Федоров Александр. Хозяин Каменных гор

мастерскую.


Черепановы упорно добивались своего, и в марте котел был готов. Его
установили на железную раму-основу "сухопутного парохода" и решили
испытать. На площадке, обнесенной плотным забором, было чисто, просторно.
Синело апрельское небо. Неподалеку в овражке шумел ручей, - с верхов к
пруду торопились талые воды. У закраин пруда лед вздулся, посинел. На фоне
светлого неба черными ветвями четко рисовались деревья. Во всем - и на
горах, и в лесу, и в беге облаков, и в первых талых ручьях, и в жухлости
оседающего снега - чувствовалось приближение весны. Вот-вот на Урал -
золотую землю - тронутся косяки перелетных птиц!
Радостное пробуждение природы придавало Черепановым сил, но в душе
каждого из них росла тревога. Отец явно волновался за исход испытания.
Сына сжигало любопытство: какое давление пара выдержит котел? От этого
зависит все! Он решил не щадить ни себя, ни своего изобретения, лишь бы
установить предел давления.
Ранним утром разожгли топку. Уголь разгорелся жарко. Ефим стал
подбрасывать топливо, не сводя настороженных глаз с предохранительного
клапана, к которому прижимался стальной рычаг с делениями, а на рычаге
была прикреплена тяжелая гиря. Прошло много томительных минут, пока в
котле нагрелась вода и гиря на рычаге незаметно сдвинулась с места. Из
трубы колечками, с легким шумом выбрасывало дым. Мирон с замиранием сердца
следил за машиной. В нее быстро вливалась жизнь: заструилось тепло, почти
незаметно для глаза задрожали стальные части. В железном чреве копилась и
давала о себе знать нарастающая сила, толкавшая рычаг. Гиря медленно,
ровно тронулась в путь: миновала третье, четвертое, пятое деление. Жар
становился сильнее, вздохи паровика мощнее. Ефим усиленно подбрасывал
уголь; раскаленный добела, он гудел в топке ярким пламенем. Черепанов
стоял у рычагов и весело поглядывал на сына.
В чистый, прозрачный воздух неожиданно вырвалась белая струйка пара,
клапан приоткрылся, и из него раздался радостный, ободряющий звук. Он
призывно раскатился по горам, и на него вдали отозвалось эхо. Звонок и
певуч весенний простор! От этого звенящего, пробуждающего звука, схожего с
заводским гудком, у молодого механика затрепетала каждая жилочка.
За дощатым забором послышались встревоженные голоса. В щели, в круглые
дырочки от выпавших сучков смотрели чьи-то любопытные глаза. Там, за
площадкой, происходило движение, суетня и говор.
Снова взвился белый рыхлый парок, толчками поднимаясь к небу и тая, а
вслед за ним, как торжественный призыв, тонко и голосисто что-то
загудело-запело. За оградой раздался хмурый, удивленный возглас:
- Ревет, дьявол!
Десятки глаз, потемневших от страха, настороженных, незаметно следили
за Черепановыми и машиной. Поодаль на дворе толпились мастеровые: во
избежание несчастий Ефим не допускал их близко. Они с радостным изумлением
смотрели на механика. Широкоплечий, коренастый, с распущенной бородой,
Ефим величаво стоял на мостике у котла, и лицо его лучилось от радости.
Паровик работал ритмично, исправно, с пружинистой эластичной силой, -
словно в нем билось молодое, крепкое сердце.
- Породил беса и тешится! - снова раздался за оградой неприязненный
возглас.
Черепанов удивленно взглянул на сына:
- Кто это?
- С Кержацкого конца все старики и старухи прибрели. И откуда прознали?
Ефим нахмурился. На душе угасла радость. Темная, чужая сила вторгалась
в его замыслы, не давала спокойно работать. Да что старики! Приказчики - и
те, соблюдая приличие, боясь демидовской кары, шутя, а на самом деле с
недоверием и ехидцей спрашивали:
- Ну, скоро своего змея-горыныча пустишь? А как ты думаешь, доберется
он до Санкт-Петербурга?
Не нравились Черепанову эти скрытые, но язвительные насмешечки.
Спасибо, работные относились к нему доверчиво. Они, не скрываясь,
гордились Черепановыми.
- Гляди, чего может достигнуть простой русский человек! - говорили в
рабочих семьях. - Ума палата, руки золотые. Эх, кабы не крепостные цепи,
ух, и размахнулись бы!..
Между тем давление пара в котле усиливалось: об этом говорили деления
на рычаге. "Хватит!" - решил Ефим, но иначе думал сын:
- Давай, батюшка, до последнего!
- Да ты что! Не выдержит! - запротестовал отец.
- Может, и не выдержит, а испытать надо. Все нужно знать, чтобы
добиться лучшего. - Глаза Мирона горели. Он с надеждой смотрел на отца.
- Пробуй, только осторожно! - Ефим уступил место сыну и, сойдя с
мостика, озабоченно предостерег мастеровых своей "фабрики": - Подальше,
братцы, не ровен час взорвет! Покалечит!
На дворике стало тихо. Притихли и за забором. Мирон внимательно
осмотрел котел, проверил, есть ли в нем вода, и подбросил уголь, а сам
отошел подальше. Подле машины оставаться становилось опасно. Риск
взбудоражил молодого механика. Скажи ему сейчас: "Оставь все, останови
машину", - он ни за что не сделал бы этого! Он готов был лечь под плети,
лишь бы добиться своего: узнать силу пара. А до этого приходилось доходить
опытом.
Шли минуты. В наступившей тишине мощным дыханием гудел пар в трубе.
Ефим насторожил ухо. За дощатым забором тихо возились и шептались ребята.
Он слышал, кто-то скребется о доски. "Взбирается на забор!" - подумал
механик, и в ту же минуту над тесинами показалась курносая ухмыляющаяся
рожица мальчонки.
- Дяденька, а дяденька, погуди еще! Попугай старух, спасу от них нет!
- Подальше, ребята, котел может взорваться! - прикрикнул он.
Мальчонка ухмыльнулся и закричал со смехом:
- А мы не боимся!
За тесом завозились снова, и мальчуган исчез.
- Мой черед, мой! - заспорили звонкие детские голоса за забором...
И вдруг разом котел рвануло. Невидимой страшной силой его сдвинуло с
места. С могучим ревом, клубясь, словно из пасти чудовища, вырвался пар.
Трубу из тяжелого листового железа подбросило вверх, и с громом,
дребезжащим гулом она покатилась к забору. Мимо Черепанова жихнули куски
железа. Как золотые лобанчики, кинутые щедрой рукой, из топки разлетелись
раскаленные угли. Чад и пар клубами закрыли развороченную машину, людей и
самих механиков. Тонкий угасающий свист жалобно пронесся в воздухе, - из
котла уходил последний пар...
- Га-га-га! - раскатисто раздалось за тесовым забором, и смех,
яростный, ехидный и торжествующий, потряс воздух. Ржали, хохотали сотни
глоток...
Ефим сжал кулаки, потемнел.
И в этот миг затрещали доски, что-то заухало, и большое прясло свежего
теса под тяжестью многих тел упало на землю. Из парного тумана на Ефима на
карачках поползли мужики, бабы, - бородатые старцы, ветхие старухи с
горящими злобными глазами. Впереди всех добиралась, с распущенными
космами, высокая жилистая скитница с исступленным взором. Ощерив темный
гнилостный рот, из которого торчал большой желтый клык, она хрипло
кричала:
- Бес! Бес!
- Ага, ага! - кричали-орали кругом.
- Не допустил господь, изгнал вражью силу! - извиваясь тощими телами,
тряся головами, размахивая руками радуясь и беснуясь, торжествовали
взбешенные старые кержачки.
Среди этого мрака, рева и визга колокольчиками зазвенели голоса ребят:
- Дяденька, дяденька, вот это си-и-ла!..
Они юлили, мелькали среди обломков, всюду слышались их радостные,
полные жизни голоса.
- Ах, милые вы мои! - с заблестевшими глазами вымолвил Ефим и, схватив
чумазого сероглазого мальчонку, одетого в мамкин шушун и в батькины
сапоги, прижал к сердцу. - Родной ты мой стрижанок! Жаворонушка мой!
Из "фабрики" выбежали мастеровые и стеной двинулись на незваных гостей.
Но осмелевшие старухи не хотели уходить. Они теперь толпились у
развороченного котла и хихикали. Среди них высился старец Пафнутий. Он
тыкал посохом в топку и рычал:
- Чуете, адским смрадом несет! Дьяволище тут!
Мирону было и горько и смешно. Он не растерялся от взрыва, - все было
впереди. Его не пугала работа, - таков удел всех пытливых людей. Не сразу
Москва забелела, не сразу все в руки дается! Он подошел к отцу, обнял его:
- Не горюй, батя! Свое возьмем!
Перехватив горестный взгляд отца, Мирон вдруг озорно крикнул толпе:
- Эй, люди добрые, спасайся, кто может! Зараз еще тарарахнет!
Мигом все успокоилось, будто вихрь пронесся, прошумел и стих. Озираясь,
молчаливо и торопливо убирались со двора кликуши и старцы.
- Эх, тьма египетская в бутылочке! - вдруг улыбнулся Ефим и махнул
рукой. - Погоди чуток, наладим машину, и загудит она по чугунным рейкам!
Эх, любо-дорого!
Повеселев, он сказал сыну:
- И то слава богу, что живы остались и народ не покалечили!
Усталые и взволнованные, отец и сын прошли в мастерскую. Один за другим
от станков стекались к ним мастеровые. Тяжело было старому механику
смотреть им в глаза.
- Ну как, братцы, что скажете? - глухо спросил он.
Вперед выбрался слесарь Мокеев, крепыш с густыми темными волосами,
забранными под ремешок. Он вытер руки о передник, поднял на Ефима умные
глаза.
- А так скажем: давай дальше! Сегодня не вышло - завтра осилим!
Поглядим, кто последним возрадуется. Будет и на нашей улице праздник, Ефим
Алексеевич!..


В ту самую пору, когда Черепановы обдумывали ладить новый котел,
кержаки во главе со скитником Пафнутием отправились к дому механика. С
причитаниями, вздохами они шумно ворвались в светлую горенку и обступили
Евдокию. Женка побледнела, в отчаянии опустила руки.
- С Ефимом худое сотворилось? Что молчите? - умоляюще спросила она.
Костлявые, желтоликие кержачки исступленно заговорили:
- Жив, жив! Что ему станется, твоему ироду? Бес-то с грохотом убег и
железки-подковки свои растерял!
- Бог силен! Не хочет господь губить праведные души! - возвысив голос,
изрек старец. - Евдокия, убереги их от напасти! Ведомо тебе, что они бесов
тешат! Без покаяния умрут, и душа уйдет прямо в лапы к дьяволу! - Голос
его звучал предостерегающе-торжественно, большие свинцовые глаза вдруг
зажглись безумием.
- Слушай! Слушай! - закричали кержачки, подталкивая женку к старцу. -
Беда грядет от затей Ефима! Птица на лету сгибнет, куры перестанут нестись
от сего дьявольского шума и дыма. Отговори строить машину!
- Не трожь! - сурово перебила старух Евдокия. - Не галди! Не базар тут!
И ты, отец, не грози карой. Бог и без тебя распорядится! - Она неустрашимо
встретила взгляд фанатика. - Не стращай! Черепановский корень не из
трухлявых, не сломишь.
- Ты что же, против старца? - зашумели кержачки.
- Молчи! - насупилась Евдокия. - Я в своем дому! Добрые люди без
шумства входят в избу соседа, а вы что? Где пристойность? Ведомо вам,
женки, что муж есть глава семьи, его и слушать надо!
Старец дрожащими руками теребил бороду, молчал. Евдокия резко сказала:
- Умен мой Ефим, оба с Миронкой к свету тянутся, а вы их в ночь зовете!
Стыдитесь!
- Ух, дьяволица, замолчи! Убью посохом, - не утерпел и пригрозил
скитник. - Женки, прочь отсюда! Тут дщерь вавилонская!..
Он раздвинул толпу и пошел к порогу. За ним, перекликаясь, потянулись
женщины.
- Ах, Дуня, и в девках ты озорная была и по сю пору не угомонилась! -
укорила старуха с Кержацкого конца. - Ты бы подластилась к Ефиму. Ведь
муж...
- Уйди, не терзай меня! - отозвалась Евдокия и ушла за холщовый полог.
Невестки не было дома. Женка всплакнула. Не о том она горевала, что
кержачки ругали ее, кручинилась она о другом: выдержат ли муж и сын
тяжелые испытания...
Вечером она по-праздничному убрала стол. Садясь за трапезу, Ефим понял,
что жена все знает. Она подкладывала сыну лучшие куски, смотрела на него с
особой нежностью.
- Ешь, сынок! - В голосе ее разливалась такая сердечная теплота, что
Ефим не утерпел и сказал:
- Что же ты нас не ругаешь? А ведь многие не верят в нашу затею! Особо
кержаки!
- Кержаки - они всегда так! Строги! - сдержанно ответила она. - А
ругать вас ни к чему. Небось на душе мука?
- Мука! - признался старик. - Руки опускаются, мать, когда подумаешь.
По совести сказать, пал духом.
- Вот это зря! - с тихим укором отозвалась она. - Ты да Миронка -
только и радости у меня. И радость та идет от ваших дел. Подумай,
Ефимушка, работенка-то ваша не простая - дивная. Вы у жар-птицы золотое
перышко похитить задумали. И в добрый час! А тем огоньком вы озарите
темноту нашу: и Кержацкий конец и всех людей. Великая сладость в таком
труде, родные мои! Ныне несмышленыши убоялись, а завтра славить будут!
Дивный, идущий от сердца труд никогда не пропадет. От него вся наша
радость идет!
Речь женки звучала тепло, просилась в душу. Незаметно отходили и таяли
под теплым дыханием сочувствия и одобрения все дневные невзгоды и
треволнения.
- Спасибо, мать, тебе за доброе слово! - дрогнувшим голосом сказал Ефим
и взглянул на сына. Миронка улыбнулся, глаза его без слов говорили:
"Видишь, какая у нас матушка! Она сама золотое перышко, всякую печаль
добрым словом живо смахнет!"


В июне 1834 года повытчик выйской заводской конторы Кирилка Королев в
двухседмичной рапортичке доносил Любимову о том, что "вновь строящийся
пароходный дилижанец с успешностью отстройкою оканчивается, который уже
частовременно в действие пускается, через что успех желаемый показывает, и
еще некоторые члены у него перестраиваются, где своих рабочих находилось
до 9 человек".
Новый котел Черепановы изготовили с еще большей тщательностью. Мирон
несколько раз делал чертежи механизмов, но отец браковал их. Сын не
обижался: опыт показал, что котел долго нагревается, а паров дает
недостаточно.
- Слабосилен будет! - рассматривая эскиз, говорил сыну Ефим. - Тут надо
так, чтобы котел быстро нагревался и топлива шло помене. А главное, чтобы
паров - могучая сила!
Вместе с Мироном они долго разглядывали поврежденную топку. Снова
водрузили сверженную трубу на старое место. Жгли горючее и наблюдали, что
творится в топке. Жар вместе с дымом быстро уносило в трубу.
- Видишь! - показал сыну Ефим. - Небушко отапливаем, а паров нет.
Много ночей не спали они. Черепановым казалось, что вот догадка где-то
близко, но пока она ускользала от них. Отцветала весна. Отшумели талые
воды. Леса наполнились буйною жизнью, ликованием. Брачная пора была в
полном разгаре, парами собирались звери, птицы, отгуляла-отметала икру
рыба в холодных горных речках. По ночам из-за крутогорья вставал такой
ясный месяц, что все казалось облитым золотым сиянием.
Отбушевал май, подошел июнь. Мирон томился от бессонницы. Он вышел на
крылечко подышать ночной прохладой. На дворе лежали густые тени от
заборов, кустов и строений. В зеленом потоке лунного света пробежала кошка
с фосфорическими глазами. Тишина плыла над горами, лесами, прудом, над
Тагилом. Вдали на горизонте вспыхивали зарницы, где-то за горами гремела
гроза. Там сейчас со скал низвергались бушующие потоки, шумели вековые
боры, и темное небо из края в край озаряли зигзаги молний...
"Зигзагами, зигзагами, а если?.." - Внезапная догадка осенила Мирона.
Он вскочил и заходил по двору. Мозг лихорадочно работал. До чего же все
просто! И как только он раньше не догадался? Надо увеличить число
дымогарных трубок, и тогда... тогда тепло не убежит сразу в трубу, пары
станут возникать быстрее, будут уплотняться и набирать силу.
Он тихо прошел в избу и разбудил отца. Ефим в одном белье, крадучись,
вышел во двор. Отец встревоженно посмотрел на сына:
- Опять что случилось?
- Надумал, батя, как добыть скорее пар. Вот, гляди сюда!
Стоя среди двора, на залитой лунным светом площадке, Мирон стал
рисовать на земле схему парообразовательных трубок.
- А сколько? - тихо спросил отец и, присев, стал рассматривать рисунок.
- Это как дело покажет! - отозвался Мирон.
Оба на четвереньках ползали по двору. Бородатый Ефим походил на
ребенка, занятого увлекательной игрой. Он то пригибался к земле,
разглядывая чертеж, то приглушенно спорил с сыном. Мирон суетился, рисуя
чертеж на земле...
Они и не заметили, как на крылечко вышла Евдокия, покрытая стареньким
салопом. Она долго молча смотрела на странную игру.
- Что вы тут робите? Сдурели и старый и малый! - с укоризной сказала
она.
Ефим проворно вскочил и смущенно отозвался:
- На ветерок вышли да залюбовались. Месяц-то какой! Посеребрил все...
Она покачала головой:
- Шли бы лучше спать! Дня для вас мало. Все спорки да работа, и умирать
некогда будет!
- А мы умирать и не собираемся; жить будем да радоваться! - весело
ответил Ефим. - Иди, матка, мы сейчас...
Ночь прошла в раздумье. Хотелось скорее начать в мастерской работу. И
как только месяц закатился за гребни гор, а на востоке заалела заря, Ефим
появился у постели сына:
- Поспешим, Миронка!
По дворам на Гальянке и в Кержацком конце голосисто кричали петухи. Над
прудом тянулись белесые космы тумана, веяло прохладой. В мастерской еще
никого не было, а Черепановы уже принялись за работу.
День за днем они трудились над конструкцией парового котла и добились
своего. Они увеличили число дымогарных трубок до восьмидесяти. Котел
поставили на раму, подвели колеса.
Мастеровые залюбовались новой машиной. Ее поставили на колесопроводы
среди двора, и "сухопутный пароход" ждал испытаний.
Был он более двух аршин длиною. Под котлом, обшитым деревом, диаметром
около полутора аршин, располагались два цилиндра паровой машины,
действующей на колеса. Надо всей этой конструкцией спереди возвышалась
непомерно высокая труба, а позади на площадке - место для машиниста. Когда
Черепанов становился на площадку, он на полтуловища возвышался над котлом,
так что видел и машину и путь перед ней...
"Сухопутный пароход" не походил на "Ракету" Стефенсона и превосходил ее
по силе. Но вот беда: "пароходка" двигалась только вперед! А как пустить
ее обратным ходом? Снова начались муки, снова отец и сын часами
присматривались к механизмам.
"Что двигает? Пар. Выходит, надо заставить пар идти в другую сторону, и
тогда колеса побегут назад!" - раздумывал Мирон.
Он долго возился над приспособлениями, пока не добился своего. В
августе "сухопутный пароход" стоял среди двора под ярким солнцем и ждал
пути.
В двухседмичной рапортичке о работах по Тагильскому заводу сообщалось:
"Пароходный дилижанец отстройкою совершенно окончен, а для ходу оного
строится чугунная дорога, и для сохранения дилижанца отстраивается
деревянный сарай".
Черепановы ждали подвоза с Верхнесалдинского завода чугунных реек,
чтобы начать возведение дороги к руднику. Тем временем они испытали машину
и обучали молодых механиков управлять ею.
Этой порой в Нижний Тагил прибыл странствующий профессор, инженер
венского политехнического института Франц Антон Риттер фон Герстнер. Он
побывал в Казани, проехал на Урал, посетил Белорецкие заводы, Златоуст,
Кыштым и добрался до демидовского горного гнезда. Иноземец интересовался
литьем металла, рудной добычей, но, прослышав от Любимова об изобретении
Черепановых, упросил управляющего допустить к осмотру "пароходного
дилижанца". Любимов поколебался, помялся, но согласился. В сопровождении
приказчика Шептаева они отправились пешком к черепановской "фабрике".
Высокий, худой австриец журавлем вышагивал по полю, щурил близорукие
глаза, поминутно утирал пот и жаловался:
- Сибирь - холодная страна, а почему летом тут такой жара!
- Так уж самим господом заведено, - подняв хитренькое лисье лицо,
ответил Шептаев. - По русскому, значит, вкусу - в полной мере. У нас зима
- так по-доброму зима: мороз трескучий, бодрый, кровь жгет, лицо румянит!
Опять же и снега, батюшка, как перины пуховые! Ну, а летом, что верно, то
верно, - жара! И то весьма хорошо. По русской пословице, пар костей не
ломит. Вот и выходит: живем здорово и крепко!
Любимов строго посмотрел на приказчика, и тот умолк.
- Пожалуйте по сей дорожке, мимо березок, вон к тому забору! Там и
машина! - любезно показал управляющий.
Герстнер хорошо понимал по-русски, но говорил с акцентом.
Черепановы издали заметили Любимова и вышагивающего рядом с ним
долговязого человека.
- Батя, к нам идут! - крикнул Мирон.
- Ну и пусть идут! - спокойно отозвался Ефим, продолжая работать.
Во дворик вошли управляющий и Герстнер. Любимов шумно поздоровался:
- Здорово, хлопотунчики! Вот ученого привел, делами вашими он
заинтересовался.
- Милости просим, - сдержанно поклонился Черепанов.
Австриец с любопытством разглядывал механиков. По виду - простые
мастеровые, в кожаных запонах, в козловых сапогах, без шапок, но волосы
аккуратно сложены под ремешок. Оба коренастые, рубахи на мускулистых
грубых руках закатаны до локтей.
- Господин Герстнер из Вены прибыл, полюбопытствовал! - заскочил вперед
Шептаев. - Покажи-ка свое рукоделие!
Отец и сын переглянулись. Мирону вспомнилось путешествие в Англию, где
его не допускали и близко к машинам. Ефим нахмурился.
- Что ж, можно, - сухо ответил он. - Машина вся перед вами, любуйтесь!
Бывалый Ефим быстро понял, что иностранец хорошо разбирается в
механике, и беспокойство за судьбу своего изобретения овладело им. Однако
он и виду не подал, а взобрался на площадочку для машиниста и показал
действие "сухопутного парохода".
Герстнер, изумленный, стоял перед машиной.
- Можно взглянуть чертеж? - заискивающе посмотрел он на управляющего.
- А мы без чертежей робили! - отрезал Черепанов.
- То есть как? - удивленно уставился на механиков иностранец.
- А так, вот этими руками, - сурово пояснил Ефим. - Чертежам мы не
обучены. Мы во все домыслом доходили, что к чему.
- Не может этого быть! - еще более удивился Герстнер. Он подошел к
машине и стал внимательно ее разглядывать.
Сняв перчатки, он ощупал каждую деталь. Улыбка не сходила с его лица;
он заглянул и в топку, в которой ослепительно сверкал раскаленный уголь.
Время от времени он отрывался от машины и задавал вопросы.
- Вот у меня главный мастер! - показал глазами на Мирона отец.
Мирон простодушно почесал затылок.
- Да я, батюшка, не мастак говорить, - простецки сказал он.
Герстнер насквозь видел этого с виду простоватого, но умного и
сдержанного мастерового. Он спросил Мирона:
- Сколько лошадиных сил ваша машина?
- А так полагаем, если ко времени повозки для руды подоспеют, всю
ушковскую конницу заменим! - уверенно ответил молодой Черепанов, и в серых
глазах его заиграли веселые огоньки.
- Что такой есть ушковская конница? Единица меры? - изумленно уставился
Герстнер. - Сила давлений пара на квадратный дюйм внутри котла? - хлопая
ладонью по тесовой обшивке, поинтересовался иностранец.
- Вот этого не могу знать! - развел руками Мирон. - До этого не
додумались!
Герстнер пожал плечами. Он насмешливо посмотрел на Любимова и спросил:
- Ви пробоваль этот сухопутный дилижанс?
- Колесопроводы еще не подоспели, - угодливо ответил управляющий. - Но
так думаю, все будет хорошо!
- Не знаю. Полагаю, машина эта не потащит груз. Чугунная дорога -
хорошее дело, но по ней надо лошадь пускать! Это очень выгодно. Молодой
человек сказал, заменит конницу, но зачем и к чему? - спросил Герстнер.
Он слез с площадочки, вытер о белый платок руки. Кое-что он угадал в
устройстве машины, но самое главное - мощность ее осталась невыясненной.
Профессор догадывался, что молодой крепостной механик не такой простак,
каким он прикидывается.
- Ви и ваш папаша - чудесный мастер! - покровительственно похлопал он
по плечу Мирона. - Кое-что тут есть, но сомневаюсь, что паровой дилижанс
будет столь полезен: он не сможет тащить груз! - Он улыбнулся холодной
улыбкой и любезно предложил Любимову: - Можно возвращаться!
Управляющий засуетился и, показывая на подоспевший экипаж, предложил:
- По жаре ходить тяжело. Разрешите довезти.
Герстнер забрался в экипаж, Любимов сел рядом. Приказчик Шептаев
остался на "фабрике". Иностранец учтиво махнул Черепановым шляпой, и
коляска скрылась в облаке пыли.
- Ты что-то не в духе, Ефим Алексеевич! - недовольно заговорил
приказчик. - Немного немца обидел, и про господ Демидовых доброго слова не
сказал. А подумай, чьим иждивением и по чьей мысли сей дилижанец устроен?
Рвением и волею господ Демидовых. Что ж ты опростоволосился - даже
чертежей не показал!
- Отстань! - сердито оборвал его Черепанов. - Не тебе судить меня!
Он круто отвернулся и пошел в мастерскую. Шептаев покрутил головой.
- Скажи, какой строптивый! Ну, погоди, мы тебя еще обротаем! - Он хмуро
посмотрел на Мирона и поплелся вслед за коляской...


На уральских заводах издавна повелось: каждая рабочая семья имела
коровенку и покосы. В Нижнем Тагиле так пестовали и приучали к суровому
краю свою кормилицу, что за долгие годы вывели невиданную на Камне,
выносливую, непривередливую породу. Коровы-тагилки на всем Урале славны.
Когда наступала сенокосная пора, приходил долгожданный праздник: работа на
заводе останавливалась на месяц-полтора, и все от мала до велика
переселялись на покосы. В поемных и лесных лугах строились балаганы,
шалаши, и начиналась страда. И как легко и привольно дышалось в лугах
после дымного завода! От зари до зари в лугах раздавались оживленные
голоса, песни, смех. Только совсем дряхлые старики да старухи оставались
на печи, все живое тянулось на покосы. Никакими силами не удержать было в
эту пору тагильца в полутемном цехе и в угрюмом забое!
Черепановым пришлось все забыть: у них наступила своя страдная пора. К
середине августа на выйский пустырь подвезли смолистые шпалы, а с
Верхне-Салдинского завода доставили чугунные рейки. Под навесом стояли
готовые фургончики для перевозки руды. В дни, когда в пойме Тагилки-реки
звенела коса, на поле раздались другие звуки: копачи ровняли трассу и
укладывали сосновые пластины плотно к земле, а на них тянули