Федоров Александр. Хозяин Каменных гор

соблазны тут в изобилии! Наказано нам господином нашим крепко блюсти
интересы ваши, сударь...
- Я не сударь вам, а господин! - вдруг резко прервал управителя Николай
Никитич и поднялся из-за стола. - Вот что, холоп, я тут наследник всему.
Слышал это?
Молодой хозяин насупился и пронзительно посмотрел на Данилова. По лицу
управителя прошла тень недовольства. Делая вид, что не замечает
вспыльчивости молодого хозяина, он продолжал спокойно:
- То верно, что вы наследник всему! Но пока батюшка ваш установили
расходы, преходить их нельзя! Ведомо вам, господин мой, что доходы сии от
заводов притекают. Оно верно, хвала богу, выплавка железа в
Нижнетагильском заводе велика, и в Англию ходко оно идет, потому что нет
во всем свете славнее нашего уральского металла. А с той поры, как
англичанин Томас Фауль вошел в торговую сделку с вашим батюшкой, железо
наше поплыло за океан, в Америку. Вот куда метнуло, господин мой... А все
же надо беречь копейку, сударь... господин, - поправился Данилов, - ибо с
копеечки Москва построилась, с невеликих денег и праотец ваш, покойной
памяти Никита Антуфьевич, начал свое дело. Большим потом и превеликим
трудом каждая копеечка добывается на заводах. Вот оно как!
- Я один у батюшки, и мне на мой век хватит! - сердито отрезал Николай
Никитич. - А потом - знай наперед порядок: когда разговариваешь с
господином своим, чинно стоять полагается. Ишь расселся, борода, словно
купец из Гостиного! - Глаза Демидова вспыхнули гневом. - Встать изволь,
Данилов!
Управитель растерялся. "Откуда что и взялось", - удивленно подумал он,
живо поднялся, и лицо его приняло строгое выражение. Он чинно поклонился
молодому Демидову:
- Слушаю вас, господин!
- Я вызван ко двору государыни... Чтобы в короткий срок сделали
экипировку. Гвардии сержанту надлежит явиться по форме. Не копейки считать
я сюда прибыл, а воевать за свою жизнь и фортуну. Надо сие разуметь,
Данилов!
- Разумею, господин, - подавленным тоном отозвался управитель. - Все
будет сделано...
- А теперь иди! Устал я с дороги, и словеса твои ни к чему. Иди! - Он
властно указал Данилову на дверь.
Присмиревший и покоренный, управитель тихонько вышел из комнаты и за
дверью столкнулся с Филаткой. Дядька с блудливым видом отскочил от
замочной скважины.
- Ты у меня смотри, ершиная борода! - пригрозил управитель и сокрушенно
вытер выступивший на лбу пот.
Уходя в контору, он растерянно подумал:
"Вон куда метнуло! Демидовский корень!.."
Данилов с горестью понял, что кончилась его размеренная, чинная жизнь.
Молодой хозяин принес с собой большие заботы и треволнения...


Мундир гвардии сержанта отменно сшил лучший военный портной Шевалье;
экипировка была в полном порядке, и Николенька порывался немедля предстать
перед князем Потемкиным. Письмо батюшки он тщательно берег и знал, что оно
возымеет силу. Однако осторожный управитель Данилов удерживал Демидова от
визита.
- Потерпите малость, господин. Не к вашей выгоде сейчас ехать к князю,
- уговаривал он Николеньку.
- Да ты откуда о сем знаешь, борода?
- Знаю-с! - многозначительно отозвался Данилов. - К сему есть верная
примета! У подъезда его сиятельства нет карет - все отступились...
- Да что ты мелешь? - поразился Николенька.
- А то, что есть! Карет нет, выходит - обойден светлейший милостями
государыни...
Николенька не знал, что придворная знать интриговала против Потемкина,
стараясь его свалить. Сын княгини Дашковой, бывшей в милости и в доверии у
государыни, передал сведения, порочившие князя. Было доложено императрице,
что Потемкин допустил злоупотребления в устройстве Новороссийского края.
Потемкин жил в эту пору в царском дворце, в особом корпусе. Из него
вела галерея, и проход шел мимо апартаментов государыни. Всем придворным
стало известно, что князь закрылся в покоях и не показывался несколько
дней во дворце. Все покинули его. Всегда запруженная экипажами
петербургской знати Миллионная, словно по мановению жезла, опустела.
Вскоре Николенька и сам убедился в справедливости слов Данилова.
В ожидании перемены он пешком ходил по столице, любуясь красотой
города. Екатерининские вельможи обзавелись великолепными дворцами.
Фронтоны их были украшены массивными балконами с позолоченными решетками.
Летом, по праздничным дням, на этих балконах играли хоры роговой музыки,
привлекавшие гуляющую публику. Во всем великолепии зданий и дворцов
чувствовалась талантливая рука русских зодчих. Но что поразило Николеньку
- в обществе почиталось за стыд признаваться, что все это величие создано
русскими умельцами. Все наперебой старались хвалиться иностранцами, находя
в этом особую прелесть. Придворные пустили молву, что отстроенный в
Царском Селе дворец, в котором летом пребывала Екатерина Алексеевна,
возведен якобы по плану итальянского зодчего Бартоломео Растрелли. Однако
многие из осведомленных людей в столице знали, что возведение этого
чудесного дворца начал в 1743 году по своему проекту русский архитектор
Андрей Квасов. В 1745 году он уехал на Украину, и дворец достроил Савва
Чевакинский, много внесший своего дарования в дивное творение. В столице
знать всюду расхваливала архитектурный ансамбль Александро-Невской лавры,
приписывая его творчеству Доменико Трезини, а на самом деле лавру возводил
русский зодчий Михаил Расторгуев, умышленно забытый знатью. В народе
знали, что бесподобный шереметевский дворец над Фонтанкой-рекой возвел не
кто иной, как русский строитель Федор Аргунов... Во всем Николенька
чувствовал преклонение перед иноземцами и, сам того не замечая, проникся
преклонением перед ними. Особенно поразил Демидова невский водный простор
и скачущий Медный Всадник. Об этом творении говорила вся Европа, а о том,
что отливал статую русский литейщик Хайлов, не вспоминали.
Удивляло Николеньку необычное сочетание прекрасных зданий с
неустройством городских улиц. Плохие булыжные мостовые при езде по ним
вытряхивали душу. Ночью улицы Санкт-Петербурга тускло освещались масляными
фонарями, отстоявшими друг от друга на расстоянии ста пятидесяти шагов. В
одиннадцать часов вечера огни гасились, и на столичных улицах водворялась
тьма. Тишину лишь изредка нарушали переклички сонных будочников:
- Слуша-ай!..
Иногда в ночном мраке раздавалось призывное:
- Караул!..
Но будочники или сладко посапывали в своих будках, или делали вид, что
не слышали истошных криков...
В эту пору Демидову становилось страшновато, и он торопился засветло
явиться домой.
В хождениях и любовании столицей прошла неделя долгих и томительных
ожиданий. Ударили северные ветры, которые принесли холод и легкий снежок.
Было синее "морозное утро, когда в покой Николеньки поспешно вошел
управитель и, ликуя, сообщил:
- Наша взяла, господин! Возьмите батюшкино письмо и, не мешкая,
поезжайте к светлейшему!
- Что случилось?
- Все хорошо, Николай Никитич. Вся Миллионная запружена экипажами,
проехать невозможно. Все вельможи поторопились к светлейшему. Вновь
возвратилась к нему милость государыни нашей!
Мешкать не приходилось. Демидов нарядился в парадный мундир. К подъезду
подали выездную карету.
"Чем бы удивить князя? Что поднести ему?" - обеспокоенно подумал он.
Однако пришлось отбросить эту мысль. Потемкина ничем нельзя было
удивить. Все имелось к его услугам: власть, чины, ордена, богатство,
бриллианты. Любое желание его исполнялось немедленно.
Николенька захватил лишь письмо батюшки.
Еле удалось въехать на Миллионную, столько теснилось на улице экипажей.
Николенька легко взбежал по лестнице, крытой ковром, в приемную князя.
Слуги с бесстрастными лицами распахнули перед ним дверь. Приемная блистала
великолепием расшитых золотом мундиров, сверканием бриллиантов, украшавших
прически дам. Весь вельможный Санкт-Петербург собрался сюда: первые
министры государства Российского, увешанные орденами генералы, разодетые в
шелка жеманные дамы. Николенька оторопел: ничего подобного ему никогда не
приходилось видеть. Демидова подавила неслыханная расточительная роскошь,
по сравнению с которой богатства отца и деда потускнели. Огромные зеркала
отражали и умножали сияние бриллиантов и золота. Свет из золоченых люстр
искрился в хрустальных подвесках и озарял своим сиянием дорогое убранство.
Шелка, драгоценные камни, затейливые прически дам, их обнаженные
молочно-белые плечи - все скорее походило на сказку, чем на
действительность. Вся эта высокородная знать с нескрываемым удивлением и
презрением посмотрела на переступившего порог приемной гвардейского
сержанта. Весьма бойкий дома, Николенька здесь стушевался и робко подошел
к адъютанту. Протягивая письмо, он сказал офицеру:
- Прошу вас доложить его светлости о Демидове и вручить сие письмо!
Упоминание фамилии Демидова нисколько не тронуло адъютанта. С заученной
учтивой улыбкой он ответил:
- Прошу вас, господин сержант, обождать!..
Приемную наполнял легкий гул голосов, напоминавший полет роившихся
пчел. Кавалеры и дамы с подчеркнутой учтивостью спешили поделиться
светскими новостями. Только один Демидов, всеми забытый, не принимал
участия в общем оживлении. Каким ничтожеством вдруг он показался себе!
Время тянулось медленно. За окном постепенно угасал серый день. Однако
за массивной палисандровой дверью, богато отделанной инкрустациями и
бронзой, царила тишина. Несколько раз адъютант уходил в апартаменты князя
и возвращался с неизменной улыбкой.
- Как чувствует себя светлейший? - тревожно перешептывались ожидающие
кавалеры и дамы. - Выйдет ли?
За окном темнела синева вечера. Люстры засверкали ярче. Свет, дробясь о
хрустальные подвески, сыпал искрами всех цветов радуги. А в это время с
каждой минутой меркли лица ожидавших. Словно в отместку им за дни
забвения, Потемкин так и не вышел.
- Не в духе князь, - разочарованно прошептал один из ожидавших в
приемной вельмож.
- Хандрит...
- Ипохондрия... Ныне даже цирюльника прогнал...
- И это в день милости государыни...
Пугливо озираясь, шепотком переговариваясь, гости один за другим
удалились. Миллионная пустела. В раззолоченных покоях установилось
безмолвие.
А Николенька все сидел в углу в глубоком кресле и наивно ждал.
- Что же вы, господин сержант, выжидаете? - бесцеремонно спросил его
адъютант.
Демидов поднялся и увидел, что письмо батюшки все еще сиротливо лежит
на столе.
- Жду, когда вручите. Иначе не уйду отсюда! - набравшись духу, сказал
он.
Адъютант улыбнулся. То ли храбрость молодого гвардейца покорила его, то
ли он решил потешиться над неопытным офицериком, не испытавшим на себе
гнева светлейшего.
- Хорошо, письмо ваше, господин сержант, вручу немедленно! - вдруг
уступчиво согласился он. - Только за последствия не ручаюсь!
Схватив со стола письмо, позванивая шпорами, он поспешно удалился во
внутренние покои...
Спустя минуту Николенька заслышал недовольное рычание, и вслед за тем
из княжеских апартаментов выбежал раскрасневшийся адъютант.
- Прощу! - торопливо пригласил он Демидова и повел его за собой, сам
распахивая перед ним двери. Николенька робел, но, скрывая это, твердой
поступью шел за адъютантом, который раскрыл последнюю дверь и доложил
громко:
- Демидов, ваша светлость!
В большой комнате, ярко освещенной люстрами, на широком диване сидел в
незастегнутом халате одноглазый великан. Всей пятерней он с наслаждением
чесал свою широкую волосатую грудь. Голубой, чуть навыкате глаз недовольно
уставился в Демидова.
"Потемкин", - догадался Николенька и в немом восхищении застыл у двери.
Несмотря на халат, неряшливость, лицо князя и его рост поразили
уральца. Перед ним сидел богатырь, могучий в плечах, с красивым холеным
лицом.
Потемкин не сводил с гвардии сержанта проницательного взгляда.
- Демидов! - заговорил он и поманил к себе. - А ну, покажись!
Николенька шагнул вперед и стоял перед князем ни жив ни мертв. Потемкин
внимательно оглядел гостя.
- Дерзок! Как смел попасть мне на глаза?
- Батюшка приказал! - твердо выговорил сержант.
- Батюшка! - усмехнулся князь, и на мгновенье сверкнули его чистые
ровные зубы. - У батюшки твоего кость пошире и хватка похлеще! А ты -
жидковат... В шахматы играешь? - неожиданно спросил он.
- Играю, ваше сиятельство, - поклонился Николенька.
- Садись! - указал Потемкин на кресло перед шахматным столиком. Сам он
удивительно легко и живо поднялся с дивана и уселся напротив Демидова.
Николенька поспешно расставил на доске фигуры. Князь молча оперся
локтями на стол, зажал между ладонями свою крупную голову и внимательно
смотрел на фигуры. Лоб у него был высокий, округлый. Потемкин поднял
приятно выгнутые темные брови и глуховато предложил:
- Начинай, Демидов!
Николенька украдкой взглянул на руку Потемкина. На большом пальце князя
блестел перстень из червонного золота: тонкая змейка, сверкая чешуей,
обвила перст, глаза ее - из алабандина, а на жале искрой брызнул
вкрапленный адамант. Пониже змеиной головки сиял камень хризопраз...
- Что же ты медлишь? - повторил Потемкин, и Николенька, быстро
сообразив, передвинул фигуру.
Мисс Джесси не раз удивлялась преуспеванию питомца в шахматной игре. И
как пригодилось это искусство Николеньке сейчас!
Потемкин двинул офицера, но Демидов, помедлив лишь минуту, понял его
ход и передвинул пешку...
Погруженные в игру, они забыли обо всем. Казалось, все сосредоточилось
на шахматной доске. Где-то звонко пробили куранты. Адъютант исчез...
Потемкин изредка отрывался от фигур, изумленно разглядывая Демидова.
Николенька не щадил самолюбия князя: беспощадно наседал и, сделав
неожиданно удачный ход, весело объявил:
- Мат королю!
Князь вскочил, сбросил со стола шахматы. Голубой глаз его сверкнул,
лицо налилось темно-сизым румянцем.
- Как ты смел позволить себе это! - взбешенно закричал он.
- Ваше сиятельство, игра велась по чести! - смело глядя Потемкину в
глаза, вымолвил Николенька.
- Да я всегда выигрывал! - закричал князь и ероша волосы, возбужденно
прошелся по комнате.
- Я не знал здешних порядков, - учтиво ответил сержант.
- Шельмец! - не унимался Потемкин. - Выходит, меня надували?
Он набежал на Демидова, но юнец бестрепетно стоял перед ним, не сводя
влюбленных глаз.
- Не нашелся покривить душой. Виноват, ваше сиятельство! -
чистосердечно признался Николенька.
Внезапная улыбка озарила лицо Потемкина. Он засмеялся и хлопнул
Демидова по плечу.
- Молодец! Потемкина не побоялся. Ай, молодец! Прямая душа! - Он снял с
руки перстень - золотую змейку - и вручил сержанту: - Бери и уходи
немедля!
Николенька откланялся и стал отступать к двери. Они вдруг сами
распахнулись, и перед Демидовым предстал улыбающийся адъютант. Провожая
Николеньку через покои, он весело сказал ему:
- Вам повезло, господин гвардии сержант. Еще того не бывало, чтобы так
быстро "в случай" попасть!
- Ну, это вы напрасно! - дерзко отозвался Николенька. - Демидовы не
случаем славны, а заводами! - Шумно звеня шпорами, он стал быстро
спускаться с лестницы...


Потемкин не забыл просьб Никиты Акинфиевича Демидова. Гвардии сержанта
вызвали в полк и объявили ему, что он записан на предстоящую неделю в
"уборные". В ту пору так именовались сержанты, вызываемые во дворец на
дежурство. Обряженный в парадный мундир лейб-гвардейского Семеновского
полка, Николенька направился во дворцовую кордегардию. Голову сержанта
украшал шишак, сделанный наподобие римского, со сверкающей серебряной
арматурой и панашом страусовых перьев. Сума для патронов тоже была
украшена серебром.
Явившийся к дежурному караульному офицеру Демидов был проинструктирован
о поведении. Когда часы отбили десять, дежурный повел Николеньку в паре с
другим сержантом на пост. Демидов оказался на часах перед кавалергардским
залом. В это дворцовое помещение допускались военные только от капитана и
лица, носящие дворянский мундир. За обширным залом находилась тронная, у
дверей которой на часах стояли два кавалергарда. Не всякий генерал-поручик
и тайный советник мог пройти в тронную. Только особое соизволение
государыни открывало туда доступ...
Николенька застыл на часах. Его сотоварищ превратился в безмолвный
столб. В большом зале сияли мундирами генералы, вельможи, бриллиантами -
дамы, одетые в русские платья особого, парадного покроя. Для уменьшения
роскоши государыней был введен род женских мундиров по цветам, назначенным
для губерний. Однако придворные прелестницы находили возможность украшать
драгоценностями и эти требующие скромности платья.
Несмотря на то, что в зале пребывало много ожидающих выхода царицы,
стояла тишина. Николеньку влекло неудержимое любопытство: он косил глаза в
сторону кавалергардов и поражался их огромному росту и блестящему
обмундированию. На офицерах были синие бархатные мундиры, обложенные в
виде лат кованым серебром. Шишаки тоже были серебряные и весьма тяжелые.
Сержант втайне позавидовал кавалергардам. До чего они были хороши!
Николеньке стало немного грустно, ему хотелось вздохнуть, но он только
перевел взгляд на товарища и, подобно ему, старался не шевелить даже
ресницами.
Ожидался выход государыни к обедне, и это держало Демидова все время в
напряжении. Сколько с упоением рассказывал батюшка о государыне! В
результате у Николеньки в душе сложился образ величественной, обаятельной
женщины, и он готов был пасть к ее стопам. С замиранием сердца он ловил
шорохи, идущие по дворцовому залу. Прошло много времени, когда наконец
после томительного напряжения вдали послышался еле уловимый шум. Все взоры
устремились на дверь, охраняемую кавалергардами. Отделанная бронзой и
голубой эмалью, она отражала сияние огней, с утра зажженных в это серое
петербургское утро. Легкое движение прошло среди ожидавших выхода. Готовые
улыбки появились на лицах. Демидов догадался: из далеких внутренних покоев
приближалась государыня.
Высокие двери красного дерева распахнулись. Сержант переглянулся с
товарищем и затаил дыхание. Из анфилады дворцовых залов величаво, медленно
приближалась государыня Екатерина Алексеевна в сопровождении Потемкина.
Статный, в малиновом бархатном камзоле, он шел, улыбаясь государыне.
Большая бриллиантовая звезда горела на левой стороне его груди.
Возбужденный рассказами отца, Николенька восторженно смотрел на
приближающуюся императрицу. Он ожидал увидеть роскошную, цветущую
красавицу, величественную, с неотразимым взглядом.
Увы, государыня не отличалась красотой! Она была толста, сильно
нарумянена, но даже густые белила и румяна не могли скрыть старческую
морщинистую кожу. Царица выглядела старухой, одетой с претензией на
красоту и молодость. Она двигалась медленно, и каждое движение, наклон
головы сопровождались сиянием драгоценных камней, украшавших прическу
государыни. Седые волосы у нее были зачесаны кверху, с двумя стоячими
буклями за ушами. Вокруг головы располагались короной самые крупные и
ценные бриллианты. Они имели форму ветки, каждый листок которой
прикреплялся к сучку посредством крупного бриллианта. Около больших камней
помещались более мелкие по зубчикам листьев. С обеих сторон этого
великолепного убора красовались два громадных сапфира...
Насколько ослепительно сверкали драгоценные камни, настолько усталыми и
потухшими были глаза государыни.
Все низко склонили головы, а дамы присели в плавном реверансе.
Государыня шла вперед с застывшей, безжизненной улыбкой. Сопровождавший ее
Потемкин выглядел превосходно. Он пленял Николеньку своим ростом,
могучестью и свежестью лица.
Сержант уловил веселый взгляд князя, и ему показалось, что Потемкин
слегка наклонил голову в сторону государыни и что-то шепнул ей. Не успел
Демидов прийти в себя, как государыня оказалась уже рядом. Усталый взор
царицы скользнул по сержанту слева и вдруг остановился на Демидове.
Государыня с минуту задержалась подле него, и на Николеньку неприятно
пахнуло: то ли от болезни, то ли от иной причины от царицы тяжело пахло.
- Ваше величество, это и есть сын Демидова! - чуть слышно сказал ей
Потемкин.
Государыня прищурила глаза, улыбнулась:
- Надеюсь, господин сержант, вы будете столь же ревностно служить
трону, как ваш дед и отец!
Голос царицы оказался глуховатым и неприятным. Не слушая ответа
Николеньки, она медленно удалилась. А рядом с ней, сдерживая шаги, весь
сияя и свысока рассматривая знать, шел Потемкин.
Демидов разочарованно подумал: "Где же то, что я ожидал увидеть?"
Он перевел глаза и увидел слегка сутулую спину и седые букли
государыни. Просто не хотелось верить, что это и есть повелительница
огромного государства, воспетая в одах Державина...


В первый же день пребывания в полку молодой Демидов познакомился с
гвардии поручиком Свистуновым. Рослый, подтянутый красавец с роскошными
пушистыми усами браво подошел к сержанту и наглыми серыми глазами оглядел
его.
- Свистунов! - запросто представился он. - О тебе наслышан. Сказывали!
Из толстосумов...
Он говорил отрывисто, энергично, без стеснения повернул Николеньку,
осмотрел с головы до ног. Демидов был строен, с нежным девичьим лицом, в
форме гвардейца выглядел неотразимо. Поручик остался доволен осмотром,
похлопал Демидова по плечу:
- Хорош! Чудесен! Ну, братец, поздравляю! Среди столичных дам успех
будет превеликий!
Сержант хотел обидеться на бесцеремонность Свистунова, но только
покраснел и смущенно промолчал. Поручик взбил короткими пальцами, на
которых сверкнули драгоценные перстни, пушистые усы.
- Понимаю, братец, не обстрелян пока! Придет первое дело, и смелость
обретешь. Погоди, не одну штурмом брать будем!
Николенька гуще залился краской.
- А служба когда же? - наивно спросил он.
- Служба? - как бы удивленно спросил Свистунов. - Ты что, братец, ради
службы в столицу да в гвардию изволил прибыть? Выслуживаются, Демидов, тут
не в полку, а на паркете! Служба, братец, и без нас исправлена будет.
Солдат выправит! Господину офицеру наипервейшее дело метреску завести,
хорошо пунш пить, в карты играть! Разумей, дорогой: на свете есть три
вещи, которые для господ офицеров превыше всего, - карты, женщины и вино!
- А долг воинский? - осмелев, смущенно вымолвил сержант.
- Долг воинский? - возвысив голос, повторил поручик. - Придет время, и
умирать будем. Русский солдат - наилучший в мире: терпелив, вынослив,
храбр, находчив, благороден и земле родной предан до самозабвения! Он не
выдаст, не подведет, братец! Русского солдата сам черт боится!
В эту минуту через комнату проходили два офицера с бледными, усталыми
лицами. Гремя шпорами и саблями, вялой походкой они прошли в приемную
полкового командира.
- Фанфаронишки! Пустомели! За тетушкиными хвостами укрываются! - сквозь
зубы злобно процедил Свистунов. - В полку бывают дважды в год. С ними не
играй, братец, обчистят в полчаса. Идем отсюда! - Он увлек Демидова на
улицу.
Ведя сержанта под руку, поручик дружески спросил:
- Червонцы есть?
Удивленный вопросом, Николенька промолчал.
- Не беспокойся! В долг не беру и сам не даю! - предупредил Свистунов.
- А для знакомства нужно, братец, бокал поднять. Время? - Поручик вынул
золотой брегет и посмотрел на стрелки. - Пора, Демидов! В "Красный
кабачок" на Петергофской дороге. Ах, братец, какие там прохладительные
напитки, вафли и...
Остальное он досказал многозначительным взором. Николенька повеселел.
Вот когда пришел долгожданный час веселья. Все почтительные и нудные
поучения Данилова мгновенно вылетели из головы. Он радостно взглянул на
Свистунова. В поручике ему положительно все нравилось: и то, что он
хорошо, со вкусом одет, подтянут, и то, что держится с достоинством.
Перед подъездом ожидала карета, а подле нее вертелся дьячок Филатка,
одетый в новенькую темно-синюю поддевку, но все с тем же грязным платком
на шее - так и не расставался дьячок со своими спрятанными червонцами.
- Твой выезд? - кивнув на карету, спросил поручик.
- Мой! - с удовольствием отозвался Демидов и ждал похвалы поручика.
Однако Свистунов весьма небрежно оглядел коней.
- Плохие, братец! - сказал он строго. - Толстосуму Демидову коней надо
иметь лучших! Золотистых мастей! Погоди, выменяем у цыган! Ты ведь один у
батюшки! А это что за морда? - показал он глазами на Филатку.
- Дядька мой.
- Прочь, оглашенный! - прикрикнул на Филатку поручик, но дядька
нисколько не испугался гвардейского окрика. Он проворно вскочил на запятки
кареты и закричал:
- Без Николая Никитича никуда не уйду! Дите!
- Черт с тобой, езжай! Но запомни: барин не дите, а господин офицер
лейб-гвардейского полка.
Свистунов по-хозяйски забрался в демидовскую карету и пригласил Николая
Никитича:
- Садись, братец, славно прокатим. Эй, ты! - закричал он кучеру. - Гони
на Петергофскую дорогу, да быстрей, а то бит будешь!
Поручик самовластно распоряжался, и Николенька подчинился ему: не
хотелось молодому Демидову опростоволоситься перед блестящим гвардейцем.
Без Свистунова он был бы сейчас как рыба без воды. С этой минуты он всей
душой прирос к поручику.


Со взморья дул холодный, пронзительный ветер. Наступали сумерки, а на
Петергофском шоссе было оживленно: вереницы экипажей - самые роскошные
кареты и простая телега крестьянина, наполненная всевозможной поклажей, -
стремились за город. Скакали конные, чаще гвардейцы, которые не могли