Страница:
этом, то невольно захочется нам воскликнуть: к чему весь этот шум? к чему
вся суета и волнения, все эти страхи и горести? Разве не о том лишь идет
речь, чтобы всякий Иван нашел свою Марью?* Почему же такой пустяк должен
играть столь серьезную роль и беспрестанно вносить раздор и смуту в стройное
течение человеческой жизни? Но перед серьезным исследователем дух истины
мало-помалу раскрывает загадку: совсем не пустяк то, о чем здесь толкуется,
а, наоборот, оно так важно, что ему вполне подоба-
ют та серьезность и страстность, которые ему сопутствуют. Конечная цель
всех любовных треволнений, разыгрываются ли они на комической сцене или на
котурнах трагедии, поистине важнее, чем все другие цели человеческой жизни,
и поэтому она вполне достойна той глубокой серьезности, с какою всякий
стремится к ее достижению. Именно: то, к чему ведут любовные дела, это ни
более, ни менее, как создание следующего поколения. Да, именно здесь, в этих
фривольных шашнях любви, определяются в своей жизни и в своем характере те
действующие лица, которые выступят на сцену, когда мы сойдем с нее. Подобно
тому как существование этих грядущих личностей всецело обусловливается вашим
половым инстинктом вообще, так их сущность зависит от нашего индивидуального
выбора при удовлетворении этого инстинкта, т.е. от половой любви, и
бесповоротно устанавливается ею во всех своих отношениях. Вот ключ к решению
проблемы, - но мы лучше ознакомимся с ним, когда, применяя его к делу,
проследим все ступени влюбленности, начиная от мимолетного влечения и кончая
самой бурной страстью; мы увидим при этом, что все разнообразие ступеней и
оттенков любви зависит от степени индивидуализации выбора.
* Я не смею называть здесь вещи своими именами: пусть же благосклонный
читатель сам переведет эту фразу на аристофановский язык.
Все любовные истории каждого наличного поколения, взятые в целом,
представляют собою, таким образом, серьезную "думу всего человечества о
создании будущего поколения, которое в свою очередь является родоначальником
бесчисленных новых поколений". Эта глубокая важность той человеческой
потребности, которая в отличие от всех остальных людских интересов касается
не индивидуального благополучия и несчастья отдельных лиц, а жизни и
характера всего человеческого рода в будущих веках, и в которой поэтому воля
индивидуума выступает в своем повышенном качестве, как воля рода, - эта
важность и есть то, на чем зиждется пафос и возвышенный строй любовных
отношений, трансцендентный момент восторгов и страданий любви, которую поэты
в продолжение тысячелетий не устают изображать в бесчисленных примерах, ибо
нет темы, которая по своему интересу могла бы сравниться с этой: трактуя о
благополучии и горести рода, она так же отно-
сится к другим темам, касающимся только блага отдельных личностей, как
геометрическое тело - к плоскости. Вот почему так трудно заинтересовать
какой-нибудь пьесой, если в ней нет любовной интриги; вот почему, с другой
стороны, эта тема никогда не исчерпывается и не опошляется, хотя из нее и
делают повседневное употребление.
То, что в индивидуальном сознании сказывается как половой инстинкт
вообще, без сосредоточения на каком-нибудь определенном индивидууме другого
пола, это, взятое само по себе и вне явления, воля к жизни, просто как
таковой. То же, что в сознании проявляется как половой инстинкт,
направленный на какую-нибудь определенную личность, это, взятое само по
себе, воля к тому, чтобы жить в качестве строго определенного индивидуума. В
этом случае половой инстинкт, хотя он сам по себе не что иное, как
субъективная потребность, умеет, однако, очень ловко надевать на себя личину
объективного восхищения и этим обманывает сознание: природа для своих целей
нуждается в подобном стратегическом приеме. Но какой бы объективный и
возвышенный вид ни принимало это восхищение, оно в каждом случае
влюбленности имеет своею исключительною целью рождение известного
индивидуума с определенными свойствами: это прежде всего подтверждается тем,
что существенною стороною в любви является не взаимность, а обладание, т.е.
физическое наслаждение. Оттого уверенность в ответной любви нисколько не
может утешить в отсутствии обладания: наоборот, не один человек в таком
положении кончал самоубийством. С другой стороны, люди, сильно влюбленные,
если они не могут достигнуть взаимности, довольствуются обладанием, т.е.
физическим наслаждением. Это доказывают все браки поневоле, а также и те
многочисленные случаи, когда ценою значительных подарков или другого рода
пожертвований приобретается благосклонность женщины, вопреки ее
нерасположению; это доказывают, наконец, и факты изнасилования. Истинной,
хотя и бессознательною для участников целью всякого романа является то,
чтобы родилось на свет именно это, определенное дитя: как достигается эта
цель - дело второстепенное.
Каким бы воплем ни встретили жесткий реализм моей теории высокие и
чувствительные, но в то же время влюбленные души, они все-таки ошибаются. В
самом деле: разве точное определение индивидуальностей грядущего "поколения
не является гораздо более высокою и достойною целью, чем все их безмерные
чувства и сверхчувственные мыльные пузыри? Да и может ли быть среди земных
целей более важная и великая цель? Она одна соответствует той глубине, с
которой мы чувствуем страстную любовь, той серьезности, которая сопровождает
ее, той важности, которую она придает даже мелочам в своей сфере и в своем
возникновении. Лишь в том случае, если истинною целью любви считать эту
цель, окажутся соответствующими делу все околичности любовного романа, все
бесконечные усилия и муки, с которыми связано стремление к любимому
существу. Ибо то, что сквозь эти порывы и усилия пробивается в жизнь, это -
грядущее поколение во всей своей индивидуальной определенности. И трепет
этого поколения слышится уже в том осмотрительном, определенном и
прихотливом выборе при удовлетворении полового инстинкта, который называется
любовью. Возрастающая склонность двух любящих существ - это уже, собственно
воля к жизни нового индивидуума, который они могут и хотят произвести, и
когда встречаются их взоры, исполненные страсти, то это уже загорается его
новая жизнь и возвещает о себе как будущая гармоническая, стройно сложенная
индивидуальность. Они тоскуют по действительном соединении и слиянии в одно
существо, для того чтобы затем продолжать свою жизнь только в нем, и это
стремление осуществляется в дитяти, которое они рождают и в котором
наследственные черты обоих, соединенные и слитые в одно существо, переживают
самих родителей. Наоборот, решительное и упорное отвращение, которое
испытывают друг к другу мужчина и девушка, служит доказательством того, что
дитя, которое они могли бы произвести на свет, было бы дурно организованное,
внутренне дисгармоничное, несчастное существо. Вот почему глубокий смысл
заключается в том, что Кальдерон, хотя и называет ужасную Семирамиду дочерью
воздуха, но в то же время изображает ее как дочь насилия, за которым
следовало мужеубийство.
То, что в последнем основании с такою силою влечет два индивидуума
разного пола к соединению исключительно друг с другом, это - воля к жизни,
проявляющаяся во всем данном роде; здесь она антиципирует соответствующую ее
целям объективацию своего существа в той особи, которую могут произвести на
свет оба влюбленные индивидуума. Особь эта наследует от отца волю или
характер, от матери - интеллект, а телосложение - от обоих. Впрочем, форма
тела большею частью складывается по отцовскому образцу, размеры же его
скорее - по материнскому, согласно тому закону, который обнаруживается в
скрещивании животных и главным образом зиждется на том, что величина плода
должна приноравливаться к величине матки. Как не объяснима в каждом человеке
совершенно особая, исключительно ему присущая индивидуальность, так же точно
не объяснима и совершенно особая и индивидуальная страсть двух влюбленных;
мало того, оба эти явления в своей глубочайшей основе - одно и то же: первое
во внешнем то, чем последнее было внутренним. Действительно, самый первый
момент зарождения нового индивидуума, истинную критическую точку его жизни,
надо видеть в том мгновении, когда его родители начинают друг друга любить,
"увлекаться друг другом", как очень метко выражаются англичане. И я уже
сказал, что в обмене и встрече их страстных взоров возникает первый зародыш
нового существа, который, разумеется, как и все зародыши, по большей части
бывает растоптан. Этот новый индивидуум - до известной степени новая
(Платонова) идея; и как все идеи с величайшею напряженностью стремятся
принять форму явления, жадно набрасываясь для этого на ту материю, которую
между ними всеми распределяет закон причины, так и эта особая идея
человеческой индивидуальности с величайшею жадностью и напряжением тяготеет
к своей реализации в явлении. Эта жаднорть и напряжение и есть взаимная
страсть будущих родителей. Она имеет бесчисленное множество степеней, но
крайние точки ее во всяком случае можно определить как всеоб-
щую влюбленность и восхищенность; существо же этой страсти повсюду
одинаково. Что же касается степеней ее, то она тем могущественнее, чем она
более индивидуализирована, т.е. чем более любимый индивидуум, по всей своей
организации и свойствам, исключительно способен удовлетворить желание
любящего и его потребность, определяемую собственными индивидуальными
чертами последнего. А в чем, собственно, здесь дело, каковы эти черты и эта
потребность, это мы увидим из дальнейшего изложения. Прежде и существеннее
всего любовная склонность тяготеет к здоровью, силе и красоте, а
следовательно, и к молодости; ибо воля прежде всего стремится установить
родовой характер человеческого вида, как основу всякой индивидуальности;
повседневное волокитство дальше этого не очень-то и заходит. К этому
присоединяются потом более специальные требования, которые мы ниже
рассмотрим порознь и с которыми страсть усиливается, если только они видят
перед собою возможность удовлетворения. Самые же высокие степени страсти
вытекают из такой приспособленности обоих индивидуумов друг к другу, в силу
которой воля, т.е. характер, отца и интеллект матери в своем сочетании
образуют именно ту особь, по какой воля к жизни вообще, воплощенная в целом
роде, чувствует тоску, соответствующую ее, родовой воли, величию и оттого
превышающую меру обыкновенного смертного сердца, тоску, мотивы которой тоже
выходят за пределы индивидуального разумения. В этом, следовательно, - душа
истинной, великой страсти.
Чем совершеннее взаимная приспособленность и соответствие двух
индивидуумов в тех разнообразных отношениях, которые мы рассмотрим ниже, тем
сильнее оказывается их страсть друг к другу. Так как на свете не существует
двух совершенно одинаковых индивидуумов, то каждому определенному мужчине
должна лучше всего соответствовать одна определенная женщина, критерием для
нас все время является здесь то дитя, которое они должны произвести. Как
редки случаи, чтобы такие два индивидуума встретили друг друга, так редка и
настоящая страстная любовь. Но в виду того, что возможность такой любви
открыта для каждого из нас, всякому понятны ее описания в поэтических
произведениях.
Именно потому, что любовная страсть, собственно говоря,
сосредоточивается вокруг будущего дитяти и его свойств и здесь лежит ее
зерно, то между двумя молодыми и здоровыми людьми разного пола, благодаря
совпадению в их взглядах, характере и умственном складе вообще, может
существовать дружба, без всякой примеси половой любви; мало того, в этом
последнем отношении между ними может царить даже известная антипатия.
Причину этого следует искать в том, что дитя, которое они могли бы родить,
имело бы физически или духовно дисгармонирующие свойства, короче говоря, его
жизнь и характер не соответствовали бы целям воли к жизни, как она
воплощается в данном роде. Бывают противоположные случаи: несмотря на
разность в образе мыслей, характере и умственном складе вообще, несмотря на
возникающую отсюда антипатию и даже прямую враждебность, между индивидуумами
разного пола может зародиться и окрепнуть половая любовь, и она ослепляет их
по отношению ко всему остальному; и если она доводит их до брака, то он
весьма несчастлив.
Перейдем теперь к более обстоятельному исследованию нашего предмета.
Эгоизм так глубоко коренится в свойствах всякой индивидуальности вообще,
что, когда необходимо пробудить к деятельности какое-нибудь индивидуальное
существо, то единственно надежными стимулами для этого являются его
эгоистические цели. И хотя род имеет на индивидуум более первоначальное,
близкое и значительное право, чем сама преходящая индивидуальность, но когда
индивидууму предстоит работать для благополучия и сохранения рода и даже
приносить для этого жертвы, то его интеллект, рассчитанный на одни только
индивидуальные цели, не может настолько ясно проникнуться важностью этого
дела, чтобы поступить согласно ей. Вот почему в подобных случаях природа
может достигнуть своей цели только тем, что внушает индивидууму известную
иллюзию, в силу которой ему кажется его личным благом то, что на самом деле
составляет благо только для рода, и таким образом индивидуум служит
последнему, вообра-
жая, что служит самому себе: перед ним проносится чистейшая химера,
которая, побудив его на известный поступок, немедленно исчезает; и, в
качестве мотива, она заменяет для него действительность. Эта иллюзия -
инстинкт. В подавляющем большинстве случаев на последний надо смотреть как
на мысль рода, которая предуказывает воле то, что полезно ему. Но так как
воля стала здесь индивидуальной, то ее необходимо обмануть таким образом,
чтобы то, что рисует перед нею мысль рода, она восприняла мыслью
индивидуума, т.е. чтобы ей казалось, будто она идет навстречу индивидуальным
целям, между тем как на самом деле она стремится к целям чисто родовым (это
слово я беру здесь в самом подлинном смысле его). Внешнее проявление
инстинкта мы лучше всего наблюдаем на животных, где его роль наиболее
значительна; но тот внутренний процесс, который происходит при этом, мы, как
и все внутреннее, можем изучать только на самих себе. Правда, иные думают,
что у человека нет почти никаких инстинктов или, в крайнем случае, тот один,
в силу которого новорожденный ищет и хватает материнскую грудь. Но в
действительности у нас есть один очень определенный, ясный и даже сложный
инстинкт, именно, инстинкт столь тонкого, рачительного и своевольного выбора
другого индивидуума для удовлетворения половой потребности.
Это удовлетворение само по себе, т.е. поскольку оно представляет собою
чувственное наслаждение, основанное на могучей потребности индивидуума, это
удовлетворение вполне безразлично к тому, красив или безобразен другой
индивидуум. Если же мы все-таки обращаем столь серьезное внимание на
эстетическую сторону дела и в силу нее так осмотрительно производим свой
выбор, то это, очевидно, делается не в интересах самого выбирающего (хотя
он-то лично в этом убежден), а в интересах истинной цели любви, т.е. ради
будущего дитяти, в котором тип рода должен сохраниться в возможной чистоте и
правильности. В силу тысячи стихийных случайностей и нравственных невзгод
возникают всевозможные уклонения от нормы человеческого облика, и тем не
менее истинный тип последнего во всех своих частях беспрестанно возобновля-
ется, этим мы обязаны чувству красоты, которое всегда предшествует
половому инстинкту и без которого последний падает на степень отвратительной
потребности. Вот почему каждый, прежде всего, решительно предпочитает и
страстно желает самых красивых особей, т.е. таких, в которых родовой
характер запечатлен с наибольшей чистотой; но потом ищет он в другой особи
таких совершенств, которых недостает ему самому, и даже те несовершенства,
которые противоположны его собственным, находит он прекрасными; оттого,
например, малорослые мужчины тяготеют к большим женщинам, блондинки любят
брюнетов и т.д.
То упоительное восхищение, какое объемлет мужчину при виде женщины
соответствующей ему красоты, суля ему в соединении с нею высшее счастье, это
именно и есть тот дух рода, который, узнавая на челе этой женщины явный
отпечаток рода, хотел бы именно с нею продолжать последний. На этом могучем
тяготении к красоте и зиждется сохранение родового типа, вот почему и столь
велико это тяготение. Ниже мы специально рассмотрим все те пункты, которые
оно принимает в расчет. Таким образом, то, что здесь руководит человеком,
это, в действительности, - инстинкт, который направлен на благо рода; между
тем как сам человек воображает, что в нем, этом инстинкте, он находит только
повышенную степень личного наслаждения.
На самом же деле перед нами раскрываются здесь поучительные указания на
внутреннюю сущность всякого инстинкта, который почти всегда, как и в данном
случае, заставляет особь действовать в интересах рода. Ибо очевидно, что та
заботливость, с которой насекомое разыскивает определенный цветок, или плод,
или навоз, или мясо, или, как ихневмоны, личинку чужого насекомого, для
того, чтобы именно туда и только туда положить свои яйца, для достижения
этой цели не щадя трудов и пренебрегая опасностями, - эта заботливость очень
похожа на ту, с какою мужчина для удовлетворения своей половой потребности
тщательно выбирает женщину определенного склада, который бы удовлетворял его
индивидуальному вкусу, и столь пылко желает ее, что нередко для достижения
этой цели
он, наперекор всякому разуму, приносит в жертву счастье всей своей
жизни: он вступает в нелепый брак или в такую любовную связь, которая
отнимает у него состояние, честь и жизнь, или решается даже на преступление,
например, на прелюбодеяние или изнасилование, - и все это только для того,
чтобы, покоряясь всевластной воле природы, наиболее целесообразным образом
послужить роду, хотя бы и за счет индивидуума. Повсюду, значит, инстинкт
выступает как деятельность, будто бы руководимая идеей цели, но в
действительности совершенно чуждая последней. Природа насаждает его там, где
действующий индивидуум или неспособен был бы понять цель своих действий, или
не согласился бы стремиться к ней; вот почему инстинкт обыкновенно и присущ
только животным, и к тому же преимущественно низшим, которые меньше всего
одарены умом. И почти исключительно в рассматриваемом случае инстинкт
существует и у человека, который, в противном случае, хотя и мог бы понимать
цель полового общения, но не стремился бы к ней с должным усердием, т.е.
даже в ущерб своему индивидуальному благополучию. Таким образом, и здесь,
как и во всяком инстинкте, истина, для того чтобы воздействовать на волю,
принимает облик иллюзии. И вот иллюзия сладострастия внушает мужчине, будто
в объятиях женщины, которая пленяет его своей красотою, он найдет большее
наслаждение, чем в объятиях всякой другой; та же иллюзия, сосредоточенная
исключительно на одной и единственной особи, непоколебимо убеждает его, что
обладание ею доставит ему необыкновенное счастье. И вот ему кажется, будто
усилия и жертвы расточает он ради собственного наслаждения, между тем как на
самом деле все это он производит для сохранения нормального типа рода или же
для того, чтобы получила бытие совершенно определенная индивидуальность,
которая может произойти только от данных родителей. Насколько полно
сохраняется здесь характер инстинкта, т.е. действия, как будто руководимого
идеей цели, а на самом деле совершенно чуждого ей, видно из того, что
объятый любовным наваждением человек нередко даже пренебрегает тою самою
целью, которая только и направляет его,
т.е. деторождением, и старается помешать ей: так бывает почти при
всякой внебрачной любви. Указанному мною существу половых отношений вполне
соответствует и то, что всякий влюбленный, достигнув наконец желанного
блаженства, испытывает какое-то странное разочарование и поражается тем, что
осуществление его заветной и страстной мечты совсем не дало ему большей
радости, чем дало бы всякое другое удовлетворение полового инстинкта. И это
не служит к его вящему поощрению. Его страстное желание, теперь
удовлетворенное, так относилось ко всем остальным его желаниям, как род
относится к индивидууму, т.е. как бесконечное к чему-то конечному. Самое же
удовлетворение идет собственно во благо только роду и оттого не проникает в
сознание индивидуума, который здесь, одушевляемый волей рода, самоотверженно
служил такой цели, какая его лично вовсе и не касалась. Вот почему,
следовательно, всякий влюбленный, осуществив свое великое дело, чувствует
себя обманутым, исчезла та иллюзия, благодаря которой индивидуум послужил
здесь обманутой жертвой рода. Оттого Платон очень хорошо и замечает: "нет
вещи более обманчивой, нежели сладострастие" ("Филеб", 45).
А все это, с своей стороны, бросает свет на инстинкты и творческие
влечения животных. Без сомнения, и животные находятся во власти некоторого
рода иллюзии, обманчиво сулящей им личное наслаждение, когда они так
ревностно и самоотверженно трудятся в интересах своего рода: когда птица,
например, вьет себе гнездо, когда насекомое ищет для своих яиц единственно
годного места или даже выходит на поиски за добычей, которой оно не
воспользуется, но которую надо положить рядом с яйцами как пищу для будущих
личинок; когда пчела, оса, муравей воздвигают свои искусные постройки и
ведут свое крайне сложное хозяйство. Бесспорно, все они подчиняются какой-то
иллюзии, которая облекает служение роду личной эгоистической цели. К тому,
чтобы ясно понять тот внутренний, или субъективный, процесс, который лежит в
основе проявлений инстинкта, это предположение иллюзии составляет, вероятно,
единственный способ. С внешней же, или
объективной, точки зрения дело представляется так: те животные, которые
в сильной степени покоряются инстинкту, именно насекомые, обнаруживают
преобладание ганглионозной, т.е. субъективной, нервной системы над системой
спинно-мозговой, или объективной, откуда следует заключить, что эти животные
влекомы в своих действиях не столько объективным, правильным восприятием
предметов, сколько субъективными представлениями, которые возбуждают желания
и которые возникают, благодаря воздействию ганглионозной системы на мозг;
следовательно, этими животными руководит известная иллюзия, и такова
физиологическая сторона всякого инстинкта. Для пояснения сказанного я
напомню еще о другом, хотя и более слабом примере инстинкта в человеке, о
капризном аппетите беременных: по-видимому, он является в силу того, что
питание эмбриона иногда требует особой или определенной модификации
притекающей к нему крови и вследствие этого пища, которая могла бы
произвести такую модификацию, сейчас же представляется беременной женщине
предметом страстного желания: значит, и здесь возникает некоторая иллюзия.
Таким образом, у женщины одним инстинктом больше, нежели у мужчины; в связи
с этим ганглионозная система у нее гораздо более развита, чем у мужчины.
Значительное преобладание головного мозга в человеке служит причиной того,
что люди имеют меньше инстинктов, чем животные, и что даже эти немногие
инстинкты легко подвергаются у них извращению. Например, чувство красоты,
инстинктивно руководящее человеком при выборе объекта полового
удовлетворения, извращается, вырождаясь в наклонность к педерастии; аналогию
этому представляет то, что мясная муха, вместо того чтобы, согласно своему
инстинкту, класть свои яйца в гниющее мясо, кладет их в цветы "арум
дракункулюс", привлекаемая трупным запахом этого растения.
То, что в основе всякой половой любви лежит инстинкт, направленный
исключительно на будущее дитя, - это станет для нас вполне несомненным, если
подвергнуть его, названный инстинкт, более точному анализу, который поэтому
неминуемо и предстоит нам.
Прежде всего надо заметить, что мужчина по своей природе обнаруживает
склонность к непостоянству в любви, а женщина - к постоянству. Любовь
мужчины заметно слабеет с того момента, когда она получит себе
удовлетворение: почти всякая другая женщина для него более привлекательна,
чем та, которою он уже обладает, и он жаждет перемены; любовь женщины,
наоборот, именно с этого момента возрастает. Это - результат целей, которые
ставит себе природа: она заинтересована в сохранении, а потому и в возможно
большем размножении всякого данного рода существ. В самом деле: мужчина
легко может произвести на свет больше ста детей в год, если к его услугам
будет столько же женщин; напротив того, женщина, сколько бы мужчин она ни
знала, все-таки может произвести на свет только одно дитя в год (я не говорю
вся суета и волнения, все эти страхи и горести? Разве не о том лишь идет
речь, чтобы всякий Иван нашел свою Марью?* Почему же такой пустяк должен
играть столь серьезную роль и беспрестанно вносить раздор и смуту в стройное
течение человеческой жизни? Но перед серьезным исследователем дух истины
мало-помалу раскрывает загадку: совсем не пустяк то, о чем здесь толкуется,
а, наоборот, оно так важно, что ему вполне подоба-
ют та серьезность и страстность, которые ему сопутствуют. Конечная цель
всех любовных треволнений, разыгрываются ли они на комической сцене или на
котурнах трагедии, поистине важнее, чем все другие цели человеческой жизни,
и поэтому она вполне достойна той глубокой серьезности, с какою всякий
стремится к ее достижению. Именно: то, к чему ведут любовные дела, это ни
более, ни менее, как создание следующего поколения. Да, именно здесь, в этих
фривольных шашнях любви, определяются в своей жизни и в своем характере те
действующие лица, которые выступят на сцену, когда мы сойдем с нее. Подобно
тому как существование этих грядущих личностей всецело обусловливается вашим
половым инстинктом вообще, так их сущность зависит от нашего индивидуального
выбора при удовлетворении этого инстинкта, т.е. от половой любви, и
бесповоротно устанавливается ею во всех своих отношениях. Вот ключ к решению
проблемы, - но мы лучше ознакомимся с ним, когда, применяя его к делу,
проследим все ступени влюбленности, начиная от мимолетного влечения и кончая
самой бурной страстью; мы увидим при этом, что все разнообразие ступеней и
оттенков любви зависит от степени индивидуализации выбора.
* Я не смею называть здесь вещи своими именами: пусть же благосклонный
читатель сам переведет эту фразу на аристофановский язык.
Все любовные истории каждого наличного поколения, взятые в целом,
представляют собою, таким образом, серьезную "думу всего человечества о
создании будущего поколения, которое в свою очередь является родоначальником
бесчисленных новых поколений". Эта глубокая важность той человеческой
потребности, которая в отличие от всех остальных людских интересов касается
не индивидуального благополучия и несчастья отдельных лиц, а жизни и
характера всего человеческого рода в будущих веках, и в которой поэтому воля
индивидуума выступает в своем повышенном качестве, как воля рода, - эта
важность и есть то, на чем зиждется пафос и возвышенный строй любовных
отношений, трансцендентный момент восторгов и страданий любви, которую поэты
в продолжение тысячелетий не устают изображать в бесчисленных примерах, ибо
нет темы, которая по своему интересу могла бы сравниться с этой: трактуя о
благополучии и горести рода, она так же отно-
сится к другим темам, касающимся только блага отдельных личностей, как
геометрическое тело - к плоскости. Вот почему так трудно заинтересовать
какой-нибудь пьесой, если в ней нет любовной интриги; вот почему, с другой
стороны, эта тема никогда не исчерпывается и не опошляется, хотя из нее и
делают повседневное употребление.
То, что в индивидуальном сознании сказывается как половой инстинкт
вообще, без сосредоточения на каком-нибудь определенном индивидууме другого
пола, это, взятое само по себе и вне явления, воля к жизни, просто как
таковой. То же, что в сознании проявляется как половой инстинкт,
направленный на какую-нибудь определенную личность, это, взятое само по
себе, воля к тому, чтобы жить в качестве строго определенного индивидуума. В
этом случае половой инстинкт, хотя он сам по себе не что иное, как
субъективная потребность, умеет, однако, очень ловко надевать на себя личину
объективного восхищения и этим обманывает сознание: природа для своих целей
нуждается в подобном стратегическом приеме. Но какой бы объективный и
возвышенный вид ни принимало это восхищение, оно в каждом случае
влюбленности имеет своею исключительною целью рождение известного
индивидуума с определенными свойствами: это прежде всего подтверждается тем,
что существенною стороною в любви является не взаимность, а обладание, т.е.
физическое наслаждение. Оттого уверенность в ответной любви нисколько не
может утешить в отсутствии обладания: наоборот, не один человек в таком
положении кончал самоубийством. С другой стороны, люди, сильно влюбленные,
если они не могут достигнуть взаимности, довольствуются обладанием, т.е.
физическим наслаждением. Это доказывают все браки поневоле, а также и те
многочисленные случаи, когда ценою значительных подарков или другого рода
пожертвований приобретается благосклонность женщины, вопреки ее
нерасположению; это доказывают, наконец, и факты изнасилования. Истинной,
хотя и бессознательною для участников целью всякого романа является то,
чтобы родилось на свет именно это, определенное дитя: как достигается эта
цель - дело второстепенное.
Каким бы воплем ни встретили жесткий реализм моей теории высокие и
чувствительные, но в то же время влюбленные души, они все-таки ошибаются. В
самом деле: разве точное определение индивидуальностей грядущего "поколения
не является гораздо более высокою и достойною целью, чем все их безмерные
чувства и сверхчувственные мыльные пузыри? Да и может ли быть среди земных
целей более важная и великая цель? Она одна соответствует той глубине, с
которой мы чувствуем страстную любовь, той серьезности, которая сопровождает
ее, той важности, которую она придает даже мелочам в своей сфере и в своем
возникновении. Лишь в том случае, если истинною целью любви считать эту
цель, окажутся соответствующими делу все околичности любовного романа, все
бесконечные усилия и муки, с которыми связано стремление к любимому
существу. Ибо то, что сквозь эти порывы и усилия пробивается в жизнь, это -
грядущее поколение во всей своей индивидуальной определенности. И трепет
этого поколения слышится уже в том осмотрительном, определенном и
прихотливом выборе при удовлетворении полового инстинкта, который называется
любовью. Возрастающая склонность двух любящих существ - это уже, собственно
воля к жизни нового индивидуума, который они могут и хотят произвести, и
когда встречаются их взоры, исполненные страсти, то это уже загорается его
новая жизнь и возвещает о себе как будущая гармоническая, стройно сложенная
индивидуальность. Они тоскуют по действительном соединении и слиянии в одно
существо, для того чтобы затем продолжать свою жизнь только в нем, и это
стремление осуществляется в дитяти, которое они рождают и в котором
наследственные черты обоих, соединенные и слитые в одно существо, переживают
самих родителей. Наоборот, решительное и упорное отвращение, которое
испытывают друг к другу мужчина и девушка, служит доказательством того, что
дитя, которое они могли бы произвести на свет, было бы дурно организованное,
внутренне дисгармоничное, несчастное существо. Вот почему глубокий смысл
заключается в том, что Кальдерон, хотя и называет ужасную Семирамиду дочерью
воздуха, но в то же время изображает ее как дочь насилия, за которым
следовало мужеубийство.
То, что в последнем основании с такою силою влечет два индивидуума
разного пола к соединению исключительно друг с другом, это - воля к жизни,
проявляющаяся во всем данном роде; здесь она антиципирует соответствующую ее
целям объективацию своего существа в той особи, которую могут произвести на
свет оба влюбленные индивидуума. Особь эта наследует от отца волю или
характер, от матери - интеллект, а телосложение - от обоих. Впрочем, форма
тела большею частью складывается по отцовскому образцу, размеры же его
скорее - по материнскому, согласно тому закону, который обнаруживается в
скрещивании животных и главным образом зиждется на том, что величина плода
должна приноравливаться к величине матки. Как не объяснима в каждом человеке
совершенно особая, исключительно ему присущая индивидуальность, так же точно
не объяснима и совершенно особая и индивидуальная страсть двух влюбленных;
мало того, оба эти явления в своей глубочайшей основе - одно и то же: первое
во внешнем то, чем последнее было внутренним. Действительно, самый первый
момент зарождения нового индивидуума, истинную критическую точку его жизни,
надо видеть в том мгновении, когда его родители начинают друг друга любить,
"увлекаться друг другом", как очень метко выражаются англичане. И я уже
сказал, что в обмене и встрече их страстных взоров возникает первый зародыш
нового существа, который, разумеется, как и все зародыши, по большей части
бывает растоптан. Этот новый индивидуум - до известной степени новая
(Платонова) идея; и как все идеи с величайшею напряженностью стремятся
принять форму явления, жадно набрасываясь для этого на ту материю, которую
между ними всеми распределяет закон причины, так и эта особая идея
человеческой индивидуальности с величайшею жадностью и напряжением тяготеет
к своей реализации в явлении. Эта жаднорть и напряжение и есть взаимная
страсть будущих родителей. Она имеет бесчисленное множество степеней, но
крайние точки ее во всяком случае можно определить как всеоб-
щую влюбленность и восхищенность; существо же этой страсти повсюду
одинаково. Что же касается степеней ее, то она тем могущественнее, чем она
более индивидуализирована, т.е. чем более любимый индивидуум, по всей своей
организации и свойствам, исключительно способен удовлетворить желание
любящего и его потребность, определяемую собственными индивидуальными
чертами последнего. А в чем, собственно, здесь дело, каковы эти черты и эта
потребность, это мы увидим из дальнейшего изложения. Прежде и существеннее
всего любовная склонность тяготеет к здоровью, силе и красоте, а
следовательно, и к молодости; ибо воля прежде всего стремится установить
родовой характер человеческого вида, как основу всякой индивидуальности;
повседневное волокитство дальше этого не очень-то и заходит. К этому
присоединяются потом более специальные требования, которые мы ниже
рассмотрим порознь и с которыми страсть усиливается, если только они видят
перед собою возможность удовлетворения. Самые же высокие степени страсти
вытекают из такой приспособленности обоих индивидуумов друг к другу, в силу
которой воля, т.е. характер, отца и интеллект матери в своем сочетании
образуют именно ту особь, по какой воля к жизни вообще, воплощенная в целом
роде, чувствует тоску, соответствующую ее, родовой воли, величию и оттого
превышающую меру обыкновенного смертного сердца, тоску, мотивы которой тоже
выходят за пределы индивидуального разумения. В этом, следовательно, - душа
истинной, великой страсти.
Чем совершеннее взаимная приспособленность и соответствие двух
индивидуумов в тех разнообразных отношениях, которые мы рассмотрим ниже, тем
сильнее оказывается их страсть друг к другу. Так как на свете не существует
двух совершенно одинаковых индивидуумов, то каждому определенному мужчине
должна лучше всего соответствовать одна определенная женщина, критерием для
нас все время является здесь то дитя, которое они должны произвести. Как
редки случаи, чтобы такие два индивидуума встретили друг друга, так редка и
настоящая страстная любовь. Но в виду того, что возможность такой любви
открыта для каждого из нас, всякому понятны ее описания в поэтических
произведениях.
Именно потому, что любовная страсть, собственно говоря,
сосредоточивается вокруг будущего дитяти и его свойств и здесь лежит ее
зерно, то между двумя молодыми и здоровыми людьми разного пола, благодаря
совпадению в их взглядах, характере и умственном складе вообще, может
существовать дружба, без всякой примеси половой любви; мало того, в этом
последнем отношении между ними может царить даже известная антипатия.
Причину этого следует искать в том, что дитя, которое они могли бы родить,
имело бы физически или духовно дисгармонирующие свойства, короче говоря, его
жизнь и характер не соответствовали бы целям воли к жизни, как она
воплощается в данном роде. Бывают противоположные случаи: несмотря на
разность в образе мыслей, характере и умственном складе вообще, несмотря на
возникающую отсюда антипатию и даже прямую враждебность, между индивидуумами
разного пола может зародиться и окрепнуть половая любовь, и она ослепляет их
по отношению ко всему остальному; и если она доводит их до брака, то он
весьма несчастлив.
Перейдем теперь к более обстоятельному исследованию нашего предмета.
Эгоизм так глубоко коренится в свойствах всякой индивидуальности вообще,
что, когда необходимо пробудить к деятельности какое-нибудь индивидуальное
существо, то единственно надежными стимулами для этого являются его
эгоистические цели. И хотя род имеет на индивидуум более первоначальное,
близкое и значительное право, чем сама преходящая индивидуальность, но когда
индивидууму предстоит работать для благополучия и сохранения рода и даже
приносить для этого жертвы, то его интеллект, рассчитанный на одни только
индивидуальные цели, не может настолько ясно проникнуться важностью этого
дела, чтобы поступить согласно ей. Вот почему в подобных случаях природа
может достигнуть своей цели только тем, что внушает индивидууму известную
иллюзию, в силу которой ему кажется его личным благом то, что на самом деле
составляет благо только для рода, и таким образом индивидуум служит
последнему, вообра-
жая, что служит самому себе: перед ним проносится чистейшая химера,
которая, побудив его на известный поступок, немедленно исчезает; и, в
качестве мотива, она заменяет для него действительность. Эта иллюзия -
инстинкт. В подавляющем большинстве случаев на последний надо смотреть как
на мысль рода, которая предуказывает воле то, что полезно ему. Но так как
воля стала здесь индивидуальной, то ее необходимо обмануть таким образом,
чтобы то, что рисует перед нею мысль рода, она восприняла мыслью
индивидуума, т.е. чтобы ей казалось, будто она идет навстречу индивидуальным
целям, между тем как на самом деле она стремится к целям чисто родовым (это
слово я беру здесь в самом подлинном смысле его). Внешнее проявление
инстинкта мы лучше всего наблюдаем на животных, где его роль наиболее
значительна; но тот внутренний процесс, который происходит при этом, мы, как
и все внутреннее, можем изучать только на самих себе. Правда, иные думают,
что у человека нет почти никаких инстинктов или, в крайнем случае, тот один,
в силу которого новорожденный ищет и хватает материнскую грудь. Но в
действительности у нас есть один очень определенный, ясный и даже сложный
инстинкт, именно, инстинкт столь тонкого, рачительного и своевольного выбора
другого индивидуума для удовлетворения половой потребности.
Это удовлетворение само по себе, т.е. поскольку оно представляет собою
чувственное наслаждение, основанное на могучей потребности индивидуума, это
удовлетворение вполне безразлично к тому, красив или безобразен другой
индивидуум. Если же мы все-таки обращаем столь серьезное внимание на
эстетическую сторону дела и в силу нее так осмотрительно производим свой
выбор, то это, очевидно, делается не в интересах самого выбирающего (хотя
он-то лично в этом убежден), а в интересах истинной цели любви, т.е. ради
будущего дитяти, в котором тип рода должен сохраниться в возможной чистоте и
правильности. В силу тысячи стихийных случайностей и нравственных невзгод
возникают всевозможные уклонения от нормы человеческого облика, и тем не
менее истинный тип последнего во всех своих частях беспрестанно возобновля-
ется, этим мы обязаны чувству красоты, которое всегда предшествует
половому инстинкту и без которого последний падает на степень отвратительной
потребности. Вот почему каждый, прежде всего, решительно предпочитает и
страстно желает самых красивых особей, т.е. таких, в которых родовой
характер запечатлен с наибольшей чистотой; но потом ищет он в другой особи
таких совершенств, которых недостает ему самому, и даже те несовершенства,
которые противоположны его собственным, находит он прекрасными; оттого,
например, малорослые мужчины тяготеют к большим женщинам, блондинки любят
брюнетов и т.д.
То упоительное восхищение, какое объемлет мужчину при виде женщины
соответствующей ему красоты, суля ему в соединении с нею высшее счастье, это
именно и есть тот дух рода, который, узнавая на челе этой женщины явный
отпечаток рода, хотел бы именно с нею продолжать последний. На этом могучем
тяготении к красоте и зиждется сохранение родового типа, вот почему и столь
велико это тяготение. Ниже мы специально рассмотрим все те пункты, которые
оно принимает в расчет. Таким образом, то, что здесь руководит человеком,
это, в действительности, - инстинкт, который направлен на благо рода; между
тем как сам человек воображает, что в нем, этом инстинкте, он находит только
повышенную степень личного наслаждения.
На самом же деле перед нами раскрываются здесь поучительные указания на
внутреннюю сущность всякого инстинкта, который почти всегда, как и в данном
случае, заставляет особь действовать в интересах рода. Ибо очевидно, что та
заботливость, с которой насекомое разыскивает определенный цветок, или плод,
или навоз, или мясо, или, как ихневмоны, личинку чужого насекомого, для
того, чтобы именно туда и только туда положить свои яйца, для достижения
этой цели не щадя трудов и пренебрегая опасностями, - эта заботливость очень
похожа на ту, с какою мужчина для удовлетворения своей половой потребности
тщательно выбирает женщину определенного склада, который бы удовлетворял его
индивидуальному вкусу, и столь пылко желает ее, что нередко для достижения
этой цели
он, наперекор всякому разуму, приносит в жертву счастье всей своей
жизни: он вступает в нелепый брак или в такую любовную связь, которая
отнимает у него состояние, честь и жизнь, или решается даже на преступление,
например, на прелюбодеяние или изнасилование, - и все это только для того,
чтобы, покоряясь всевластной воле природы, наиболее целесообразным образом
послужить роду, хотя бы и за счет индивидуума. Повсюду, значит, инстинкт
выступает как деятельность, будто бы руководимая идеей цели, но в
действительности совершенно чуждая последней. Природа насаждает его там, где
действующий индивидуум или неспособен был бы понять цель своих действий, или
не согласился бы стремиться к ней; вот почему инстинкт обыкновенно и присущ
только животным, и к тому же преимущественно низшим, которые меньше всего
одарены умом. И почти исключительно в рассматриваемом случае инстинкт
существует и у человека, который, в противном случае, хотя и мог бы понимать
цель полового общения, но не стремился бы к ней с должным усердием, т.е.
даже в ущерб своему индивидуальному благополучию. Таким образом, и здесь,
как и во всяком инстинкте, истина, для того чтобы воздействовать на волю,
принимает облик иллюзии. И вот иллюзия сладострастия внушает мужчине, будто
в объятиях женщины, которая пленяет его своей красотою, он найдет большее
наслаждение, чем в объятиях всякой другой; та же иллюзия, сосредоточенная
исключительно на одной и единственной особи, непоколебимо убеждает его, что
обладание ею доставит ему необыкновенное счастье. И вот ему кажется, будто
усилия и жертвы расточает он ради собственного наслаждения, между тем как на
самом деле все это он производит для сохранения нормального типа рода или же
для того, чтобы получила бытие совершенно определенная индивидуальность,
которая может произойти только от данных родителей. Насколько полно
сохраняется здесь характер инстинкта, т.е. действия, как будто руководимого
идеей цели, а на самом деле совершенно чуждого ей, видно из того, что
объятый любовным наваждением человек нередко даже пренебрегает тою самою
целью, которая только и направляет его,
т.е. деторождением, и старается помешать ей: так бывает почти при
всякой внебрачной любви. Указанному мною существу половых отношений вполне
соответствует и то, что всякий влюбленный, достигнув наконец желанного
блаженства, испытывает какое-то странное разочарование и поражается тем, что
осуществление его заветной и страстной мечты совсем не дало ему большей
радости, чем дало бы всякое другое удовлетворение полового инстинкта. И это
не служит к его вящему поощрению. Его страстное желание, теперь
удовлетворенное, так относилось ко всем остальным его желаниям, как род
относится к индивидууму, т.е. как бесконечное к чему-то конечному. Самое же
удовлетворение идет собственно во благо только роду и оттого не проникает в
сознание индивидуума, который здесь, одушевляемый волей рода, самоотверженно
служил такой цели, какая его лично вовсе и не касалась. Вот почему,
следовательно, всякий влюбленный, осуществив свое великое дело, чувствует
себя обманутым, исчезла та иллюзия, благодаря которой индивидуум послужил
здесь обманутой жертвой рода. Оттого Платон очень хорошо и замечает: "нет
вещи более обманчивой, нежели сладострастие" ("Филеб", 45).
А все это, с своей стороны, бросает свет на инстинкты и творческие
влечения животных. Без сомнения, и животные находятся во власти некоторого
рода иллюзии, обманчиво сулящей им личное наслаждение, когда они так
ревностно и самоотверженно трудятся в интересах своего рода: когда птица,
например, вьет себе гнездо, когда насекомое ищет для своих яиц единственно
годного места или даже выходит на поиски за добычей, которой оно не
воспользуется, но которую надо положить рядом с яйцами как пищу для будущих
личинок; когда пчела, оса, муравей воздвигают свои искусные постройки и
ведут свое крайне сложное хозяйство. Бесспорно, все они подчиняются какой-то
иллюзии, которая облекает служение роду личной эгоистической цели. К тому,
чтобы ясно понять тот внутренний, или субъективный, процесс, который лежит в
основе проявлений инстинкта, это предположение иллюзии составляет, вероятно,
единственный способ. С внешней же, или
объективной, точки зрения дело представляется так: те животные, которые
в сильной степени покоряются инстинкту, именно насекомые, обнаруживают
преобладание ганглионозной, т.е. субъективной, нервной системы над системой
спинно-мозговой, или объективной, откуда следует заключить, что эти животные
влекомы в своих действиях не столько объективным, правильным восприятием
предметов, сколько субъективными представлениями, которые возбуждают желания
и которые возникают, благодаря воздействию ганглионозной системы на мозг;
следовательно, этими животными руководит известная иллюзия, и такова
физиологическая сторона всякого инстинкта. Для пояснения сказанного я
напомню еще о другом, хотя и более слабом примере инстинкта в человеке, о
капризном аппетите беременных: по-видимому, он является в силу того, что
питание эмбриона иногда требует особой или определенной модификации
притекающей к нему крови и вследствие этого пища, которая могла бы
произвести такую модификацию, сейчас же представляется беременной женщине
предметом страстного желания: значит, и здесь возникает некоторая иллюзия.
Таким образом, у женщины одним инстинктом больше, нежели у мужчины; в связи
с этим ганглионозная система у нее гораздо более развита, чем у мужчины.
Значительное преобладание головного мозга в человеке служит причиной того,
что люди имеют меньше инстинктов, чем животные, и что даже эти немногие
инстинкты легко подвергаются у них извращению. Например, чувство красоты,
инстинктивно руководящее человеком при выборе объекта полового
удовлетворения, извращается, вырождаясь в наклонность к педерастии; аналогию
этому представляет то, что мясная муха, вместо того чтобы, согласно своему
инстинкту, класть свои яйца в гниющее мясо, кладет их в цветы "арум
дракункулюс", привлекаемая трупным запахом этого растения.
То, что в основе всякой половой любви лежит инстинкт, направленный
исключительно на будущее дитя, - это станет для нас вполне несомненным, если
подвергнуть его, названный инстинкт, более точному анализу, который поэтому
неминуемо и предстоит нам.
Прежде всего надо заметить, что мужчина по своей природе обнаруживает
склонность к непостоянству в любви, а женщина - к постоянству. Любовь
мужчины заметно слабеет с того момента, когда она получит себе
удовлетворение: почти всякая другая женщина для него более привлекательна,
чем та, которою он уже обладает, и он жаждет перемены; любовь женщины,
наоборот, именно с этого момента возрастает. Это - результат целей, которые
ставит себе природа: она заинтересована в сохранении, а потому и в возможно
большем размножении всякого данного рода существ. В самом деле: мужчина
легко может произвести на свет больше ста детей в год, если к его услугам
будет столько же женщин; напротив того, женщина, сколько бы мужчин она ни
знала, все-таки может произвести на свет только одно дитя в год (я не говорю