Страница:
профессиональные жесты были исполнены серьезности и удовлетворения. -
Сколько ей лет?
- Скоро тринадцать.
- Правда? Я бы не дал. Вообще говоря, нужно быть очень внимательным к
таким недомоганиям. Впрочем, оснований для беспокойства нет, - сказал он,
поглядел на девочку и улыбнулся. Потом, отступив от постели, переменил тон:
- Вы знакомы с моим братом, мадемуазель? С Жаком Тибо?
Она нахмурила брови и отрицательно покачала головой.
- Неужели? Старший брат никогда не говорил с вами о своем лучшем друге?
- Никогда, - сказала она.
- Однако сегодня ночью, - вступила в разговор г-жа де Фонтанен, -
вспомни-ка, когда я тебя разбудила, ты говорила сквозь сон, что кто-то
гонится по двору за Даниэлем и его другом Тибо. Ты так и сказала - Тибо, и
очень отчетливо.
Девочка подыскивала ответ. Потом сказала:
- Я не знаю этого имени.
- Мадемуазель, - опять начал Антуан после небольшой паузы, - я только
что спрашивал у вашей мамы об одной подробности, которой она, оказывается,
не помнит, а нам необходимо это знать, чтобы отыскать вашего брата: как он
был одет?
- Не знаю.
- Значит, вы не видели его вчера утром?
- Нет, видела. За завтраком. Но он еще не был одет. - Она повернулась
лицом к матери: - Ты ведь можешь посмотреть, каких вещей в шкафу у него не
хватает.
- Еще один вопрос, мадемуазель, и очень важный: в котором часу, в
девять, в десять или в одиннадцать, ваш брат вернулся домой, чтобы оставить
записку? Вашей мамы не было дома, она не может сказать точно.
- Я не знаю.
В голосе Женни ему послышались раздраженные нотки.
- В таком случае, - он огорченно развел руками, - нам будет трудно
напасть на его след!
- Подождите, - сказала она, поднимая руку, чтобы его удержать. - Это
было без десяти одиннадцать.
- Точно? Вы в этом уверены?
- Да.
- Вы смотрели на часы, когда он пришел?
- Нет. Но в это время я была в кухне, искала там хлебный мякиш для
рисования; если бы он пришел раньше или позже, я бы услышала, как хлопнула
дверь, и увидела бы его.
- Да, это верно. - Мгновение он размышлял. Стоит ли дольше ее
беспокоить? Он ошибся, она ничего не знает. - А теперь, - продолжал он,
опять становясь врачом, - нужно укрыться потеплее, закрыть глаза и уснуть. -
Он натянул одеяло на худую голую руку и улыбнулся: - Спите спокойно, вы
проснетесь совсем здоровой, и ваш брат уже будет дома!
Она посмотрела на него. То, что он прочел в ее взгляде, запомнилось ему
на всю жизнь; это было такое полнейшее равнодушие ко всякому ободрению,
такая напряженная внутренняя жизнь, такое одиночество и тоска, что он был
потрясен и невольно опустил глаза.
- Вы правы, сударыня, - сказал он, когда они вернулись в гостиную. -
Этот ребенок - сама невинность. Ей очень тяжело, но она ничего не знает.
- Она сама невинность, - задумчиво повторила г-жа де Фонтанен, - но она
знает.
- Знает?
- Знает.
- Как! Напротив, ее ответы...
- Да, ее ответы... - медленно проговорила она. - Но я была возле нее...
я ощутила... Не знаю, как объяснить... - Она села, но тут же опять
поднялась. Лицо у нее было расстроенное. - Она знает, знает, теперь я в этом
уверена! - воскликнула она вдруг. - И я чувствую, что она скорее умрет, чем
выдаст свой секрет.
После ухода Антуана и прежде, чем, по его совету, пойти поговорить с
г-ном Кийяром, инспектором лицея, г-жа де Фонтанен поддалась любопытству и
раскрыла справочник "Весь Париж":
Тибо (Оскар-Мари). - Кавал. Поч. лег. - Бывший депутат от департ. Эр -
Вице-президент Нравственной лиги по охране младенчества. - Основатель и
директор Благотворительного общества социальной профилактики. - Казначей
Союза католических благотворительных обществ Парижской епархии. -
Университетская ул., 4-бис (VII округ).
Два часа спустя, после посещения кабинета инспектора, от которого она
выбежала не попрощавшись и с пылающим лицом, г-жа де Фонтанен, не зная, у
кого просить помощи, подумала было обратиться к г-ну Тибо, но внутренний
голос шепнул ей, что лучше этого не делать. Однако, как бывало с нею не раз,
пробуждаемая решимостью и любовью к риску, которую она принимала за
мужество, она этим голосом пренебрегла.
В доме Тибо происходил настоящий семейный совет. Аббат Бино примчался
на Университетскую улицу с самого утра, вслед за ним, предупрежденный по
телефону, явился аббат Векар, личный секретарь архиепископа Парижского,
духовник г-на Тибо и близкий друг семьи.
Господин Тибо за своим письменным столом держался как председатель
суда. Он скверно спал, и его лицо было еще бледнее обычною. Слева от него
устроился г-н Шаль, его секретарь, седой карлик в очках. Антуан с задумчивым
видом стоял, прислонившись к книжному шкафу. Хотя в доме был час уборки,
позвали даже Мадемуазель; в черной мериносовой накидке, внимательная и
молчаливая, она сидела, склонясь к подлокотнику кресла; седые пряди были
словно приклеены к желтому лбу, глаза пугливой лани перебегали с одного
священника на другого. Аббатов усадили в кресла с высокими спинками, по обе
стороны камина.
Изложив результаты расследования, проведенного Антуаном, г-н Тибо стал
жаловаться на трудность своего положения. Он наслаждался, чувствуя одобрение
окружающих, и слова, которыми живописал он свою тревогу, трогали его самого.
Однако присутствие духовника побуждало его спросить свою совесть: выполнил
ли он отцовский долг по отношению к несчастному ребенку? Он не знал, что
ответить. Его мысль метнулась в сторону: не будь этого маленького гугенота -
ничего бы не произошло!
- Негодяев вроде этого Фонтанена, - проворчал он, поднимаясь из-за
стола, - следовало бы держать в особых заведениях. Разве допустимо, чтобы
наши дети подвергались подобной заразе? - Заложив руки за спину и закрыв
глаза, он ходил взад и вперед вдоль стола. Хоть он и не упомянул о
несостоявшейся поездке на конгресс, но мысль о ней по-прежнему подогревала в
нем злобу. - Вот уже больше двадцати лет, как я посвятил себя изучению
детской преступности! Двадцать лет я борюсь с нею в лигах предупреждения
преступности, пишу брошюры, выступаю на всех конгрессах! Больше того! -
воскликнул он, поворачиваясь в сторону аббатов. - Разве я не основал в Круи,
в своей исправительной колонии, специального корпуса, где порочные дети,
если они принадлежат к другому общественному классу, нежели обычные наши
питомцы, находятся под особо строгим надзором? Так вот, вы не поверите мне,
если я вам скажу, что этот корпус постоянно пуст! Разве это мое дело -
обязывать родителей посылать туда своих сыновей? Я сделал все, что было в
моих силах, чтобы заинтересовать министерство народного просвещения нашей
инициативой! Но, - закончил он, пожимая плечами и снова падая в кресло, -
разве эти господа из безбожной школы заботятся о социальной гигиене?
В это мгновение горничная подала ему визитную карточку.
- Она здесь? - вскричал он, поворачиваясь к сыну. - Что ей нужно? -
спросил он у горничной и, не дожидаясь ответа, сказал: - Антуан, выйди к
ней.
- Тебе нельзя ее не принять, - сказал Антуан, бросив взгляд на
карточку.
Господин Тибо готов был вспылить. Но тотчас овладел собой и обратился к
священникам:
- Госпожа де Фонтанен! Что поделаешь, господа! Мы должны оказывать
уважение женщине, кем бы она ни была. А эта женщина, что ни говори, - мать!
- Как? Мать? - буркнул г-н Шаль, но так тихо, будто беседовал с самим
собой.
Господин Тибо сказал:
- Пусть эта дама войдет.
И когда горничная ввела посетительницу, он встал и церемонно
поклонился.
Госпожа де Фонтанен никак не ожидала застать здесь такое общество. Она
задержалась в нерешительности на пороге, потом шагнула в направлении
Мадемуазель; та вскочила с места и уставилась на протестантку перепуганным
взглядом; в ее глазах больше не было томности, теперь они делали ее похожей
скорее на курицу, чем на лань.
- Госпожа Тибо, если я не ошибаюсь? - пробормотала г-жа де Фонтанен.
- Нет, сударыня, - поспешно сказал Антуан. - Это - мадемуазель де Вез,
которая живет с нами вот уже четырнадцать лет, со дня смерти моей матери, и
которая нас воспитала, моего брата и меня.
Господин Тибо представил мужчин.
- Прошу извинить, что я побеспокоила вас, сударь, - сказала г-жа де
Фонтанен, смущенная устремленными на нее взглядами, но тем не менее сохраняя
непринужденность. - Я пришла узнать, не было ли с утра... Мы с вами в равной
степени переживаем горе, сударь, и я подумала, что было бы хорошо...
объединить наши усилия. Разве я не права? - прибавила она с приветливой и
грустной улыбкой. Но ее открытый взгляд, искавший встречи со взглядом г-на
Тибо, наткнулся на слепую маску.
Тогда она перевела глаза на Антуана; хотя завершение их предыдущего
разговора оставило после себя чуть заметный холодок, его хмурое честное лицо
притягивало ее. Да и он с первой же минуты, как она вошла в комнату, ощутил,
что между ними существует своего рода союз. Он подошел к ней.
- А наша маленькая больная, как она себя чувствует?
Господин Тибо его прервал. Он подергивал головой, высвобождая
подбородок и лишь этим движением выдавая, как он возбужден. Он повернулся
всем туловищем к г-же де Фонтанен и начал, подчеркивая каждое слово:
- Нужно ли говорить, сударыня, что я, как никто другой, понимаю вашу
тревогу? Как я уже заявил собравшимся здесь господам, об этих несчастных
детях нельзя думать без душевной боли. Однако, сударыня, я утверждаю, не
колеблясь ни секунды: совместные действия вряд ли желательны. Разумеется,
действовать нужно; нужно, чтобы их нашли; но разве не лучше вести наши
поиски раздельно? Иными словами: не следует ли нам больше всего опасаться
нескромности журналистов? Не удивляйтесь, что я говорю с вами языком
человека, который в силу своего положения обязан соблюдать некоторую
осторожность в отношении прессы и общественного мнения... Разве я боюсь за
себя? Конечно, нет! Я, слава богу, выше всей той мелкой возни, какую
непременно поднимет враждебная партия. Но они бы хотели опорочить в моем
лице дело, которому я служу. И, кроме того, я думаю о своем сыне. Не обязан
ли я любой ценой избежать того, чтобы в этой столь щекотливой истории было
рядом с нашим именем названо другое какое-то имя? Разве первейший мой долг
не состоит в том, чтобы никогда и никто впоследствии не мог бросить ему в
лицо упрека в отношениях некоторого рода - отношениях совершенно случайных,
я знаю, но характер каковых является, прошу извинить за резкость, в высшей
степени... предосудительным? - Приоткрыв на секунду веки, он заключил,
обращаясь к аббату Векару: - Или вы иного мнения, господа?
Госпожа де Фонтанен побледнела. Она смотрела то на аббатов, то на
Мадемуазель, то на Антуана; ее взгляд наталкивался на немые лица. Она
воскликнула:
- О, я вижу, сударь, что... - У нее перехватило горло; сделав над собой
усилие, она продолжала: - Я вижу, что подозрения господина Кийяра... - Она
замолчала. - Этот господин Кийяр - жалкий человек, да-да, жалкий, жалкий! -
вскричала она наконец с горькой улыбкой.
Лицо г-на Тибо оставалось непроницаемо; его вялая рука приподнялась в
сторону аббата Бино, словно для того, чтобы призвать его в свидетели и дать
ему слово. Аббат ринулся в бой с пылкостью шавки:
- Мы позволим себе заметить, сударыня, что вы отвергаете прискорбные
утверждения господина Кийяра, даже не зная, в сущности, тех обвинений,
которые нависли над вашим сыном...
Смерив аббата Бино взглядом, г-жа де Фонтанен, по-прежнему доверяясь
чутью, повернулась к аббату Векару. Выражение, с которым он смотрел на нее,
было исполнено приятности. Застывшее лицо, удлиненное остатками волос,
которые топорщились вокруг лысины, выдавало возраст аббата - примерно около
пятидесяти. Тронутый немым призывом еретички, он поспешил вмешаться:
- Все мы понимаем, сударыня, как тягостен для вас этот разговор.
Доверие, которое вы питаете к своему сыну, достойно величайшего
восхищения... И величайшего уважения... - добавил аббат; у него была
привычка во время речи подносить указательный палец к губам. - И, однако,
сударыня, факты, увы...
- Факты, - подхватил аббат Бино уже более слащаво, точно собрат задал
ему тон, - разрешите вам сказать, сударыня, факты весьма удручающи.
- Прошу вас, сударь, - прошептала г-жа де Фонтанен, отвернувшись.
Но аббат уже не мог удержаться.
- Впрочем, вот вам улика! - вскричал он, выпустил из рук шляпу и достал
из-за пояса серую тетрадь с красным обрезом. - Только взгляните сюда,
сударыня: как это ни жестоко лишать вас иллюзий, но мы считаем, что это
полезно, ибо раскроет вам глаза!
Он сделал два шага по направлению к ней, чтобы заставить ее взять
тетрадь. Но она поднялась.
- Я не прочту ни строчки, господа. Вторгаться в секреты ребенка,
публично, без его ведома, не давая ему возможности ничего объяснить! Я не
привыкла с ним так обращаться.
Аббат Бино остановился с протянутой рукой, на его тонких губах
зазмеилась обиженная улыбка.
- Мы не настаиваем, - проговорил он наконец насмешливым тоном.
Положив тетрадь на стол, он взял свою шляпу и сел. Антуану захотелось
схватить его за плечи и выставить вон. Его глаза, полные неприязни,
встретились на миг с глазами аббата Векара и прочитали в них сочувствие.
Однако поведение г-жи де Фонтанен изменилось; с высоко поднятой
головой, всем своим видом выражая вызов, она подошла к г-ну Тибо, который
по-прежнему сидел в кресле.
- Этот спор ни к чему не приведет, сударь. Я пришла лишь затем, чтобы
узнать, что вы собираетесь делать. Моего мужа сейчас нет в Париже, мне
приходится рассчитывать только на себя... Прежде всего мне хотелось вам
сказать, что, по-моему, не следовало бы прибегать к помощи полиции...
- Полиции? - живо перебил ее г-н Тибо и в раздражении встал. - Да
неужто вы полагаете, сударыня, что в данную минуту полиция всех
департаментов не поднята на ноги? Я лично звонил утром начальнику канцелярии
префекта с просьбой, чтобы были приняты все меры - с максимальным
соблюдением тайны... Я телеграфировал в мэрию Мезон-Лаффита, на тот случай,
если беглецы вздумают укрыться в местности, которая хорошо знакома обоим.
Предупреждены железнодорожные компании, пограничные посты, морские порты.
Но, сударыня, если бы не мое стремление любой ценой избежать огласки, разве
не было бы полезнее всего в целях воспитания этих негодяев, чтобы их
доставили к нам в наручниках, под конвоем жандармов? Разве это не напомнило
бы им, что есть еще в нашей несчастной стране некое подобие правосудия,
способное поддержать отцовскую власть?
Не отвечая, г-жа де Фонтанен попрощалась и направилась к дверям. Г-н
Тибо спохватился:
- Во всяком случае, сударыня, будьте уверены, как только мы хоть
что-нибудь узнаем, мой сын тотчас поставит вас в известность.
Она слегка наклонила голову и вышла, сопровождаемая Антуаном; следом за
ними вышел и г-н Тибо.
- Гугенотка! - ухмыльнулся аббат Бино, когда она скрылась за дверью.
Аббат Векар не мог удержать осуждающего жеста.
- Как? Гугенотка? - пробурчал г-н Шаль и отпрянул, будто ступил ногой в
лужу Варфоломеевской ночи{46}.
Госпожа де Фонтанен вернулась домой. Женни дремала в своей кровати;
приподняв пылающее лицо, она вопросительно глянула на мать и снова закрыла
глаза.
- Уведи Блоху, мне от шума становится хуже.
Госпожа де Фонтанен прошла к себе в комнату и, почувствовав
головокружение, села, даже не сняв перчаток. Может быть, у нее тоже
начинается жар? Нужно быть спокойной, сильной, не терять веры... Ее голова
склонилась в молитве. Когда она выпрямилась, все ее действия обрели одну
цель: отыскать мужа, вызвать его.
Она вышла в переднюю, задержалась в нерешительности перед закрытой
дверью, отворила ее. В комнате застоялся нежилой дух, было прохладно;
слышался кисловатый аромат вербены, мелиссы, припахивало туалетной водой.
Она раздвинула шторы. Посреди комнаты стоял письменный стол; на бюваре
тонким слоем лежала пыль, - и никакой записки, ни адреса, ничего. Ключи
торчали на своих местах. Хозяин комнаты отнюдь не страдал скрытностью. Она
выдвинула ящик письменного стола - ворох писем, несколько фотографий, веер,
а в углу, жалким комком, черная шелковая перчатка... Ее рука застыла на краю
стола. В памяти внезапно возникла картина, внимание рассеялось, взгляд
устремился вдаль... Два года назад летним вечером она ехала вдоль набережных
в трамвае, и ей показалось, что она видит, - она даже привстала со своего
места, - что она видит Жерома, своего мужа; она узнала его, он стоял возле
какой-то женщины, да-да, стоял, склонившись над молодой женщиной, которая
плакала на скамейке! И с тех нор сотни раз ее воображение кружило вокруг
этой сцены, промелькнувшей за какую-то долю секунды, и с жестоким
удовлетворением восстанавливало мельчайшие ее детали: пошлое горе женщины,
ее упавшая шляпа и большой белый платок, который та поспешно вытащила из
юбки, но главное - фигура Жерома! Ах, она была уверена, что угадала по
поведению мужа, какие чувства обуревали его в тот вечер! Тут, несомненно,
было и сострадание, - ведь она знала, как легко его можно растрогать; и
раздражение, оттого что его втянули в скандал посреди людной улицы; и, уж
конечно, - жестокость! Да! Он стоял, чуть наклонившись, и в его напряженной
позе она ясно увидела эгоистический расчет любовника, которому любовница до
смерти надоела, который стремится уже к новым похождениям и который,
несмотря на жалость, несмотря на тайный стыд, уже прикинул, как использовать
к своей выгоде эти слезы, чтобы тут же, на месте, окончательно завершить
разрыв! Все это явственно предстало перед ней в тот миг, и всякий раз, как
это наваждение опять овладевало ею, у нее кружилась голова и подкашивались
ноги.
Она быстро вышла из комнаты и заперла дверь двойным поворотом ключа.
Вдруг ее осенило: эта горничная, маленькая Мариетта, которую пришлось
уволить с полгода назад... Г-жа де Фонтанен знала адрес ее нового места.
Подавив отвращение, она без дальнейших раздумий отправилась туда.
Кухня помещалась на пятом этаже, с черного хода. Был унылый час мытья
посуды. Ей открыла Мариетта - беленькая, на затылке завитки, большие
испуганные глаза - сущий ребенок. Она была одна; покраснела, но глаза
засветились:
- Как я рада увидеть барыню! Мадемуазель Женни выросла небось?
Госпожа де Фонтанен колебалась. У нее была страдальческая улыбка.
- Мариетта... дайте мне адрес барина.
Девушка залилась румянцем, в широко раскрытых глазах показались слезы.
Адрес? Она покачала головой, адреса она не знает, то есть больше не знает:
барин не живет уже в гостинице, где... И потом, барин почти сразу же бросил
ее.
Госпожа де Фонтанен опустила глаза и стала пятиться к двери, чтобы не
слушать того, что могло последовать дальше. Наступило короткое молчание, и
так как из таза на плиту с шипеньем выплескивалась вода, г-жа де Фонтанен
машинально пробормотала:
- У вас вода кипит. - Потом, продолжая пятиться, добавила: - По крайней
мере, вам здесь хорошо, дитя мое?
Мариетта не отвечала, и когда г-жа де Фонтанен, подняв голову,
встретилась с ней взглядом, она увидела, как в глазах девушки промелькнуло
что-то животное, детский рот приоткрылся, обнажились зубы. После минутного
колебания, которое обеим показалось вечностью, девушка прошептала:
- Может быть, вы спросите... у госпожи Пти-Дютрей?
Она разрыдалась, но г-жа де Фонтанен уже не слышала этого. Она убегала
по лестнице вниз, как от пожара. Это имя вдруг объяснило ей сотню в свое
время едва замеченных и тут же забытых совпадений, которые теперь обретали
смысл.
Мимо проходил пустой фиакр, она кинулась в него, чтобы скорее вернуться
домой. Но в тот миг, когда она собиралась назвать свой адрес, ее охватило
непреодолимое желание. Ей показалось, что она исполняет волю божью.
- Улица Монсо! - воскликнула она.
Через пятнадцать минут она звонила у дверей своей кузины Ноэми
Пти-Дютрей.
Ей открыла девочка лет пятнадцати, белокурая и свеженькая, с большими
ласковыми глазами.
- Здравствуй, Николь. Мама дома?
Она почувствовала на себе удивленный взгляд девочки.
- Сейчас я ее позову, тетя Тереза!
Госпожа де Фонтанен осталась в прихожей одна. У нее так сильно билось
сердце, что она прижала руку к пруди и боялась ее отнять. Усилием воли
заставляя себя быть спокойной, она осмотрелась вокруг. Дверь в гостиную была
отворена; солнце весело играло на коврах и обоях; у комнаты был небрежный
кокетливый вид гарсоньерки. "Говорили, что после развода она осталась без
средств", - подумала г-жа де Фонтанен. И эта мысль напомнила ей, что ей
самой муж уже два месяца не дает денег, что очень трудно стало справляться с
расходами по хозяйству, и тут же мелькнула догадка, что, может быть, вся эта
роскошь у Ноэми...
Николь не появлялась. В квартире воцарилась тишина. Чувствуя себя с
каждой минутой все более угнетенной, г-жа де Фонтанен вошла в гостиную,
чтобы присесть. Пианино было открыто; на диване лежал развернутый журнал
мод; на низком столике валялись папиросы; в вазе полыхала охапка красных
гвоздик Ее тревога стала еще сильней. Но отчего?
Оттого, что здесь был он, в каждой мелочи ощущалось его присутствие!
Это он придвинул пианино к окну углом, точно так же, как дома! Это, конечно,
он оставил его открытым, а если даже не он, то для него бренчала здесь
музыка! Это он захотел, чтобы был здесь низкий диван, а рядом, под рукой,
лежали всегда папиросы! И это его, только его она видела здесь, он лежал,
развалившись среди подушек, с обычным своим барски небрежным видом, с
веселым взглядом из-под ресниц, откинув картинно руку и зажав между пальцами
папиросу!
Она вздрогнула, заслышав скользящие шаги по ковру; появилась Ноэми в
кружевном пеньюаре, опираясь на плечо дочери. Это была тридцатипятилетняя
женщина, темноволосая, высокая, полная.
- Здравствуй, Тереза; извини меня, я с утра валялась с ужасной
мигренью. Опусти шторы, Николь.
Блеск глаз, свежий цвет лица изобличали ее во лжи.
А чрезмерная говорливость свидетельствовала о том, насколько смутил ее
этот визит; смущение перешло в тревогу, когда тетя Тереза ласково обратилась
к девочке:
- Мне нужно поговорить с твоей мамой, малышка; оставь нас, пожалуйста,
на минутку одних.
- Ну-ка, иди занимайся к себе в комнату, живо! - воскликнула Ноэми и с
деланным смехом обратилась к кузине: - Просто невыносимо, уже в эти годы,
хлебом ее не корми - только дай покривляться в гостиной! У Женни, наверно,
то же самое? Должна тебе сказать, что я была точно такая, помнишь? Маму это
до отчаянья доводило.
Госпожа де Фонтанен пришла для того, чтобы получить нужный ей адрес. Но
с первых же секунд она так остро ощутила присутствие здесь Жерома, обида
была такой горькой, а вид Ноэми, ее яркая и вульгарная красота настолько
оскорбительными, что, опять поддаваясь первому порыву, она приняла
безрассудное решение.
- Да сядь ты, пожалуйста, Тереза, - сказала Ноэми.
Вместо того чтобы сесть, Тереза подошла к кузине и протянула ей руку. В
жесте не было ничего театрального, он был полон искренности и достоинства.
- Ноэми... - начала она и вдруг быстро проговорила: - Верни мне мужа.
Светская улыбка застыла на губах г-жи Пти-Дютрей. Г-жа де Фонтанен все
еще держала ее за руку.
- Не отвечай мне. Я тебя ни в чем не упрекаю. Это все, конечно, он... Я
знаю его...
Она замолчала, ей не хватало воздуха. Ноэми не воспользовалась паузой,
чтобы защититься, и г-жа де Фонтанен была ей благодарна за молчание - не
потому, что сочла его признанием, но оно доказывало, что ее кузина не
настолько испорченна и ловка, чтобы так быстро отразить внезапный удар.
- Слушай меня, Ноэми. У нас растут дети. Твоя дочь... И мои двое тоже
взрослеют. Даниэлю уже четырнадцать. Пример может оказаться пагубным, зло
так заразительно! Нельзя, чтобы это продолжалось! Разве я не права? Скоро
уже не я одна буду все это видеть... и страдать.
В ее прерывистом голосе прозвучала мольба:
- Верни нам его теперь, Ноэми.
- Но, Тереза, уверяю тебя... Ты с ума сошла! - Молодая женщина успела
взять себя в руки, в глазах вспыхнула ярость, губы сжались. - Да, да,
Тереза, ты и впрямь с ума сошла! А я тут слушаю твои бредни! Тебе
приснилось! Или тебя кто-то настроил, ты наслушалась сплетен! Объяснись!
Не отвечая, г-жа де Фонтанен обволокла кузину глубоким, почти нежным
взглядом; казалось, он говорил: "Бедная темная душа! И все же ты лучше, чем
та жизнь, которую ты ведешь!" Но вдруг этот взгляд скользнул по выпуклости
плеча, где голое тело, свежее и пухлое, трепетало под ячейками кружев, как
зверек, попавший в силки; образ, который возник вдруг перед ней, был так
отчетлив и точен, что она закрыла глаза; по ее лицу пробежала тень ненависти
и боли. Тогда, словно ее вдруг покинуло мужество, она сказала, стремясь
поскорее с этим покончить:
- Я, верно, ошиблась... Дай мне только его адрес. Или нет, я даже не
прошу тебя сказать, где он, но предупреди, только предупреди его, что мне
надо его увидеть...
Ноэми распрямилась:
- Предупредить? Да разве я знаю, где он? - Она вся залилась краской. -
И вообще, когда кончатся эти сплетни? Жером иногда заходит ко мне! Ну и что
же из этого? Никто и не скрывает! Мы ведь родня! Ну и ну! - Инстинкт
подсказывал ей слова, которые причиняют боль. - Очень он будет доволен,
когда я расскажу ему, как ты сюда приходила, чтобы поднять скандал!
Госпожа де Фонтанен попятилась.
- Ты говоришь, как девка!
- Ах, так! Ты хочешь, чтобы я тебе сказала откровенно? - взвилась
Сколько ей лет?
- Скоро тринадцать.
- Правда? Я бы не дал. Вообще говоря, нужно быть очень внимательным к
таким недомоганиям. Впрочем, оснований для беспокойства нет, - сказал он,
поглядел на девочку и улыбнулся. Потом, отступив от постели, переменил тон:
- Вы знакомы с моим братом, мадемуазель? С Жаком Тибо?
Она нахмурила брови и отрицательно покачала головой.
- Неужели? Старший брат никогда не говорил с вами о своем лучшем друге?
- Никогда, - сказала она.
- Однако сегодня ночью, - вступила в разговор г-жа де Фонтанен, -
вспомни-ка, когда я тебя разбудила, ты говорила сквозь сон, что кто-то
гонится по двору за Даниэлем и его другом Тибо. Ты так и сказала - Тибо, и
очень отчетливо.
Девочка подыскивала ответ. Потом сказала:
- Я не знаю этого имени.
- Мадемуазель, - опять начал Антуан после небольшой паузы, - я только
что спрашивал у вашей мамы об одной подробности, которой она, оказывается,
не помнит, а нам необходимо это знать, чтобы отыскать вашего брата: как он
был одет?
- Не знаю.
- Значит, вы не видели его вчера утром?
- Нет, видела. За завтраком. Но он еще не был одет. - Она повернулась
лицом к матери: - Ты ведь можешь посмотреть, каких вещей в шкафу у него не
хватает.
- Еще один вопрос, мадемуазель, и очень важный: в котором часу, в
девять, в десять или в одиннадцать, ваш брат вернулся домой, чтобы оставить
записку? Вашей мамы не было дома, она не может сказать точно.
- Я не знаю.
В голосе Женни ему послышались раздраженные нотки.
- В таком случае, - он огорченно развел руками, - нам будет трудно
напасть на его след!
- Подождите, - сказала она, поднимая руку, чтобы его удержать. - Это
было без десяти одиннадцать.
- Точно? Вы в этом уверены?
- Да.
- Вы смотрели на часы, когда он пришел?
- Нет. Но в это время я была в кухне, искала там хлебный мякиш для
рисования; если бы он пришел раньше или позже, я бы услышала, как хлопнула
дверь, и увидела бы его.
- Да, это верно. - Мгновение он размышлял. Стоит ли дольше ее
беспокоить? Он ошибся, она ничего не знает. - А теперь, - продолжал он,
опять становясь врачом, - нужно укрыться потеплее, закрыть глаза и уснуть. -
Он натянул одеяло на худую голую руку и улыбнулся: - Спите спокойно, вы
проснетесь совсем здоровой, и ваш брат уже будет дома!
Она посмотрела на него. То, что он прочел в ее взгляде, запомнилось ему
на всю жизнь; это было такое полнейшее равнодушие ко всякому ободрению,
такая напряженная внутренняя жизнь, такое одиночество и тоска, что он был
потрясен и невольно опустил глаза.
- Вы правы, сударыня, - сказал он, когда они вернулись в гостиную. -
Этот ребенок - сама невинность. Ей очень тяжело, но она ничего не знает.
- Она сама невинность, - задумчиво повторила г-жа де Фонтанен, - но она
знает.
- Знает?
- Знает.
- Как! Напротив, ее ответы...
- Да, ее ответы... - медленно проговорила она. - Но я была возле нее...
я ощутила... Не знаю, как объяснить... - Она села, но тут же опять
поднялась. Лицо у нее было расстроенное. - Она знает, знает, теперь я в этом
уверена! - воскликнула она вдруг. - И я чувствую, что она скорее умрет, чем
выдаст свой секрет.
После ухода Антуана и прежде, чем, по его совету, пойти поговорить с
г-ном Кийяром, инспектором лицея, г-жа де Фонтанен поддалась любопытству и
раскрыла справочник "Весь Париж":
Тибо (Оскар-Мари). - Кавал. Поч. лег. - Бывший депутат от департ. Эр -
Вице-президент Нравственной лиги по охране младенчества. - Основатель и
директор Благотворительного общества социальной профилактики. - Казначей
Союза католических благотворительных обществ Парижской епархии. -
Университетская ул., 4-бис (VII округ).
Два часа спустя, после посещения кабинета инспектора, от которого она
выбежала не попрощавшись и с пылающим лицом, г-жа де Фонтанен, не зная, у
кого просить помощи, подумала было обратиться к г-ну Тибо, но внутренний
голос шепнул ей, что лучше этого не делать. Однако, как бывало с нею не раз,
пробуждаемая решимостью и любовью к риску, которую она принимала за
мужество, она этим голосом пренебрегла.
В доме Тибо происходил настоящий семейный совет. Аббат Бино примчался
на Университетскую улицу с самого утра, вслед за ним, предупрежденный по
телефону, явился аббат Векар, личный секретарь архиепископа Парижского,
духовник г-на Тибо и близкий друг семьи.
Господин Тибо за своим письменным столом держался как председатель
суда. Он скверно спал, и его лицо было еще бледнее обычною. Слева от него
устроился г-н Шаль, его секретарь, седой карлик в очках. Антуан с задумчивым
видом стоял, прислонившись к книжному шкафу. Хотя в доме был час уборки,
позвали даже Мадемуазель; в черной мериносовой накидке, внимательная и
молчаливая, она сидела, склонясь к подлокотнику кресла; седые пряди были
словно приклеены к желтому лбу, глаза пугливой лани перебегали с одного
священника на другого. Аббатов усадили в кресла с высокими спинками, по обе
стороны камина.
Изложив результаты расследования, проведенного Антуаном, г-н Тибо стал
жаловаться на трудность своего положения. Он наслаждался, чувствуя одобрение
окружающих, и слова, которыми живописал он свою тревогу, трогали его самого.
Однако присутствие духовника побуждало его спросить свою совесть: выполнил
ли он отцовский долг по отношению к несчастному ребенку? Он не знал, что
ответить. Его мысль метнулась в сторону: не будь этого маленького гугенота -
ничего бы не произошло!
- Негодяев вроде этого Фонтанена, - проворчал он, поднимаясь из-за
стола, - следовало бы держать в особых заведениях. Разве допустимо, чтобы
наши дети подвергались подобной заразе? - Заложив руки за спину и закрыв
глаза, он ходил взад и вперед вдоль стола. Хоть он и не упомянул о
несостоявшейся поездке на конгресс, но мысль о ней по-прежнему подогревала в
нем злобу. - Вот уже больше двадцати лет, как я посвятил себя изучению
детской преступности! Двадцать лет я борюсь с нею в лигах предупреждения
преступности, пишу брошюры, выступаю на всех конгрессах! Больше того! -
воскликнул он, поворачиваясь в сторону аббатов. - Разве я не основал в Круи,
в своей исправительной колонии, специального корпуса, где порочные дети,
если они принадлежат к другому общественному классу, нежели обычные наши
питомцы, находятся под особо строгим надзором? Так вот, вы не поверите мне,
если я вам скажу, что этот корпус постоянно пуст! Разве это мое дело -
обязывать родителей посылать туда своих сыновей? Я сделал все, что было в
моих силах, чтобы заинтересовать министерство народного просвещения нашей
инициативой! Но, - закончил он, пожимая плечами и снова падая в кресло, -
разве эти господа из безбожной школы заботятся о социальной гигиене?
В это мгновение горничная подала ему визитную карточку.
- Она здесь? - вскричал он, поворачиваясь к сыну. - Что ей нужно? -
спросил он у горничной и, не дожидаясь ответа, сказал: - Антуан, выйди к
ней.
- Тебе нельзя ее не принять, - сказал Антуан, бросив взгляд на
карточку.
Господин Тибо готов был вспылить. Но тотчас овладел собой и обратился к
священникам:
- Госпожа де Фонтанен! Что поделаешь, господа! Мы должны оказывать
уважение женщине, кем бы она ни была. А эта женщина, что ни говори, - мать!
- Как? Мать? - буркнул г-н Шаль, но так тихо, будто беседовал с самим
собой.
Господин Тибо сказал:
- Пусть эта дама войдет.
И когда горничная ввела посетительницу, он встал и церемонно
поклонился.
Госпожа де Фонтанен никак не ожидала застать здесь такое общество. Она
задержалась в нерешительности на пороге, потом шагнула в направлении
Мадемуазель; та вскочила с места и уставилась на протестантку перепуганным
взглядом; в ее глазах больше не было томности, теперь они делали ее похожей
скорее на курицу, чем на лань.
- Госпожа Тибо, если я не ошибаюсь? - пробормотала г-жа де Фонтанен.
- Нет, сударыня, - поспешно сказал Антуан. - Это - мадемуазель де Вез,
которая живет с нами вот уже четырнадцать лет, со дня смерти моей матери, и
которая нас воспитала, моего брата и меня.
Господин Тибо представил мужчин.
- Прошу извинить, что я побеспокоила вас, сударь, - сказала г-жа де
Фонтанен, смущенная устремленными на нее взглядами, но тем не менее сохраняя
непринужденность. - Я пришла узнать, не было ли с утра... Мы с вами в равной
степени переживаем горе, сударь, и я подумала, что было бы хорошо...
объединить наши усилия. Разве я не права? - прибавила она с приветливой и
грустной улыбкой. Но ее открытый взгляд, искавший встречи со взглядом г-на
Тибо, наткнулся на слепую маску.
Тогда она перевела глаза на Антуана; хотя завершение их предыдущего
разговора оставило после себя чуть заметный холодок, его хмурое честное лицо
притягивало ее. Да и он с первой же минуты, как она вошла в комнату, ощутил,
что между ними существует своего рода союз. Он подошел к ней.
- А наша маленькая больная, как она себя чувствует?
Господин Тибо его прервал. Он подергивал головой, высвобождая
подбородок и лишь этим движением выдавая, как он возбужден. Он повернулся
всем туловищем к г-же де Фонтанен и начал, подчеркивая каждое слово:
- Нужно ли говорить, сударыня, что я, как никто другой, понимаю вашу
тревогу? Как я уже заявил собравшимся здесь господам, об этих несчастных
детях нельзя думать без душевной боли. Однако, сударыня, я утверждаю, не
колеблясь ни секунды: совместные действия вряд ли желательны. Разумеется,
действовать нужно; нужно, чтобы их нашли; но разве не лучше вести наши
поиски раздельно? Иными словами: не следует ли нам больше всего опасаться
нескромности журналистов? Не удивляйтесь, что я говорю с вами языком
человека, который в силу своего положения обязан соблюдать некоторую
осторожность в отношении прессы и общественного мнения... Разве я боюсь за
себя? Конечно, нет! Я, слава богу, выше всей той мелкой возни, какую
непременно поднимет враждебная партия. Но они бы хотели опорочить в моем
лице дело, которому я служу. И, кроме того, я думаю о своем сыне. Не обязан
ли я любой ценой избежать того, чтобы в этой столь щекотливой истории было
рядом с нашим именем названо другое какое-то имя? Разве первейший мой долг
не состоит в том, чтобы никогда и никто впоследствии не мог бросить ему в
лицо упрека в отношениях некоторого рода - отношениях совершенно случайных,
я знаю, но характер каковых является, прошу извинить за резкость, в высшей
степени... предосудительным? - Приоткрыв на секунду веки, он заключил,
обращаясь к аббату Векару: - Или вы иного мнения, господа?
Госпожа де Фонтанен побледнела. Она смотрела то на аббатов, то на
Мадемуазель, то на Антуана; ее взгляд наталкивался на немые лица. Она
воскликнула:
- О, я вижу, сударь, что... - У нее перехватило горло; сделав над собой
усилие, она продолжала: - Я вижу, что подозрения господина Кийяра... - Она
замолчала. - Этот господин Кийяр - жалкий человек, да-да, жалкий, жалкий! -
вскричала она наконец с горькой улыбкой.
Лицо г-на Тибо оставалось непроницаемо; его вялая рука приподнялась в
сторону аббата Бино, словно для того, чтобы призвать его в свидетели и дать
ему слово. Аббат ринулся в бой с пылкостью шавки:
- Мы позволим себе заметить, сударыня, что вы отвергаете прискорбные
утверждения господина Кийяра, даже не зная, в сущности, тех обвинений,
которые нависли над вашим сыном...
Смерив аббата Бино взглядом, г-жа де Фонтанен, по-прежнему доверяясь
чутью, повернулась к аббату Векару. Выражение, с которым он смотрел на нее,
было исполнено приятности. Застывшее лицо, удлиненное остатками волос,
которые топорщились вокруг лысины, выдавало возраст аббата - примерно около
пятидесяти. Тронутый немым призывом еретички, он поспешил вмешаться:
- Все мы понимаем, сударыня, как тягостен для вас этот разговор.
Доверие, которое вы питаете к своему сыну, достойно величайшего
восхищения... И величайшего уважения... - добавил аббат; у него была
привычка во время речи подносить указательный палец к губам. - И, однако,
сударыня, факты, увы...
- Факты, - подхватил аббат Бино уже более слащаво, точно собрат задал
ему тон, - разрешите вам сказать, сударыня, факты весьма удручающи.
- Прошу вас, сударь, - прошептала г-жа де Фонтанен, отвернувшись.
Но аббат уже не мог удержаться.
- Впрочем, вот вам улика! - вскричал он, выпустил из рук шляпу и достал
из-за пояса серую тетрадь с красным обрезом. - Только взгляните сюда,
сударыня: как это ни жестоко лишать вас иллюзий, но мы считаем, что это
полезно, ибо раскроет вам глаза!
Он сделал два шага по направлению к ней, чтобы заставить ее взять
тетрадь. Но она поднялась.
- Я не прочту ни строчки, господа. Вторгаться в секреты ребенка,
публично, без его ведома, не давая ему возможности ничего объяснить! Я не
привыкла с ним так обращаться.
Аббат Бино остановился с протянутой рукой, на его тонких губах
зазмеилась обиженная улыбка.
- Мы не настаиваем, - проговорил он наконец насмешливым тоном.
Положив тетрадь на стол, он взял свою шляпу и сел. Антуану захотелось
схватить его за плечи и выставить вон. Его глаза, полные неприязни,
встретились на миг с глазами аббата Векара и прочитали в них сочувствие.
Однако поведение г-жи де Фонтанен изменилось; с высоко поднятой
головой, всем своим видом выражая вызов, она подошла к г-ну Тибо, который
по-прежнему сидел в кресле.
- Этот спор ни к чему не приведет, сударь. Я пришла лишь затем, чтобы
узнать, что вы собираетесь делать. Моего мужа сейчас нет в Париже, мне
приходится рассчитывать только на себя... Прежде всего мне хотелось вам
сказать, что, по-моему, не следовало бы прибегать к помощи полиции...
- Полиции? - живо перебил ее г-н Тибо и в раздражении встал. - Да
неужто вы полагаете, сударыня, что в данную минуту полиция всех
департаментов не поднята на ноги? Я лично звонил утром начальнику канцелярии
префекта с просьбой, чтобы были приняты все меры - с максимальным
соблюдением тайны... Я телеграфировал в мэрию Мезон-Лаффита, на тот случай,
если беглецы вздумают укрыться в местности, которая хорошо знакома обоим.
Предупреждены железнодорожные компании, пограничные посты, морские порты.
Но, сударыня, если бы не мое стремление любой ценой избежать огласки, разве
не было бы полезнее всего в целях воспитания этих негодяев, чтобы их
доставили к нам в наручниках, под конвоем жандармов? Разве это не напомнило
бы им, что есть еще в нашей несчастной стране некое подобие правосудия,
способное поддержать отцовскую власть?
Не отвечая, г-жа де Фонтанен попрощалась и направилась к дверям. Г-н
Тибо спохватился:
- Во всяком случае, сударыня, будьте уверены, как только мы хоть
что-нибудь узнаем, мой сын тотчас поставит вас в известность.
Она слегка наклонила голову и вышла, сопровождаемая Антуаном; следом за
ними вышел и г-н Тибо.
- Гугенотка! - ухмыльнулся аббат Бино, когда она скрылась за дверью.
Аббат Векар не мог удержать осуждающего жеста.
- Как? Гугенотка? - пробурчал г-н Шаль и отпрянул, будто ступил ногой в
лужу Варфоломеевской ночи{46}.
Госпожа де Фонтанен вернулась домой. Женни дремала в своей кровати;
приподняв пылающее лицо, она вопросительно глянула на мать и снова закрыла
глаза.
- Уведи Блоху, мне от шума становится хуже.
Госпожа де Фонтанен прошла к себе в комнату и, почувствовав
головокружение, села, даже не сняв перчаток. Может быть, у нее тоже
начинается жар? Нужно быть спокойной, сильной, не терять веры... Ее голова
склонилась в молитве. Когда она выпрямилась, все ее действия обрели одну
цель: отыскать мужа, вызвать его.
Она вышла в переднюю, задержалась в нерешительности перед закрытой
дверью, отворила ее. В комнате застоялся нежилой дух, было прохладно;
слышался кисловатый аромат вербены, мелиссы, припахивало туалетной водой.
Она раздвинула шторы. Посреди комнаты стоял письменный стол; на бюваре
тонким слоем лежала пыль, - и никакой записки, ни адреса, ничего. Ключи
торчали на своих местах. Хозяин комнаты отнюдь не страдал скрытностью. Она
выдвинула ящик письменного стола - ворох писем, несколько фотографий, веер,
а в углу, жалким комком, черная шелковая перчатка... Ее рука застыла на краю
стола. В памяти внезапно возникла картина, внимание рассеялось, взгляд
устремился вдаль... Два года назад летним вечером она ехала вдоль набережных
в трамвае, и ей показалось, что она видит, - она даже привстала со своего
места, - что она видит Жерома, своего мужа; она узнала его, он стоял возле
какой-то женщины, да-да, стоял, склонившись над молодой женщиной, которая
плакала на скамейке! И с тех нор сотни раз ее воображение кружило вокруг
этой сцены, промелькнувшей за какую-то долю секунды, и с жестоким
удовлетворением восстанавливало мельчайшие ее детали: пошлое горе женщины,
ее упавшая шляпа и большой белый платок, который та поспешно вытащила из
юбки, но главное - фигура Жерома! Ах, она была уверена, что угадала по
поведению мужа, какие чувства обуревали его в тот вечер! Тут, несомненно,
было и сострадание, - ведь она знала, как легко его можно растрогать; и
раздражение, оттого что его втянули в скандал посреди людной улицы; и, уж
конечно, - жестокость! Да! Он стоял, чуть наклонившись, и в его напряженной
позе она ясно увидела эгоистический расчет любовника, которому любовница до
смерти надоела, который стремится уже к новым похождениям и который,
несмотря на жалость, несмотря на тайный стыд, уже прикинул, как использовать
к своей выгоде эти слезы, чтобы тут же, на месте, окончательно завершить
разрыв! Все это явственно предстало перед ней в тот миг, и всякий раз, как
это наваждение опять овладевало ею, у нее кружилась голова и подкашивались
ноги.
Она быстро вышла из комнаты и заперла дверь двойным поворотом ключа.
Вдруг ее осенило: эта горничная, маленькая Мариетта, которую пришлось
уволить с полгода назад... Г-жа де Фонтанен знала адрес ее нового места.
Подавив отвращение, она без дальнейших раздумий отправилась туда.
Кухня помещалась на пятом этаже, с черного хода. Был унылый час мытья
посуды. Ей открыла Мариетта - беленькая, на затылке завитки, большие
испуганные глаза - сущий ребенок. Она была одна; покраснела, но глаза
засветились:
- Как я рада увидеть барыню! Мадемуазель Женни выросла небось?
Госпожа де Фонтанен колебалась. У нее была страдальческая улыбка.
- Мариетта... дайте мне адрес барина.
Девушка залилась румянцем, в широко раскрытых глазах показались слезы.
Адрес? Она покачала головой, адреса она не знает, то есть больше не знает:
барин не живет уже в гостинице, где... И потом, барин почти сразу же бросил
ее.
Госпожа де Фонтанен опустила глаза и стала пятиться к двери, чтобы не
слушать того, что могло последовать дальше. Наступило короткое молчание, и
так как из таза на плиту с шипеньем выплескивалась вода, г-жа де Фонтанен
машинально пробормотала:
- У вас вода кипит. - Потом, продолжая пятиться, добавила: - По крайней
мере, вам здесь хорошо, дитя мое?
Мариетта не отвечала, и когда г-жа де Фонтанен, подняв голову,
встретилась с ней взглядом, она увидела, как в глазах девушки промелькнуло
что-то животное, детский рот приоткрылся, обнажились зубы. После минутного
колебания, которое обеим показалось вечностью, девушка прошептала:
- Может быть, вы спросите... у госпожи Пти-Дютрей?
Она разрыдалась, но г-жа де Фонтанен уже не слышала этого. Она убегала
по лестнице вниз, как от пожара. Это имя вдруг объяснило ей сотню в свое
время едва замеченных и тут же забытых совпадений, которые теперь обретали
смысл.
Мимо проходил пустой фиакр, она кинулась в него, чтобы скорее вернуться
домой. Но в тот миг, когда она собиралась назвать свой адрес, ее охватило
непреодолимое желание. Ей показалось, что она исполняет волю божью.
- Улица Монсо! - воскликнула она.
Через пятнадцать минут она звонила у дверей своей кузины Ноэми
Пти-Дютрей.
Ей открыла девочка лет пятнадцати, белокурая и свеженькая, с большими
ласковыми глазами.
- Здравствуй, Николь. Мама дома?
Она почувствовала на себе удивленный взгляд девочки.
- Сейчас я ее позову, тетя Тереза!
Госпожа де Фонтанен осталась в прихожей одна. У нее так сильно билось
сердце, что она прижала руку к пруди и боялась ее отнять. Усилием воли
заставляя себя быть спокойной, она осмотрелась вокруг. Дверь в гостиную была
отворена; солнце весело играло на коврах и обоях; у комнаты был небрежный
кокетливый вид гарсоньерки. "Говорили, что после развода она осталась без
средств", - подумала г-жа де Фонтанен. И эта мысль напомнила ей, что ей
самой муж уже два месяца не дает денег, что очень трудно стало справляться с
расходами по хозяйству, и тут же мелькнула догадка, что, может быть, вся эта
роскошь у Ноэми...
Николь не появлялась. В квартире воцарилась тишина. Чувствуя себя с
каждой минутой все более угнетенной, г-жа де Фонтанен вошла в гостиную,
чтобы присесть. Пианино было открыто; на диване лежал развернутый журнал
мод; на низком столике валялись папиросы; в вазе полыхала охапка красных
гвоздик Ее тревога стала еще сильней. Но отчего?
Оттого, что здесь был он, в каждой мелочи ощущалось его присутствие!
Это он придвинул пианино к окну углом, точно так же, как дома! Это, конечно,
он оставил его открытым, а если даже не он, то для него бренчала здесь
музыка! Это он захотел, чтобы был здесь низкий диван, а рядом, под рукой,
лежали всегда папиросы! И это его, только его она видела здесь, он лежал,
развалившись среди подушек, с обычным своим барски небрежным видом, с
веселым взглядом из-под ресниц, откинув картинно руку и зажав между пальцами
папиросу!
Она вздрогнула, заслышав скользящие шаги по ковру; появилась Ноэми в
кружевном пеньюаре, опираясь на плечо дочери. Это была тридцатипятилетняя
женщина, темноволосая, высокая, полная.
- Здравствуй, Тереза; извини меня, я с утра валялась с ужасной
мигренью. Опусти шторы, Николь.
Блеск глаз, свежий цвет лица изобличали ее во лжи.
А чрезмерная говорливость свидетельствовала о том, насколько смутил ее
этот визит; смущение перешло в тревогу, когда тетя Тереза ласково обратилась
к девочке:
- Мне нужно поговорить с твоей мамой, малышка; оставь нас, пожалуйста,
на минутку одних.
- Ну-ка, иди занимайся к себе в комнату, живо! - воскликнула Ноэми и с
деланным смехом обратилась к кузине: - Просто невыносимо, уже в эти годы,
хлебом ее не корми - только дай покривляться в гостиной! У Женни, наверно,
то же самое? Должна тебе сказать, что я была точно такая, помнишь? Маму это
до отчаянья доводило.
Госпожа де Фонтанен пришла для того, чтобы получить нужный ей адрес. Но
с первых же секунд она так остро ощутила присутствие здесь Жерома, обида
была такой горькой, а вид Ноэми, ее яркая и вульгарная красота настолько
оскорбительными, что, опять поддаваясь первому порыву, она приняла
безрассудное решение.
- Да сядь ты, пожалуйста, Тереза, - сказала Ноэми.
Вместо того чтобы сесть, Тереза подошла к кузине и протянула ей руку. В
жесте не было ничего театрального, он был полон искренности и достоинства.
- Ноэми... - начала она и вдруг быстро проговорила: - Верни мне мужа.
Светская улыбка застыла на губах г-жи Пти-Дютрей. Г-жа де Фонтанен все
еще держала ее за руку.
- Не отвечай мне. Я тебя ни в чем не упрекаю. Это все, конечно, он... Я
знаю его...
Она замолчала, ей не хватало воздуха. Ноэми не воспользовалась паузой,
чтобы защититься, и г-жа де Фонтанен была ей благодарна за молчание - не
потому, что сочла его признанием, но оно доказывало, что ее кузина не
настолько испорченна и ловка, чтобы так быстро отразить внезапный удар.
- Слушай меня, Ноэми. У нас растут дети. Твоя дочь... И мои двое тоже
взрослеют. Даниэлю уже четырнадцать. Пример может оказаться пагубным, зло
так заразительно! Нельзя, чтобы это продолжалось! Разве я не права? Скоро
уже не я одна буду все это видеть... и страдать.
В ее прерывистом голосе прозвучала мольба:
- Верни нам его теперь, Ноэми.
- Но, Тереза, уверяю тебя... Ты с ума сошла! - Молодая женщина успела
взять себя в руки, в глазах вспыхнула ярость, губы сжались. - Да, да,
Тереза, ты и впрямь с ума сошла! А я тут слушаю твои бредни! Тебе
приснилось! Или тебя кто-то настроил, ты наслушалась сплетен! Объяснись!
Не отвечая, г-жа де Фонтанен обволокла кузину глубоким, почти нежным
взглядом; казалось, он говорил: "Бедная темная душа! И все же ты лучше, чем
та жизнь, которую ты ведешь!" Но вдруг этот взгляд скользнул по выпуклости
плеча, где голое тело, свежее и пухлое, трепетало под ячейками кружев, как
зверек, попавший в силки; образ, который возник вдруг перед ней, был так
отчетлив и точен, что она закрыла глаза; по ее лицу пробежала тень ненависти
и боли. Тогда, словно ее вдруг покинуло мужество, она сказала, стремясь
поскорее с этим покончить:
- Я, верно, ошиблась... Дай мне только его адрес. Или нет, я даже не
прошу тебя сказать, где он, но предупреди, только предупреди его, что мне
надо его увидеть...
Ноэми распрямилась:
- Предупредить? Да разве я знаю, где он? - Она вся залилась краской. -
И вообще, когда кончатся эти сплетни? Жером иногда заходит ко мне! Ну и что
же из этого? Никто и не скрывает! Мы ведь родня! Ну и ну! - Инстинкт
подсказывал ей слова, которые причиняют боль. - Очень он будет доволен,
когда я расскажу ему, как ты сюда приходила, чтобы поднять скандал!
Госпожа де Фонтанен попятилась.
- Ты говоришь, как девка!
- Ах, так! Ты хочешь, чтобы я тебе сказала откровенно? - взвилась