Федоров Александр. Хозяин Каменных гор

вот она тут, за плечами, стоит, моя смертушка... А там в ладанке еще и
рубль, даренный самим Александром Васильевичем, так вы его... храните...
Святая память...
Капрал ослабел, закрыл глаза.
- Эх, Иванов, Иванов, как же ты! - огорченно вздохнул солдат.
Умирающий не отозвался. Он потянулся, вздохнул, и глубокая тишина
сковала солдат.
- Упокой, господи, душу воина! - истово перекрестились солдаты. - Надо
почтить тело...
Сидоров вырыл могилу. Старого капрала уложили в последнее прибежище, а
на сердце ему присыпали из ладанки уральской землицы. Пригоршню ее солдат
поднес к лицу и жадно вдохнул ее терпкий запах.
- Эх, хороша! Сочна, мягка, плодовита! Видать, до отказа мужицким потом
полита. Прильни, родная, к верному сердцу, прими его последнее тепло и
силушку! Веселее ему будет лежать укрытому этой маленькой, да горячей
горсточкой. Русскому сердцу мало надо тепла - оно само горячее и доброе! -
тихо сказал солдат и низко склонил голову, а по изрезанной морщинами и
обветренной чужими ветрами щеке катилась непрошеная слеза...
В этот час Александр Васильевич Суворов принял капитана Карасева. Он
молча выслушал донесение.
- Так, так... Молодец солдат... Дознался, где слабее всего... Иванов
пятый! Помилуй бог, подать сюда храбреца!
- Его нет больше, ваше сиятельство! - тихо сказал капитан, и руки его
задрожали.
Суворов замолчал. Строгий и безмолвный, он стоял с минуту с
потемневшими глазами.
- Вот истинный сын отечества... Спасибо...
Полководец устало опустился на скамью и задумался. Капитан тихо вышел
из горницы...


Суворов тщательно изучил расположение крепости и данные разведки. В
последние дни он под огнем врага совершал длительные поездки на
рекогносцировку, проверяя все на месте. Заметив назойливого старика,
разъезжавшего на казачьей лошаденке перед крепостью, турки пытались его
обстреливать. Суворов со смешком поглядывал на сопровождавшего ординарца,
который поминутно "кланялся".
- Уедемте подальше, ваше сиятельство, не ровен час! - просил ординарец.
- Что ты, помилуй бог! - спокойно отвечал генерал-аншеф. Ведай, не
всякая пуля по кости, глядишь - иная в кусты. Пуля - дура, штык - молодец!
Понемногу выстрелы прекратились. Александр Васильевич улыбнулся.
- Ишь, кончили! Решили басурмане, не стоит палить по старичку. Галанты,
помилуй бог!
До позднего вечера он пробыл на берегу Дуная. Стало ясно, что ожидаемые
трудности далеко превосходят все предположения, имевшиеся на этот счет. С
приходом суворовских полков русская армия состояла из тридцати тысяч
воинов. Значительную часть составляли казаки, непривычные к пешему бою. Не
хватало пушек и снарядов. И все-таки вопрос был решен. Предстояло
установить, откуда направить главный удар.
"Капитан прав! - одобрил Суворов. - На Дунае турки не ждут удара, и
укрепления посему менее значительны. Сюда и бить!"
В голове его созрел простой и ясный план. Предстояло вынудить турок
рассеять свои силы по всему крепостному валу. Для этого надлежало
направить колонны для равномерной атаки по всему фронту. Турки именно
этого и ждали.
"Ждите! Это нам и надо!" - улыбнулся тайной мысли Суворов.
9 декабря в тесной хибаре командующего состоялся военный совет. В
густой тьме, освещая дорогу факелами, к домику подъезжали генералы. Они
неторопливо проходили в тесную горницу и молчаливо устраивались за столом.
Подошли генерал-поручики Самойлов и Потемкин - дальний родственник
светлейшего, появились бригадиры Орлов, Вестфален и Платов. С усталым
видом к столу проковылял Рибас. И вот наконец появился генерал-майор
Кутузов. При виде его Суворов просиял.
Генерал-аншеф в полной парадной форме и при орденах стоял у стола.
Держался он прямо, бодро, каждого встречал пытливым взглядом и на поклоны
входивших отвечал учтиво.
Дверь плотно закрыли. В комнатке стало тесно, душно. На круглом лице
Платова выступил пот. Он молча сидел в углу, влюбленно поглядывая на
Суворова. Лихой наездник и рубака, он был скор на руку, но терялся в
обществе и вовсе становился беспомощным, когда приходилось вести речь.
Суворов обежал взором генералов и прямо приступил к делу.
- Господа, два раза русские подходили к Измаилу, - ровным, твердым
голосом сказал он, - и два раза отступали; теперь, в третий раз, остается
нам либо взять город, либо умереть. Правда, что затруднения велики:
крепость сильна, гарнизон - целая армия, но ничто не устоит против
русского оружия. Мы сильны и уверены в себе... Я решился овладеть этой
крепостью или погибнуть под ее стенами! - Он поднял голову и в упор
спросил: - Господа, ваше мнение?
Платов был младше всех, и ему первому приходилось высказать свое
мнение. Атаман прокашлялся и сказал резко и внушительно:
- Штурм!
Генералы переглянулись и один за другим повторили:
- Штурм!
- Благодарю, господа! - спокойно сказал Суворов и предложил: - Прошу
ознакомиться с диспозицией и быть готовыми.
Намечалось разбить атакующих на три отряда, по три колонны в каждом.
Начальники колонн и отрядов получили свое направление. Впереди шли
стрелки, обстреливая турок, за ними - саперы с шанцевым инструментом,
потом батальоны с фашинами и лестницами. Позади - резерв из двух
батальонов. Каждый хорошо понял, что предстояло делать, но самое решающее
знал только Суворов. Никому он не сказал о береговых крепостных стенах
Измаила. Расставаясь, он перецеловал всех и взволнованно напутствовал:
- Один день - богу молиться, другой - учиться, в третий - боже господи!
- в знатные попадем: славная смерть или победа!..


Весь день 10 декабря неумолчно грохотала канонада. Шестьсот орудий из
русских батарей били по крепости. Прислушиваясь к их грому, солдат Сидоров
ликовал:
- Слушай, соколы, ай, любо! Слышишь, как наша уральская бабушка
Терентьевна ревет? Гляди, в какую ярость пришла! - озаряясь радостью,
показывал он на гаубицу, извергавшую огонь. - Ах ты, моя
любушка-голубушка!..
День стоял серенький, скучный, от орудийных залпов дрожала земля,
поднимались столбы пыли. Над Измаилом курчавились дымки: турецкая
артиллерия ожесточенно отвечала. В русском бивуаке то тут, то там
вздымались к хмурому небу вихри черной земли, разбитые бревна, хворост,
обломки повозок. Сидоров недовольно покрутил головой.
- Это их турецкая султанша рыкает: что ни гостинец, то пятнадцать
пудов! Крепко плюется, паршивая. Прижимайся к земле, братцы!
Солдаты стойко переносили обстрел. На душе Сидорова было озорное,
бодрящее чувство, с каждым залпом росла уверенность в своих силах. Во всем
своем крепко сбитом теле он ощущал желание размяться, лихо схватиться с
врагом. Солдаты с лицами, запорошенными землей, подшучивали друг над
другом, делились вестями.
- А про то слышали, земляки, в крепости засел брательник крымского хана
Каплан-Гирей, а при нем шесть сыновей, один другого ловчее? - сказал
конопатый солдат.
- Вот то-то и любо! Не с сопляками драться, а с богатырями! -
откликнулся Сидоров. - Ну и будет им конец!
- Слышали, земляки, что батюшка Суворов сераскиру молвил: в двадцать
четыре часа ставь белый флаг? Не поставишь - пеняй, басурман, на себя:
крепости - разрушение, а вам всем - уничтожение!
- Откуда ты только все знаешь? - добродушно проворчал Сидоров.
- Мы-то все ведаем, - ответил конопатый солдат. - Известно, мы из Шуи,
а шуяне беса в солдаты продали. Наш плут хоть кого впряжет в хомут, вот и
заставил вертячего беса служить да вести носить.
- Балагур-солдат! - отозвался Сидоров и вздохнул, взглянув на широкую
реку. - Эх, Дунай Иванович, голубой да золотой. По Волге долго плыть, а ты
широк, да перемахнуть надо!.. Не закурить ли нам, служивые? - Пермяк добыл
кисет, набил трубочку крепким табаком, прикурил. Крутые витки дыма
потянулись над ложементом. Трубка заходила по рукам.
- А что я вам, братцы, расскажу! - размеренно-спокойным тоном начал
Сидоров, но тут раздался волевой голос капрала:
- Брось дымить! Гляди, сам батюшка Суворов к нам жалует!
И впрямь, издалека донеслась команда, впереди быстро строились,
выпрямлялись в линию полки. Вдоль фрунта медленно шел Суворов с
немногочисленной свитой. Генерал-аншеф был в темно-синем мундире со
звездой и при шпаге. Он часто останавливался и пытливо всматривался в лица
солдат. Сидоров молодецки выпятил грудь, застыл, пожирая глазами
полководца. Рядом расположился Фанагорийский полк, и фанагорийцы с великим
подъемом подхватили налетевшее "ура". Помолодевший, посвежевший Суворов
задорно шутил. Пермяк слышал, как он запросто здоровался с ветеранами,
слегка подтрунивал и ободрял молодых солдат.
- Егоров, ты опять тут! - весело вскричал Александр Васильевич,
встречаясь взором со старым воином. - Помилуй бог, был при Козлудже, при
Кинбурне сражался, под Очаковом дрался, при Фокшанах опять вместе врага
били и при Рымнике супостату морду искровянили, а ныне под Измаилом снова
здорово!
- Что ж поделать, Александр Васильевич, когда мы с тобой два сапога
пара. Куда ты, туда и я. Без нас и войско не войско! - с дружелюбным
смешком отозвался седоусый ветеран. Суворов и все солдаты засмеялись.
Генерал-аншеф прошел несколько шагов и увидел пермяка, любовно
глядевшего ему в лицо.
- Помилуй бог, сколь много ныне знакомых на каждом шагу! - вскричал он.
- Здорово, Сидоров! Слушай, пермяк, ты не лживка и не ленивка, а скажи-ка
ты по чести: доберешься до Измаила?
- С нами правда и Суворов! Всю землю пройдем, а свое найдем! - уверенно
и задорно ответил солдат.
- Ох, врешь, пермяк - соленые уши! - пошутил Суворов. - Насквозь вижу
тебя. Ты и без меня доберешься и от врагов отобьешься!
- Уж коли на то пошло, от солдатской души скажу, Александр Васильевич:
били и бить будем!
- Помилуй бог, молодец, не зевай! В добрый час! - Суворов дружески
подмигнул Сидорову и пошел дальше.
Солдат вдруг заморгал глазами, на ресницах блеснули слезы. Он с досадой
незаметно смахнул их и счастливо поглядел на товарищей:
- Гляди, милые, все упомнил: и как звать и что пермский! Эх, Александра
Васильевич, Александра Васильевич, одной веревочкой нас судьба связала; не
томись, за честь нашу постоим...
Медленно шла ночь, темная, долгая и холодная, но никто не спал. Солдаты
тихо переговаривались. И каждый вспоминал родину, близких, и у всех
нашлось доброе, ласковое слово для товарища. Ждали ракеты, и каждый шорох
настораживал.
Один за другим погасли костры. Настала тишина.
"Теперь недолго до рассвета, - с грустью подумал Сидоров. - Огни
притушены, и турки думают, что мы спим, а русские солдаты не заснули,
ждут. Эх, други, свидимся ли после похода? Чую, отпразднуем..."
Утих ветер, Дунай не шелохнется.
Суворов вернулся в свою палатку и прилег на охапке сена. Он ушел в
себя, сосредоточился. Глубокие морщины пробороздили чело. Неподалеку на
походном столике лежало нераспечатанным письмо австрийского императора. За
порогом покашливал и ворчал на кого-то денщик Прошка. В обозе пронзительно
прокричал петух. Суворов открыл глаза, отбросил старую шинель, которой
покрывался, взглянул на старинный брегет: было без пяти минут три.
"Скоро подниматься!" - подумал он и, привстав на постели, прислушался.
После целого дня канонады тишина казалась особенно глубокой. Тягостно
тянулось время. Он пролежал еще с полчаса и быстро вскочил.
- Прошка! - позвал он денщика.
Умывшись холодной водой, освежив под струей голову, Суворов быстро
надел свежее белье, натянул шерстяную фуфайку и обрядился в мундир. Он
вышел из палатки при всех орденах и регалиях, легко сел на дончака и
рысцой тронулся по дороге. За ним поспешили штабные.
В густой тьме весь лагерь бесшумно двигался. Батальоны строились в
ряды, по дорогам неслышно катились пушки и обозные фуры. Во всем
чувствовался слаженный ритм. Суворов подъехал к войску, шедшему на марше к
исходному положению. Изредка среди полной тишины вырывалась крылатая
фраза, раздавался искренний смех: Суворов, по обыкновению, подбадривал
солдат острым словом...
Войско построилось в ста саженях от крепости. Полководец въехал на
холм, расположенный против Бендерских ворот. Его темный силуэт виднелся
среди равнины. Взвилась третья ракета, и одновременно с этим крепость
опоясалась огнем. Турки знали от перебежчиков о штурме и встретили
штурмующих залпами артиллерии. Заговорили и русские батареи. В секунды,
когда стихал гром батарей, слышался треск барабанов и доносились звуки
горна. Небо заволокло бегущими облаками, и над Дунаем потянулся легкий
седой туман. Сидоров, вместе с товарищами, стремительным махом бежал к
широкому рву. Там уже слышался треск фашинника и шум передвигаемых
лестниц. Впереди стреляли русские стрелки, облегчая наступающим колоннам
путь. Над головами солдат с визгом проносились ядра.
- У-р-ра! - во всю мочь закричал Сидоров и, на мгновение оглянувшись,
увидел на холме полководца, размахивавшего треуголкой. Солдату показалось,
что Суворов ободряет его. Увлеченный общим подъемом, он с криком перебежал
по хрупкому фашиннику ров и устремился к валу. Помогая штыком, он полез
вверх. Над ним молниями сверкали линии вспыхивающих залпов. По скату
падали сверженные. Раскаты "ура" смешались с пронзительными криками
"алла". Земля и вал вздрагивали от орудийной канонады, пороховой дым
клубился над равниной.
Впереди Сидорова, размахивая шпагой, по откосу взбирался капитан
Карасев. Он первым оказался на гребне и закричал с бастиона со страстной
силой:
- Сюда, соколики, сюда! Грудью, братцы! В штыки, в бой! Прикладом бей!
Ур-ра!
Откуда-то из укрытия выбежала турчанка с котлом кипящей смолы. Она выла
от злости, в ярости подняла чугун, чтобы опрокинуть вниз, но Сидоров не
ждал, размахнулся и саданул прикладом по чертову вареву. Раскаленная
смола, шипя, опрокинулась женщине на ноги. Турчанка с истошным криком
завертелась на месте. В следующее мгновение солдат уже забыл о ней:
охваченный страшным гневом, он ворвался в месиво сплетенных в свалке
человеческих тел. Никто здесь не ждал пощады. Турки рубились ятаганами,
резали кинжалами, но русские штыки неумолимо сверкали тут и там.
"Ну и черти, ловки и храбры! Отчаянные! - одобрил противника в пылу
схватки Сидоров и взглянул вправо. - Казакам, казакам лихо!" - подумал он,
весь загорелся и с ружьем наперевес устремился на выручку.
Турки отчаянно набрасывались на казаков; с остервенением они рубили
тонкие пики, направленные на них. Обильно поливая кровью сырой вал,
сотнями падали под ятаганами лихие сыны тихого Дона...
Гонимый ветром, с Дуная на крепость тянулся туман. Космы его поминутно
закрывали штурмующих и не давали возможности хорошо видеть то, что
происходило на бастионах. Занимался скудный рассвет. Серые стены и валы
Измаила сливались с пепельным цветом неба. Только по вспышкам огня можно
было догадываться о ходе схватки. Бледный, ссутулившийся, Суворов
пристально смотрел в подзорную трубу:
- Помилуй бог, началось... Так, так...
Куржавый дончак переступал копытами, косился на штабных.
- Вот и первый гонец, ваше сиятельство! - оживленно сказал адъютант,
указывая на скачущего ординарца.
- Что? Сюда! - взмахнул треуголкой Суворов.
Запыхавшийся ординарец легким галопом поспешил к полководцу.
- Ну что, как? - впился в него глазами Суворов.
- Ваше сиятельство, вторая колонна взошла на вал.
- Поторопить первую и третью. Что генерал Кутузов?
- Не слышно.
- Так, так! - Полководец вновь взялся за подзорную трубу, но
колеблющиеся седые космы снова наплыли на стены. - Проклятый туман! -
огорченно обронил он.
Время проходило в большом душевном напряжении. От Кутузова все еще не
было донесений. Между тем именно в этот час тот находился в
затруднительном положении. Русские батальоны прорвались через все
препятствия, прошли под огнем сквозь сверкающие ятаганы янычар и
устремились на главный редут. Но тут спаги, предводительствуемые
Каплан-Гиреем, братом крымского хана, и полк телохранителей сераскира
зашли им в тыл и стали рубиться.
Солдат Сидоров понимал, что настала решительная минута. На его глазах
ранили начальника колонны Безбородко. Пулей навылет в грудь был убит
командир полка. Молодой священник с крестом в руке взбежал на разбитый
бруствер и крикнул:
- За мной, братцы! За нами русская земля!
Синий дым клубился кругом, разносились стоны, но роты воинов шли
напролом. Не помня себя, Сидоров с ожесточением бил прикладом, колол
штыком. Не будь оружия, в азарте он мог бы схватиться с врагом зубами. Его
обозлили спаги, которые обреченно лезли на рожон. Где-то рядом в пороховом
дыму слышался голос священника:
- Порадейте, братцы!..
Тем временем к Суворову подскакал адъютант Кутузова. Пыльный, потный и
взволнованный, он отрывисто доложил:
- Ваше сиятельство, дальше нет сил наступать... Подкрепления...
Суворов вскинул голову и сурово сказал офицеру:
- Передайте генералу нет отступления. Жалую его комендантом Измаила...
Из-за окоема поднималось солнце, первые лучи его багрово озарили дымы
пожарищ, которые начались в крепости. В эти минуты шла резня на улицах
города. Каплан-Гирей с сыновьями, окруженный русскими воинами, бился до
последнего. Пали сыновья, под штыковым ударом, обливаясь кровью, повалился
и сам Каплан-Гирей в грязную канаву. Турки засели в горевших "ханах"
[больших каменных строениях, служивших гостиницами] и отстреливались, но
солдаты сметали все на пути. По узким улицам метались тысячи коней,
выпущенных из конюшен, и вносили еще большее смятение. Над городом все
ярче разгоралось зарево...
На площадях и улицах валялись трупы, кровь мешалась с пылью. Пылающие
"ханы" осыпали бойцов искрами. Только в сумерки смолкли крики и воцарилась
тишина. Всего один человек ушел из поверженной крепости: он упал в реку,
ухватился за бревно и поплыл от Измаила. От него и узнали в Стамбуле о
позоре турецкой армии.

7

В то время как Суворов со всем усердием опытного полководца подготовлял
войска к штурму, забавы и пиры в ставке не прекращались, хотя теперь
Демидов часто ловил тревогу в глазах Потемкина. Нередко в шумный час
командующий удалялся в кабинет, где валился на излюбленный широкий диван и
в задумчивости грыз ногти. Демидов молча наблюдал за князем. Иногда за
окном раздавался конский топот, Потемкин тогда настораживался, быстро
поднимался, подходил к окну и долго всматривался в тьму.
Десятого декабря Потемкиным овладела гнетущая меланхолия. В халате и в
туфлях на босу ногу он валялся на диване и не показывался в штабе. Вызвав
к себе адъютанта, он долго испытующе смотрел на него.
- Демидов, какие вести из-под Измаила? - глухо спросил он. - Возьмут
ли? Все говорят, крепость неприступна!
- Но ведь там Суворов! - вырвалось с искренним восхищением у адъютанта.
- А там, где Суворов, непременно победа!
Потемкин вскочил, его глаз готов был пронзить Демидова.
- Ты излишне уверен! - гневно выкрикнул он. - Все обольщены его
счастьем: "Суворов непобедим! Суворов велик! Он возьмет Измаил!" Откуда
сии толки? Скажи мне, Демидов, по совести: ты веришь в его непобедимость?
- Ваша светлость, каждый солдат считает его таким, - уверенно ответил
адъютант.
- И ты вместе с ними, - сумрачно сказал Потемкин. - Ступай, оставь меня
одного! Я должен за всех вас один решать. "Суворов, Суворов"! Ступай,
ступай! - закончил он раздраженно, подошел к дивану и улегся.
Демидов вышел из кабинета. В покоях, где еще недавно шло веселье, стало
темно; слуги гасили последние свечи. В воздухе все еще носился еле
уловимый запах тонких духов. Николай Никитич неслышно выбрался во двор.
Весь мир казался ему погруженным в густой, непроницаемый мрак и тишину.
Дул слабый ветер, декабрьская ночь была прохладна. У коновязей ржали кони
дежурных ординарцев. В темноте чей-то сочный голос задушевно сказал:
- Наш батюшка Суворов непременно укротит турка! Он такой, добр к
солдату. Отец!
Второй голос с грустью отозвался:
- Гляди-ка, ночь-то какая! Тихо, и звезды благостны, а там, на Дунае,
сейчас, поди, вот-вот польется кровь.
Заслышав шаги офицера, говорившие замолчали. Демидов безмолвно прошел
мимо них и направился к себе на квартиру.
Утром 11 декабря, когда в низинах еще клубился туман, в ставку
главнокомандующего на взмыленной лошади прискакал курьер и вручил
Потемкину пакет. Светлейший вскрыл его и протянул бумагу Демидову:
- Читай неторопливо!
Адъютант стал читать донесение Суворова, и огромная радость мгновенно
жаром наполнила его душу.
"Не бывало крепости крепче, - писал Суворов, - не бывало обороны
отчаяннее обороны Измаила, но Измаил взят, - поздравляю, ваша светлость!"
Потемкин выхватил из рук адъютанта донесение и взволнованно зашагал по
комнате.
- Гонца, немедленно гонца с радостной вестью в Санкт-Петербург! Попова
ко мне!..
Между тем в штабе офицеры окружили прибывшего курьера и жадно слушали
вести об измаильском штурме. И чем больше он рассказывал о подвиге, тем
сильнее разгорались глаза у слушателей. Демидов поразился: никто не
ревновал Суворова к его славе. Все проникнуты были обожанием к нему. Стало
известно, что в Измаиле русские войска овладели огромной добычей. Между
прочим, им достались десять тысяч отборных коней. Офицеры тщательно
выбрали из этого табуна редчайшего арабского скакуна, обрядили его в
драгоценную сбрую и подвели в дар полководцу.
Однако Суворов, как всегда, отказался от подарка. Он поблагодарил
офицеров за внимание и простодушно сказал им:
- Донской конь привез меня сюда, на нем же я отсюда и уеду! - потом
подумал и, улыбаясь, добавил: - Я и без того буду награжден государыней
превыше заслуг!
- Суворов заслужил это, - восторженно сказал курьеру Демидов.
Прибывший офицер, забрызганный дорожной грязью, усталый, неприязненно
посмотрел на блестящего адъютанта и с усмешкой сказал:
- Вы так думаете? Боюсь, что есть люди, желающие посягнуть на его
славу!
- Не может этого быть! - протестующе выкрикнул Демидов и, угадывая
намек курьера, наивно подумал: "Светлейший хоть и ревнив к чужой славе, но
прекрасно видит, что Суворов - главный герой измаильского штурма и обойти
его сейчас никак нельзя!"
- Все может быть! - раздумчиво ответил курьер и отвернулся от Демидова.
Николай Никитич вскоре убедился, что измаильский офицер был прав. В
ближайшие дни Суворов известил Потемкина о том, что прибудет с рапортом в
ставку. Всеми ожидалась торжественная встреча, но светлейший и намека не
давал на это. Адъютанты князя приуныли, чувствуя всю неловкость положения.
Много раз Демидов в разговоре об Измаиле просительно смотрел в глаза
Потемкину.
- Ты что-то хочешь сказать, Демидов, да про себя таишь? - раздраженно
спросил наконец светлейший.
- Мечтаю хоть глазком посмотреть на Суворова. Ваша светлость, пошлите
ему навстречу! - смущенно попросил адъютант.
- Ты что же, хочешь приятное сделать своему кумиру? - участливо спросил
Потемкин.
- Он достоин того, ваша светлость! - отважно сказал Демидов.
Злой огонек вдруг сверкнул с необыкновенной силой в глазу Потемкина.
- Не будет сего, чтобы я унизился! - сердито крикнул светлейший. - И
здесь встретим! - Он оглядел Демидова гневным взглядом и замкнулся в
себе...
Между тем Бендеры были полны оживления. Пронесся слух о том, что
Суворов прибывает в ставку, и на улицах в ожидании измаильского героя
собралось много народу. Среди толпы были и потемкинские свитские офицеры,
которые, несмотря на недовольство светлейшего, не могли устоять перед
соблазном. Один Демидов пребывал в штабе на дежурстве, томясь нетерпением.
"Неужели мне доведется увидеть Суворова?" - взволнованно подумал
адъютант, и сердце его наполнилось хорошим, теплым чувством. Хоть он и был
всегда признателен Потемкину за его покровительство и доброе отношение, но
сейчас Демидова охватило общее патриотическое чувство.
"Такими людьми сильна наша Россия!" - с гордостью думал он, следя
тревожным взглядом за князем, который большими шагами расхаживал по
комнате.
Во всей могучей фигуре Потемкина, в повороте его головы с волнистыми
темно-русыми волосами было много привлекательного. "Сколько нежных женских
рук ласкало эту умную голову!" - с завистью подумал молодой адъютант.
Однако князь был мрачен. Долго и безмолвно он расхаживал по комнате.
Полное лицо его постепенно разрумянилось...
В это время на улице раздались крики. Они возникли где-то далеко и с
каждым мгновением нарастали. Как шум прибоя, человеческие голоса катились
к ставке.
Демидов подбежал к окну, сердце у него дрогнуло. По улице, среди толп
народа, катилась тележка, запряженная одноконь. Седоусый высокий солдат на
облучке правил иноходцем, а позади, на охапке соломы, покрытой простым
рядном, сидел маленький, тщедушный военный, укрывшись стареньким
офицерским плащом. Николай Никитич напряг все свое зрение, с любопытством
разглядывая, что творится на улице. Ожидаемого блистательного кортежа за
тележкой не виднелось.
"Кому же тогда так восторженно кричит народ?" - удивился адъютант и еще
более поразился, когда Потемкин вдруг забеспокоился и, старательно
сохраняя свою величественность, медленно выплыл на крылечко. Демидов
поторопился за ним.
Тележка остановилась перед штабом, из нее легки и проворно выскочил
сухонький подвижной военный с маленьким личиком. Длинные седые волосы
выбивались из-под порыжевшей треуголки. Комки жидкой грязи забрызгали
высокие сапоги и края плаща. Старик устремился к Потемкину.
Светлейший восторженно облобызался с прибывшим и, нежно взяв его под