника тайком
наблюдала всю эту сцену.
Присев в кустах, она чуть не умерла от страха, когда увидела, что Жана
Тарваля и Пьера Корвиля задержал немецкий офицер. Она даже закрыла уши,
чтобы не слышать выстрела. Но ни один выстрел не прозвучал. Вместо этого до
нее донеслись обрывки очень странного разговора, который совсем сбил ее с
толку.

Не прошло и получаса, как веселый и возбужденный Генрих уже докладывал
гауптману о великолепной площадке, которую разыскал для испытания новых
минометов.
-- А когда именно будут происходить испытания?-- спросил он Лютца.
-- В ближайшие дни. Наш генерал -- член приемной комиссии. Срок зависит
от него. Я думаю, что откладывать он не станет. Тем более, что и минометы и
мины к ним изготовляются тут же.
-- Ну, тут вы, наверно, ошибаетесь. В окрестностях Сен-Реми я не видел
ни одного пригодного для этого предприятия.
Лютц улыбнулся.
-- А по дороге к площадке вы не заметили маленького заводика, справа от
шоссе?
-- Километрах в полутора?
-- Да. Это как раз он.
-- Никогда не поверю! Даже заводом его не назовешь. Какая-то кустарная
мастерская.
-- Это снаружи. Снаружи действительно нет ничего похожего да большой
военный завод, потому что...-- Лютц остановился, желая усилить эффект своих
слов,-- ...потому что завод спрятан под землей! Там работает более тысячи
пленных -- русских, французов, поляков, чехов, одним словом, людей, которые
никогда уже не увидят солнца. Под землей они работают, едят, спят и даже
умирают. Их и хоронят под землей.
-- Хитро продумано!-- вырвалось у Генриха.
Он действительно был поражен неожиданным и таким интересным для него
сообщением. Надо немедленно дать знать своему командованию.
-- Когда я говорю, что их там хоронят, это не значит, что существует
подземное кладбище. Трупы умерших сжигают, а пепел по дешевке продают
местным крестьянам как удобрение для полей. Конечно, о происхождении этого
удобрения покупатели ничего не знают. Как видите, утилизация полная,-- криво
улыбнувшись, закончил Лютц.
Генрих не мог не заметить, что последние слова гауптман произнес с
горькой иронией.
Прозвучал звонок.
-- Меня вызывает генерал. Возможно, ненадолго. Если хотите, подождите
здесь.
-- Нет, я пойду умоюсь, а то запылился во время поездки. Встретимся в
казино.
Генерал был не один. Напротив него сидел руководитель службы СС майор
Миллер.
Адъютант очень не любил этого самоуверенного, нахального гестаповца и
был неприятно удивлен, увидав его в штабе... Очевидно, Миллер прошел к
Эверсу, когда он, Лютц, куда-то отлучился.
-- Лютц,-- начал генерал, указывая на кресло рядом с Миллером.-- Майор
прирел по делу, и я хочу, чтобы вы приняли участие в обсуждении. Господина
Миллера интересует, что вы думаете о нашем новом офицере по особым
поручениям лейтенанте фон Гольдринге?
Лютц удивленно взглянул на генерала, потом перевел взгляд на Миллера.
Какая все-таки отвратительная рожа. Особенно этот заостренный нос и
подбородок. Делающие майора похожим на борзую. А маленькие, круглые глаза
сверлят собеседника, словно буравчики.
-- Я знаком с лейтенантом Гольдрингом с первого дня его пребывания у
нас в штабе. И могу сказать одно -- это культурный, способный и совершенно
благонадежный офицер.
-- Как видите, Миллер, мнение моего адъютанта совпадает с моим,--
проговорил Эверс.
-- Я тоже, герр генерал, не сомневался в благонадежности барона фон
Гольдринга, но мы получили сигнал,-- Миллер многозначительно поднял палец,--
какой именно, я не могу сказать. Кроме того, в наши обязанности входит -- и
вы это хорошо знаете -- проверка каждого нового офицера, получающего доступ
к секретным документам. Именно потому я и обратился к вам, герр генерал. Вы
должны помочь мне в этом.
-- Но имейте в виду, Миллер, что речь идет не о какомто неизвестном
человеке, а о бароне фон Гольдринге, которого оберст Бертгольд знает с
детства! Об этом он говорил мне лично. А сам оберст Бертгольд -- друг
райхминистра Гиммлера. К тому же теперь оберст Бертгольд работает в Берлине,
при штаб-квартире господина Гиммлера! Представьте себе, Миллер, что об этой
проверке узнает Бертгольд?
-- Но мы имеем указания проверять абсолютно всех! И вчера, к сожалению,
не зная подробной биографии лейтенанта фон Гольдринга, я звонил по поводу
полученного нами сигнала -- о, теперь я уверен, что это глупость!-- своему
шефу и получил от него строжайшее указание немедленно произвести проверку.
Уверяю вас, Гольдринг о ней не узнает.
-- Но какое ко всему этому отношение имеем мы?-- чуть-чуть раздраженно
спросил Эверс.
-- Нам нужна ваша помощь,-- пояснил Мйллер.-- Необходимо, чтобы вы
послали барона в Лион. Это поможет осуществить разработанный нами план.
Лучше всего послать Гольдринга с пакетом в штаб корпуса. Оcтальное мы берем
на себя. О последствиях проверки я сообщу вам лично. Надеюсь, вы поможете,
герр генерал, и уверяю вас, что об этом никто не узнает.
-- Ладно,-- согласился Эверс.-- Но больше ничего от нас не требуйте.
Когда именно послать барона?
-- Сегодня. Поезд отходит в шестнадцать сорок.
-- Надеюсь, майор, вы больше не будете беспокоить нас вопросами,
касающимися моего офицера?
-- Признаться, меня самого волнует эта история после того, что вы мне
сообщили о взаимоотношениях фон Гольдринга с Бертгольдом. Но отступать уже
поздно, поскольку я получил самое категорическое распоряжение и даже
согласовал с шефом план этой маленькой операции. Итак, мы обо всем
договорились! До свидания.
Миллер поклонился и вышел из кабинета.
-- Не нравится мне эта затея, гауптман,-- сердито заметил Эверс, когда
за Миллером закрылась дверь.-- Но и отказаться мы не имеем права. Во всяком
случае надо, чтобы Гольдринг не узнал о проверке. Иначе он доставит нам
через Бертгольда немало неприятностей. Иметь дело с господином Гиммлером --
это все равно, что сидеть на пороховой бочке и держать в руке зажженный
шнур.
-- Такой орешек, как Гольдринг, явно не по зубам Миллеру.
-- Но мы должны сегодня же отправить барона в Лион.
-- Он офицер по особым поручениям, и если послать его в штаб корпуса
даже с обычной армейской запиской, это не вызовет у него никаких подозрений.
Гольдринг даже не будет знать, что в пакете. Остальное не наше дело.
-- Тогда приготовьте пакет и от моего имени вручите его лейтенанту,
приказав отвезти в Лион. Только не обмолвитесь ни словом.
-- Не волнуйтесь, герр генерал.

У входа в отель "Темпль" Генрих встретил старую крестьянку. Он, верно,
не заметил бы ее, если бы женщина не окинула его долгим, ласковым взглядом и
не поздоровалась первая.
-- Бонжур, мсье!
-- Бонжур, мадам!-- ответил совершенно изумленный Генрих. По
собственному опыту он уже знал, что французы избегают здороваться с немцами.
Войдя в гостиницу, Генрих хотел подняться прямо к себе, но по дороге
его остановила мадам Тарваль. На этот раз на ее губах не сияла
профессиональная улыбка хозяйки гостиницы. Лицо женщины было взволновано,
губы дрожали. Но глаза глядели необычайно ласково и как-то вопросительно.
-- На дворе так жарко, барон,-- сочувственно сказала мадам Тарваль.
-- Я не привык к такой погоде в такое время года,-- согласился Генрих.
-- Может быть, хотите выпить чего-нибудь прохладительного?
-- А что у вас есть?
-- О, для вас у меня найдется бутылка чудесного старого шампанского.
Генрих вошел в зал, а мадам Тарваль куда-то убежала. Спустя минуту она
вернулась с бокалом и бутылкой вина.
-- Действительно прекрасное вино, мадам,-- похвалил Генрих, отпив из
бокала.-- Теперь я понимаю, почему так далеко разнеслась слава о французском
шампанском.
-- К сожалению, это последняя бутылка, я ее берегла для какого-нибудь
исключительного случая.
-- Тогда ее надо было распить в семейном кругу, и я не понимаю...
-- О барон, у меня сегодня такой счастливый день.
-- Не хочу быть нескромным, но с радостью выпью за него. Только почему
вы не налили себе?
Мадам Тарваль принесла еще один бокал, и Генрих сам наполнил его.
Золотистое вино заискрилось, зашумело за тонким стеклом.
-- Какой же тост мы провозгласим, мадам?
-- Прежде всего я хочу выпить за ваше здоровье, барон! Именно из-за
вас... именно вы...-- голос мадам Тар-. валь задрожал, и она оглянулась,
хотя в зале никого не было.-- О барон, вы оказали мне такую незабываемую
услугу!
Ничего не понимая, Генрих удивленно взглянул на хозяйку гостиницы. Она
наклонилась и, как заговорщица, прошептала, словно их кто-нибудь мог
подслушать:
-- Да, да, незабываемую, незабываемую услугу!. К сожалению, я не могу
сказать об этом вслух. О мсье, я понимаю, в эти проклятые времена надо
молчать! Но, я прошу запомнить -- мадам Тарваль умеет быть благодарной. Я
всегда, всегда...
-- Мне жаль вас разочаровывать, мадам,--в полном зпмешательстве перебил
ее Генрих,-- но, честное слово,-- я даже не догадываюсь, о чем идет речь.
-- Я понимаю вас, барон! Я буду молчать, молчать... Молчать, пока не
пробьет час... чтобы во весь голос...
-- Вы очень взволнованы, мадам Тарваль! Давайте отложим этот
разговор... пока не придет время, о котором вы говорите.
Генрих поднялся и хотел положить на столик деньги.
-- Сегодня вы мой гость, барон!
Удивленный поведением мадам Тарваль, приветливостью старой крестьянки,
которую он встретил у входа в гостиницу, Генрих долго ходил по своей
комнате, раздумывая о том, что же все это может означать. Однако объяснить
происшедшего так и не смог. "Наверное, у меня тоже счастливый день?"-
наконец решил он и взялся за словарь, вспомнив, что вчера они условились с
Моникой начать урок в первой половине дня.
Но Моника в это время была далеко от дома. Стоя во дворе уже знакомой
нам электростанции, она с нетерпением ждала Франсуа и сердилась, что он так
долго не идет.
-- Я же приказывал тебе не приезжать, когда в этом нет
необходимости,--начал было Франсуа, но, взглянув на взволнованное лицо
Моники, быстро спросил:- Что случилось?
-- Случилось невероятное.
-- Что же именно?-- обеспокоенно и нетерпеливо воскликнул Франсуа.
-- Полчаса назад прибежала мадам Дюрель и рассказала, что собственными
глазами видела, как в горах, рядом с ее виноградником, немецкий офицер
встретил нашего Жана и Пьера Корвиля...
-- Боже мой, Жан и Пьер арестованы! -- простонал Франсуа.
-- Да погоди же! Совсем нет! Он отпустил их обоих... Да еще выругал на
прощанье за то, что так неосторожны!
-- Что-о-о-о? Ты с ума сошла. Или, может быть, рехнулась эта мадам
Дюрель?
-- Мадам Дюрель в полном рассудке, и она клянется, что все было именно
так. Она даже узнала немецкого офицера.
-- Кто же он?
-- Барон фон Гольдринг! Она видела его в нашем ресторане -- мама
покупает у нее вине, и она часто у нас бывает.
-- Снова Гольдринг!
Задумчиво потирая свой длинный нос, Франсуа присел на скамью. Моника
напряженно следила за выражением его лица, но ничего, кроме растерянности,
на нем не увидела.
-- Так чем же ты все это объяснишь? -- не выдержала она.
-- Пока ничем. Сегодня во что бы то ни стало увижу Жана, расспрошу его,
и если это правда, тогда...
-- Что тогда?
-- Сейчас я ничего не скажу. Я и сам ничего не понимаю... Чтоб
фашистский офицер, барон, поймал двух маки, а потом отпустил... Нет, тут
что-то не так. Возможно, он хочет спровоцировать нас, втереться в доверие...
Нет, в выводах надо быть очень осторожным... И ты еще внимательнее должна
следить за этим Гольдрингом и быть настороже. Кстати, как у тебя
складываются с ним отношения?
-- Он просил меня, чтобы я помогла ему изучить язык.
-- Ты, конечно, согласилась?
-- Должна была согласиться, помня твой суровый приказ.
-- И как он себя держит? Удалось тебе что-нибудь узнать?
-- Нет. Он очень сдержан, вежлив и не думает ухаживать за мной.
-- О чем же вы с ним разговариваете?
Моника передала свой разговор с Генрихом о французском языке и будущем
Франции. Франсуа задал девушке еще несколько вопросов, касающихся
Гольдринга, но ответы на них, очевидно, мало что ему объяснили.
-- Загадочная личность этот барон, -- сказал он поднимаясь.-- Во всяком
случае, надо предупредить наших, чтобы его случайно не подстрелили.
Возможно, он действительно антифашист и хочет нам помочь. Но все это надо
хорошенько проверить. А пока будь осторожна, используй уроки французского
языка, чтобы побольше разузнать.
-- Понимаю.
-- Предупреди мать и мадам Дюрель, чтобы они никому ничего не
рассказывали. А себя веди так, словно ты ничего не знаешь.
Франсуа подтолкнул велосипед и шутя добавил:
-- И в благодарность за то, что он отпустил твоего брата, смотри не
влюбись в этого барончика.
Моника сердито сверкнула глазами и нажала на педали.

Как только закончился обед и все встали из-за стола, Лютц подошел к
Гольдрингу.
-- Вам, лейтенант, важное поручение от генерала. Придется ехать в Лион.
Пойдемте в штаб, и там я вам все объясню.
По дороге к штабу всегда разговорчивый Лютц молчал. Видя, что он в
плохом настроении, не начинал разговор и Генрих.
У себя в кабинете Лютц тоже не сразу заговорил о поручении генерала. И
Генриха уже начинало беспокоить это странное поведение адъютанта.
-- Так в чем же заключается поручение генерала, герр гауптман? --
официальным тоном спросил он.