Брайан Гарфилд. Семья Тибо. Том 1

чудесные картины. - Знаешь, тетя обещала отпускать меня с тобой. Согласен?
Он всмотрелся в ее темные блестящие глаза.
- У тебя хорошенькие глазки, Жиз...
Она вдруг смутилась, и ее глаза еще больше потемнели. С улыбкой она
отвернулась. Что-то веселое, смешливое, прежде всего поражавшее при взгляде
на нее, проявлялось не только в блеске глаз и не только в том, что в уголках
ее губ все время мелькали, то возникая, то исчезая, две ямочки, - нет, все в
ней смеялось: и скуластые щеки, и кончик вздернутого носика, и округлый
мальчишеский подбородок, и все ее полное тело, от которого веяло здоровьем,
бодростью.
Он не отвечал на ее вопрос, и она всполошилась:
- Согласен? Да говори же! Согласен?
- На что согласен?
- Согласен брать меня с собой в лес или в Марли{380}, как прошлым
летом?
Она так обрадовалась, увидев, что он улыбается в знак согласия, что
подкатилась к нему, прижалась и поцеловала. Они лежали бок о бок,
вытянувшись на спине, вглядываясь в просветы меж ветвями развесистых
деревьев.
Слышно было, как журчит водомет, как квакают вокруг бассейна
лягушки-древесницы; время от времени доносились голоса прохожих, идущих
вдоль садовой ограды. Тяжелый аромат петуний, липкие чашечки которых целый
день припекало солнце, доносился от жардиньерок с веранды, наполняя знойный
воздух.
- Какой же ты потешный, Жак, все о чем-то раздумываешь! Ну о чем тебе
думать?
Он приподнялся на локте и, взглянув на Жизель, на ее полуоткрытый в
недоуменной улыбке рот, чуть влажные губы, сказал:
- Думаю о том, что у тебя хорошенькие зубки.
Она не покраснела, но пожала плечами.
- Нет, я серьезно говорю, - произнесла она каким-то ребяческим тоном.
Жак расхохотался.
Вокруг них вился шмель, весь распушившийся в огнистом солнечном свете.
Он ткнулся в лицо Жаку, словно моточек шерсти, потом пошел к земле и исчез в
траве, гудя, как молотилка.
- А еще я думаю, что этот шмель похож на тебя, Жиз.
- На меня?
- Ну да, на тебя.
- Отчего?
- Сам не знаю, - произнес он, снова растягиваясь на спине. - Он такой
же чернявый и кругленький, как ты. И даже его жужжание чуть-чуть похоже на
твой смех.
И само замечание, и серьезный тон Жака, казалось, повергли Жизель в
глубокое раздумье.
Оба замолчали. На лужайке, отливающей золотом, удлинялись косые тени. И
Жизель, до лица которой стали добираться лучи солнца, опять расхохоталась,
как будто ее щекотали золотые блики, игравшие на ее щеках и слепившие ей
глаза сквозь сомкнутые ресницы.

Когда звонок у калитки известил о приходе Антуана и Жак увидел брата в
конце аллеи, он решительно встал, словно заранее обдумав, что будет делать
дальше, и побежал ему навстречу.
- Ты сегодня же уедешь?
- Да, в десять двадцать.
И Жак снова обратил внимание не на то, что лицо у Антуана утомленное, а
скорее на то, что все оно лучится, что в нем появилось какое-то непривычное,
чуть ли не воинственное выражение.
Он сказал негромко:
- А ты не навестишь вместе со мной после обеда госпожу де Фонтанен? -
Он почувствовал, что брат колеблется, отвел глаза и торопливо добавил: - Мне
просто необходимо нанести ей визит, а так неприятно идти туда одному.
- А Даниэль там будет?
Жак прекрасно знал, что его не будет, но ответил:
- Разумеется.
Они замолчали, увидя, что в одном из окон гостиной показался г-н Тибо,
державший в руке развернутую газету.
- А, вот и ты? - крикнул он Антуану. - Мне приятно, что ты приехал. -
Он всегда говорил с Антуаном уважительно. - Не входите, я сейчас спущусь к
вам.
- Так решено? - прошептал Жак. - Сошлемся на послеобеденную прогулку?
Господин Тибо никогда не поминал о том, что в свое время запретил Жаку
возобновлять сношения с семьей Фонтаненов. Из осторожности никто не
произносил при нем фамилию людей, которых он не терпел. Было ли ему
известно, что его повеление давным-давно нарушено? Кто знает. Отцовская
самоуверенность ослепляла его до такой степени, что, пожалуй, мысль о
подобном неповиновении просто не приходила ему в голову.
- Итак, он принят! - произнес г-н Тибо, тяжелой походкой спускаясь со
ступеней крыльца. - Наконец-то мы можем быть спокойны за будущее. - И
прибавил: - Давайте пройдемся перед обедом по дорожке вокруг лужайки. - И
чтобы объяснить, почему он сделал такое необычайное предложение, сейчас же
объявил: - Мне нужно побеседовать с вами обоими. Но сначала поговорим о
другом. - И он обратился к Антуану: - Ты не читал сегодняшних вечерних
газет? Что пишут о банкротстве Вильбо? Не видел?
- Это о вашем рабочем кооперативе?
- Да, голубчик. Полный крах. И вдобавок история прескандальная.
Ненадолго их хватило.
Тут послышался его сухой смешок, напоминавший покашливание.
"Как она меня поцеловала! - думал Антуан. Перед его мысленным взором
снова возник ресторан, Рашель за столом напротив него, подсвеченная, как на
сцене, снизу, светом, идущим из окон от самого пола. - Как странно она
засмеялась, когда я предложил ей mixed grill".
Он сделал над собой усилие, чтобы вникнуть в то, о чем говорит отец.
Впрочем, он был удивлен, что г-н Тибо так легко, так спокойно относится к
этому "краху": ведь филантроп являлся членом общества, снабжавшего деньгами
пуговичную мастерскую в Вильбо после последней забастовки, когда рабочие
решили доказать, что могут обойтись без хозяев, и учредили производственный
кооператив.
Но г-н Тибо уже пустился в разглагольствования.
- Полагаю, что деньги на ветер не выброшены. Роль свою мы сыграли
великолепно: мы серьезно отнеслись к утопическим планам рабочего класса и
первые помогли ему своим капиталом. А каков результат? Прошло полтора года,
не больше, и вот вам - банкротство. Надо признаться, посредник между нами и
делегатами от рабочих был превосходный. Да ты его отлично знаешь, - добавил
он, останавливаясь и наклоняясь к Жаку. - Это Фем, он при тебе был в Круи!
Жак ничего не ответил.
- Он держит в руках всех вожаков, и все благодаря письмам, в которых
эти радетели просят у нас денежной помощи; да, письма написаны в весьма
трудные дни для забастовщиков. Отречься от них они не посмеют. - И снова
послышалось самодовольное покашливание. - Но не об этом хотел я потолковать
с вами, - продолжал он и пошел дальше.
Ступал он грузно, быстро начинал задыхаться, с трудом волочил ноги по
песку; весь как-то подавшись вперед, шагал, заложив руки за спину, и полы
его расстегнутого сюртука развевались. Сыновья молча шли по обеим сторонам.
И Жаку припомнилась вычитанная где-то фраза: "Стоит мне встретить двух
людей, пожилого и молодого, которые идут рядом, а о чем говорить не знают, -
и я сразу понимаю, что это отец и сын".
- Вот что, - сказал г-н Тибо, - я хочу знать ваше мнение об одном
проекте, который касается вас. - В его голосе появились меланхолические
нотки и даже что-то искреннее, что обычно ему свойственно не было. - Вы сами
увидите, дети мои, когда доживете до моих лет, что начинаешь невольно
спрашивать себя: а что ты совершил за свою жизнь? Я хорошо знаю, и об этом
всегда твердит аббат Векар, что силы, употребленные на благие деяния,
направлены к единой цели и, так сказать, суммируются. Но тяжело думать, что
труд всей твоей жизни может затеряться в безымянных наносных слоях,
оставленных целыми поколениями, и, право, вполне законно желание отца, чтобы
хоть у детей его сохранилось воспоминание о нем как о личности. Хотя бы как
об образце для подражания. - Он вздохнул. - По совести говоря, я больше
пекусь о вас, нежели о себе. Я подумал о том, что в будущем вам, наверное,
будет отрадно, если вас, сыновей моих, не станут смешивать со всеми Тибо,
нашими однофамильцами, живущими во Франции. Ведь нашему роду уже два века, и
это подтверждено надлежащими документами. А ведь сие что-нибудь да значит.
Со своей стороны, я убежден, что по мере сил своих приумножил почетное
наследие, и имею право желать - да будет это мне наградой, - чтобы ваше
происхождение не оставалось безызвестным; имею право стремиться к тому,
чтобы вы носили не только мою фамилию, но и мое имя, чтобы оно в
неприкосновенности передавалось тому, кто еще явится на свет, - плоти от
плоти моей. Министерство юстиции предусмотрело возможность таких пожеланий.
И вот за последние несколько месяцев я выполнил все необходимые
формальности, чтобы изменить ваше гражданское состояние, - вам только
придется через некоторое время поставить свою подпись на кое-каких бумагах.
Полагаю, что к нашему возвращению в город, самое позднее к рождеству, у вас
уже будет законное право именоваться не каким-то там Тибо, не просто Тибо, а
Оскар-Тибо, через дефис: например, доктор Антуан Оскар-Тибо. - Он сложил
ладони, потер их. - Вот и все, что я намерен был изложить вам. Благодарить
не надо. И довольно об этом. Пора идти обедать, Мадемуазель уже делает нам
знаки. - На манер древних патриархов он возложил руки на плечи сыновей. - А
если сверх того окажется, что отличие это принесет вам кое-какую пользу в
делах, то тем лучше, дети мои. И, говоря по чести, вполне справедливо, чтобы
человек, никогда не обращавшийся к светской власти, предоставил потомству
своему право извлекать выгоду из того уважения, которое он завоевал для
себя.
Голос его дрожал. Не желая показывать своего умиления, он вдруг свернул
с аллеи, по которой они шли, и один, ускоряя шаги и спотыкаясь о кочки,
торчавшие на лужайке, добрался до виллы. На памяти Антуана и Жака никогда
еще не приходил он в такое волнение.
- Вот так номер! - прошептал Антуан. Он был в восторге.
- Да замолчи ты! - оборвал его Жак; у него было такое ощущение, будто
брат грязными руками прикоснулся к его сердцу. Редко случалось, чтобы Жак
непочтительно отзывался о г-не Тибо, он старался не осуждать отца, его
самого тяготила присущая ему проницательность, которая чаще всего позволяла
ему видеть отрицательные стороны г-на Тибо. Но в тот вечер его до боли
поразило, что в желании отца пережить самого себя проступает такой страх
смерти: ведь и сам Жак, хоть было ему всего двадцать лет, всегда испытывал
непреодолимую тоску, думая о конце.
"Чего ради я потащил к ним Антуана", - спрашивал себя Жак часом позже,
когда они шли с братом по зеленой дороге, обсаженной двумя рядами вековых
лип и убегавшей к лесу. Затылок у него ныл: Антуан, по настоянию
Мадемуазель, осмотрел фурункул и нашел необходимым вскрыть его, вопреки всем
возражениям пациента, которому совсем не хотелось выходить с повязкой.
Антуан, усталый, но разговорчивый, думал только об одной Рашели; ведь
вчера в этот час он еще не знал ее, а теперь она заполняет каждую минуту его
жизни.
Его радостное возбуждение было чуждо тем настроениям, которые нахлынули
на Жака после безмятежно проведенного дня, особенно сейчас, когда
приближался час встречи, мысль о которой пробуждала в нем какое-то
неопределенное душевное волнение, временами очень похожее на надежду. Он
шагал рядом с Антуаном и был недоволен им, что-то подозревал; сегодня он
чувствовал какое-то предубеждение против брата; он ничем не проявлял этого,
но все же замкнулся в себе, о чем-то умалчивал, хотя между ними как будто
шел обычный дружеский разговор. На самом же деле они перекидывались словами,
фразами, улыбками, как два противника, которые бросают лопатами землю,
возводя между собою высокую преграду. И тот и другой отдавали себе ясный
отчет в этом маневре. У братьев выработалась такая взаимная чуткость, что
они уже не могли скрывать друг от друга ничего важного. Одна лишь интонация
Антуана, восхваляющего аромат липы, которая расцвела в этом году с
опозданием, - втайне этот аромат напоминал ему благоухание волос Рашели, -
ничего как будто и не говорила Жаку, однако была для него не менее
многозначительной, чем был бы долгий доверительный разговор. И он ничуть не
был удивлен, когда Антуан как одержимый схватил его за руку, потянул его за
собой, ускорив шаги, и стал рассказывать о своем необычайном ночном бдении,
обо всем, что произошло потом, - тон Антуана, его смех, мужская
самоуверенность, несколько вольных подробностей - все это шло вразрез с
обычной сдержанностью старшего брата и вызвало в Жаке незнакомое ему до сих
пор чувство неловкости. Он сдерживал себя, вежливо улыбался, одобрительно
кивал головой. Но внутренне он мучился. Он сердился на брата, считая его
виновником своих мук, и не прощал Антуану, что тот сам вынуждает его
относиться к нему неодобрительно. Он все яснее видел, в каком дурмане брат
живет вот уже более полусуток, и в его душе нарастало какое-то горделивое
сопротивление, все сильнее, казалось ему, становится жажда нравственной
чистоты. А когда Антуан, рассказав о том, что было после полудня, счел
позволительным произнести выражение "день любви", Жак так вознегодовал, что
даже не мог сдержаться и с возмущением воскликнул:
- Ну нет, Антуан! Любовь ничего общего с этим не имеет!
Антуан усмехнулся не без самодовольства, но все же был поражен и умолк.

Фонтаненам принадлежал старинный особняк, стоявший в самом конце парка,
на опушке леса, близ бывшей крепостной стены; он достался г-же де Фонтанен в
наследство от матери. Дорожка, обсаженная акациями, - по ней ходили так
мало, что она вечно зарастала высоким бурьяном, - вела от аллеи к калитке,
проделанной в садовой ограде.
Уже смеркалось, когда братья подошли к входу. Звякнул колокольчик, и за
стеной, у самого дома, почти все окна которого были освещены, залаяла Блоха,
собачка Женни. После обеда обычно все собирались на террасе, затененной
двумя платанами и нависавшей над старым рвом. Братьям пришлось обойти чей-то
автомобиль, темной громадой стоявший на дорожке.
- У них гости, - шепнул Жак, вдруг с досадой подумав, что пришел он
напрасно.
Но г-жа де Фонтанен уже спешила им навстречу.
- А я догадалась, что это вы! - воскликнула она, как только разглядела
их лица. Она была оживленна, шла торопливо, мелкими шажками, еще издали
протягивая им руку с приветливой улыбкой. - Как мы обрадовались, когда
получили нынче утром телеграмму Даниэля! - Жак сохранил невозмутимость. - А
я ведь знала, что вас примут, - продолжала она, многозначительно глядя на
Жака. - Что-то мне подсказывало еще тогда, в то июньское воскресенье, когда
вы вместе с Даниэлем зашли к нам. Милый Даниэль! Он, вероятно, так доволен,
так горд! И Женни тоже была очень довольна!
- А разве Даниэля нет сегодня? - спросил Антуан.
Они подошли к тому месту, где в круг были расставлены кресла. Там велся
оживленный разговор. Жак сейчас же выделил голос, звучавший как-то особенно,
голос вибрирующий и в то же время глуховатый, - голос Женни. Она сидела
рядом со своей кузиной Николь и каким-то человеком лет сорока, к которому
Антуан сейчас же подошел с явным удивлением: оказалось, это молодой хирург,
с которым они вместе работали в Неккеровской больнице{387}. Врачи обменялись
дружественным рукопожатием.
- Вы, оказывается, уже знакомы? - восторженно воскликнула г-жа де
Фонтанен. - Антуан и Жак Тибо большие друзья Даниэля, - объяснила она
доктору Эке. - Позвольте открыть им вашу тайну. И, повернувшись к Антуану,
сказала: - Милая Николь разрешит мне объявить о ее помолвке, не правда ли,
душечка? Пока это еще не официально, но вы сами видите: Николь привела
жениха к тетке, и стоит на них взглянуть, как вы сразу отгадаете их секрет.
Женни не пошла навстречу братьям; подождала, пока они не подойдут к ней
сами, и только тогда поднялась; она холодно пожала им руки. Еще никто не
сел, когда она сказала кузине:
- Нико, душечка, пойдем, я покажу тебе своих голубей. У меня восемь
птенцов, и они...
- ...они еще сосут? - вставил Жак нарочито развязным тоном. Шутка
получилась грубой и неуместной; он сейчас же это почувствовал и стиснул
зубы.
Женни сделала вид, что ничего не слышала, и договорила:
- ...уже начинают летать.
- Но сейчас они уже спят, - заметила г-жа де Фонтанен, чтобы удержать
дочку.
- Тем лучше, мама. Днем к ним не подступиться. Пойдемте с нами, Феликс.
И г-н Эке, уже было завязавший беседу с Антуаном, тотчас же
присоединился к девушкам.
- Чудесный союз, - доверительно сказала г-жа де Фонтанен, чуть
подавшись к Антуану и Жаку, как только жених и невеста ушли. - Бедненькая
моя Николь, она совершенно не обеспечена, а в голове у нее навязчивая идея -
не хочет быть никому в тягость. Три года она работала сиделкой. И вот,
видите, какое воздаяние! Доктор Эке познакомился с ней у постели больной,
нашел, что Николь так умна, так самоотверженна, так стойко переносит тяготы
жизни, что влюбился в нее. И вот, пожалуйста! Не правда ли, чудесно?
В простоте душевной она упивалась этой романтической историей, - все
тут было построено на одних лишь благородных чувствах, и добродетель
торжествовала. Ее сияющее лицо дышало верой. Обращалась она главным образом
к Антуану. Говорила дружеским тоном, который, казалось, означал, что в их
взглядах царит неизменное согласие; ей нравился его лоб, проницательный
взгляд, и она забывала о том, что на шестнадцать лет старше его и что он
годится ей в сыновья. Она пришла в восторг, когда он сказал, что Феликс Эке
талантливый хирург, человек с будущим.
Жак в разговор не вмешивался. "Они еще сосут!" - яростно твердил он про
себя. Не успел он сюда прийти, как все стало его раздражать, даже
приветливые речи г-жи де Фонтанен. Он не в силах был дослушать ее
поздравлений и отвернулся, стыдясь за нее, - потому что она придавала такое
большое значение успеху, о котором он, впрочем, счел необходимым ей
телеграфировать. "Зато Женни пощадила, не стала поздравлять, - подумал он. -
Понимает ли она, что я выше всех этих толков об успехе? Нет. Просто полное
безразличие. Я - выше... Они еще сосут!.. Болван!.. Да разве она знает, что
такое студент Эколь Нормаль? Ей и дела нет до моего будущего. Она еле
поздоровалась со мной. А я... И ведь надо же было мне сболтнуть такую чушь!
- Он покраснел и снова стиснул зубы. - Здоровается со мной, а сама слушает
трескотню кузины. Глаза у нее... непроницаемые. Лицо еще совсем детское,
зато глаза..." Дергающая боль все время напоминала ему о фурункуле, но мучал
его не сам нарыв, а повязка, на которой настояли все, и Мадемуазель и даже
Жиз! Должно быть, вид у него отталкивающий...
Антуан улыбался, болтал, не обращая никакого внимания на Жака.
- ...с нравственной точки зрения, - разглагольствовал он.
"Антуан вещает, весь полон собой!.." - подумал Жак. И вдруг светская
любезность брата, его слова о "нравственной точке зрения", особенно после
того, с каким бесстыдством он рассказал ему обо всем, показались Жаку
непростительным лицемерием. Ах, как же они не похожи друг на друга! Жак
мигом переметнулся в другую крайность и уже не находил ничего общего между
собой и братом. Да, рано или поздно они разойдутся - так оно и будет; их
сильные характеры несовместимы, ведь они так необычны! Его охватило горькое,
тягостное чувство при мысли, что пяти лет взаимного понимания недостаточно,
что они не оградили их от неизбежного отчуждения и, быть может, не помешают
им стать безразличными, далекими друг другу людьми, даже врагами! Он готов
был встать и уйти под любым предлогом. Побродить бы сейчас в темноте по
лесу! Да, только одно существо на всем свете всегда радуется ему: это Жиз.
Он охотно отказался бы от своего вчерашнего успеха, только бы сейчас
очутиться возле нее на лужайке, чтобы увидеть ее личико, глаза, - в ее-то
глазах нет ничего загадочного! - в ту минуту, когда она закричала:
"Согласен? Скажи, согласен?" - услышать ее смех, похожий на воркование
горлицы! Он не помнил, слышал ли хоть раз, как смеется Женни, и даже улыбка
у нее какая-то разочарованная! "Однако что со мной?" - опомнился он,
стараясь взять себя в руки. Но тоскливое чувство было сильнее его, и в этом
чувстве было что-то озлобленное; сейчас ему было ненавистно все - и речи
г-жи де Фонтанен, и нравственное падение Антуана, и люди, и его неудавшаяся
молодая жизнь, и даже сама Женни, которая, казалось, чувствовала себя
превосходно среди окружающей ее посредственности!
- Как вы думаете провести каникулы? - обратилась к Жаку г-жа де
Фонтанен. - Вот было бы хорошо, если бы вы уговорили Даниэля уехать из
Парижа хоть на несколько недель, постранствовали бы с ним вдвоем - как бы
это было интересно и поучительно! (Ее немного огорчало, что так нечетко
вырисовывается то необыкновенное будущее, которое, как она твердо
рассчитывала, приуготовано ее сыну; но отгоняла от себя мысль об этом и
только по временам с тревогой думала, что ее сын ведет вольный,
неупорядоченный образ жизни, - она не решалась сказать себе: распутный образ
жизни.)
Узнав, что Жак намерен провести все лето в Мезоне, она воскликнула:
- Как я рада! Надеюсь, что тогда и Даниэль побудет с нами; он никогда
не отдыхает, не берет отпуска и в конце концов подорвет здоровье... Женни! -
обратилась она к девушке, возвращавшейся с гостями. - Какая хорошая новость,
- Жак проведет здесь с нами все лето! Подумать только, у тебя будет отличный
партнер по теннису! Женни в этом году прямо как одержимая, каждое утро
проводит в клубе. Сейчас здесь собрались знаменитые теннисисты, - объяснила
она г-ну Эке, севшему подле нее. - Все чудесная молодежь. Собираются в клубе
по утрам - корты здесь превосходные, устраиваются матчи, состязания... Я-то
не очень хорошо в этом разбираюсь, - призналась она со смехом, - но, как
видно, спорт увлекательный. И все вечно жалуются, что недостает молодых
людей! А вы, Жак, все еще член клуба?
- Да, сударыня.
- Что ж, отлично... Николь, ты должна вместе со своим женихом пожить у
нас летом подольше... Не правда ли, Женни? Вероятно, господин Эке тоже
хорошо играет в теннис?
Жак повернулся к Эке. Лампа, освещавшая гостиную через открытые двери,
лила свет на продолговатое, серьезное лицо молодого хирурга, на его
темно-русую бородку, уже поседевшие виски. Вероятно, он был лет на десять
старше Николь. Блики света, игравшие на пенсне, мешали видеть его глаза, но
вдумчивое его лицо внушало чувство симпатии. "Да, - подумал Жак, - я еще
мальчик, а вот он мужчина. Мужчина, которого можно любить. А меня..."
Антуан поднялся; он был утомлен и боялся опоздать на поезд. Жак бросил
на него яростный взгляд. Еще несколько минут назад он готов был убежать под
любым предлогом, а сейчас просто не мог так все оборвать и уйти; однако надо
было сопровождать брата.
Он подошел к Женни:
- С кем вы играете в этом году в клубе?
Она взглянула на него, и ее тонкие брови слегка нахмурились.
- Да с кем придется, - ответила она.
- Бывают и оба Казена, Фоке и вся ватага Периголей?
- Ну, разумеется.
- И все те же и все так же остроумны?
- Что поделать? Не всем же кончать Эколь Нормаль!
- А ведь, пожалуй, и нужно быть дураком, чтобы хорошо играть в теннис.
- Вполне вероятно. - Она вызывающе вскинула голову. - Вам лучше знать,
ведь вы прежде превосходно владели ракеткой. - И, резко оборвав разговор,
она обернулась к кузине: - Ведь ты еще не уезжаешь, Нико, душечка?
- Спроси у Феликса.
- О чем нужно спросить у Феликса? - проговорил г-н Эке, подходя к
девушкам.
"У крошки ослепительный цвет лица, - подумал Антуан, оглядывая Николь.
- Но по сравнению с Рашель..."
И сердце его возрадовалось.
- Значит, Жак, до скорой встречи, - говорила Г-жа де Фонтанен. - Ты
пойдешь завтра играть, Женни?
- Право, не знаю, мама. Вряд ли.
- Ну не завтра. Увидитесь как-нибудь на днях, - примирительным тоном
заметила г-жа де Фонтанен и, несмотря на возражения Антуана, пошла провожать
братьев до садовой калитки.
- По правде говоря, милочка, ты была не очень любезна со своими
друзьями! - воскликнула Николь, как только братья Тибо отошли на некоторое
расстояние.
- Прежде всего они вовсе мне не друзья, - возразила Женни.
- Тибо, с которым я работал, - вмешался Эке, - человек замечательный,
он уже сейчас на очень хорошем счету. Что собой представляет его брат, я не
знаю, но... - добавил он, и его серые глаза под стеклами пенсне лукаво
блеснули (он слышал короткий диалог между Жаком и Женни), - довольно редко
дурак поступает в Эколь Нормаль с первой попытки, да еще одним из первых...
Лицо Женни вспыхнуло. Николь поспешила вмешаться. Она довольно долго
прожила вместе с кузиной и хорошо узнала странности Женни, ее застенчивость,
которая постоянно находилась в противоборстве с гордостью и превращалась
иной раз в непомерную обидчивость.
- У бедняги фурункул на шее, - заметила она снисходительным тоном. - А
ведь это не располагает к любезностям.
Женни промолчала. Эке не стал настаивать; он обернулся к невесте.
- Николь, нам тоже пора уезжать, - сказал он тоном человека, привыкшего
к точному распорядку дня.
Появление г-жи де Фонтанен окончательно разрядило обстановку.
Женни пошла вместе с кузиной в комнату, где та оставила свое пальто, и,
помолчав, сказала негромко:
- Ну вот, лето у меня совершенно испорчено.
Николь, сидя перед зеркалом, поправляла прическу, ею владела одна мысль
- нравиться жениху; она сознавала, что хороша собой, и гадала, что он там,
внизу, говорит тете, думала, как будут они возвращаться в ночной тишине на
его автомобиле, и ей было не до кузины, не до ее плохого настроения. Но она
улыбнулась, увидев сердитое выражение лица подруги, сказала:
- Ты просто ребенок!
И не заметила, какой взгляд бросила на нее Женни.
Раздался гудок машины. Николь быстро обернулась и со своей обаятельной
улыбкой - и ласковой, и невинной, и кокетливой - подбежала к кузине и хотела
обнять ее за талию. Но Женни невольно вскрикнула и отскочила в сторону. Она