Брайан Гарфилд. Семья Тибо. Том 1

восторге! Я много о вас слышал, господин учредитель часто говорит о своем
взрослом сыне-враче! Впрочем, семейное сходство... да-да, оно налицо! -
добавил он, смеясь. - Уверяю вас! Но прошу, пройдемте ко мне в кабинет. Ах,
извините, я забыл представиться! Я - Фем, директор.
Он подталкивал Антуана к директорскому кабинету и, шаркая ногами,
семенил за ним следом, воздев к потолку широко расставленные руки, словно
боялся, что Антуан споткнется и его надо будет подхватывать на лету.
Он заставил Антуана сесть и сам занял место за своим столом.
- Надеюсь, господин учредитель пребывает в добром здравии? -
осведомился он сладким голосом. - Ах, он совсем не стареет, это просто
поразительно! Какая жалость, что он не смог сегодня с вами приехать!
Антуан недоверчиво огляделся вокруг и довольно бесцеремонно уставился
на желтое, как у китайца, лицо и золотые очки, за которыми радостно
помаргивали раскосые глазки. Он был совершенно не подготовлен к столь
обильному словоизвержению и буквально сбит с толку домашним видом каторжного
начальства, неожиданно представшего перед ним в облике этого улыбчивого юнца
в пижаме, тогда как он ожидал здесь встретить переодетого жандарма
отталкивающей наружности или, уж во всяком случае, кого-нибудь вроде
директора коллежа, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить
необходимое самообладание.
- Ах, черт побери! - внезапно воскликнул г-н Фем. - Ведь вы приехали
как раз к воскресной мессе! Все наши воспитанники сейчас в часовне, и ваш
брат тоже. Как же нам быть? - Он взглянул на часы. - Это продлится еще минут
двадцать, а то и все тридцать, если причастников много. Что весьма возможно.
Господин учредитель вам, должно быть, рассказывал: у нас отличнейший
капеллан - священник молодой, расторопный, ловкости необычайной! С тех пор
как он здесь, религиозные чувства у воспитанников нашего заведения коренным
образом переменились! Однако какая жалость! Что ж нам делать?
Антуан порывисто встал. Он ни на миг не забывал, зачем он сюда приехал.
- Поскольку в данный момент все ваши помещения пустуют, - сказал он,
глядя на юркого человечка, - надеюсь, вы не сочтете нескромным мое желание
осмотреть колонию? Мне было бы любопытно увидеть все вблизи; я так часто, с
самого детства, слышал...
- Правда? - спросил удивленный г-н Фем. - Нет ничего проще, - продолжал
он, не двигаясь, однако, с места. Он улыбался и, не переставая улыбаться, о
чем-то, казалось, размышлял. - Ах, знаете, в корпусе нет ничего интересного.
Ведь это, по существу, не что иное, как маленькая казарма, а что такое
казарма, вы знаете не хуже меня.
Антуан продолжал стоять.
- Нет, мне очень интересно, - заявил он. И, видя, что директор
недоверчиво уставился на него своими прищуренными глазками, подтвердил: -
Да-да, уверяю вас.
- Ну что ж, доктор, с большим удовольствием. Надену вот только пиджак и
ботинки - и я к вашим услугам.
Он исчез. Антуан услышал, как прозвенел звонок. Затем пять раз бухнул
колокол во дворе. "Ага! - подумал он. - Дают сигнал тревоги, неприятель в
доме!" Он не мог усидеть на месте. Подошел к окну, но стекла оказались
матовыми. "Спокойствие, - сказал он себе. - Быть настороже. Удостовериться
во всем самому. Действовать. Вот в чем моя задача".
Наконец появился г-н Фем.
Они сошли с крыльца.
- Наш парадный двор! - высокопарно возгласил директор и снисходительно
усмехнулся. Потом подбежал к собаке, которая опять начала лаять, и с силой
пнул ее ногой в бок; собака забилась в свою конуру.
- Вы случайно не занимаетесь садоводством? Ах да, конечно, врач всегда
имеет дело с растениями, черт побери! - Он весьма охотно остановился посреди
палисадника. - Прошу вашего совета. Чем замаскировать этот кусок стены?
Плющом? Но понадобятся долгие годы...
Не отвечая, Антуан увлек его к центральному корпусу. Они обошли весь
нижний этаж. Антуан шагал впереди, зорко вглядываясь в каждую мелочь,
самочинно отворяя все закрытые двери; ничто не ускользало от его взгляда.
Верхняя часть стен была побелена, а от пола метров до двух в высоту они были
замазаны черным гудроном. Во всех окнах, как и в кабинете директора, стекла
были матовые; везде решетки. Антуан хотел открыть одно из окон; оказалось,
что для этого требуется особый ключ; директор вынул его из жилетного кармана
и отворил окно; Антуан заметил, с какой ловкостью манипулируют его желтые
пухлые ручки. Цепким взглядом детектива Антуан обвел внутренний двор; там
было пусто; большой четырехугольный плац, покрытый засохшей грязью, был
замкнут высокими стенами - и ни деревца, ни кустика, ничего.
Господин Фем с огромным воодушевлением и очень подробно рассказывал о
назначении каждой комнаты - здесь были учебные классы, столярные, слесарные,
электротехнические и прочие мастерские. Комнаты были небольшие, содержались
в чистоте. В столовых заканчивалась уборка, служители вытирали некрашеные
деревянные столы; от водопроводных раковин, размещенных по углам, шел
тяжелый дух.
- Каждый воспитанник, закончив еду, моет здесь свой котелок, стакан и
ложку. Разумеется, никаких ножей и даже вилок... - Антуан глядел на него, не
понимая. Тот добавил, подмигивая: - Ничего режущего или колющего...
На втором этаже опять шли учебные классы, и опять мастерские, и душевое
отделение, которое, очевидно, бывало открыто не слишком часто, но которым
директор особенно гордился. Он весело ходил из комнаты в комнату, широко
расставив вытянутые вперед руки, и, ни на миг не замолкая, машинально
придвигал к стене верстак, подбирал с пола гвоздик, завертывал до отказа
кран, поправлял и расставлял все, что оказывалось не на месте.
На третьем этаже размещались дортуары. Они были двух типов. В
большинстве из них стояло по десятку коек, застланных серыми одеялами;
сплошь уставленные полками для вещей, дортуары походили бы на небольшие
солдатские спальни, если бы не странные железные, обтянутые тонкой сеткой
клетки, занимавшие середину каждого из них.
- Вы их туда запираете? - спросил Антуан.
Господин Фем с комическим ужасом воздел руки горе и рассмеялся.
- Да нет же! Здесь спит надзиратель. Видите, его кровать помещена как
раз посредине, на одинаковом расстоянии от всех четырех стен: он все видит,
все слышит и ничем не рискует. Впрочем, на случай тревоги у него есть
специальный звонок, проводка спрятана под полом.
Другие дортуары состояли из притиснутых одна к другой каморок кирпичной
кладки, запертых решетчатыми дверьми, точно боксы в зверинце. Г-н Фем
задержался на пороге. Временами его улыбка делалась горько-задумчивой, и
тогда это румяное личико окутывала меланхолия, точно на статуях Будды.
- Ах, доктор, - объяснял он, - здесь размещаются наши отпетые. Те, кто
поступил к нам слишком поздно; их уж по-настоящему не исправить; да,
паиньками их не назовешь... Попадаются среди них и дети порочные, верно? Так
что приходится на ночь их запирать.
Антуан заглянул за одну из решеток. Он различил в полутьме жалкую
неубранную постель, похабные рисунки и надписи на стенах. Он отпрянул.
- Не будем туда смотреть, это слишком печально, - вздохнул директор,
увлекая его за собой. - Видите, это главный коридор, по нему всю ночь ходит
надзиратель. Здесь надзиратели вообще не ложатся и электричество не гасится.
Хоть мы и держим этих проказников под замком, от них всегда можно ожидать
какой-нибудь пакости... Честное слово!
Он тряхнул головой, прищурился и внезапно расхохотался; грустное
выражение мигом слетело с его лица.
- Тут всего наглядишься! - простодушно заключил он, пожимая плечами.
Антуан был так захвачен всем окружающим, что совсем забыл о своих
заготовленных заранее вопросах. Но все же спросил:
- А как вы их наказываете? Мне бы хотелось взглянуть на карцеры.
Господин Фем отступил на шаг, вытаращил свои круглые глаза и легонько
всплеснул руками.
- Карцеры, черт побери! Да помилуйте, господин доктор, или вы думаете,
здесь Ла-Рокет{137}? Нет, нет, у нас никаких карцеров, упаси нас бог! Устав
категорически это запрещает, да и господин учредитель никогда бы не пошел на
это!
Антуан был озадачен; в прищуренных глазках, моргавших за стеклами
очков, ему чудилась насмешка. Роль соглядатая, которую он собирался здесь
сыграть, начинала не на шутку его тяготить. Все, что он видел, отнюдь не
поддерживало в нем решимости продолжать эту роль. Он даже спрашивал себя не
без некоторого смущения, не догадался ли уже директор, какие подозрения
привели Антуана в Круи; но судить об этом было нелегко, настолько
естественным казалось простодушие г-на Фема, несмотря на лукавые огоньки, то
и дело вспыхивавшие в уголках его глаз.
Отсмеявшись, директор подошел к Антуану и положил руку ему на рукав.
- Вы пошутили, правда? Ведь вы не хуже меня знаете, к чему может
привести чрезмерная строгость, - к бунту или, что еще страшнее, к
лицемерию... Господин учредитель прекрасно сказал об этом в своей речи на
парижском конгрессе, в год Выставки...{138}
Он понизил голос и посмотрел на молодого человека с особой симпатией,
словно они с Антуаном входили в круг избранных и только им одним дано было
обсуждать педагогические проблемы, не впадая при этом в ошибки, столь
распространенные среди людей заурядных. Антуану это польстило, и
впечатление, которое складывалось у него о колонии, стало еще более
благоприятным.
- Правда, во дворе, как бывает в казармах, у нас есть тут одно
строеньице, архитектор окрестил его в своем проекте "дисциплинарными
помещениями"...
- ?
- ...но мы держим там только уголь да картошку. К чему нам карцеры? -
продолжал он. - Убежденьем можно добиться гораздо большего!
- Неужели? - спросил Антуан.
Директор с тонкой улыбкой опять положил руку ему на запястье.
- Поймите меня правильно, - сказал он доверительно. - То, что я называю
убеждением, - мне хотелось бы сразу поставить все точки над i, - заключается
в лишении некоторых блюд. Наши малютки ужасные лакомки. В их возрасте это
простительно, не так ли? Хлеб всухомятку обладает совершенно удивительными
свойствами, доктор, он замечательно убеждает... Но этими свойствами нужно
умело пользоваться; и главное здесь вот что: ребенка, которого вы хотите
убедить, ни в коем случае не следует изолировать от других детей. Теперь вы
видите, как далеки мы от того, чтобы сажать кого-нибудь в карцер! Нет! Пусть
он грызет свою черствую корку на виду у всех, в столовой, в углу, во время
самой обильной трапезы, то есть за обедом, когда вокруг струятся ароматы
горячего рагу и товарищи уписывают его за обе щеки. Против этого не устоишь!
Или я не прав? В этом возрасте худеют так быстро! Две, ну в крайнем случае
три недели - и самые строптивые становятся у меня просто шелковыми.
Убеждение! - заключил он, делая круглые глаза. - И ни разу мне не
приходилось прибегать к более строгим наказаниям, я даже ни разу не
замахнулся на вверенных мне шалунов!
Его лицо лучилось гордостью и лаской. Казалось, он в самом деле любит
этих сорванцов, любит даже тех, кто особенно досаждает ему своими проказами.
Они снова спустились на нижний этаж. Г-н Фем вытащил из кармана часы.
- Разрешите мне в заключение показать вам нечто весьма назидательное.
Вы расскажете об этом господину учредителю; я уверен, он будет доволен.
Они пересекли палисадник и вошли в часовню. Г-н Фем предложил ему
святой воды. Антуан увидел со спины человек шестьдесят мальчишек в холщовых
куртках; ровными рядами они неподвижно стояли на коленях на каменном полу;
четверо усатых надзирателей в синих суконных мундирах с красными кантами
расхаживали между рядами, не спуская с детей глаз. В алтаре священник,
которому прислуживали двое воспитанников, заканчивал мессу.
- Где Жак? - прошептал Антуан.
Директор показал на хоры, под которыми они стояли, и на цыпочках пошел
к дверям.
- У вашего брата постоянное место там, наверху, - сказал г-н Фем, когда
они вышли наружу. - Он там один, вернее сказать с парнем, который состоит
при нем для услуг. В связи с этим вы можете передать вашему папеньке, что мы
приставили к Жаку нового служителя, о котором у нас уже был разговор с
неделю назад. Прежний, дядюшка Леон, был для этого староват, мы перевели его
в надзиратели при одной из мастерских. А новый - еще молодой, из Лотарингии
родом; о, это отличный малый, только что из полка, служил там у полковника в
денщиках; рекомендации у него великолепные. И брату вашему теперь не так
скучно будет на прогулках, не правда ли? Ах, боже мой, я заболтался, они уже
выходят.
Собака принялась яростно лаять. Г-н Фем заставил ее замолчать, поправил
очки и застыл посреди парадного двора.
Дверь часовни широко распахнулась, и дети, по трое в ряд, с
надзирателями по сторонам, прошли четким шагом, как на параде. Они шли без
шапок, в веревочных туфлях, ступая бесшумно и мягко, словно команда
гимнастов; куртки на них были чистые, перехваченные в талии кожаными
ремнями, металлические пряжки поблескивали на солнце. Самым старшим было уже
лет по семнадцать-восемнадцать, младшим - по десять-одиннадцать. У
большинства были бледные лица, глаза потуплены, выглядели они не по-детски
серьезно. Антуан рассматривал их пристально и придирчиво, но не заметил ни
косых взглядов, ни злобных ухмылок, ни хмурых лиц; эти дети вовсе не
казались отпетыми; Антуан вынужден был признаться в душе, что они не походят
на мучеников.
Когда колонна скрылась в корпусе - деревянная лестница долго еще гудела
от шума шагов, - он обернулся к г-ну Фему и прочитал в его глазах немой
вопрос.
- Выправка великолепная, - констатировал Антуан.
Маленький человечек ничего не ответил; он тихонько потирал пухленькие
ручки, словно намыливал их, и глазки его, горделиво сияя за стеклами очков,
казалось, говорили "спасибо".

И только теперь, когда двор опустел, на залитых солнцем ступенях
часовни показался Жак.
Но он ли это? Мальчик так изменился, так вырос, что Антуан смотрел на
него, почти не узнавая. Он был не в форменной одежде, а в шерстяном костюме,
фетровой шляпе и в накинутом на плечи пальто; следом шел парень лет
двадцати, коренастый, белокурый; надзирательского мундира на нем не было.
Они сошли с крыльца. Оба, казалось, не замечали ни директора, ни Антуана.
Жак шел спокойно, глядя под ноги, и только почти поравнявшись с г-ном Фемом,
поднял голову, остановился с удивленным видом и тотчас снял шляпу. Движение
это было совершенно естественным; но Антуану в удивлении Жака почудилось
что-то наигранное. Впрочем, лицо Жака оставалось спокойным; он улыбался, но
особой радости не выказывал. Антуан шагнул к нему, протянул руку; его
радость тоже была притворной.
- Вот уж поистине приятная неожиданность, не правда ли, Жак? -
воскликнул директор. - Но вас следует побранить: нужно надевать пальто в
рукава и застегиваться на все пуговицы, когда вы идете в часовню; на хорах
прохладно, вы можете схватить насморк!
Как только Жак услышал, что к нему обращается г-н Фем, он отвернулся от
брата и стал смотреть директору прямо в лицо - с выражением почтительности и
какой-то тревоги, словно пытаясь уловить скрытый смысл его слов. И тут же,
не отвечая, надел пальто.
- Знаешь, ты здорово вырос... - пробормотал Антуан.
Его порыв угас, он с изумлением вглядывался в брата, силясь определить,
чем вызвана эта разительная перемена в лице, походке, во всем облике Жака.
- Может быть, вы немного погуляете, сейчас так тепло, - предложил
директор. - Побродите вдвоем по саду, а потом Жак проведет вас к себе.
Антуан колебался. Он спросил брата:
- Ну как, хочешь?
Жак, казалось, не слышал. Антуан подумал, что брату вовсе не хочется
торчать под окнами колонии у всех на виду.
- Нет, - сказал Антуан, - нам, пожалуй, будет лучше в твоей... в
комнате, правда?
- Как вам угодно! - вскричал директор. - Но прежде мне хотелось бы вам
еще кое-что показать, - вы непременно должны познакомиться со всеми нашими
воспитанниками. Пойдемте, Жак.
Жак пошел вслед за г-ном Фемом, а тот, растопыривая руки и хохоча,
словно проказливый школьник, подталкивал Антуана в направлении пристройки,
которая примыкала к наружной ограде. Оказалось, речь шла о крольчатнике - о
доброй дюжине клеток. Г-н Фем обожал домашнюю живность.
- Эти малыши родились в понедельник, - объявил он с восторгом, - а
поглядите, шалунишки уже открывают глаза! А здесь у меня самцы.
Полюбуйтесь-ка, доктор, вот на этого, - он сунул руку в клетку и вытащил за
уши крупного серебристого кролика шампанской породы, который яростно
вырывался, - поглядите-ка, ну чем не "отпетый"!
Директор весь лучился добродушием и смеялся наивным детским смехом.
Антуану вспомнились спальни верхнего этажа и в них железные клетки.
Господин Фем обернулся и сказал с улыбкой человека, которого не поняли:
- Черт побери, я тут болтаю, а вы, я вижу, слушаете меня просто из
вежливости, ведь правда? Я провожу вас в комнату Жака и оставлю. Идемте,
Жак, показывайте нам дорогу.
Жак пошел впереди. Антуан догнал его и положил руку на плечо. Ему
пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить того тщедушного,
издерганного, низкорослого мальчишку, за которым он ездил в прошлом году в
Марсель.
- Ты теперь одного роста со мной.
Его рука поднялась к затылку брата, к его тощей птичьей шее. Все члены
у Жака вытянулись и казались от этого хрупкими, длинные руки вылезали из
рукавов, из-под брюк выглядывали лодыжки; в его походке чувствовалась
какая-то скованность, неуклюжесть - и в то же время юная гибкость, которой
не было раньше.
Корпус, предназначенный для трудновоспитуемых, являл собой пристройку к
административному зданию, пройти туда можно было лишь через контору. Пять
одинаковых комнат выходили в коридор, выкрашенный охрой. Г-н Фем объяснил,
что, поскольку Жак у них единственный особый, а другие комнаты пустуют, то в
одной из них ночует приставленный к Жаку служитель, а остальные используются
под кладовые.
- А вот и камера нашего узника! - провозгласил директор и щелкнул
пухлым пальчиком Жака, который оторопело взглянул на него и посторонился,
пропуская вперед.
Антуан с жадным интересом осматривал комнату. Она походила на
гостиничный номер, скромный, но опрятный. Оклеенная обоями в цветочках, она
казалась довольно светлой, хотя свет проникал лишь сверху, через две фрамуги
с матовыми стеклами, забранными решеткой; комната была очень высокая, и
окошки эти располагались метрах в трех от полу, под самым потолком. Солнце
сюда не проникало, но в комнате было жарко натоплено, даже чересчур жарко, -
здесь проходил калорифер из административного здания. Обстановка состояла из
соснового шкафа, двух плетеных стульев и черного стола, на котором в боевом
порядке выстроились учебники и словари. На маленькой кровати, прямоугольной
и плоской, как бильярд, виднелись свежие простыни. Умывальный таз стоял на
чистой салфетке, несколько нетронутых полотенец висели на вешалке.
Этот тщательный обзор окончательно смутил Антуана. Все, что он видел на
протяжении последнего часа, было прямой противоположностью тому, что он
ожидал здесь увидеть. Жак жил, совершенно не соприкасаясь с остальными
воспитанниками; отношение к нему было внимательным и приветливым; директор
оказался славным малым, менее всего похожим на тюремщика; все сведения,
сообщенные г-ном Тибо, были точны. Как ни был Антуан упрям, ему пришлось
отказаться от всех своих подозрений.
Он перехватил устремленный на него директорский взгляд.
- У тебя здесь и правда хорошо, - поспешно сказал он, обращаясь к Жаку.
Не отвечая, Жак снял пальто и шляпу; служитель взял их у него и повесил
на вешалку.
- Ваш брат говорит, что у вас здесь хорошо, - сказал директор.
Жак стремительно обернулся. Он был крайне учтив и благовоспитан; брат
за ним этого не знал.
- Да, господин директор, очень хорошо.
- Не будем преувеличивать, - отозвался тот с улыбкой. - Здесь у нас все
по-простому, мы следим лишь, чтобы соблюдалась чистота. Впрочем, за это надо
благодарить Артюра, - прибавил он, глядя на служителя. - Койку заправляет,
как для инспекторского смотра...
Лицо Артюра озарилось. Антуан не мог сдержать дружелюбной улыбки. У
Артюра была круглая голова, мягкие черты лица, светлые глаза, честный взгляд
и приятная улыбка. Он стоял в дверях и теребил усы, которые казались
белесыми на его загорелом лице.
"Вот он, этот тюремщик, которого я уже видел в мрачном подземелье, с
тусклым фонарем и связкой ключей", - подумал Антуан; в душе подсмеиваясь над
собой, он подошел к столу и стал весело рассматривать книги.
- Саллюстий? Ты делаешь успехи в латыни? - спросил он, и на его лице
мелькнула насмешливая улыбка.
Ему ответил г-н Фем.
- Может быть, я зря говорю это при нем, - сказал он с притворной
нерешительностью, показывая глазами на Жака. - Однако следует признать, что
учитель его прилежанием доволен. Мы работаем по восемь часов в день, -
продолжал он уже более серьезно. Подойдя к висевшей на стене классной доске,
он поправил ее, не переставая говорить. - Но это не мешает нам ежедневно и в
любую погоду - ваш батюшка придает этому особенное значение - предпринимать
долгие, занимающие не менее двух часов пешие прогулки вдвоем с Артюром. Оба
они отличные ходоки, и я разрешаю им всякий раз менять маршрут. Со старым
Леоном было по-другому; думается, они не ходили тогда особенно далеко; но
зато собирали лекарственные травы вдоль дороги. Верно я говорю? Должен вам
доложить, что дядюшка Леон в молодые годы был аптекарским учеником, он
отлично разбирался в травах и знал их латинские названия. Это было весьма
поучительно. Но все же я предпочитаю, чтобы они побольше бывали на свежем
воздухе, это для здоровья полезней.
Пока г-н Фем говорил, Антуан несколько раз взглядывал на брата.
Казалось, Жак слушает словно сквозь сон и временами ему приходится делать
над собою усилие, чтобы понять, о чем идет речь: тогда у него тревожно
приоткрывался рот и вздрагивали ресницы.
- Боже мой, я все болтаю, а ведь Жак так давно не виделся со своим
старшим братом! - воскликнул г-н Фем и попятился к дверям, фамильярно
подмигивая. - Вы отправитесь домой одиннадцатичасовым поездом? - спросил он.
Антуан еще и не думал об отъезде. Но тон г-на Фема исключал всякое
сомнение на сей счет, и Антуан ощутил, что не в силах будет отказаться от
представлявшейся ему возможности поскорее отсюда удрать; унылость
обстановки, равнодушие брата - все это угнетало его; разве он не выяснил
того, что хотел? Ему здесь больше нечего было делать.
- Да, - сказал он, - к сожалению, я должен вернуться пораньше, ко
второму обходу...
- И не жалейте: следующий поезд пойдет только вечером. До скорого
свидания!

Братья остались вдвоем. Оба были смущены.
- Садись на стул, - сказал Жак, собираясь сесть на кровать.
Но, заметив второй стул, он спохватился и предложил его Антуану,
повторив самым естественным тоном:
- Садись на стул, - словно просто говорил "садись".
И сел сам.
Это не укрылось от Антуана, прежние подозрения вернулись к нему, и он
спросил:
- Обычно у тебя один только стул?
- Да. Но Артюр принес нам свой, как в те дни, когда у меня урок.
Антуан переменил тему.
- У тебя и правда здесь неплохо, - заметил он, снова осматриваясь
вокруг. Потом, указывая на чистые простыни и полотенца, спросил:
- Белье меняют часто?
- По воскресеньям.
Антуан говорил своим обычным тоном, отрывисто и весело, но в этой
гулкой комнате, возле вяло отвечавшего Жака, его голос звучал резко, почти
вызывающе.
- Представь себе, - сказал он, - я боялся, сам не знаю отчего, что с
тобой здесь плохо обращаются...
Жак взглянул на него с удивлением и улыбнулся. Антуан не спускал с
брата глаз.
- И ты ни на что не жалуешься? Только честно, ведь никто нас не слышит.
- Ни на что.
- Может быть, ты воспользуешься моим приездом и попросишь чего-нибудь у
директора?
- Чего именно?
- Я не знаю. Сам подумай.
Жак задумался, потом снова улыбнулся и покачал головой:
- Да нет. Ты ведь видишь, все хорошо.
Голос его изменился не меньше, чем все остальное; теперь это был голос
мужской, теплый и низкий, приятного, хотя и глуховатого тембра, - голос
довольно неожиданный для подростка.
Антуан смотрел на него.
- Как ты изменился... Да нет, даже не изменился, просто в тебе ничего
не осталось от прежнего Жака, совсем ничего...
Он не отрывал взгляда от брата, стараясь отыскать на этом новом лице
прежние черты. Те же волосы, рыжие, правда чуть потемневшие, с каштановым
отливом, но по-прежнему жесткие и по-прежнему закрывающие лоб; тот же нос,
тонкий и некрасивый; те же потрескавшиеся губы, затененные теперь едва
заметным светлым пушком; та же нижняя челюсть, тяжелая, раздавшаяся еще
больше; наконец, те же оттопыренные уши, которые, казалось, растягивают и
без того широкий рот. Но ничто не напоминало больше вчерашнего ребенка.
"Темперамент - и тот у него словно переменился, - подумал Антуан. - Всегда
такой подвижный, неугомонный - и на тебе, застывшее, сонное лицо... Был
такой нервный, а теперь лимфатик..."
- Встань-ка на минутку!
С учтивой улыбкой, которая не затрагивала глаз, Жак дал себя осмотреть.
Его зрачки были словно подернуты изморозью.
Антуан ощупывал его руки, ноги.
- Но как же ты вырос! Утомления от быстрого роста не ощущаешь?
Жак покачал головой. Взяв брата за запястье, Антуан поставил его прямо
перед собой. Он заметил бледность густо усеянной веснушками кожи, увидел