Страница:
залебезил?"
Насладившись смущенным видом Мирона, директор схватился за
изборожденный морщинами лоб, как бы силясь что-то вспомнить.
- Ах, совсем было запамятовал! - спохватился он. - Хозяину понравилась
твоя выдумка о паровой телеге. Велел он вам с батюшкой строить, да так
заинтересовался сим делом Павел Николаевич, что просил доносить рапортами
о преуспевании в работе. Ну, раз так повернуло, то выходит, и заведение
ваше дозволяется расширить до потребности, да Александру Акинфиевичу
Любимову наказано, чтобы все, что понадобится для паровой телеги, враз
изготовлялось на заводах по вашей нужде!
Снова радость охватила Мирона. Он очарованный сидел перед директором,
глаза его заблестели. Данилов угадал перемену в настроении мастера:
- Вижу, ты премного доволен?
- И слов нет сказать, как доволен! - не скрывая радости, ответил
Черепанов. - Дозвольте немедля на Урал ехать?
- Поезжай, да по дороге в Тулу заверни, узнай, что потребно там, да
механизмы огляди! О сем доложишь Любимову. Ну, с богом!
Неслыханное дело: Павел Данилович встал с кресла и проводил Мирона до
двери. Прощаясь, он похлопал его по плечу:
- Мыслю, что паровую телегу сладишь вскоре!
- Постараюсь, Павел Данилович. И за батюшку то ж могу пообещать: он
спит и во сне видит нашу машину! - Механик поясно поклонился главному
директору и покинул кабинет.
В тот же день он отправился на Васильевский остров, в
Санкт-Петербургский университет. Сильно хотелось Мирону повидать Ершова. С
волнением он вступил в старинное здание, поднялся по широкой лестнице и
оказался в длинном-предлинном коридоре, который уходил в сумеречную даль.
Было пустынно, тихо, в аудиториях шли лекции. Из канцелярии вышел юркий
писец и деловито оглядел Черепанова.
- Вам кого? - спросил он.
- Мне бы студента Петра Павловича Ершова.
Писец оживился.
- Вы его, батенька, здесь не застанете. Господин Ершов отбыл на время
из Петербурга.
Так и не довелось Мирону поделиться своей радостью с полюбившимся ему
человеком.
В мальпосте он приобрел за семнадцать рублей билет на место в
"сидейке". Это было похуже кареты-дилижанса. Хотя "сидейка" была и крытая,
но в ней было тесно и сильно трясло. Под осенним дождем ехать было
невесело, да и путники собрались угрюмые и молчаливые. Вместо положенных
восьмидесяти часов до Москвы добирались четверо суток. В Белокаменной
Мирон не задержался, раздобыл билет на дилижанс в Тулу и с легким сердцем
отправился на ночлег.
"До Тулы всего сто восемьдесят верст, - думал он, засыпая, - и шоссе
года два тому назад построили: доеду быстро!" В действительности все
выглядело иначе. По непролазной грязи, по топям, в объезд мостам,
снесенным осенним водопольем, он испытывал все муки путешествия по
невозможным российским дорогам.
- Где же шоссе? - спросил он у станционного смотрителя. - Ведь
сообщали, что отстроено!
- Верно, батюшка, была и шаша, - согласился древний смотритель. -
Верно, отстроили ее, да прошел годик - и не стало шаши. Разрушилась: была
да сплыла, во как!
- Как же так? - возмутился Мирон. - Да таких строителей под суд надо!
Старик безнадежно махнул рукой.
- Да кто их, разбойников, уличит, все чисто сделано! Комар носу не
подточит!
- Государю о сем надо написать! - сердито сказал Черепанов.
- До бога высоко, до царя далеко! Да разве царь в силах наказать сих
грабителей? Истинно скажу, с большой дороги разбойники! Его императорскому
величеству доложили дело, а там и не распутать, что к чему. И написал
государь Николай Павлович такое: "Шаши нет, денег нет и виноватых нет,
поневоле дело кончить, а шашу снова строить!" Вот и ждем, батюшка, новых
казнокрадов! - Смотритель лукаво улыбнулся и стал заносить в книжку
пассажиров.
После уральских заводов Тульский оружейный не произвел на Мирона
сильного впечатления. В Туле преуспевал по выделке оружия только казенный
завод. Не так давно через город проезжал царь Николай Павлович, который
посетил выставку заводских изделий. Эта выставка сохранялась в старом
кирпичном здании, и Черепанова потянуло ознакомиться с изделиями тульских
мастеров. Весь день ходил уральский механик среди столов и витрин, на
которых было разложено изумительное оружие, потребовавшее от творцов его
большого терпения, глубокого ума и сказочного мастерства.
Не случайно управляющий санкт-петербургской конторой Павел Данилович
Данилов так живо заинтересовался затеей Черепановых. Иные времена
наступили на белом свете! В минувшем, восемнадцатом веке Россия по
выплавке чугуна занимала первое место во всем мире. Но сейчас, в
девятнадцатом столетии, произошли огромные изменения; Англия значительно
опередила нашу страну, меркла слава знаменитого демидовского железа с
клеймом "Старый соболь". Что случилось за эти годы? Урал ведь не оскудел
рудами, леса для пожога угля - необозримый океан, и не перевелись на
далеком Каменном Поясе золотые руки, умеющие плавить чугун! Не все уяснил
себе Павел Данилович, а хозяева уральских заводов и того меньше
задумывались над переменами, стараясь только выколотить побольше доходов
из своих предприятий, работавших по старинке. А между тем техническая
отсталость и каторжные условия крепостного труда губительно отражались на
развитии уральской промышленности. Кроме того, первобытные топкие
грунтовые дороги стали большой помехой в торговле. Из-за дороговизны и
медленности перевозок на все хозяйственные предметы неимоверно выросли
цены. На Урале пуд железа стоил на заводе восемьдесят девять копеек, а
доставленный в Нижний Новгород, на Макарьевскую ярмарку, продавался по
рублю две копейки, в Петербурге же цена его доходила до рубля двадцати
пяти копеек. Нечего было говорить о цене на железо, доставленное в
западные губернии России. Там пуд железа стоил свыше двух рублей! Вот
почему на западе в нашем государстве крестьянские савраски редко
подковывались: не под силу было обедневшему русскому мужику приобрести
дорого стоившую подкову. Колеса у телег не обтягивались железными шинами,
оси ставились деревянные. На постройках везде употреблялись только
деревянные гвозди, о железных и помышлять не приходилось. Из-за плохих
дорог еще разительнее росли цены на хлеб. В Саратове рожь стоила около
рубля, в Прибалтике цена ее достигала четырех рублей и выше.
Доставка продуктов баржами по водному пути тоже не обеспечивала
потребности страны. Перевозка товаров в столицу по Волге тянулась две
навигации. Обычно караваны барок отстаивались зиму в Рыбинске или в Твери,
а весной следовали дальше. Купцам это было невыгодно: ждущий полгода новой
навигации груз лежал мертвым капиталом. Вот если бы в стране появились
железные дороги, тогда по-иному бы закипела жизнь!
В 1830 году в журнале "Северный муравей" появилась статья профессора
Петербургского университета Щеглова, который, описывая преимущества
железных дорог, убеждал, что "металлические дороги прекратят жалкие для
нас и смешные для иностранцев случаи возвышения в Петербурге цен на первые
потребности народного продовольствия оттого, что барки останавливаются с
половины лета на зимовку за недостатком воды в расстоянии 200 верст и
менее от Петербурга..."
Как это ни странно, но против профессора Щеглова ополчился не кто иной,
как сам генерал-майор корпуса инженеров путей сообщения Дестрем, который
стал доказывать, что железные дороги России не нужны. Вслед за этим
всерьез встревожились владельцы конно-степных заводов. Они испугались, что
с появлением железных дорог никто не станет покупать лошадей. Помещики
крупных имений задумались о своем: кто же у них будет покупать овес, когда
появятся первые стальные пути? Хозяева ямских предприятий тоже загоревали
- уменьшится число пассажиров. Не меньшая тревога всколыхнула и
содержателей постоялых дворов и корчмарей: никто не станет больше покупать
сено и пить водку! Каждый думал о своем. В газетах и журналах запестрели
статьи о паровых перевозках. Противниками железных дорог выступали
министры, помещики и даже главноуправляющий путями сообщения Толь. Он
заявил, что "в России быстрая и срочная доставка по большей части не
нужна".
Многого из того, что происходило, демидовский управитель Данилов не
понимал. Но одно ему было ясно: постройка железных дорог потребует
огромного количества железа. А где его брать, как не на Урале? На то и
существуют демидовские заводы, чтобы поставлять железо! Поэтому Данилов
так охотно одобрил планы Черепановых.
"Когда решится спор, - рассуждал про себя управитель, - к тому времени
у нас и пароходная телега будет готова. Это лучше всякого слова убедит в
том, на что способны наши заводы! Да и Демидовым лестно станет. Особенно
возгордится этим Павел Николаевич. Нигде в России еще нет подобного, а у
нас, в Нижнем Тагиле, уже своя первая железная дорога!.."
Павел Данилович не замедлил отдать по конторе распоряжение, чтобы все
необходимое для Черепановых доставлялось без задержки.
Данилов отчетливо представлял себе, что может произойти, если в стране
начнут строиться железные дороги. Хотя Россия и отстала в плавке чугуна,
но уральские заводы все же давали в год свыше четырех миллионов пудов
кричного железа. Шутка ли! Уральское железо проходило обработку под
особыми кричными молотами и вполне заслуженно пользовалось доброй славой.
Из-под прокатных станов на горных заводах выходили и плотный лист и
крепкие шины. Верно, Англия сейчас шла впереди, но уральские умельцы
многому могли поучить английских мастеров. Крепостное состояние мешало
русским литейщикам и металлургам показать себя во всей силе.
Мирон Черепанов с большой радостью возвращался на Урал. Колесный путь -
дальний и томительный. Сибирская дорога пролегала через Казань, Башкирию,
пересекала глухие леса, горы и шумные реки. Чем ближе подъезжал
путешественник к родному краю, тем пестрее становились краски осени. Леса
сбросили золотую листву, только одни осиновые рощи пылали последним ярким
багрянцем, да темно-синие ельники не меняли окраски и хмуро шумели под
сибирским ветром. В небе не раздавались трубные крики журавлиных стай.
Перелетные птицы покинули края, охваченные дыханием осени. Только на
глухих озерках да в тихих речных заводях уныло плавали одинокие
уточки-подранки да обессиленный лебедушка - не видать им больше ясных
теплых дней!
Осень навевала тоску, но стоило показаться вдали синей гряде знакомых
гор, и Мирон встрепенулся, загорелся нетерпением. Теперь до Нижнего Тагила
рукой подать!
По возвращении в Нижний Тагил Мирон сразу взялся за работу. К этому
времени Ефим Алексеевич постепенно оборудовал большую мастерскую. В ней
работало около полусотни отборных мастеровых: семнадцать слесарей,
шестнадцать плотников, семь кузнецов и четыре машиниста. Черепановы
соорудили плавильную печь, в которой сами плавили металл и сами отливали
детали машин.
Днем и ночью механиков одолевали мысли о конструкции "сухопутного
парохода". Не раз они вдвоем шагали по пустырю по направлению к Выйскому
заводу; здесь намечено было уложить первые колесопроводы. По ним и пойдет
их машина. Загодя они заказали отливку колесопроводов на Выйском заводе, а
колеса - в Верхне-Салдинском.
Постройка пути мало беспокоила Черепановых. К этому времени на русских
заводах накопился большой опыт: подобная первая внутризаводская рельсовая
дорога была проложена еще в 1763 году на Змеиногорском руднике, на Алтае,
русским механиком Кузьмой Дмитриевичем Фроловым. Его сын Петр Кузьмич
затеял большое дело. Он вынес железную дорогу за пределы завода и создал
несколько проектов многоверстных железных дорог. В 1806-1809 годах Петр
Кузьмич соорудил рельсовую линию между Змеиногорским рудником и заводом,
который был ставлен на реке Кораблихе, притоке Алея.
Самое замечательное - то, что строитель впервые применил выравнивание
местности. Он скопал крутые уклоны, сделал выемки грунтов, построил над
глубокими оврагами мосты, пробил тоннели в горах - и дорога стала весьма
удобной для движения, потребовала меньше тяговых усилий при перевозке
грузов, да и опасности крушений исчезли.
Кроме того, Фроловы много думали и над формой колесопроводов. Это было
чрезвычайно важно. До них применялись колейные рельсы, представлявшие
собою углубление для колеса. Такие и видел Мирон за границей. Фролов
придумал более надежные и удобные колесопроводы: он придал рельсу выпуклую
форму. Такие колесопроводы не засорялись, с них легко скатывались упавшая
руда, песок, грязь. А чтобы колесо прочно держалось на рельсах, он изменил
его форму, устроив по его окружности желоб. Теперь вагонетка прочно и
беспрепятственно катилась по путям.
Об изобретении Фролова много позднее написал профессор
Санкт-Петербургского университета Щеглов. Черепановы эту статью не читали,
но через досужих людей знали о ней и решили применить колесопроводы
русского механика. Однако Ефим и Мирон пошли дальше Фролова: на Алтайской
железной дороге вагонетки двигались конной тягой, а Черепановы решили
поставить на рельсы паровой двигатель. Это было в России впервые.
За плечами Черепановых был большой опыт: они построили несколько
паровых машин. Механики понимали, что центральное место в двигателе займут
котел и топка. Расчетами ни отец, ни сын никогда не занимались, до всего
доходили чутьем и опытом. Вот и сейчас им предстояло решить, как устроить
машину, чтобы топка давала равномерный жар и чтобы котел выдержал большое
давление паров. До всего они доходили после больших раздумий и неудач.
Опыты и работа отнимали много времени, а санкт-петербургская контора
торопила.
Данилов, интересуясь ходом дел, обязал Черепановых представлять
"двухседмичные" сведения о наличности материалов при Выйском заводе,
"какие из оных продвижаются при заводе вновь заводимые постройки".
Вскоре Черепановы представили в Нижний Тагил рапортичку о своей работе,
а в ней сообщали, что "ко вновь строящемуся пароходному дилижанцу
приготовляются деревянные модели, по коим отливаются чугунные и медные
припасы, равно и отковываются железные принадлежности, кои изготовляются
своими рабочими, где находились разных цехов рабочих до 21 человек".
Мирон с плотниками тщательно мастерил деревянные модели, а отец весь
январь следил за отливкой главных частей двигателя. Ефим помолодел в
работе и успевал всюду: вместе с кузнецами он занимался поковкой железных
частей, с литейщиками отливал чугунные и медные принадлежности. Им
мерещился "сухопутный пароход". Вот перед ними лежат только что отлитые,
еще теплые детали. Как приятно взять их в руку! Теплая шестеренка
согревает шершавую руку, приятно давит на ладонь. Еще приятнее смотреть,
как на станке обрабатывается медная деталь. Ефим аккуратно и крепко
прижимает резец, быстро вращается валик. От резца вьется дымящаяся
стружка. Она горит, сверкает, извивается змейкой и, обрываясь, падает у
ног. Превосходно! Прекрасно дышится за кипучей работой, весело смотреть на
белый свет! Черепановы так увлеклись делом, что позабыли об окружающем.
В работе все: и радость и печаль. В творческом труде обо всем забудешь!
Но люди не могли забыть о Черепановых. По Нижнему Тагилу прошел слух об
их машине. Больше всех взволновал этот слух владельца заводской конницы
Климентия Ушкова. Умный и строптивый Климентий Константинович давно уже
недолюбливал Черепановых, страстно завидуя им. Весть о том, что Ефим с
сыном строит "сухопутный пароход", на котором будет доставлять руду к
заводу, сильно взбудоражила Ушкова.
Крепкий, важный старик явился в домик Черепановых. Он без приглашения,
по-хозяйски уселся к столу и, сознавая свое значение, строго спросил
Ефима:
- Правда, что ты новую машину строишь?
- Правда, - подтвердил Черепанов. - Если хватит сил, она во многом
облегчит труд человека!
- Сатанинское дело ты задумал, Ефим! - И, подняв перст, Ушков указал на
иконы. - Ты о боге подумал? Не вечны мы тут, человеки, на земле. Позовет
нас господь ко престолу и спросит, как жили? Брось, Ефим, черта тешить!
Механик покраснел, вся кровь ходуном заходила в нем. Знал он: не о
спасении души заботится Ушков, а о своей выгоде. Пойдет "пароходка",
конница Ушкова останется без дела. Овладев собою, Ефим ответил сдержанно:
- Умен и силен ты в священном писании, Климентий Константинович,
уважаем нами. Но прошу тебя, не страши адом! Работному человеку ад не
страшен, ему пекло уготовано тут, на земле. Гляди, как маются!
- Молчи, вольнодумец! - прикрикнул Ушков. - За такие речи язык рвут!
- Не чаю в тебе доносчика видеть! - спокойно отозвался Черепанов.
- Доносчиком николи не был и не буду! - сердито перебил владелец
конницы. - Но скажи, зачем хлеб отнимаешь у меня? Ты и так счастлив:
вольной обладаешь, а я все в ярме. Ах, Ефим, Ефим, для кого стараешься?
- Для народа своего стараюсь! - твердо ответил Ефим Черепанов. - Не
обессудь, Климентий Константинович, не могу я отречься от своей мечты! И
не завидуй, - что за "вольность" пожалована мне? Как медведь на цепи
топчусь. Суди сам: вся семья в крепостных, сын Мирон тож в рабстве. Какие
тут радости? Подумаешь, сердце кровью обливается. Не трави мои раны!
Ушков тяжело опустил голову. В густых темных волосах его серебрилась
ранняя седина. С минуту длилось тягостное молчание, потом гость оживился,
положил руку на плечо Черепанова.
- Послушай, друг, - вкрадчивым голосом заговорил Ушков. - Чую, тяжко
тебе отречься от выдумки. Да и барские холуи строги, теперь не отвяжутся.
Вот что скажу, друг: бери отступного, - молчи только, а машины пусть не
будет. Скажешь, не вышла.
Словно огнем обожгло Черепанова.
- Не будет этого! - резко бросил он в лицо Ушкову и вскочил.
- Значит, ни так, ни этак? Подумай, Ефим, как бы потом не пожалеть! -
со вздохом сказал тот.
- Не пожалею! Сам не сроблю - сын Миронка сделает. Он дальше моего
шагает!
- Шагает-то шагает, но могут и остановить! - с многозначительной
улыбкой перебил Ушков. - Ну что ж, тебе виднее!
Владелец конницы встал, надел шапку. У порога он снова задержался и
сердито обронил:
- Не суждено, выходит! Отныне мы, Ефим, с тобой враги! Насмерть враги!
- Он хлопнул дверью, и вскоре за окном проплыла его могучая прямая фигура.
На душе Ефима стало тяжело. Угрюмый, ссутулившись, он прошел на свою
"фабрику", целый день лихорадочно работал и молчал...
На Камне всю зиму лютовали морозы, на дорогах и в степях бушевали
метели. Глухо гудели боры в горах. Господский парк разубрался в иней. На
льду пруда темнели фигуры одиноких рыбаков, ловивших на блесну рыбу. На
берегу возвышались громадные ели, отягощенные шапками снега. Застыла земля
под зимним одеялом, укрылись звери в берлогах. Ночи пали темные, глухие,
со спокойной и ясной тишиной. От жарких домен над Нижним Тагилом алело
зарево.
В самую студеную пору, преодолев снега и расстояние, из далекого скита
пришел старец Пафнутий, согбенный желтоликий кержак. Он забрел в избушку
Черепановых, благословил хозяйку и попросил истопить баню.
Евдокия со снохой наносили воду, накалили каменку и проводили старца до
бани. Приход скитника не сулил хорошего.
"До Ефимовой души добираются! - хмуро подумала поблекшая женка. -
Обидится отец и прогонит наставника!"
Ей не хотелось обижать мужа, но она боялась и скитника.
Старец долго распаривал свое костлявое тело, кряхтел. Ополоскался,
обрядился в чистое белье, вернулся в светлицу. Только уселся за стол, и
Черепановы подоспели. Они низко поклонились старцу и стали умываться.
Хозяйка тем временем покрыла стол скатертью, положила свежий пахучий
каравай, расставила чашки, разложила ложки и с ухватом потянулась в печь.
От горячих горшков запахло вкусным варевом - жирными щами, бараниной.
Свежие, умытые механики сели за стол, настороженно поглядывая на старца.
Наставник Пафнутий молчаливо полез в дорожную котомку, извлек из нее
деревянную чашку и ложку.
- Не мирщусь! - пояснил он хозяину. - Ни мяса, ни парного не принимаю.
Сделай-ка мне, хозяюшка, тюрю.
Евдокия тяжело вздохнула.
- Эстоль брел, через пустыни и горы, и на одном квасе. Сгибнешь,
батюшка, этак! - заикнулась она.
Скитник строго посмотрел на женщину.
- Тело смердящее пусть гибнет, а душа возрадуется. Горе филистимлянам,
кои душу дьяволу продают! - торжественно произнес он, и глаза его
фанатически блеснули.
Мирон хмуро посмотрел на старца. Тленом веяло от хилого сухого
скитника. Бледное, изборожденное глубокими морщинами лицо, сивая с
желтизной борода делали его неживым, выходцем из могилы. Голос старца
звучал глухо, зло.
Он настоял на своем: хозяйка налила ему чашку квасу, накрошив туда
хлебного мякиша. Старец поднялся, а за ним поднялись и повернулись к
образу хозяева. Стали истово молиться.
Старец Пафнутий женок за стол не пустил, и они насыщались за холщовой
занавеской. Все ели молча, уткнув глаза в чашки. Время от времени скитник
кидал грозные взгляды на механиков. Он привык к покорности своей паствы и
потому, заметя торопливость Мирона в еде, постучал ложкой по столу:
Не торопись, малец! Бесовское дело обождет!
- Ты что, дедушка, грозишь? - вспыхнул Мирон. - Откуда выискался такой
строгий? Батя у нас за столом за старшего, ему и строжать!
Глаза скитника недобро сверкнули.
- Кш! Кш! - застучал он ложкой. - Зелен речи держать! - Он отодвинул
чашку. - Ефим, я к тебе пришел! - скрипучим голосом обратился он к
Черепанову. - Пора подумать о спасении души! По земле идет блуд великий,
ловцы сатаны пленяют души христиан. От скита послан сюда!
- Какая нужда во мне вышла, батюшка? - сдержанно спросил Ефим. Он
отложил ложку, утер бороду.
- Без нужды, страстотерпцы, живем. Малому невеликое надо. Душу твою
спасти пришел!
- Погоди, батюшка, что-то рано засобирался. Вот "пароходку" отладим,
тогда и посмотрим, что будет.
- Не построишь ты своего демона. Прокляну! - Скитник вскочил, поднял
над головой двуперстие. - Прокляну! Анафеме предам!
- Ни я, ни сын мой с демонами не знаемся! - не уступал Ефим.
- А какая сила сидит в железном чреве? Кто вечно в огне в кипящем
обретается? Сатана! Вот кто двигает твои машины! Дьявол! Дьявол! - истошно
закричал старец, и в углах рта его выступили пузырьки пены.
Черепанов пристально взглянул на скитника и спокойно ответил:
- Пар есть сила чистая, светлая! И облачко лебяжье - тот же пар на
воздусях! Никакой нечисти в своей затее мы не видим. И ты не грози нам. Не
дано тебе судить нас! Мы облегчение несем народу, а ты назад тянешь!
- Верно, батюшка! - обрадовался Мирон.
Холщовая занавеска шевельнулась, из-за нее выглянули встревоженные лица
хозяек.
- Ты, младень, помолчи! - стукнул посохом старец. - С отцом веду речь,
а не с тобой. Помолчи, окаянец! - сверкнул он мрачными глазами в сторону
молодого механика.
- Он не дите, а умелец! - с гордостью за сына прервал скитника
Черепанов. - И запомни, батюшка, Мирон не окаянец! На Камне он первый
механик. И в Англии, в иноземщине, он побывал и людей и многое другое
повидал. И тебя поучить может кой-чему!
- Эвон куда метнуло! - затряс в ярости посохом старец. - И ты, человек
в разуме, мне перечишь? А коли в иноземщине был, то пусть пред святой
иконой речет, что бритты - и те свои машины, сказывают, поломали, ибо злой
дух в них хлеб от христиан поотнимал! Злой, песий дух в машинах!
Черепанов нахмурился. Упрямство кержацкого старца вывело его из себя:
- Злой дух у тебя под хламидой! Чего рычишь, как зверюга! Пришел под
чужой кров и шумствуешь. Ведомо тебе, что бритты не потому поломали свои
машины, что они худы для них. Восстали они против тяжкой кабалы своих
заводчиков. Кабы машина - труженику, он радовался бы ей!
Старец опешил от неожиданного отпора, вылупил белесые глаза на
Черепанова, и посинелые губы его задрожали в ярости.
- Свят, свят! Бес в нем, бес! - закрестился он, проворно собрал котомку
и взял в руку посох. - Не место мне тут, где старших не почитают да с
бесовской нечистью водятся. Николи подобного не видано и не слыхано! Не
будет моего благословения на вас! - Он закинул лямки котомки за плечи,
перекрестился на иконы и, не оглядываясь, плюясь и ахая, пошел прочь.
Только скрылась за дверью хилая фигура скитника, как Евдокия вышла
из-за холщовой занавески и с укором посмотрела на мужа.
- Что ты наделал, Ефим? Теперь на весь Камень опозорит! И ты хорош,
задираешься, с кем не положено! - накинулась она на сына.
Старик сел на скамью, улыбнулся жене:
- Ну, чего расхорохорилась, как воробей перед дракой! Честное, моя
милая, не опозоришь! Золото и в грязи блестит. Дело само за нас с Мироном
покажет. Садитесь-ка, женки, за стол, благо кислый дух унесло! - оживился
он. Угрюмость с его лица как рукой сняло. Он спокойно принялся за еду.
- Батюшка, а ведь он в Кержацкий конец побежал! - вдруг осенила Мирона
догадка. - Вот светопреставление!
- Пусть, а мы свое дело знай: пустился в драку, кулаков не жалей! Мои
думки сейчас о другом - о котле!
- Ты бы хоть за столом, отец, о другом сказал! - со вздохом взглянула
на него женка.
- Матушка! - улыбнулся Мирон. - Разве можно думать о другом, когда всю
душу одна мысль захватила!
За окном синел ранний зимний вечер. Вороны с граем кружились над
высокими березами, примащиваясь на ночлег. Заголубели снега. В морозном
небе замерцали звезды. Прямо из-за стола отец и сын снова пошли в
Насладившись смущенным видом Мирона, директор схватился за
изборожденный морщинами лоб, как бы силясь что-то вспомнить.
- Ах, совсем было запамятовал! - спохватился он. - Хозяину понравилась
твоя выдумка о паровой телеге. Велел он вам с батюшкой строить, да так
заинтересовался сим делом Павел Николаевич, что просил доносить рапортами
о преуспевании в работе. Ну, раз так повернуло, то выходит, и заведение
ваше дозволяется расширить до потребности, да Александру Акинфиевичу
Любимову наказано, чтобы все, что понадобится для паровой телеги, враз
изготовлялось на заводах по вашей нужде!
Снова радость охватила Мирона. Он очарованный сидел перед директором,
глаза его заблестели. Данилов угадал перемену в настроении мастера:
- Вижу, ты премного доволен?
- И слов нет сказать, как доволен! - не скрывая радости, ответил
Черепанов. - Дозвольте немедля на Урал ехать?
- Поезжай, да по дороге в Тулу заверни, узнай, что потребно там, да
механизмы огляди! О сем доложишь Любимову. Ну, с богом!
Неслыханное дело: Павел Данилович встал с кресла и проводил Мирона до
двери. Прощаясь, он похлопал его по плечу:
- Мыслю, что паровую телегу сладишь вскоре!
- Постараюсь, Павел Данилович. И за батюшку то ж могу пообещать: он
спит и во сне видит нашу машину! - Механик поясно поклонился главному
директору и покинул кабинет.
В тот же день он отправился на Васильевский остров, в
Санкт-Петербургский университет. Сильно хотелось Мирону повидать Ершова. С
волнением он вступил в старинное здание, поднялся по широкой лестнице и
оказался в длинном-предлинном коридоре, который уходил в сумеречную даль.
Было пустынно, тихо, в аудиториях шли лекции. Из канцелярии вышел юркий
писец и деловито оглядел Черепанова.
- Вам кого? - спросил он.
- Мне бы студента Петра Павловича Ершова.
Писец оживился.
- Вы его, батенька, здесь не застанете. Господин Ершов отбыл на время
из Петербурга.
Так и не довелось Мирону поделиться своей радостью с полюбившимся ему
человеком.
В мальпосте он приобрел за семнадцать рублей билет на место в
"сидейке". Это было похуже кареты-дилижанса. Хотя "сидейка" была и крытая,
но в ней было тесно и сильно трясло. Под осенним дождем ехать было
невесело, да и путники собрались угрюмые и молчаливые. Вместо положенных
восьмидесяти часов до Москвы добирались четверо суток. В Белокаменной
Мирон не задержался, раздобыл билет на дилижанс в Тулу и с легким сердцем
отправился на ночлег.
"До Тулы всего сто восемьдесят верст, - думал он, засыпая, - и шоссе
года два тому назад построили: доеду быстро!" В действительности все
выглядело иначе. По непролазной грязи, по топям, в объезд мостам,
снесенным осенним водопольем, он испытывал все муки путешествия по
невозможным российским дорогам.
- Где же шоссе? - спросил он у станционного смотрителя. - Ведь
сообщали, что отстроено!
- Верно, батюшка, была и шаша, - согласился древний смотритель. -
Верно, отстроили ее, да прошел годик - и не стало шаши. Разрушилась: была
да сплыла, во как!
- Как же так? - возмутился Мирон. - Да таких строителей под суд надо!
Старик безнадежно махнул рукой.
- Да кто их, разбойников, уличит, все чисто сделано! Комар носу не
подточит!
- Государю о сем надо написать! - сердито сказал Черепанов.
- До бога высоко, до царя далеко! Да разве царь в силах наказать сих
грабителей? Истинно скажу, с большой дороги разбойники! Его императорскому
величеству доложили дело, а там и не распутать, что к чему. И написал
государь Николай Павлович такое: "Шаши нет, денег нет и виноватых нет,
поневоле дело кончить, а шашу снова строить!" Вот и ждем, батюшка, новых
казнокрадов! - Смотритель лукаво улыбнулся и стал заносить в книжку
пассажиров.
После уральских заводов Тульский оружейный не произвел на Мирона
сильного впечатления. В Туле преуспевал по выделке оружия только казенный
завод. Не так давно через город проезжал царь Николай Павлович, который
посетил выставку заводских изделий. Эта выставка сохранялась в старом
кирпичном здании, и Черепанова потянуло ознакомиться с изделиями тульских
мастеров. Весь день ходил уральский механик среди столов и витрин, на
которых было разложено изумительное оружие, потребовавшее от творцов его
большого терпения, глубокого ума и сказочного мастерства.
Не случайно управляющий санкт-петербургской конторой Павел Данилович
Данилов так живо заинтересовался затеей Черепановых. Иные времена
наступили на белом свете! В минувшем, восемнадцатом веке Россия по
выплавке чугуна занимала первое место во всем мире. Но сейчас, в
девятнадцатом столетии, произошли огромные изменения; Англия значительно
опередила нашу страну, меркла слава знаменитого демидовского железа с
клеймом "Старый соболь". Что случилось за эти годы? Урал ведь не оскудел
рудами, леса для пожога угля - необозримый океан, и не перевелись на
далеком Каменном Поясе золотые руки, умеющие плавить чугун! Не все уяснил
себе Павел Данилович, а хозяева уральских заводов и того меньше
задумывались над переменами, стараясь только выколотить побольше доходов
из своих предприятий, работавших по старинке. А между тем техническая
отсталость и каторжные условия крепостного труда губительно отражались на
развитии уральской промышленности. Кроме того, первобытные топкие
грунтовые дороги стали большой помехой в торговле. Из-за дороговизны и
медленности перевозок на все хозяйственные предметы неимоверно выросли
цены. На Урале пуд железа стоил на заводе восемьдесят девять копеек, а
доставленный в Нижний Новгород, на Макарьевскую ярмарку, продавался по
рублю две копейки, в Петербурге же цена его доходила до рубля двадцати
пяти копеек. Нечего было говорить о цене на железо, доставленное в
западные губернии России. Там пуд железа стоил свыше двух рублей! Вот
почему на западе в нашем государстве крестьянские савраски редко
подковывались: не под силу было обедневшему русскому мужику приобрести
дорого стоившую подкову. Колеса у телег не обтягивались железными шинами,
оси ставились деревянные. На постройках везде употреблялись только
деревянные гвозди, о железных и помышлять не приходилось. Из-за плохих
дорог еще разительнее росли цены на хлеб. В Саратове рожь стоила около
рубля, в Прибалтике цена ее достигала четырех рублей и выше.
Доставка продуктов баржами по водному пути тоже не обеспечивала
потребности страны. Перевозка товаров в столицу по Волге тянулась две
навигации. Обычно караваны барок отстаивались зиму в Рыбинске или в Твери,
а весной следовали дальше. Купцам это было невыгодно: ждущий полгода новой
навигации груз лежал мертвым капиталом. Вот если бы в стране появились
железные дороги, тогда по-иному бы закипела жизнь!
В 1830 году в журнале "Северный муравей" появилась статья профессора
Петербургского университета Щеглова, который, описывая преимущества
железных дорог, убеждал, что "металлические дороги прекратят жалкие для
нас и смешные для иностранцев случаи возвышения в Петербурге цен на первые
потребности народного продовольствия оттого, что барки останавливаются с
половины лета на зимовку за недостатком воды в расстоянии 200 верст и
менее от Петербурга..."
Как это ни странно, но против профессора Щеглова ополчился не кто иной,
как сам генерал-майор корпуса инженеров путей сообщения Дестрем, который
стал доказывать, что железные дороги России не нужны. Вслед за этим
всерьез встревожились владельцы конно-степных заводов. Они испугались, что
с появлением железных дорог никто не станет покупать лошадей. Помещики
крупных имений задумались о своем: кто же у них будет покупать овес, когда
появятся первые стальные пути? Хозяева ямских предприятий тоже загоревали
- уменьшится число пассажиров. Не меньшая тревога всколыхнула и
содержателей постоялых дворов и корчмарей: никто не станет больше покупать
сено и пить водку! Каждый думал о своем. В газетах и журналах запестрели
статьи о паровых перевозках. Противниками железных дорог выступали
министры, помещики и даже главноуправляющий путями сообщения Толь. Он
заявил, что "в России быстрая и срочная доставка по большей части не
нужна".
Многого из того, что происходило, демидовский управитель Данилов не
понимал. Но одно ему было ясно: постройка железных дорог потребует
огромного количества железа. А где его брать, как не на Урале? На то и
существуют демидовские заводы, чтобы поставлять железо! Поэтому Данилов
так охотно одобрил планы Черепановых.
"Когда решится спор, - рассуждал про себя управитель, - к тому времени
у нас и пароходная телега будет готова. Это лучше всякого слова убедит в
том, на что способны наши заводы! Да и Демидовым лестно станет. Особенно
возгордится этим Павел Николаевич. Нигде в России еще нет подобного, а у
нас, в Нижнем Тагиле, уже своя первая железная дорога!.."
Павел Данилович не замедлил отдать по конторе распоряжение, чтобы все
необходимое для Черепановых доставлялось без задержки.
Данилов отчетливо представлял себе, что может произойти, если в стране
начнут строиться железные дороги. Хотя Россия и отстала в плавке чугуна,
но уральские заводы все же давали в год свыше четырех миллионов пудов
кричного железа. Шутка ли! Уральское железо проходило обработку под
особыми кричными молотами и вполне заслуженно пользовалось доброй славой.
Из-под прокатных станов на горных заводах выходили и плотный лист и
крепкие шины. Верно, Англия сейчас шла впереди, но уральские умельцы
многому могли поучить английских мастеров. Крепостное состояние мешало
русским литейщикам и металлургам показать себя во всей силе.
Мирон Черепанов с большой радостью возвращался на Урал. Колесный путь -
дальний и томительный. Сибирская дорога пролегала через Казань, Башкирию,
пересекала глухие леса, горы и шумные реки. Чем ближе подъезжал
путешественник к родному краю, тем пестрее становились краски осени. Леса
сбросили золотую листву, только одни осиновые рощи пылали последним ярким
багрянцем, да темно-синие ельники не меняли окраски и хмуро шумели под
сибирским ветром. В небе не раздавались трубные крики журавлиных стай.
Перелетные птицы покинули края, охваченные дыханием осени. Только на
глухих озерках да в тихих речных заводях уныло плавали одинокие
уточки-подранки да обессиленный лебедушка - не видать им больше ясных
теплых дней!
Осень навевала тоску, но стоило показаться вдали синей гряде знакомых
гор, и Мирон встрепенулся, загорелся нетерпением. Теперь до Нижнего Тагила
рукой подать!
По возвращении в Нижний Тагил Мирон сразу взялся за работу. К этому
времени Ефим Алексеевич постепенно оборудовал большую мастерскую. В ней
работало около полусотни отборных мастеровых: семнадцать слесарей,
шестнадцать плотников, семь кузнецов и четыре машиниста. Черепановы
соорудили плавильную печь, в которой сами плавили металл и сами отливали
детали машин.
Днем и ночью механиков одолевали мысли о конструкции "сухопутного
парохода". Не раз они вдвоем шагали по пустырю по направлению к Выйскому
заводу; здесь намечено было уложить первые колесопроводы. По ним и пойдет
их машина. Загодя они заказали отливку колесопроводов на Выйском заводе, а
колеса - в Верхне-Салдинском.
Постройка пути мало беспокоила Черепановых. К этому времени на русских
заводах накопился большой опыт: подобная первая внутризаводская рельсовая
дорога была проложена еще в 1763 году на Змеиногорском руднике, на Алтае,
русским механиком Кузьмой Дмитриевичем Фроловым. Его сын Петр Кузьмич
затеял большое дело. Он вынес железную дорогу за пределы завода и создал
несколько проектов многоверстных железных дорог. В 1806-1809 годах Петр
Кузьмич соорудил рельсовую линию между Змеиногорским рудником и заводом,
который был ставлен на реке Кораблихе, притоке Алея.
Самое замечательное - то, что строитель впервые применил выравнивание
местности. Он скопал крутые уклоны, сделал выемки грунтов, построил над
глубокими оврагами мосты, пробил тоннели в горах - и дорога стала весьма
удобной для движения, потребовала меньше тяговых усилий при перевозке
грузов, да и опасности крушений исчезли.
Кроме того, Фроловы много думали и над формой колесопроводов. Это было
чрезвычайно важно. До них применялись колейные рельсы, представлявшие
собою углубление для колеса. Такие и видел Мирон за границей. Фролов
придумал более надежные и удобные колесопроводы: он придал рельсу выпуклую
форму. Такие колесопроводы не засорялись, с них легко скатывались упавшая
руда, песок, грязь. А чтобы колесо прочно держалось на рельсах, он изменил
его форму, устроив по его окружности желоб. Теперь вагонетка прочно и
беспрепятственно катилась по путям.
Об изобретении Фролова много позднее написал профессор
Санкт-Петербургского университета Щеглов. Черепановы эту статью не читали,
но через досужих людей знали о ней и решили применить колесопроводы
русского механика. Однако Ефим и Мирон пошли дальше Фролова: на Алтайской
железной дороге вагонетки двигались конной тягой, а Черепановы решили
поставить на рельсы паровой двигатель. Это было в России впервые.
За плечами Черепановых был большой опыт: они построили несколько
паровых машин. Механики понимали, что центральное место в двигателе займут
котел и топка. Расчетами ни отец, ни сын никогда не занимались, до всего
доходили чутьем и опытом. Вот и сейчас им предстояло решить, как устроить
машину, чтобы топка давала равномерный жар и чтобы котел выдержал большое
давление паров. До всего они доходили после больших раздумий и неудач.
Опыты и работа отнимали много времени, а санкт-петербургская контора
торопила.
Данилов, интересуясь ходом дел, обязал Черепановых представлять
"двухседмичные" сведения о наличности материалов при Выйском заводе,
"какие из оных продвижаются при заводе вновь заводимые постройки".
Вскоре Черепановы представили в Нижний Тагил рапортичку о своей работе,
а в ней сообщали, что "ко вновь строящемуся пароходному дилижанцу
приготовляются деревянные модели, по коим отливаются чугунные и медные
припасы, равно и отковываются железные принадлежности, кои изготовляются
своими рабочими, где находились разных цехов рабочих до 21 человек".
Мирон с плотниками тщательно мастерил деревянные модели, а отец весь
январь следил за отливкой главных частей двигателя. Ефим помолодел в
работе и успевал всюду: вместе с кузнецами он занимался поковкой железных
частей, с литейщиками отливал чугунные и медные принадлежности. Им
мерещился "сухопутный пароход". Вот перед ними лежат только что отлитые,
еще теплые детали. Как приятно взять их в руку! Теплая шестеренка
согревает шершавую руку, приятно давит на ладонь. Еще приятнее смотреть,
как на станке обрабатывается медная деталь. Ефим аккуратно и крепко
прижимает резец, быстро вращается валик. От резца вьется дымящаяся
стружка. Она горит, сверкает, извивается змейкой и, обрываясь, падает у
ног. Превосходно! Прекрасно дышится за кипучей работой, весело смотреть на
белый свет! Черепановы так увлеклись делом, что позабыли об окружающем.
В работе все: и радость и печаль. В творческом труде обо всем забудешь!
Но люди не могли забыть о Черепановых. По Нижнему Тагилу прошел слух об
их машине. Больше всех взволновал этот слух владельца заводской конницы
Климентия Ушкова. Умный и строптивый Климентий Константинович давно уже
недолюбливал Черепановых, страстно завидуя им. Весть о том, что Ефим с
сыном строит "сухопутный пароход", на котором будет доставлять руду к
заводу, сильно взбудоражила Ушкова.
Крепкий, важный старик явился в домик Черепановых. Он без приглашения,
по-хозяйски уселся к столу и, сознавая свое значение, строго спросил
Ефима:
- Правда, что ты новую машину строишь?
- Правда, - подтвердил Черепанов. - Если хватит сил, она во многом
облегчит труд человека!
- Сатанинское дело ты задумал, Ефим! - И, подняв перст, Ушков указал на
иконы. - Ты о боге подумал? Не вечны мы тут, человеки, на земле. Позовет
нас господь ко престолу и спросит, как жили? Брось, Ефим, черта тешить!
Механик покраснел, вся кровь ходуном заходила в нем. Знал он: не о
спасении души заботится Ушков, а о своей выгоде. Пойдет "пароходка",
конница Ушкова останется без дела. Овладев собою, Ефим ответил сдержанно:
- Умен и силен ты в священном писании, Климентий Константинович,
уважаем нами. Но прошу тебя, не страши адом! Работному человеку ад не
страшен, ему пекло уготовано тут, на земле. Гляди, как маются!
- Молчи, вольнодумец! - прикрикнул Ушков. - За такие речи язык рвут!
- Не чаю в тебе доносчика видеть! - спокойно отозвался Черепанов.
- Доносчиком николи не был и не буду! - сердито перебил владелец
конницы. - Но скажи, зачем хлеб отнимаешь у меня? Ты и так счастлив:
вольной обладаешь, а я все в ярме. Ах, Ефим, Ефим, для кого стараешься?
- Для народа своего стараюсь! - твердо ответил Ефим Черепанов. - Не
обессудь, Климентий Константинович, не могу я отречься от своей мечты! И
не завидуй, - что за "вольность" пожалована мне? Как медведь на цепи
топчусь. Суди сам: вся семья в крепостных, сын Мирон тож в рабстве. Какие
тут радости? Подумаешь, сердце кровью обливается. Не трави мои раны!
Ушков тяжело опустил голову. В густых темных волосах его серебрилась
ранняя седина. С минуту длилось тягостное молчание, потом гость оживился,
положил руку на плечо Черепанова.
- Послушай, друг, - вкрадчивым голосом заговорил Ушков. - Чую, тяжко
тебе отречься от выдумки. Да и барские холуи строги, теперь не отвяжутся.
Вот что скажу, друг: бери отступного, - молчи только, а машины пусть не
будет. Скажешь, не вышла.
Словно огнем обожгло Черепанова.
- Не будет этого! - резко бросил он в лицо Ушкову и вскочил.
- Значит, ни так, ни этак? Подумай, Ефим, как бы потом не пожалеть! -
со вздохом сказал тот.
- Не пожалею! Сам не сроблю - сын Миронка сделает. Он дальше моего
шагает!
- Шагает-то шагает, но могут и остановить! - с многозначительной
улыбкой перебил Ушков. - Ну что ж, тебе виднее!
Владелец конницы встал, надел шапку. У порога он снова задержался и
сердито обронил:
- Не суждено, выходит! Отныне мы, Ефим, с тобой враги! Насмерть враги!
- Он хлопнул дверью, и вскоре за окном проплыла его могучая прямая фигура.
На душе Ефима стало тяжело. Угрюмый, ссутулившись, он прошел на свою
"фабрику", целый день лихорадочно работал и молчал...
На Камне всю зиму лютовали морозы, на дорогах и в степях бушевали
метели. Глухо гудели боры в горах. Господский парк разубрался в иней. На
льду пруда темнели фигуры одиноких рыбаков, ловивших на блесну рыбу. На
берегу возвышались громадные ели, отягощенные шапками снега. Застыла земля
под зимним одеялом, укрылись звери в берлогах. Ночи пали темные, глухие,
со спокойной и ясной тишиной. От жарких домен над Нижним Тагилом алело
зарево.
В самую студеную пору, преодолев снега и расстояние, из далекого скита
пришел старец Пафнутий, согбенный желтоликий кержак. Он забрел в избушку
Черепановых, благословил хозяйку и попросил истопить баню.
Евдокия со снохой наносили воду, накалили каменку и проводили старца до
бани. Приход скитника не сулил хорошего.
"До Ефимовой души добираются! - хмуро подумала поблекшая женка. -
Обидится отец и прогонит наставника!"
Ей не хотелось обижать мужа, но она боялась и скитника.
Старец долго распаривал свое костлявое тело, кряхтел. Ополоскался,
обрядился в чистое белье, вернулся в светлицу. Только уселся за стол, и
Черепановы подоспели. Они низко поклонились старцу и стали умываться.
Хозяйка тем временем покрыла стол скатертью, положила свежий пахучий
каравай, расставила чашки, разложила ложки и с ухватом потянулась в печь.
От горячих горшков запахло вкусным варевом - жирными щами, бараниной.
Свежие, умытые механики сели за стол, настороженно поглядывая на старца.
Наставник Пафнутий молчаливо полез в дорожную котомку, извлек из нее
деревянную чашку и ложку.
- Не мирщусь! - пояснил он хозяину. - Ни мяса, ни парного не принимаю.
Сделай-ка мне, хозяюшка, тюрю.
Евдокия тяжело вздохнула.
- Эстоль брел, через пустыни и горы, и на одном квасе. Сгибнешь,
батюшка, этак! - заикнулась она.
Скитник строго посмотрел на женщину.
- Тело смердящее пусть гибнет, а душа возрадуется. Горе филистимлянам,
кои душу дьяволу продают! - торжественно произнес он, и глаза его
фанатически блеснули.
Мирон хмуро посмотрел на старца. Тленом веяло от хилого сухого
скитника. Бледное, изборожденное глубокими морщинами лицо, сивая с
желтизной борода делали его неживым, выходцем из могилы. Голос старца
звучал глухо, зло.
Он настоял на своем: хозяйка налила ему чашку квасу, накрошив туда
хлебного мякиша. Старец поднялся, а за ним поднялись и повернулись к
образу хозяева. Стали истово молиться.
Старец Пафнутий женок за стол не пустил, и они насыщались за холщовой
занавеской. Все ели молча, уткнув глаза в чашки. Время от времени скитник
кидал грозные взгляды на механиков. Он привык к покорности своей паствы и
потому, заметя торопливость Мирона в еде, постучал ложкой по столу:
Не торопись, малец! Бесовское дело обождет!
- Ты что, дедушка, грозишь? - вспыхнул Мирон. - Откуда выискался такой
строгий? Батя у нас за столом за старшего, ему и строжать!
Глаза скитника недобро сверкнули.
- Кш! Кш! - застучал он ложкой. - Зелен речи держать! - Он отодвинул
чашку. - Ефим, я к тебе пришел! - скрипучим голосом обратился он к
Черепанову. - Пора подумать о спасении души! По земле идет блуд великий,
ловцы сатаны пленяют души христиан. От скита послан сюда!
- Какая нужда во мне вышла, батюшка? - сдержанно спросил Ефим. Он
отложил ложку, утер бороду.
- Без нужды, страстотерпцы, живем. Малому невеликое надо. Душу твою
спасти пришел!
- Погоди, батюшка, что-то рано засобирался. Вот "пароходку" отладим,
тогда и посмотрим, что будет.
- Не построишь ты своего демона. Прокляну! - Скитник вскочил, поднял
над головой двуперстие. - Прокляну! Анафеме предам!
- Ни я, ни сын мой с демонами не знаемся! - не уступал Ефим.
- А какая сила сидит в железном чреве? Кто вечно в огне в кипящем
обретается? Сатана! Вот кто двигает твои машины! Дьявол! Дьявол! - истошно
закричал старец, и в углах рта его выступили пузырьки пены.
Черепанов пристально взглянул на скитника и спокойно ответил:
- Пар есть сила чистая, светлая! И облачко лебяжье - тот же пар на
воздусях! Никакой нечисти в своей затее мы не видим. И ты не грози нам. Не
дано тебе судить нас! Мы облегчение несем народу, а ты назад тянешь!
- Верно, батюшка! - обрадовался Мирон.
Холщовая занавеска шевельнулась, из-за нее выглянули встревоженные лица
хозяек.
- Ты, младень, помолчи! - стукнул посохом старец. - С отцом веду речь,
а не с тобой. Помолчи, окаянец! - сверкнул он мрачными глазами в сторону
молодого механика.
- Он не дите, а умелец! - с гордостью за сына прервал скитника
Черепанов. - И запомни, батюшка, Мирон не окаянец! На Камне он первый
механик. И в Англии, в иноземщине, он побывал и людей и многое другое
повидал. И тебя поучить может кой-чему!
- Эвон куда метнуло! - затряс в ярости посохом старец. - И ты, человек
в разуме, мне перечишь? А коли в иноземщине был, то пусть пред святой
иконой речет, что бритты - и те свои машины, сказывают, поломали, ибо злой
дух в них хлеб от христиан поотнимал! Злой, песий дух в машинах!
Черепанов нахмурился. Упрямство кержацкого старца вывело его из себя:
- Злой дух у тебя под хламидой! Чего рычишь, как зверюга! Пришел под
чужой кров и шумствуешь. Ведомо тебе, что бритты не потому поломали свои
машины, что они худы для них. Восстали они против тяжкой кабалы своих
заводчиков. Кабы машина - труженику, он радовался бы ей!
Старец опешил от неожиданного отпора, вылупил белесые глаза на
Черепанова, и посинелые губы его задрожали в ярости.
- Свят, свят! Бес в нем, бес! - закрестился он, проворно собрал котомку
и взял в руку посох. - Не место мне тут, где старших не почитают да с
бесовской нечистью водятся. Николи подобного не видано и не слыхано! Не
будет моего благословения на вас! - Он закинул лямки котомки за плечи,
перекрестился на иконы и, не оглядываясь, плюясь и ахая, пошел прочь.
Только скрылась за дверью хилая фигура скитника, как Евдокия вышла
из-за холщовой занавески и с укором посмотрела на мужа.
- Что ты наделал, Ефим? Теперь на весь Камень опозорит! И ты хорош,
задираешься, с кем не положено! - накинулась она на сына.
Старик сел на скамью, улыбнулся жене:
- Ну, чего расхорохорилась, как воробей перед дракой! Честное, моя
милая, не опозоришь! Золото и в грязи блестит. Дело само за нас с Мироном
покажет. Садитесь-ка, женки, за стол, благо кислый дух унесло! - оживился
он. Угрюмость с его лица как рукой сняло. Он спокойно принялся за еду.
- Батюшка, а ведь он в Кержацкий конец побежал! - вдруг осенила Мирона
догадка. - Вот светопреставление!
- Пусть, а мы свое дело знай: пустился в драку, кулаков не жалей! Мои
думки сейчас о другом - о котле!
- Ты бы хоть за столом, отец, о другом сказал! - со вздохом взглянула
на него женка.
- Матушка! - улыбнулся Мирон. - Разве можно думать о другом, когда всю
душу одна мысль захватила!
За окном синел ранний зимний вечер. Вороны с граем кружились над
высокими березами, примащиваясь на ночлег. Заголубели снега. В морозном
небе замерцали звезды. Прямо из-за стола отец и сын снова пошли в