Страница:
Жерому долю самоуважения. Ведь какое-то время он будет располагать свободой.
Ему не терпелось поделиться новостью с женой, и он уже направился к
двери, на ходу распечатывая второй конверт, надписанный ученическим
почерком, который ничего ему не говорил, как вдруг остановился, до того был
ошеломлен:
"Сударь!
Сообщаю вам, что со мной произошло событие, лично мне не доставившее
горя, а даже, напротив, очень большую радость, потому как я долго мучилась
от своего одиночества, но из-за этого меня прогнали с места, и я совсем
теперь отчаялась, но ведь вы меня не бросите без средств к жизни в такое
время, а ведь другого места мне теперь не найти, ведь становится мне все
труднее, а на руках у меня осталось всего тридцать франков да тридцать су и
за душой нет у меня ни гроша - нечем содержать ребеночка, которого я хотела
бы выкормить сама, как это и полагается.
А также я вас ни в чем не упрекаю и надеюсь, что письмо мое вас не
рассердит и вы придете мне на помощь завтра или послезавтра - самое позднее
в четверг, а то я и сама не знаю, что со мною будет.
Любящая и верная Вам В.Ле Га".
Сначала он ничего не понял. Ле Га? Кто это И вдруг вспомнил: "Да это
Викторина... Крикри!"
Он вернулся, сел, вертя письмо в руках. "Завтра или послезавтра". Он
разобрал дату на штемпеле и высчитал: письмо ждало его два с лишним года.
Бедняжка Крикри! Что же с ней сталось? Что подумала она о его молчании? Что
с ребенком? Он задавал себе все эти вопросы без особого волнения, а
выражение сострадания, безотчетно появившееся на его лице, было всего лишь
данью условностям. Однако в его памяти все явственнее вырисовывалось, смущая
его душу, маленькое, застенчивое, пугливое существо, невинные глаза, детский
ротик...
Крикри. Да, как он с ней познакомился? Ах да, у Ноэми - она вывезла
девочку из Бретани. Ну, а потом? Он смутно припомнил гостиницу где-то на
окраине города, куда он поселил ее недели на две. А почему он ее бросил?..
Он ясно вспомнил их встречу года два спустя, во время отъезда Ноэми, и ясно
представил себе мансарду, где она жила, - служила где-то горничной,
вспомнил, как он поднимался к ней под вечер, затем меблированные комнаты на
улице Ришелье, куда он водворил ее, - страсть его продолжалась месяца
два-три, пожалуй, даже больше?
Он перечитал записку, проверил дату. Знакомый пыл обуял его, затуманил
глаза. Он встал, выпил стакан воды, опустил письмо в карман и, держа в руках
извещение из банка, отправился к жене.
Часом позже он сел в поезд и поехал в Париж.
В десять часов утра он вышел из вокзала Сен-Лазар, окунулся в ласковые
лучи сентябрьского солнца, испытывая какое-то радостное головокружение. Он
направился к банку, потоптался у окошечка, потом расписался в получении
денег и, положив банкноты в бумажник, вскочил в ждавшее такси с таким
чувством, будто на этот раз он навсегда выбрался из мрака, в котором
пребывал последние недели, воскрес к жизни.
Колеся по Парижу от консьержа к консьержу, он, даже не успев
позавтракать, предпринял ряд сложных и вначале бесплодных попыток, которые
около двух часов пополудни привели его к некой Барбен, именовавшейся также
мадам Жюжю. Дома он ее не застал. Но горничная, молоденькая и болтливая,
заявила, что она хорошо знает мадемуазель Ле Га, а иначе говоря -
мадемуазель Ринетту.
- Но только в гостинице, где она снимает комнату, мадемуазель бывает не
иначе как по средам, в свободный день, - пояснила она.
Жером покраснел, но зато все для него сразу прояснилось.
- Ясно, мне это известно, - произнес он с усмешкой человека
осведомленного. - Вот поэтому-то мне и нужен ее второй адрес.
Они посмотрели друг на друга, как два товарища. "А ведь она недурна", -
мелькнуло в голове у Жерома. Но тут же он решил думать только о Крикри.
- Это на Стокгольмской улице, - улыбаясь, сказала девушка.
Жером отправился туда. Выйдя из такси, он быстро нашел нужный ему дом.
И какая-то неотвязная мягкая грусть, - он еще не признался себе в ней, но
ему уже приходилось с нею бороться, - вытеснила все другие чувства,
волновавшие его с самого утра.
Когда он вошел и яркий дневной свет сменился искусственным сумраком,
стало еще тоскливее. Его проведи в "японскую" комнату, в которой от Японии
был только дешевый веер, приколотый на стене над изголовьем кровати; он
стоял, держа шляпу в руке, в какой-то развязной позе и со всех сторон видел
свое отражение в безжалостных зеркалах; тогда он присел на краешек дивана.
Наконец дверь с шумом распахнулась, появилась девушка в сиренево-розовой
тунике и сразу остановилась как вкопанная.
- Ой... - воскликнула она.
И он подумал, что девушка ошиблась комнатой. Но она невнятно
выговорила, отступая к двери, которую машинально захлопнула, войдя в
комнату:
- Это вы?
Он все еще не узнавал ее.
- Ты ли это, Крикри?
Не сводя глаз с Жерома, словно ожидая, что он вот-вот выхватит из
кармана оружие, Ринетта протянула руку к кровати, сорвала покрывало и
завернулась в него.
- В чем дело. Кто вас послал ко мне? - спросила она.
Напрасно он искал на красивом, немного одутловатом лице этой
накрашенной, коротко остриженной девушки детские черты Крикри; даже свежий
крестьянский голос стал уже совсем иным.
- Что вам от меня надо? - повторила она.
- Захотелось повидаться с тобой, Крикри.
Он говорил мягко. Она неправильно поняла его и с минуту колебалась;
потом отвела от него взгляд и, очевидно, примирилась с обстоятельствами.
- Дело ваше, - ответила она.
И, не снимая покрывала, в которое завернулась, но слегка приоткрыв
грудь и руки, она подошла к дивану и села.
- Кто послал вас? - снова спросила она, опустив голову.
Он не понял вопроса. Стоя перед ней в замешательстве, он объяснил, что
после долгого пребывания за границей вернулся во Францию и вот нашел ее
письмо.
- Мое письмо? - переспросила она, подняв ресницы.
Он узнал блеск ее серо-зеленых глаз, по-прежнему таких ясных. Протянул
ей конверт, она взяла его, как-то оторопев, и стала рассматривать.
- Правильно! - проговорила она, бросив на Жерома недобрый взгляд.
Подержав письмо в руке, она покачала головой и продолжала: - Ловко! Даже не
ответили мне.
- Да ведь я только сегодня утром распечатал твое письмо, Крикри!
- Все равно, могли бы мне ответить, - стояла она на своем, упрямо тряся
головой.
Он терпеливо повторил.
- Да нет же, я ведь сразу к тебе приехал. - И не дожидаясь ответа,
спросил: - Скажи, а что с ребенком?
Она сжала губы, проглотила слюну, хотела что-то сказать, но промолчала,
и глаза ее наполнились слезами.
- Умер он, - наконец произнесла она. - Родился раньше времени.
У Жерома вырвался вздох, очень похожий на вздох облегчения. Слов он не
находил и стоял под неумолимым взглядом Ринетты, пристыженный, уязвленный.
- И подумать, что это вы во всем виноваты, - заметила она, и голос ее
был не таким жестким, как взгляд, - ведь вы хорошо знали, что шлюхой я не
была. Два раза поверила всем вашим посулам. Два раза все бросала ради вас...
Как же я ревела, когда вы ушли во второй раз!
Она все смотрела на него снизу вверх, подняв плечи, чуть перекосив
губы; глаза ее блестели сквозь слезы и, казалось, стали еще зеленее. А он, и
возбужденный и подавленный, не зная, как вести себя, принужденно улыбался.
(Как похожа была эта немного кривая улыбка на улыбку Даниэля!)
Она осушила глаза, потом неожиданно спокойным голосом спросила:
- А как госпожа себя чувствует?
Жером понял, что она говорит о Ноэми. По дороге сюда он решил умолчать
о смерти госпожи Пти-Дютрей, чтобы не растревожить Крикри, не пробудить в
ней угрызения совести, которые могли бы помешать осуществлению того замысла,
который уже почти созрел в его уме. Поэтому без всякого замешательства он
сказал то, что придумал заранее:
- Госпожа? Она выступает на сцене за границей. - Однако с трудом
сдержал волнение и добавил: - По-моему, она чувствует себя хорошо.
- Выступает на сцене? - почтительно переспросила Ринетта. Она
замолчала, обернулась к нему, словно выжидая чего-то. Приоткрыв еще больше
грудь и плечи, она улыбнулась.
- Но ведь вы-то не за тем только сюда явились, - проговорила она.
Жером понимал, что стоит ему сделать знак, и Ринетта согласится на все.
Но, увы! В нем не осталось и следа от того наваждения, из-за которого он с
утра гнался, как охотничья собака, по следу этой добычи, объехал весь Париж,
квартал за кварталом.
- Только из-за письма, - возразил он.
Ринетта удивилась и, как бы задетая за живое, произнесла:
- Знаете ли, здесь мы не имеем права принимать гостей... Просто
гостей...
Жером поспешил направить разговор по другому руслу.
- Зачем ты остриглась?
- Здесь так требуют.
Он улыбнулся для приличия и не знал, что еще сказать. Однако уходить
ему не хотелось. Чувство недовольства собой тяготило его, не давало уйти
отсюда, словно ему нужно было выполнить еще нечто важное. Но что? Бедная
Крикри... Зло причинено, уже ничем его не исправить... Неужели ничего нельзя
сделать?
Ринетта, смущенная молчанием Жерома, исподтишка разглядывала его,
скорее с любопытством, чем с обидой. Зачем он опять явился? А может быть, он
все еще немного ее любит? Это предположение взбудоражило ее.
И вдруг ее пронзила мысль, что она могла бы иметь от него еще одного
ребенка. Все ее несбывшиеся мечты мгновенно ожили. Сын от Жерома, маленький
брат Даниэля, ее ребенок, - он будет принадлежать ей одной... Она готова
была упасть на пол, обнять колени Жерома и, подняв лицо к нему, шепотом
заклинать: "Я хочу иметь от тебя ребенка!" Но ведь ради прихоти она
поставила бы под удар все свое будущее, на которое положила столько труда.
Внутренне она затрепетала, и ее взор на миг погрузился в несбыточную мечту и
сразу потух. "Нет, нет", - сказала она про себя.
- А как поживает Даниэль? - вдруг спросила она.
- Кто? Даниэль, мой сын? Разве ты его знаешь? - смущенно спросил он.
Ринетта почему-то надеялась, что Даниэль имеет какое-то отношение к
приходу Жерома. Она тут же пожалела, что произнесла его имя, и решила больше
ничего не говорить. Пусть отец и сын никогда не узнают, какой любовью, какой
путаной любовью... И она уклончиво ответила:
- Знаю ли я его? Да его весь Париж знает. И я с ним встречалась.
Жером еще сильнее заволновался. Однако что-то помешало ему спросить:
"Здесь?"
- Где же? - выговорил он.
- Да повсюду. Во всех ночных кабачках.
- Так я и думал. Я уже говорил ему, как отношусь к его образу жизни!
Она поспешила добавить:
- О, это было давно... Право, не знаю, бывает ли он еще там. Может
быть, остепенился, как и я...
Жером взглянул на нее, но ничего не сказал. С искренним огорчением
размышлял он о том, как развращена молодежь, о падении нравов, об этом
злачном месте и об этом вот существе, погрязшем в пороке... "Как нелепо
устроена жизнь!" - подумал он и вдруг почувствовал какую-то подавленность,
угнетение и раскаяние.
Ринетта же, снова увлеченная грезами о будущем, устроить которое она
так теперь старалась, уже мечтала вслух, пощелкивая круглой подвязкой.
- Да, теперь-то я уже почти выкарабкалась. Оттого-то больше на вас и не
сержусь... Если я и впредь буду рассудительна да старательна, то года через
три - прощай Париж! Ваш мерзкий, нищий Париж!
- Почему же через три года?
- А вот почему, считайте-ка: еще и месяца нет, как я сюда определилась,
а у меня уже пятьдесят - шестьдесят франков в день чистоганом. Четыреста
франков в неделю. Значит, за три года, а может, и поскорее я прикоплю
тридцать тысяч франков. И в тот же день - конец Крикри, Ринетте и всему
прочему! Хватает Викторина свою кубышку, все свои манатки - и скок на поезд
в Ланьон! Прощайте, друзья-приятели!
Она хохотала.
"Нет, все же я не так плох, как мои поступки, - думал Жером с какой-то
мрачной убежденностью. - Право, нет, все гораздо сложнее. Я стою большего,
чем моя жизнь. Но ведь если б не я, эта девчушка... Если б не я..." Из
глубин его памяти снова выплыли пророческие слова: "Горе человеку, из-за
которого свершается бесчинство..."
- А родители твои живы? - спросил он.
Одна мысль, пока еще смутная, от которой он даже старался отделаться,
медленно зарождалась в его уме.
- В прошлом году, в день святого Йова, умер отец.
Она запнулась, хотела было перекреститься, но раздумала.
- Из всей родни у меня осталась только тетка, живет в собственном
домике на площади за церковью. В Перро-Гиреке не бывали? У старушки, значит,
одна я наследница. Добра-то у нее никакого нет, зато есть дом. А живет она
на ренту в тысячу франков в год. Она долго была в служанках у одних дворян.
К тому же сдает напрокат стулья в церкви, а это тоже доход... И вот, -
продолжала Ринетта, и лицо ее просветлело, - на тридцать тысяч капитальца,
как говорит мадам Жюжю, я могу иметь такую же ренту или около того. Да
постараюсь вдобавок и подработать. Будем с ней жить вдвоем. Мы и прежде
ладили. А ведь там, - заключила она с глубоким вздохом, пошевеливая ногой и
глядя на носок своей атласной туфельки, - там ведь никто обо мне ничего даже
и не слышал. Со всем покончу, все и забудется...
Жером встал. Замысел его ширился, захватывал его. Он прошелся взад и
вперед по комнате. Проявить великодушие... Искупить...
Он остановился перед Ринеттой:
- Как видно, вы очень любите свою Бретань?
Ее до того удивило обращение на "вы", что она даже не сразу ответила.
- Еще бы! - вымолвила она наконец.
- Ну, раз так, вы туда возвратитесь... Да... Слушайте же.
Он снова начал шагать по комнате. Им овладело нетерпение балованного
ребенка... "Если не сделать этого сейчас же, - подумал он, - то я ни за что
не ручаюсь..."
- Так выслушайте же меня, - повторил он прерывистым голосом. - Вы туда
возвращаетесь. - Глядя ей прямо в глаза, он изрек: - Сегодня же вечером!
Она рассмеялась:
- Я-то?
- Да, вы.
- Сегодня вечером?
- Да.
- В Перро?
- В Перро.
Она больше не смеялась, смотрела на него исподлобья с недобрым
выражением. Зачем он сейчас-то над ней насмехается, зачем же он над всем
этим шутит?
- Если б вы, как ваша тетка, имели тысячу франков в год... - начал
Жером. Он улыбнулся. Улыбка не была злой.
"С чего это он заговорил о тысяче франков?" Она не спеша все
подсчитала, разделила на двенадцать.
Он продолжал уже без улыбки.
- Как фамилия нотариуса в ваших краях?
- Нотариуса? Какого? Господина Беника?
Жером приосанился:
- Так вот, Крикри, даю тебе честное слово, что ежегодно первого
сентября господин Беник будет вручать тебе тысячу франков - от меня. А за
этот год вот, получай, - добавил он, открывая бумажник. - Здесь тысяча
франков с гаком для вашего устройства в тамошних краях. Берите.
Она сидела, расширив глаза, кусая губы, не говоря ни слова. Деньги были
тут, перед ней, - только руку протяни... В ней еще сохранился такой запас
наивности, что она была лишь озабочена, но недоверия не испытывала. Вот она
наконец взяла банкноты, которые настойчиво протягивал Жером, сложила их в
тугой сверточек, запрятала в чулок и взглянула на Жерома, не зная, что
сказать. Ей даже и в голову не пришло поцеловать его. Она совсем забыла, кто
она и чем они были друг для друга: снова он стал для нее "господином
Жеромом", другом г-жи Пти-Дютрей, и она снова робела перед ним, как и в
первые дни знакомства.
- Ставлю одно условие: отправитесь вы сегодня же вечером, -
присовокупил он.
Она пришла в смятение:
- Вечером? Сегодня? Ну нет, сударь. Это невозможно.
Он скорее бы отказался от своего доброго поступка, но исполнение его не
отложил бы ни на день.
- Да, нынче же вечером, малышка, и при мне.
Она сразу поняла, что он не уступит, и вдруг рассердилась. Вечером? Вот
бессмыслица! Главное - это самый разгар работы. А все ее вещи в гостинице? А
подруга, которая пополам с ней снимает комнату? А мадам Жюжю? Да и белье у
прачки. Главное, отсюда ее не выпустят так просто... Она металась, словно
птица, попавшая в сети.
- Я схожу за мадам Розой, - выкрикнула она со слезами на глазах,
выложив все доводы. - Сами увидите, это просто невозможно. Главное, я не
желаю.
- Ступай, ступай скорее.
Жером приготовился к бурному отпору и собирался заговорить в повышенном
тоне. Его очень удивила благосклонная улыбка мадам Розы.
- Ну конечно, - сказала она в ответ, тотчас заподозрив полицейскую
ловушку, - все наши дамы совершенно свободны, мы их никогда не задерживаем.
Она обернулась к Ринетте и, похлопывая пухлыми ладонями, сказала тоном,
не терпящим возражения: - Деточка, идите скорее одеваться, вы же видите,
господин ждет.
Ошеломленная Ринетта ломала руки и смотрела то на Жерома, то на
хозяйку. Крупные слезы размывали краску на ее лице - множество
противоречивых мыслей перепутались в ее мозгу. Она была беспомощна,
разъярена, растерянна. Она ненавидела Жерома. Она боялась уйти из комнаты,
пока не даст ему понять, чтобы он ни словом не обмолвился о двух банкнотах,
которые она спрятала в чулок. Мадам Роза до того рассвирепела, что схватила
Ринетту за руку, подтолкнула ее к двери.
"Извольте повиноваться, мадемуазель". ("И чтобы ноги твоей здесь не
было, полицейская сучка!" - процедила она сквозь зубы.)
Через полчаса такси домчало Жерома и Ринетту в меблированные комнаты,
где она жила.
Ринетта больше не плакала. Она уже стала свыкаться с мыслью о своем
нежданном-негаданном отъезде, да и ничего другого ей не оставалось делать. И
все же время от времени повторяла, словно припев: "Через три года - дело
другое. А вот сейчас... Ну нет..." Жером молча похлопывал ее по руке. Он
твердил еле слышно:
- Сегодня вечером, именно сегодня вечером.
Он чувствовал, что в силах преодолеть любое сопротивление, но отлично
знал, что силам его скоро наступит предел; нельзя было терять времени.
Он распорядился, чтобы принесли счет за месяц и расписание поездов.
Поезд отходил в девятнадцать пятнадцать.
Ринетта попросила его помочь ей, и они вытащили из-под вешалки старый
деревянный сундучок, покрашенный в черный цвет, - там хранился сверток с
какими-то вещами.
- А это платье, которое я носила в горничных, - сказала она.
И тут Жерому вспомнился гардероб Ноэми, который Николь оставила хозяйке
номеров в Амстердаме. Он сел, посадил Ринетту к себе на колени и не спеша,
но с жаром, от которого дрожал его голос в конце каждой фразы, принялся
убеждать ее, что ей надо бросить все наряды - наряды продажной женщины, что
она должна от всего отречься, вся, до конца, возвратиться к простой и чистой
- к прежней своей жизни.
Слушала она чинно. Его слова находили отклик в каких-то забытых уголках
ее души. "Да и верно, - думала она наперекор себе. - Куда у нас в этих
тряпках пойдешь? К большой обедне? За кого бы они меня приняли?" Но как
бросить или отдать кому-нибудь кружевное белье, кричащие платья, на которые
ушло столько сбережений? Впрочем, она должна была двести франков подруге, с
которой жила вместе; как только речь зашла об отъезде, этот долг стал немало
тревожить Ринетту, а вот теперь, оставляя все это тряпье подруге, она
покроет долг и даже не притронется к банкнотам Жерома. Все улаживалось. А
при мысли, что сейчас она оденется в старенькое платьице из черной саржи,
Ринетта захлопала в ладоши, как будто собираясь идти на маскарад; в
нетерпении она мигом соскочила на пол и разразилась каким-то нервическим
смехом, дрожа, как от рыданий. Жером отвернулся, чтобы она переоделась без
стеснения. Подошел к окошку, погрузился в созерцание стен, окружавших
дворик.
"Да, я все же лучше, чем обо мне думают", - рассуждал он. Доброе дело
искупало в его глазах вину, за которую, откровенно говоря, он никогда себя и
не корил. Однако для полного душевного умиротворения ему еще чего-то
недоставало. Не оборачиваясь, он крикнул:
- Ринетта, скажите, что вы больше на меня не сердитесь!
- Да нет же.
- Тогда скажите мне это. Скажите: "Я вас прощаю".
Она колебалась.
- Будьте же добры, - умолял он, глядя по-прежнему в окошко. - Ну
произнесите эти три слова!
Она покорилась:
- Ну ясно, что... что я вас... прощаю, сударь.
- Благодарю.
Слезы подступили к его глазам. Ему казалось, будто он вновь вступает в
согласие с окружающим миром, вновь обретает душевный покой, которого лишен
был долгие годы. На окне нижнего этажа заливалась канарейка. "Я человек
добрый, - мысленно повторил Жером. - Судят обо мне неверно. Не понимают
меня. Я стою больше, чем моя жизнь..." Сердце его переполнилось какой-то
беспредметной нежностью, состраданием.
- Бедняжка Крикри, - сказал он негромко.
Он оглянулся, Ринетта застегивала черный шерстяной корсаж. Она зачесала
волосы назад, ее чисто вымытое лицо опять стало таким свежим, - перед ним
опять была застенчивая и упрямая служаночка, которую Ноэми вывезла из
Бретани шесть лет тому назад.
Жером не выдержал, подошел к ней, обнял за талию. "Я человек добрый, я
лучше, чем обо мне думают", - все повторял он про себя, словно припев. А его
пальцы уже машинально расстегивали ее юбку, пока губы прикасались к ее лбу
отеческим поцелуем.
Ринетта вздрогнула, - испугалась почти так же, как тогда, давным-давно.
А он все крепче и крепче прижимал ее к себе.
- У вас те же духи, верно? Пахнут лимонадом...
Она улыбнулась, подставила ему губы для поцелуя и закрыла глаза.
Как еще она могла доказать ему свою благодарность? Как еще Жером мог в
минуту мистического восторга выразить до конца то возвышенное сострадание,
которое переполняло его душу?
Когда они приехали на Монпарнасский вокзал, поезд уже подали. И только
тут, увидев на вагоне дощечку с надписью "Ланьон", Ринетта ясно поняла, что
все это происходит с ней наяву. Да, тут нет никакого "подвоха". Ведь так
близко осуществление мечты, которую она вынашивала в душе многие годы!
Почему же ей до того тоскливо?
Жером занял ей место, и они стали прохаживаться мимо ее купе. Больше
они не разговаривали. Ринетта думала о чем-то, о ком-то... Но не решалась
прервать молчание. Жерома тоже, казалось, мучила какая-то тайная тревога, -
он не раз оборачивался к ней, будто собираясь что-то сказать, но сразу
умолкал. И вот наконец, даже не глядя на нее, он признался:
- Я сказал тебе неправду, Крикри. Госпожа Пти-Дютрей умерла.
Она не стала выпытывать подробности, заплакала, и ее молчаливое горе
было приятно Жерому. "Какие же мы оба хорошие", - подумал он с умилением.
Они не обменялись ни словом до самого отъезда. Если бы Ринетта посмела,
она бы в два счета отдала деньги Жерому, вернулась к мадам Розе, упросила бы
взять ее обратно. А Жером, которому надоело ждать, уже не испытывал никакой
радости от того, что затеял всю эту душеспасительную канитель.
Когда поезд наконец тронулся, Ринетта набралась смелости, выглянула из
окна и крикнула:
- Сделайте милость, сударь, передайте поклон Даниэлю!
Поезд грохотал, и Жером ничего не расслышал. Она поняла, что он не
разобрал ее слов, губы ее задрожали, а рука, прижатая к груди, судорожно
дернулась.
А он улыбался, радуясь, что она уезжает, и изящно помахивал ей шляпой.
Им уже завладел новый замысел, и он был вне себя от нетерпения: с
первым поездом он вернется в Мезон, падет к ногам жены, сознается во всем -
почти во всем. "К тому же, - подумал он, зажигая папиросу и быстрым шагом
выходя из вокзала, - пусть Тереза знает об этой ежегодной ренте: она так
аккуратна, что никогда не пропустит срок".
Несколько раз в неделю Антуан заходил за Рашелью, и они вместе
отправлялись обедать.
В тот вечер, перед самым выходом, она подошла к зеркалу, стала вынимать
пудреницу из сумочки и уронила какую-то бумажку, сложенную вдвое, которую
Антуан и поднял.
- А, благодарю.
В ее голосе ему почудилось какое-то замешательство; Рашель тут же
отгадала его мысль.
- Ну, вот, - начала она, стараясь все обратить в шутку. - Что ты
выдумал? На, читай. Это расписание поездов.
Бумажку он не взял, и она снова спрятала ее в сумочку. Но немного
погодя он спросил:
- Отправляешься в путешествие? - На этот раз ему бросилось в глаза, что
ресницы у нее дрогнули, улыбка стала явно натянутой. - Рашель!
Она уже не улыбалась. "Нет, я не хочу... - подумал Антуан, и его
внезапно охватила тоска. - Нет, я не перенес бы даже недолгой разлуки". Он
подошел к ней, тронул ее плечо; она разрыдалась, припала к его груди.
- Да что с тобой?.. Что? - тихо допытывался он.
Она поспешила ответить, роняя отрывистые фразы:
- Ничего. Ровно ничего. Просто настроение плохое. Да ты сейчас сам
увидишь, пустяки это: все из-за могилы девочки, знаешь, там, в Ге-ла-Розьер.
Просто я давно уже туда не ездила, а съездить надо, понимаешь? Ах, как я
тебя напугала! Прости меня. - Но вдруг, сжав его в объятиях, она жалобно
спросила: - Скажи, котик, ты и вправду так ко мне привязался? Значит, тебе
было бы очень тяжело, если бы я когда-нибудь?..
- Молчи, - шепнул он, испуганный тем, что впервые осознал, какое место
заняла Рашель в его жизни. И робко спросил: - А на сколько дней ты...
уедешь?
Она освободилась из его объятий и с искусственным смехом подбежала к
зеркалу обмыть глаза.
- До чего же глупо так плакать, - проговорила она. - Постой-ка, все
произошло тогда тоже вечером, в это же время, как раз перед обедом. Я была
дома, у меня собрались друзья, - ты их не знаешь. Вдруг раздается звонок -
телеграмма: "Девочка больна, состояние очень тяжелое, приезжайте". Я все
поняла. Бросилась на вокзал в чем была - в кружевной шляпе с блестками и
открытых туфельках; вскочила в первый же поезд. Ехала всю ночь одна, в
оцепенении. Как я не сошла с ума? - Она обернулась к нему: - Потерпи
Ему не терпелось поделиться новостью с женой, и он уже направился к
двери, на ходу распечатывая второй конверт, надписанный ученическим
почерком, который ничего ему не говорил, как вдруг остановился, до того был
ошеломлен:
"Сударь!
Сообщаю вам, что со мной произошло событие, лично мне не доставившее
горя, а даже, напротив, очень большую радость, потому как я долго мучилась
от своего одиночества, но из-за этого меня прогнали с места, и я совсем
теперь отчаялась, но ведь вы меня не бросите без средств к жизни в такое
время, а ведь другого места мне теперь не найти, ведь становится мне все
труднее, а на руках у меня осталось всего тридцать франков да тридцать су и
за душой нет у меня ни гроша - нечем содержать ребеночка, которого я хотела
бы выкормить сама, как это и полагается.
А также я вас ни в чем не упрекаю и надеюсь, что письмо мое вас не
рассердит и вы придете мне на помощь завтра или послезавтра - самое позднее
в четверг, а то я и сама не знаю, что со мною будет.
Любящая и верная Вам В.Ле Га".
Сначала он ничего не понял. Ле Га? Кто это И вдруг вспомнил: "Да это
Викторина... Крикри!"
Он вернулся, сел, вертя письмо в руках. "Завтра или послезавтра". Он
разобрал дату на штемпеле и высчитал: письмо ждало его два с лишним года.
Бедняжка Крикри! Что же с ней сталось? Что подумала она о его молчании? Что
с ребенком? Он задавал себе все эти вопросы без особого волнения, а
выражение сострадания, безотчетно появившееся на его лице, было всего лишь
данью условностям. Однако в его памяти все явственнее вырисовывалось, смущая
его душу, маленькое, застенчивое, пугливое существо, невинные глаза, детский
ротик...
Крикри. Да, как он с ней познакомился? Ах да, у Ноэми - она вывезла
девочку из Бретани. Ну, а потом? Он смутно припомнил гостиницу где-то на
окраине города, куда он поселил ее недели на две. А почему он ее бросил?..
Он ясно вспомнил их встречу года два спустя, во время отъезда Ноэми, и ясно
представил себе мансарду, где она жила, - служила где-то горничной,
вспомнил, как он поднимался к ней под вечер, затем меблированные комнаты на
улице Ришелье, куда он водворил ее, - страсть его продолжалась месяца
два-три, пожалуй, даже больше?
Он перечитал записку, проверил дату. Знакомый пыл обуял его, затуманил
глаза. Он встал, выпил стакан воды, опустил письмо в карман и, держа в руках
извещение из банка, отправился к жене.
Часом позже он сел в поезд и поехал в Париж.
В десять часов утра он вышел из вокзала Сен-Лазар, окунулся в ласковые
лучи сентябрьского солнца, испытывая какое-то радостное головокружение. Он
направился к банку, потоптался у окошечка, потом расписался в получении
денег и, положив банкноты в бумажник, вскочил в ждавшее такси с таким
чувством, будто на этот раз он навсегда выбрался из мрака, в котором
пребывал последние недели, воскрес к жизни.
Колеся по Парижу от консьержа к консьержу, он, даже не успев
позавтракать, предпринял ряд сложных и вначале бесплодных попыток, которые
около двух часов пополудни привели его к некой Барбен, именовавшейся также
мадам Жюжю. Дома он ее не застал. Но горничная, молоденькая и болтливая,
заявила, что она хорошо знает мадемуазель Ле Га, а иначе говоря -
мадемуазель Ринетту.
- Но только в гостинице, где она снимает комнату, мадемуазель бывает не
иначе как по средам, в свободный день, - пояснила она.
Жером покраснел, но зато все для него сразу прояснилось.
- Ясно, мне это известно, - произнес он с усмешкой человека
осведомленного. - Вот поэтому-то мне и нужен ее второй адрес.
Они посмотрели друг на друга, как два товарища. "А ведь она недурна", -
мелькнуло в голове у Жерома. Но тут же он решил думать только о Крикри.
- Это на Стокгольмской улице, - улыбаясь, сказала девушка.
Жером отправился туда. Выйдя из такси, он быстро нашел нужный ему дом.
И какая-то неотвязная мягкая грусть, - он еще не признался себе в ней, но
ему уже приходилось с нею бороться, - вытеснила все другие чувства,
волновавшие его с самого утра.
Когда он вошел и яркий дневной свет сменился искусственным сумраком,
стало еще тоскливее. Его проведи в "японскую" комнату, в которой от Японии
был только дешевый веер, приколотый на стене над изголовьем кровати; он
стоял, держа шляпу в руке, в какой-то развязной позе и со всех сторон видел
свое отражение в безжалостных зеркалах; тогда он присел на краешек дивана.
Наконец дверь с шумом распахнулась, появилась девушка в сиренево-розовой
тунике и сразу остановилась как вкопанная.
- Ой... - воскликнула она.
И он подумал, что девушка ошиблась комнатой. Но она невнятно
выговорила, отступая к двери, которую машинально захлопнула, войдя в
комнату:
- Это вы?
Он все еще не узнавал ее.
- Ты ли это, Крикри?
Не сводя глаз с Жерома, словно ожидая, что он вот-вот выхватит из
кармана оружие, Ринетта протянула руку к кровати, сорвала покрывало и
завернулась в него.
- В чем дело. Кто вас послал ко мне? - спросила она.
Напрасно он искал на красивом, немного одутловатом лице этой
накрашенной, коротко остриженной девушки детские черты Крикри; даже свежий
крестьянский голос стал уже совсем иным.
- Что вам от меня надо? - повторила она.
- Захотелось повидаться с тобой, Крикри.
Он говорил мягко. Она неправильно поняла его и с минуту колебалась;
потом отвела от него взгляд и, очевидно, примирилась с обстоятельствами.
- Дело ваше, - ответила она.
И, не снимая покрывала, в которое завернулась, но слегка приоткрыв
грудь и руки, она подошла к дивану и села.
- Кто послал вас? - снова спросила она, опустив голову.
Он не понял вопроса. Стоя перед ней в замешательстве, он объяснил, что
после долгого пребывания за границей вернулся во Францию и вот нашел ее
письмо.
- Мое письмо? - переспросила она, подняв ресницы.
Он узнал блеск ее серо-зеленых глаз, по-прежнему таких ясных. Протянул
ей конверт, она взяла его, как-то оторопев, и стала рассматривать.
- Правильно! - проговорила она, бросив на Жерома недобрый взгляд.
Подержав письмо в руке, она покачала головой и продолжала: - Ловко! Даже не
ответили мне.
- Да ведь я только сегодня утром распечатал твое письмо, Крикри!
- Все равно, могли бы мне ответить, - стояла она на своем, упрямо тряся
головой.
Он терпеливо повторил.
- Да нет же, я ведь сразу к тебе приехал. - И не дожидаясь ответа,
спросил: - Скажи, а что с ребенком?
Она сжала губы, проглотила слюну, хотела что-то сказать, но промолчала,
и глаза ее наполнились слезами.
- Умер он, - наконец произнесла она. - Родился раньше времени.
У Жерома вырвался вздох, очень похожий на вздох облегчения. Слов он не
находил и стоял под неумолимым взглядом Ринетты, пристыженный, уязвленный.
- И подумать, что это вы во всем виноваты, - заметила она, и голос ее
был не таким жестким, как взгляд, - ведь вы хорошо знали, что шлюхой я не
была. Два раза поверила всем вашим посулам. Два раза все бросала ради вас...
Как же я ревела, когда вы ушли во второй раз!
Она все смотрела на него снизу вверх, подняв плечи, чуть перекосив
губы; глаза ее блестели сквозь слезы и, казалось, стали еще зеленее. А он, и
возбужденный и подавленный, не зная, как вести себя, принужденно улыбался.
(Как похожа была эта немного кривая улыбка на улыбку Даниэля!)
Она осушила глаза, потом неожиданно спокойным голосом спросила:
- А как госпожа себя чувствует?
Жером понял, что она говорит о Ноэми. По дороге сюда он решил умолчать
о смерти госпожи Пти-Дютрей, чтобы не растревожить Крикри, не пробудить в
ней угрызения совести, которые могли бы помешать осуществлению того замысла,
который уже почти созрел в его уме. Поэтому без всякого замешательства он
сказал то, что придумал заранее:
- Госпожа? Она выступает на сцене за границей. - Однако с трудом
сдержал волнение и добавил: - По-моему, она чувствует себя хорошо.
- Выступает на сцене? - почтительно переспросила Ринетта. Она
замолчала, обернулась к нему, словно выжидая чего-то. Приоткрыв еще больше
грудь и плечи, она улыбнулась.
- Но ведь вы-то не за тем только сюда явились, - проговорила она.
Жером понимал, что стоит ему сделать знак, и Ринетта согласится на все.
Но, увы! В нем не осталось и следа от того наваждения, из-за которого он с
утра гнался, как охотничья собака, по следу этой добычи, объехал весь Париж,
квартал за кварталом.
- Только из-за письма, - возразил он.
Ринетта удивилась и, как бы задетая за живое, произнесла:
- Знаете ли, здесь мы не имеем права принимать гостей... Просто
гостей...
Жером поспешил направить разговор по другому руслу.
- Зачем ты остриглась?
- Здесь так требуют.
Он улыбнулся для приличия и не знал, что еще сказать. Однако уходить
ему не хотелось. Чувство недовольства собой тяготило его, не давало уйти
отсюда, словно ему нужно было выполнить еще нечто важное. Но что? Бедная
Крикри... Зло причинено, уже ничем его не исправить... Неужели ничего нельзя
сделать?
Ринетта, смущенная молчанием Жерома, исподтишка разглядывала его,
скорее с любопытством, чем с обидой. Зачем он опять явился? А может быть, он
все еще немного ее любит? Это предположение взбудоражило ее.
И вдруг ее пронзила мысль, что она могла бы иметь от него еще одного
ребенка. Все ее несбывшиеся мечты мгновенно ожили. Сын от Жерома, маленький
брат Даниэля, ее ребенок, - он будет принадлежать ей одной... Она готова
была упасть на пол, обнять колени Жерома и, подняв лицо к нему, шепотом
заклинать: "Я хочу иметь от тебя ребенка!" Но ведь ради прихоти она
поставила бы под удар все свое будущее, на которое положила столько труда.
Внутренне она затрепетала, и ее взор на миг погрузился в несбыточную мечту и
сразу потух. "Нет, нет", - сказала она про себя.
- А как поживает Даниэль? - вдруг спросила она.
- Кто? Даниэль, мой сын? Разве ты его знаешь? - смущенно спросил он.
Ринетта почему-то надеялась, что Даниэль имеет какое-то отношение к
приходу Жерома. Она тут же пожалела, что произнесла его имя, и решила больше
ничего не говорить. Пусть отец и сын никогда не узнают, какой любовью, какой
путаной любовью... И она уклончиво ответила:
- Знаю ли я его? Да его весь Париж знает. И я с ним встречалась.
Жером еще сильнее заволновался. Однако что-то помешало ему спросить:
"Здесь?"
- Где же? - выговорил он.
- Да повсюду. Во всех ночных кабачках.
- Так я и думал. Я уже говорил ему, как отношусь к его образу жизни!
Она поспешила добавить:
- О, это было давно... Право, не знаю, бывает ли он еще там. Может
быть, остепенился, как и я...
Жером взглянул на нее, но ничего не сказал. С искренним огорчением
размышлял он о том, как развращена молодежь, о падении нравов, об этом
злачном месте и об этом вот существе, погрязшем в пороке... "Как нелепо
устроена жизнь!" - подумал он и вдруг почувствовал какую-то подавленность,
угнетение и раскаяние.
Ринетта же, снова увлеченная грезами о будущем, устроить которое она
так теперь старалась, уже мечтала вслух, пощелкивая круглой подвязкой.
- Да, теперь-то я уже почти выкарабкалась. Оттого-то больше на вас и не
сержусь... Если я и впредь буду рассудительна да старательна, то года через
три - прощай Париж! Ваш мерзкий, нищий Париж!
- Почему же через три года?
- А вот почему, считайте-ка: еще и месяца нет, как я сюда определилась,
а у меня уже пятьдесят - шестьдесят франков в день чистоганом. Четыреста
франков в неделю. Значит, за три года, а может, и поскорее я прикоплю
тридцать тысяч франков. И в тот же день - конец Крикри, Ринетте и всему
прочему! Хватает Викторина свою кубышку, все свои манатки - и скок на поезд
в Ланьон! Прощайте, друзья-приятели!
Она хохотала.
"Нет, все же я не так плох, как мои поступки, - думал Жером с какой-то
мрачной убежденностью. - Право, нет, все гораздо сложнее. Я стою большего,
чем моя жизнь. Но ведь если б не я, эта девчушка... Если б не я..." Из
глубин его памяти снова выплыли пророческие слова: "Горе человеку, из-за
которого свершается бесчинство..."
- А родители твои живы? - спросил он.
Одна мысль, пока еще смутная, от которой он даже старался отделаться,
медленно зарождалась в его уме.
- В прошлом году, в день святого Йова, умер отец.
Она запнулась, хотела было перекреститься, но раздумала.
- Из всей родни у меня осталась только тетка, живет в собственном
домике на площади за церковью. В Перро-Гиреке не бывали? У старушки, значит,
одна я наследница. Добра-то у нее никакого нет, зато есть дом. А живет она
на ренту в тысячу франков в год. Она долго была в служанках у одних дворян.
К тому же сдает напрокат стулья в церкви, а это тоже доход... И вот, -
продолжала Ринетта, и лицо ее просветлело, - на тридцать тысяч капитальца,
как говорит мадам Жюжю, я могу иметь такую же ренту или около того. Да
постараюсь вдобавок и подработать. Будем с ней жить вдвоем. Мы и прежде
ладили. А ведь там, - заключила она с глубоким вздохом, пошевеливая ногой и
глядя на носок своей атласной туфельки, - там ведь никто обо мне ничего даже
и не слышал. Со всем покончу, все и забудется...
Жером встал. Замысел его ширился, захватывал его. Он прошелся взад и
вперед по комнате. Проявить великодушие... Искупить...
Он остановился перед Ринеттой:
- Как видно, вы очень любите свою Бретань?
Ее до того удивило обращение на "вы", что она даже не сразу ответила.
- Еще бы! - вымолвила она наконец.
- Ну, раз так, вы туда возвратитесь... Да... Слушайте же.
Он снова начал шагать по комнате. Им овладело нетерпение балованного
ребенка... "Если не сделать этого сейчас же, - подумал он, - то я ни за что
не ручаюсь..."
- Так выслушайте же меня, - повторил он прерывистым голосом. - Вы туда
возвращаетесь. - Глядя ей прямо в глаза, он изрек: - Сегодня же вечером!
Она рассмеялась:
- Я-то?
- Да, вы.
- Сегодня вечером?
- Да.
- В Перро?
- В Перро.
Она больше не смеялась, смотрела на него исподлобья с недобрым
выражением. Зачем он сейчас-то над ней насмехается, зачем же он над всем
этим шутит?
- Если б вы, как ваша тетка, имели тысячу франков в год... - начал
Жером. Он улыбнулся. Улыбка не была злой.
"С чего это он заговорил о тысяче франков?" Она не спеша все
подсчитала, разделила на двенадцать.
Он продолжал уже без улыбки.
- Как фамилия нотариуса в ваших краях?
- Нотариуса? Какого? Господина Беника?
Жером приосанился:
- Так вот, Крикри, даю тебе честное слово, что ежегодно первого
сентября господин Беник будет вручать тебе тысячу франков - от меня. А за
этот год вот, получай, - добавил он, открывая бумажник. - Здесь тысяча
франков с гаком для вашего устройства в тамошних краях. Берите.
Она сидела, расширив глаза, кусая губы, не говоря ни слова. Деньги были
тут, перед ней, - только руку протяни... В ней еще сохранился такой запас
наивности, что она была лишь озабочена, но недоверия не испытывала. Вот она
наконец взяла банкноты, которые настойчиво протягивал Жером, сложила их в
тугой сверточек, запрятала в чулок и взглянула на Жерома, не зная, что
сказать. Ей даже и в голову не пришло поцеловать его. Она совсем забыла, кто
она и чем они были друг для друга: снова он стал для нее "господином
Жеромом", другом г-жи Пти-Дютрей, и она снова робела перед ним, как и в
первые дни знакомства.
- Ставлю одно условие: отправитесь вы сегодня же вечером, -
присовокупил он.
Она пришла в смятение:
- Вечером? Сегодня? Ну нет, сударь. Это невозможно.
Он скорее бы отказался от своего доброго поступка, но исполнение его не
отложил бы ни на день.
- Да, нынче же вечером, малышка, и при мне.
Она сразу поняла, что он не уступит, и вдруг рассердилась. Вечером? Вот
бессмыслица! Главное - это самый разгар работы. А все ее вещи в гостинице? А
подруга, которая пополам с ней снимает комнату? А мадам Жюжю? Да и белье у
прачки. Главное, отсюда ее не выпустят так просто... Она металась, словно
птица, попавшая в сети.
- Я схожу за мадам Розой, - выкрикнула она со слезами на глазах,
выложив все доводы. - Сами увидите, это просто невозможно. Главное, я не
желаю.
- Ступай, ступай скорее.
Жером приготовился к бурному отпору и собирался заговорить в повышенном
тоне. Его очень удивила благосклонная улыбка мадам Розы.
- Ну конечно, - сказала она в ответ, тотчас заподозрив полицейскую
ловушку, - все наши дамы совершенно свободны, мы их никогда не задерживаем.
Она обернулась к Ринетте и, похлопывая пухлыми ладонями, сказала тоном,
не терпящим возражения: - Деточка, идите скорее одеваться, вы же видите,
господин ждет.
Ошеломленная Ринетта ломала руки и смотрела то на Жерома, то на
хозяйку. Крупные слезы размывали краску на ее лице - множество
противоречивых мыслей перепутались в ее мозгу. Она была беспомощна,
разъярена, растерянна. Она ненавидела Жерома. Она боялась уйти из комнаты,
пока не даст ему понять, чтобы он ни словом не обмолвился о двух банкнотах,
которые она спрятала в чулок. Мадам Роза до того рассвирепела, что схватила
Ринетту за руку, подтолкнула ее к двери.
"Извольте повиноваться, мадемуазель". ("И чтобы ноги твоей здесь не
было, полицейская сучка!" - процедила она сквозь зубы.)
Через полчаса такси домчало Жерома и Ринетту в меблированные комнаты,
где она жила.
Ринетта больше не плакала. Она уже стала свыкаться с мыслью о своем
нежданном-негаданном отъезде, да и ничего другого ей не оставалось делать. И
все же время от времени повторяла, словно припев: "Через три года - дело
другое. А вот сейчас... Ну нет..." Жером молча похлопывал ее по руке. Он
твердил еле слышно:
- Сегодня вечером, именно сегодня вечером.
Он чувствовал, что в силах преодолеть любое сопротивление, но отлично
знал, что силам его скоро наступит предел; нельзя было терять времени.
Он распорядился, чтобы принесли счет за месяц и расписание поездов.
Поезд отходил в девятнадцать пятнадцать.
Ринетта попросила его помочь ей, и они вытащили из-под вешалки старый
деревянный сундучок, покрашенный в черный цвет, - там хранился сверток с
какими-то вещами.
- А это платье, которое я носила в горничных, - сказала она.
И тут Жерому вспомнился гардероб Ноэми, который Николь оставила хозяйке
номеров в Амстердаме. Он сел, посадил Ринетту к себе на колени и не спеша,
но с жаром, от которого дрожал его голос в конце каждой фразы, принялся
убеждать ее, что ей надо бросить все наряды - наряды продажной женщины, что
она должна от всего отречься, вся, до конца, возвратиться к простой и чистой
- к прежней своей жизни.
Слушала она чинно. Его слова находили отклик в каких-то забытых уголках
ее души. "Да и верно, - думала она наперекор себе. - Куда у нас в этих
тряпках пойдешь? К большой обедне? За кого бы они меня приняли?" Но как
бросить или отдать кому-нибудь кружевное белье, кричащие платья, на которые
ушло столько сбережений? Впрочем, она должна была двести франков подруге, с
которой жила вместе; как только речь зашла об отъезде, этот долг стал немало
тревожить Ринетту, а вот теперь, оставляя все это тряпье подруге, она
покроет долг и даже не притронется к банкнотам Жерома. Все улаживалось. А
при мысли, что сейчас она оденется в старенькое платьице из черной саржи,
Ринетта захлопала в ладоши, как будто собираясь идти на маскарад; в
нетерпении она мигом соскочила на пол и разразилась каким-то нервическим
смехом, дрожа, как от рыданий. Жером отвернулся, чтобы она переоделась без
стеснения. Подошел к окошку, погрузился в созерцание стен, окружавших
дворик.
"Да, я все же лучше, чем обо мне думают", - рассуждал он. Доброе дело
искупало в его глазах вину, за которую, откровенно говоря, он никогда себя и
не корил. Однако для полного душевного умиротворения ему еще чего-то
недоставало. Не оборачиваясь, он крикнул:
- Ринетта, скажите, что вы больше на меня не сердитесь!
- Да нет же.
- Тогда скажите мне это. Скажите: "Я вас прощаю".
Она колебалась.
- Будьте же добры, - умолял он, глядя по-прежнему в окошко. - Ну
произнесите эти три слова!
Она покорилась:
- Ну ясно, что... что я вас... прощаю, сударь.
- Благодарю.
Слезы подступили к его глазам. Ему казалось, будто он вновь вступает в
согласие с окружающим миром, вновь обретает душевный покой, которого лишен
был долгие годы. На окне нижнего этажа заливалась канарейка. "Я человек
добрый, - мысленно повторил Жером. - Судят обо мне неверно. Не понимают
меня. Я стою больше, чем моя жизнь..." Сердце его переполнилось какой-то
беспредметной нежностью, состраданием.
- Бедняжка Крикри, - сказал он негромко.
Он оглянулся, Ринетта застегивала черный шерстяной корсаж. Она зачесала
волосы назад, ее чисто вымытое лицо опять стало таким свежим, - перед ним
опять была застенчивая и упрямая служаночка, которую Ноэми вывезла из
Бретани шесть лет тому назад.
Жером не выдержал, подошел к ней, обнял за талию. "Я человек добрый, я
лучше, чем обо мне думают", - все повторял он про себя, словно припев. А его
пальцы уже машинально расстегивали ее юбку, пока губы прикасались к ее лбу
отеческим поцелуем.
Ринетта вздрогнула, - испугалась почти так же, как тогда, давным-давно.
А он все крепче и крепче прижимал ее к себе.
- У вас те же духи, верно? Пахнут лимонадом...
Она улыбнулась, подставила ему губы для поцелуя и закрыла глаза.
Как еще она могла доказать ему свою благодарность? Как еще Жером мог в
минуту мистического восторга выразить до конца то возвышенное сострадание,
которое переполняло его душу?
Когда они приехали на Монпарнасский вокзал, поезд уже подали. И только
тут, увидев на вагоне дощечку с надписью "Ланьон", Ринетта ясно поняла, что
все это происходит с ней наяву. Да, тут нет никакого "подвоха". Ведь так
близко осуществление мечты, которую она вынашивала в душе многие годы!
Почему же ей до того тоскливо?
Жером занял ей место, и они стали прохаживаться мимо ее купе. Больше
они не разговаривали. Ринетта думала о чем-то, о ком-то... Но не решалась
прервать молчание. Жерома тоже, казалось, мучила какая-то тайная тревога, -
он не раз оборачивался к ней, будто собираясь что-то сказать, но сразу
умолкал. И вот наконец, даже не глядя на нее, он признался:
- Я сказал тебе неправду, Крикри. Госпожа Пти-Дютрей умерла.
Она не стала выпытывать подробности, заплакала, и ее молчаливое горе
было приятно Жерому. "Какие же мы оба хорошие", - подумал он с умилением.
Они не обменялись ни словом до самого отъезда. Если бы Ринетта посмела,
она бы в два счета отдала деньги Жерому, вернулась к мадам Розе, упросила бы
взять ее обратно. А Жером, которому надоело ждать, уже не испытывал никакой
радости от того, что затеял всю эту душеспасительную канитель.
Когда поезд наконец тронулся, Ринетта набралась смелости, выглянула из
окна и крикнула:
- Сделайте милость, сударь, передайте поклон Даниэлю!
Поезд грохотал, и Жером ничего не расслышал. Она поняла, что он не
разобрал ее слов, губы ее задрожали, а рука, прижатая к груди, судорожно
дернулась.
А он улыбался, радуясь, что она уезжает, и изящно помахивал ей шляпой.
Им уже завладел новый замысел, и он был вне себя от нетерпения: с
первым поездом он вернется в Мезон, падет к ногам жены, сознается во всем -
почти во всем. "К тому же, - подумал он, зажигая папиросу и быстрым шагом
выходя из вокзала, - пусть Тереза знает об этой ежегодной ренте: она так
аккуратна, что никогда не пропустит срок".
Несколько раз в неделю Антуан заходил за Рашелью, и они вместе
отправлялись обедать.
В тот вечер, перед самым выходом, она подошла к зеркалу, стала вынимать
пудреницу из сумочки и уронила какую-то бумажку, сложенную вдвое, которую
Антуан и поднял.
- А, благодарю.
В ее голосе ему почудилось какое-то замешательство; Рашель тут же
отгадала его мысль.
- Ну, вот, - начала она, стараясь все обратить в шутку. - Что ты
выдумал? На, читай. Это расписание поездов.
Бумажку он не взял, и она снова спрятала ее в сумочку. Но немного
погодя он спросил:
- Отправляешься в путешествие? - На этот раз ему бросилось в глаза, что
ресницы у нее дрогнули, улыбка стала явно натянутой. - Рашель!
Она уже не улыбалась. "Нет, я не хочу... - подумал Антуан, и его
внезапно охватила тоска. - Нет, я не перенес бы даже недолгой разлуки". Он
подошел к ней, тронул ее плечо; она разрыдалась, припала к его груди.
- Да что с тобой?.. Что? - тихо допытывался он.
Она поспешила ответить, роняя отрывистые фразы:
- Ничего. Ровно ничего. Просто настроение плохое. Да ты сейчас сам
увидишь, пустяки это: все из-за могилы девочки, знаешь, там, в Ге-ла-Розьер.
Просто я давно уже туда не ездила, а съездить надо, понимаешь? Ах, как я
тебя напугала! Прости меня. - Но вдруг, сжав его в объятиях, она жалобно
спросила: - Скажи, котик, ты и вправду так ко мне привязался? Значит, тебе
было бы очень тяжело, если бы я когда-нибудь?..
- Молчи, - шепнул он, испуганный тем, что впервые осознал, какое место
заняла Рашель в его жизни. И робко спросил: - А на сколько дней ты...
уедешь?
Она освободилась из его объятий и с искусственным смехом подбежала к
зеркалу обмыть глаза.
- До чего же глупо так плакать, - проговорила она. - Постой-ка, все
произошло тогда тоже вечером, в это же время, как раз перед обедом. Я была
дома, у меня собрались друзья, - ты их не знаешь. Вдруг раздается звонок -
телеграмма: "Девочка больна, состояние очень тяжелое, приезжайте". Я все
поняла. Бросилась на вокзал в чем была - в кружевной шляпе с блестками и
открытых туфельках; вскочила в первый же поезд. Ехала всю ночь одна, в
оцепенении. Как я не сошла с ума? - Она обернулась к нему: - Потерпи