Федоров Александр. Хозяин Каменных гор

проворно схватила подарок и стала острыми зубками грызть скорлупу ореха. В
эту минуту из-за нагроможденных ящиков и бочонков вышел багровый, с лицом
бульдога, хмурый англичанин. Он видел все, подошел к дочке, грубо вырвал
из ее рук орех и выбросил его за борт. Схватив ребенка за руку, джентльмен
с нескрываемой ненавистью посмотрел на Черепанова и что-то прорычал. Его
зеленые глаза метали молнии, - он готов был испепелить Мирона.
Разгневанный папаша увел своего ребенка в каюту, а обиженный механик
остался одиноким на палубе.
Корабль по-прежнему плыл среди мутных волн; он то поднимался на
пенистые гребни их, то опускался в пучину. Мирону не хотелось уходить в
каюту; так и бродил он по палубе, поглядывая с тоской на море, вспоминая
родину. Спустилась ночь, бледно светила луна на мутном небе, и еще
печальнее и безотраднее показалось все вокруг.
- Почему рассердился этот господин? - спросил Черепанов шкипера,
умевшего говорить по-русски. Коренастый загорелый моряк добродушно
посмотрел на уральца и простецки ответил:
- Вы должны понимать. О, это большой господин, сэр Дуглас Хег! Он имеет
свои дома в Ист-Энде. Сэр совсем не желает, чтобы его дочь имела разговор
с простым человеком! - Шкипер пыхнул дымком из коротенькой трубки и
улыбнулся одними глазами. Наклонясь в сторону собеседника, он тихо
закончил: - Сам он когда-то был тоже совсем простой человек, но
пристроился к одной строительной компании и имел очень счастливые дела в
Ист-Энде! Вы хотите знать, что такое Ист-Энд? Это лондонские трущобы! Сэр
Дуглас Хег умеет выколачивать из бедняков последние гроши, он вырывает у
них изо рта сухую корку хлеба и сейчас хочет, чтобы его дочь стала леди!..
Покойной ночи, господин! - Моряк учтиво приложил руку к шапочке и
вразвалку удалился на капитанский мостик.
Черепанов всю ночь страдал от морской качки, лицо его позеленело, в
ушах шумело, и к горлу подкатывалась тошнота. С нетерпением он ждал утра.
Едва засинело, он был уже на палубе. Кругом по-прежнему простиралось
темное небо и неспокойное море. Он ждал восхода солнца, - да бывает ли оно
над этим скучным морем? На востоке начала робко заниматься заря. Бледный,
слабый свет пробился сквозь густую синь и становился все ярче и ярче, пока
наконец на горизонте не вспыхнула заря. Прошло несколько минут, и там, где
небо сливалось с морем, вдруг запылал пожар. Красное пламя зари на глазах
перешло в золотистое, и теперь казалось, что весь восток залит сияющим
расплавленным металлом. Пурпурные волны превратили поверхность воды в
огненное море. Зарево пожара разгоралось, ширилось, разливалось по волнам,
приближалось к кораблю, и вскоре он весь был объят розовеющими бликами.
Мирон стоял словно завороженный, не в силах оторвать глаз от
пламенеющего востока. Наконец по небу пронеслась тонкая золотая стрела, -
засиял первый ослепительный луч, за ним брызнули сотни ярких лучей,
заставивших тагильца на мгновение закрыть глаза. Ликующее величественное
светило медленно поднялось из-за горизонта, и все сразу встрепенулось,
оживилось и заликовало. Запели в клетках петухи, замычал на привязи
огромный пегий бык, завозились в загоне овцы.
Разгорелся теплый солнечный денек, море притихло, подобрело. Снова на
палубу выбежала рыженькая девочка. Румяная и веселая, она мелькнула мимо
Черепанова, задержалась на мгновение, дружески подмигнула ему и упорхнула
дальше. В своем красном платьице она, как пестрая бабочка, мелькала среди
бочек. До всего ей было дело, хотелось все знать, потрогать руками, обо
всем пощебетать. В тот момент, когда она появилась на середине палубы,
свершилось страшное: пегий бык вдруг сорвался с цепи, могучим ударом рогов
опрокинул барьер, заревел и с налитыми кровью глазами устремился на
красное платьице. Девочка пронзительно вскрикнула, закрыла ладошками глаза
и, оцепенев, бледная, застыла на месте.
Из пасти животного валил горячий пар. Бык злобно хлестал себя хвостом
и, опустив рога, готовился к страшному удару. Испуг за ребенка и жалость
прожгли сердце Мирона. Не растерявшись, он быстро выхватил из груды теса
толстую короткую доску и бросился навстречу разъяренному чудовищу. Он
размахнулся и с такой силой ударил быка по черепу, что крепкая дубовая
доска разлетелась в щепы. Только на одно мгновение глаза животного
затуманились, бык опешил, и в этот миг Черепанов, проворно схватив
ребенка, прижал его к груди и быстро поднялся на капитанский мостик.
Девочка обняла Мирона за крепкую загорелую шею: она вся трепетала от
пережитого ужаса. Внизу разносились крики матросов, рев разъяренного быка,
который долго метался по палубе, разбрасывая все по пути, наводя ужас на
пассажиров. В конце концов моряки догадались взяться за шланги и, сильными
струями воды охладив внезапную ярость животного, заставили быка отступить
в загон, где скотоводы снова привязали его на цепь...
Перевалило за полдень, когда Мирон наконец уснул в душной каюте. Сквозь
сон он услышал громкий стук в дверь. Механик вскочил и распахнул ее; на
пороге стоял отец девочки. Важный, в серых клетчатых брюках и черном
фраке, в блестящем цилиндре и в белых перчатках, - казалось, он собрался
на великосветский бал и мимоходом зашел к Черепанову. Ничего не говоря,
англичанин величественно вступил в узкую каютку и деловито положил перед
уральцем туго набитый кожаный мешочек.
- Что это? - раздражаясь заносчивостью гостя, спросил Мирон.
- Сто фунтов стерлингов! Вы честно заработали свой приз! О, вы
настоящий храбрец! - ломаным русским языком заговорил англичанин. Всем
своим видом он старался придать большую важность своим словам. Он свысока
кивнул русскому и, повернувшись, вышел из каюты.
Красный от гнева, механик схватил кожаный мешочек с деньгами и,
распахнув дверь, бросил его вслед англичанину. Снова наглухо захлопнув
дверь, он не отзывался больше на стуки и окрики до самого вечера.
"Как они смели, торгаши, лавочники!" - негодовал он, ворочаясь на узкой
койке.
Когда он в сумерки поднялся на палубу, к нему подошел шкипер и,
улыбнувшись, сказал:
- Вас приглашает к себе капитан.
Мирон неохотно вошел в каюту командира корабля. В ярко освещенном
помещении сидели двое: капитан и отец ребенка. Черепанов нерешительно
остановился у порога.
"Опять бульдог устроит очередную пакость!" - неприязненно подумал он,
но в следующую минуту эта мысль исчезла. Высокий сухой командир корабля
поднялся навстречу гостю и широким жестом указал уральцу на кресло. Мирон
спокойно уселся и ждал; глаза его, быстро обежав капитанскую каюту, на
секунду задержались на рыжих баках англичанина, который сейчас выглядел
сконфуженным.
- Мы пригласили вас, сэр, сюда, чтобы уладить досадное недоразумение! -
по-русски заговорил капитан, усаживаясь напротив Черепанова. - Сэр Дуглас
Хег, - он кивнул в сторону купца, - очень извиняется перед вами! Вы
благородный человек, и сэр теперь понял, что он совершил ошибку. Вы герой!
- Я просто русский, - скромно сказал Мирон. - Мой долг был спасти
ребенка.
Капитан сурово взглянул в открытое лицо уральца.
- Я хорошо знаю русских и их язык, тридцать лет плаваю в
Санкт-Петербург. Вы молодчина, и вам следует простить его! - предложил он.
Купец встал и протянул механику руку:
- Я очень виноват, весьма виноват. Вы благородный человек, должны
простить меня.
- Охотно прощаю! - поднялся Мирон и крепко пожал англичанину руку.
- Если вы будете в Лондон, прошу быть моим гостем. Меня все знают. Я
имею дома, много домов в Ист-Энд!
- Спасибо за гостеприимство! - сказал Мирон, и, так как ему было не по
себе, он быстро откланялся.
Несколько дней он томился на корабле. Хотя сэр Дуглас Хег извинился, но
рыжая девочка больше не показывалась на палубе. Томительная скука охватила
Черепанова. Он не находил себе места, с тоской вспоминая об Урале и
Санкт-Петербурге.
Наконец после долгого ожидания ранним утром в тумане внезапно возник
голубоватый берег Англии. Все чаще стали встречаться рыбачьи суденышки и
торговые корабли. Появились чайки. И вдруг совсем неподалеку вырисовались
высокие аспидного цвета крыши и строгая готическая колоколенка, - корабль
подходил к Нью-Кастлю. Здесь, перед этим сумрачным чужим городом, особенно
остро почувствовался гнилой рыбный запах моря, с берега подул
пронизывающий ветер, и густой противный туман стал наползать на
окрестности и корабль.
Зашли в порт, и началась обычная крикливая суетня. Мирон стоял у перил
и смотрел на холодные, влажные берега чужой земли.
"Вот она, Англия! - подумал он. - Как неприглядно и чуждо все здесь!"
Мимо пробежал знакомый шкипер.
- Когда же Лондон? - спросил Черепанов.
Моряк энергично махнул рукой в сторону и прокричал:
- Скоро, скоро! Войдем в Темзу, придем в Лондон...


Корабль медленно двигался по Темзе - унылой реке в сумрачных берегах.
На равнине в тумане дымили трубы, тянулись плоские, закопченные кирпичные
здания, которые сменялись доками, у причалов стояли баркасы, корабли,
чернели скопища рыбачьих лодок. Проплывали мимо судостроительных верфей,
где на стапелях, как ребра допотопных чудовищ, просвечивали остовы будущих
кораблей. Мелькали фабричные городки с грудами мокрого от туманов кирпича
и кучами угля. Иногда туман рассеивался и прорывалось солнце. Золотые
брызги сыпались на ярко-зеленые пастбища, по которым бродили стада
длинношерстных овец. За живыми изгородями поднимались черепичные крыши
фермерских домиков, редкие невысокие деревья...
В полдень ветер разогнал молочный туман, и навстречу поплыл мокрый от
дождя, сумрачный огромный город: тесно прижатые друг к дружке темные
высокие здания, большие мосты, мощными арками перекинутые через Темзу.
Проплывали нагромождения старых крыш, с торчащими трубами и дымами, узкие
извилистые щели - тесные переулки Ист-Энда.
Оранжевое солнце висело над рекой, зажигая ее холодным сиянием. Мимо
скользили вереницы барж. Дома становились все выше, среди них устремлялись
к пасмурному небу колокольни церквей, башни из старого серого камня. Минуя
их, корабль подошел к пристани. Рядом - на огромной высоте висящий в
воздухе ажурный мост, подле - каменные здания таможни. Вот и набережная!
Первое, что бросилось в глаза Черепанову, это высокий, широкоплечий
полисмен - "бобби". Заложив руки за спину, в каске с блестящим ремешком,
опущенным под подбородок, он важно расхаживал по каменному тротуару.
Лондон! Каким жалким и потерянным показался себе Мирон! Огромный,
шумный гигант-город давил человека, принижал его и готов был каждую минуту
его раздавить. Однако уралец не впал в уныние: с небольшим дорожным
сундучком он отправился к Мак-Милю - демидовскому маклеру, знающему
русский язык. Англичанин принял тагильца хорошо, но был удивлен, когда тот
попросил устроить его попроще.
- У вас прекрасное место! Сэр Демидофф заваливает Англию железом,
богач! - сурово сказал он. - Ведь вы его представитель! Впрочем, понятно:
все заводчики не щедры к своим работникам, - закончил он с грустью и
вздохнул. - Идемте, я устрою вас в Ист-Энде у одного знакомого гончара! Он
неплохо говорит по-русски. Это для вас будет хорошо. Не впервые ему
принимать из вашей страны постояльцев!
Маклер Мак-Миль провел Черепанова в район, который представлял собою
настоящую трущобу. Около часа ходьбы отделяло этот район от богатых,
благоустроенных улиц Лондона. Словно в сказке, все быстро переменилось на
глазах! Узкие переулки были стеснены грязными кирпичными домами, мимо
которых по мостовой сбегали потоки мутной вонючей жижи. Тут же в мусорных
кучах возились кривоногие, золотушные ребятишки. Навстречу попадались
только простые люди, в убогой потертой одежде. Плисовые куртки, грязные
шейные платки, истоптанные ботинки - вот все их одеяние! Миновали
небольшую площадь, на которой размещался рынок. Что за торговля! Мирону
стало не по себе: на грязных досках лежали груды бобов не первой свежести,
увядшие овощи, кучи гнилых плодов и порченого картофеля. Подле них стояли
с сумками в руках изможденные, с потухшими глазами пожилые женщины, одежды
которых представляли жалкое рубище.
- Они не в состоянии купить и этого! Сейчас в Англии очень плохой
заработок! - с мрачноватым видом пояснил маклер.
Да, бедность и одичание здесь лезли изо всех щелей. Мирон увидел двух
мальчуганов, которые, как осенние мухи, липли к гнилым плодам, а еще
дальше малыши исцарапали друг другу лица до крови, не поделив между собой
извлеченный из вонючей жижи огрызок моркови.
После блужданий по переулкам Мак-Миль привел Черепанова в лачугу
гончара. В небольшой, бедно уставленной только самым необходимым комнате
приютилось целое семейство. Гончар Вильгельм Воорд, унылый худосочный
мужчина, обрадовался, узнав, что Мирон русский.
- Мы с Фанни уступим ему свою постель! - сказал он маклеру. - Теперь мы
сможем вносить плату за квартиру проклятому пауку Дугласу Хегу!
Рабочий указал уральцу на свою убогую постель.
- А где же вы будете сами почивать? - спросил Мирон.
Гончар махнул рукой.
- Проживем и без этого! - улыбнулся он. - Я когда-то служил моряком и
привык ко всем невзгодам. Бывал и у вас, в России.
Последнее признание прозвучало особенно тепло. Мирону стало жалко эту
приветливую семью, и он сказал:
- Нет, я не согласен занять вашу кровать. Разрешите мне занять этот
топчан? - показал он на широкий деревянный диван.
Хозяева с благодарностью взглянули на Мирона, и он стал устраиваться на
ночлег.
Стены в помещении пронизывала сырость, воздух был застоявшийся,
прокисший. "Плохо живется английскому рабочему!" - подумал уралец и
вечером, за огоньком, разглядывая гончара, спросил:
- Тебе, поди, лет пятьдесят наберется?
Слабая улыбка мелькнула на лице рабочего.
- Ты ошибаешься, - ответил он уныло. - Мне всего тридцать два года, но
работа на господина фабриканта состарила меня на целых двадцать лет! Жена
моя стала совершенным скелетом, а ведь ей всего двадцать девять!
В измученной, костлявой женщине трудно было признать молодую мать. Не
только серое, изможденное лицо старило ее, но и потухшие мертвые глаза
говорили о страшной усталости.
- Мы вечно голодны! Заработка не хватает на питание, - пожаловалась
молодая хозяйка. - Сестра моя работает на фабрике обоев, и ей приходится
не слаще моего. Но моему мальчугану еще хуже: ему всего семь лет, а он уже
работает!
- Где же он? - спросил Мирон.
- Он еще на работе, - ответил гончар. - Я скоро пойду за ним на
фабрику. Каждый день я ношу его на спине туда и обратно, так он слаб.
Работа по шестнадцать часов в сутки сильно изнуряет, приятель. В полдень,
в обеденный перерыв, я убегаю к нему с работы, чтобы покормить. Он стоит у
машины, ест и работает! Ему на минуту нельзя оставить ее и уйти на свежий
воздух. Мне приходится становиться на колени, чтобы накормить его. Вот как
живем мы здесь, в своей старой доброй Англии! - с горькой иронией закончил
он и вздохнул.
Он долго смотрел на трепетный свет огонька, думая о чем-то своем. Не
утерпев, он снова продолжал:
- Трудно нам изменить свою жизнь. Ведь и мое детство проходило так, как
у сына. Я начал работать гончаром, когда мне исполнилось всего семь лет и
десять месяцев! Сначала я относил в сушильню изготовленный товар в формах,
а затем приносил обратно старые формы. Каждый день я работал по пятнадцать
часов. Теперь ты видишь, почему я так рано постарел!
Поистине тяжело было слушать Мирону правду о рабочей семье.
Расстроенный, он улегся на топчан, а они легли на убогую кровать,
подостлав лохмотья. Долго с открытыми глазами лежал Черепанов в густой
тьме, перебирая в памяти увиденное в Лондоне. Здесь, в Ист-Энде, он
впервые почувствовал, что, где бы ни жил рабочий человек, везде в чужой,
незнакомой стране он встретит близкого товарища, такого же труженика, как
он сам!
Ранним утром, когда Мирон проснулся, хозяева уже ушли на работу. Отец
еще затемно поднял своего семилетнего сына и на плечах унес его на
фабрику. В мутные окна вливался грязный скупой рассвет, одежда Мирона
оказалась пропитанной сыростью, - за одну только ночь она впитала в себя
столько влаги, что, казалось, была под дождем.
"Здесь даже не топят, хотя кругом каменный уголь. Беднякам и топливо не
по карману", - уныло подумал он.
Мак-Миль за ничтожную плату представил Черепанову седого старичка
переводчика Джексона. Еще недавно он работал клерком в Сити, в большой
конторе Дугласа Хега, где вел обширную переписку на многих европейских
языках. Он знал русский, немецкий, голландский, французский, испанский
языки, но однажды клерк перепутал какие-то бумажки, в результате чего
хозяин потерял пятьдесят фунтов стерлингов, и Джексона уволили.
- Что ж поделаешь, сэр! Я действительно становлюсь стар и многое путаю!
- жалобно заморгал глазами тщедушный старичок. - Теперь перебиваюсь
случайной работой.
"Опять этот неутомимый Дуглас Хег! И в море, и в Ист-Энде, и здесь -
везде он властитель жизни и высасывает соки! - с возмущением подумал
Черепанов, но сейчас же уныло опустил голову. - А разве Демидов не такой
же кровосос?"
Клерк вел себя скромно, довольствовался самым малым. Он охотно всюду
сопровождал Мирона. Везде он представлял Черепанова многозначительно:
- Представитель заводов Демидова. Возможный покупатель оборудования.
В Англии на всех заводах хорошо знали доброе уральское железо с маркой
"Старый соболь" и инициалы "CCNAD". Перед Мироном широко раскрывали двери
мастерских. Механик радовался радушному приему, но вскоре радость эта
померкла. Он увидел, что англичане предусмотрительно показывают ему только
устаревшее оборудование. Подобные механизмы имелись и на Урале.
Разочарованным тагилец возвращался в Ист-Энд. Джексон догадывался о
кручине жильца и утешал:
- Не волнуйтесь, не вы первый, не вы последний оказались в таком
положении. Заводчик никогда не покажет новой машины. Поймите, он боится
конкуренции.
- Но меня бояться нечего: я не заводчик и не конкурент им! -
протестовал Мирон.
- Владельцы хорошо видят, что вы отлично разбираетесь в механике, а это
для них невыгодно.
После неудачных осмотров заводов Черепанов приготовился к поездке по
железной дороге. Об этом он мечтал долгие месяцы. Незадолго до его приезда
в Англии открылась первая железная дорога Ливерпуль - Манчестер. Клерк
сопровождал тагильца. Они проехали от большого дымного города Манчестера,
где сотни фабрик занимались выработкой шерстяных материй. Машина быстро
тащила за собой маленькие вагончики-тележки. Они проносились с большой
скоростью по мостам, сквозь тоннели, по насыпям через зыбкие болота по
проложенным чугунным колесопроводам. На остановках Мирон выходил из
вагончика и внимательно рассматривал колесопроводы. Но больше всего его
интересовала машина. Он оглядел лишь ее внешний вид, а с внутренним
устройством машины так и не довелось ему познакомиться. Через переводчика
он попробовал сговориться с машинистом, но тот держался недоступно, с
большой важностью.
- Он даже не желает разговаривать с нами! - разочарованно сказал
Джексон. - Стоит ли нам после этого спорить с ним?
Они снова забрались в тележку-вагончик и, покачиваясь, поехали дальше.
Впереди показалась темная полоска воды. Море! Здесь, на маленькой станции,
они сошли и долго бродили по берегу. О скалы бились волны аспидного цвета,
серые горы высились над ними, а над пучиной с унылым криком летали чайки.
Вдали в легком тумане белели паруса, - по большому водному пути из Англии
в Ирландию плыли корабли...
Хмурый и недовольный, Черепанов вернулся в Лондон. Глухая, враждебная
стена окружала его всюду. В Ист-Энде, в лачуге, он застал плачущую
хозяйку. Крупные слезы безудержно катились по ее желтому лицу. Линялым
передником она поминутно утирала их, но ей трудно было скрыть свое
глубокое страдание.
- Что с ней? - огорченно спросил горшечника Мирон.
Горшечник поднял косматую голову и со вздохом ответил за жену:
- Ничего особенного не случилось. Это ждет каждого из нас. Наша
молоденькая соседка, модистка Анна Ваклей, умерла от чрезмерной работы.
Умная и хорошая была девушка!
- Выходит, надорвалась? Большой груз подняла?
Рабочий покачал головой:
- Она груза не поднимала. В Англии это делается иначе, мой друг.
Девушка служила в богатой придворной мастерской. Хозяйка ее шьет
исключительно на королевский двор. Наша модистка трудилась по шестнадцать
- семнадцать часов, а когда выпадали срочные заказы, то и тридцать часов
беспрерывно.
- Разве может выдержать такую маяту хрупкая девушка? - сочувственно
сказал Мирон.
- Может! - сердито сказал гончар. - Они умеют заставить работать
мертвых! Чтобы работница не упала от усталости и ее не свалил сон, ей дают
в счет заработка стакан черного кофе или хереса. Видите, как шикарно! На
днях в мастерской предстояло приготовить для одной леди роскошный бальный
наряд, и бедная Анна вместе с другими девушками проработала тридцать
часов. Ей не хватало воздуха, так много модисток трудилось в одной
комнате. Она каждый день недоедала и вот, не закончив бального платья,
умерла от истощения. Хозяйка мастерской готова была усадить ее за работу
мертвой. Ах, куда идет Англия! Как жить в ней бедному человеку! - с тоской
закончил гончар.
Тяжелое горе простых тружеников глубоко тронуло Мирона. В этот день он
долго ворочался и думал о судьбе отца и о себе.
Все лето Черепанов объезжал заводы, изучая выделку полосного железа
посредством катальных валов. Ничего мудреного в этом он не находил и
пришел к выводу, что ради этого не стоило ездить в Англию. Разглядывая на
английском заводе чугунные валки, он заметил, что они часто ломаются при
прокатке болванок. Несколько дней уралец отыскивал причину частых поломок
и наконец догадался. Англичане решали дело просто: вместо лопнувшего валка
они ставили запасной. Черепанов не утерпел и сказал:
- Вы зря портите много металла. Попробуйте сделать валки из металлов
разной упругости, и тогда будет другое! Соедините гибкость железа и
твердость чугуна. Сделайте концы железными, а середину облейте чугуном.
Мастер изумленно посмотрел на русского.
"Подумать только, какой простофиля этот русский мастеровой. Выболтал
секрет даром!"
Подходила осень, настала пора собираться домой. У Мирона повеселело на
сердце. Перед отъездом он побывал на сталелитейном заводе. Здесь
выплавляли сталь из русского и шведского железа. Только тут и поглянулось
тагильцу, - англичане варили сталь умело и быстро. Однако и в этом деле
русские литейщики могли с ними поспорить!
В октябре Мирон распрощался со своими квартирными хозяевами.
- Без вас мы пропадем! - глядя ему в глаза, жалобно проговорила хозяйка
и утерла невольную слезу.
Горшечник большими печальными глазами смотрел на Черепанова и молча
пожимал руку. Ему трудно было сказать слово, чтобы не уронить достоинство
мужчины, так как спазмы сжимали горло...
И вот Мирон снова на корабле. Как легко дышалось на море сейчас! Только
что корабль выбрался из пролива, как Мирон повернулся лицом к востоку и с
жадностью стал всматриваться в морские дали.
"Там, за волнами, милая русская земля! Там, на востоке, всегда всходит
солнце!"

9

В Санкт-Петербург пришла мрачная промозглая осень. Сеяли бесконечные
надоедливые дожди, со взморья дул пронзительный ветер, который запирал в
устье невские воды. Река вздулась, потемнела, - широкие волны бросались на
гранитные набережные. В гавани море затопило склады. По небу тянулись
грузные темные тучи, и все кругом выглядело мрачно. В парках и садах
опустело, под ногами шуршал палый лист, - отошла пора листопада! В осенние
дни поздно светало и рано наступали сумерки. Под косым дождем торопливо
проходили унылые прохожие с позеленевшими от холода лицами. Все навевало
тоску, однако на душе Мирона была радость. Он снова в родной стране,
вскоре поедет на Каменный Пояс, и все будет хорошо.
Главный директор Данилов на этот раз принял Черепанова очень скоро. Он
внимательно выслушал доклад механика и остался весьма доволен.
Усадив Мирона в кресло, Павел Данилович ласковым взглядом посмотрел на
него.
- Покровитель наш Павел Николаевич остался доволен твоими замыслами. В
сорочках вы родились, Черепановы! Дозволь поздравить тебя с хозяйской
милостью! - Директор протянул свою жилистую руку: этого еще никогда не
бывало!
Черепанов покраснел, на его сердце вспыхнула внезапная надежда:
"Неужели вольную пожаловали?" Боясь спросить об этом, он вопрошающе
уставился на главного директора.
- Отныне ты больше не выйский плотинный, а механик по всем демидовским
заводам! - с важностью сказал тот.
Сразу померкло все.
- А как же батюшка? - удрученно вымолвил Мирон. - Он больше моего
разумеет, да и переделал на своем веку немало. Мне до него далеко! Ох,
далеко!
- Хозяином и сие предусмотрено, - ответил Данилов. - Твой батя станет
первым механиком, а ты - вторым... Ох, господи, сколь внимателен к вам,
холопам, наш многомилостивый барин! - Старик прослезился и глянул в
сторону портрета хозяина, который висел на том же месте. Оборотясь к
Мирону, он с лукавинкой спросил:
- Доволен ли ты? Отныне жалованье вам, Черепановым, удваивается!
- Спасибо, много благодарны мы с батюшкой Павлу Николаевичу! - Мирон
нескладно поклонился Данилову, а в голове мелькнула и взволновала мысль:
"Что случилось? Почему плутоватый лис вдруг стал чрезмерно любезен и