Федоров Александр. Хозяин Каменных гор

отозвалась она и, не колеблясь, подала ему руку. Демидов вспыхнул от
нежного женского прикосновения.
Она прильнула к нему, красноречиво взглянула в глаза юнца. Ей, видимо,
по сердцу пришелся краснощекий гвардеец с темным пушком на губе. Белые
лосины плотно обтягивали его полные ноги, грудь он держал горделиво. Всем
своим вызывающим видом молоденький адъютант весьма напоминал бойкого
забияку-петушка. Счастливая юность, неизрасходованные силы переполняли
его, он так легко и свободно чувствовал свое сильное и свежее тело, что
его вовсе не обременял парадный мундир.
Незнакомка окинула его опытным взором и осталась довольна беглым
осмотром.
"Потешный мальчуган!" - удовлетворенно подумала она.
Прелестница хорошо знала, кто этот юный адъютант, но детски наивным
взглядом удивленно смотрела ему в глаза.
- С кем имею честь беседовать? - жеманясь, спросила она.
- Я Демидов. Слышали о таком? - с важностью своего возраста сказал он,
усаживая ее в карету.
- О! Но вы совсем мальчик! - восторженно прошептала она, и ее рот
округлился приятным колечком.
- Далеко не мальчик. Я владелец многих заводов на Урале!
- Вот как! Интересно! - голос ее прозвучал интимно-нежно. Она слегка
пожала ему руку.
Волнуясь, путаясь в мыслях, он косноязычно пробормотал несколько
комплиментов. Она засмеялась ласковым, приятным смехом; казалось, рядом
прозвучали серебряные колокольчики.
- Вы совсем ребенок и не умеете интриговать дам! Но это очаровательно!
- ободрила она гвардейца и, не смущаясь, склонила головку к нему на плечо.
У Демидова сперло дыхание. Как в тумане, он где-то далеко слышал
насмешливый, вкрадчивый голос.
- Я не ребенок, а независимый человек! - обиделся гвардеец.
- Ух, какой сердитый! - наклоняясь к нему, прошептала она.
Демидов осмелел и, словно бросаясь в бездну, потянулся к ней. Она
проворно ускользнула из его рук. Приложив тонкий пальчик к губам, она
таинственно прошептала:
- О, поцелуй невозможен...
Косые сильные струи хлестали в окно кареты. На улицах быстро темнело.
Кони пронеслись по Невскому проспекту и свернули на Садовую.
- Теперь скоро! - тихо обронила она и откинула головку на спинку
сиденья. Слегка прижмуренные глаза были неподвижно устремлены вперед.
- Я пойду с вами! - решительно предложил Демидов. - Я должен вам все
рассказать!
- О, это не нужно! Страшно! - округляя темные глаза, прошептала
прелестница.
Свет мелькнувшего за окном кареты фонаря на мгновение озарил ее лицо,
маленькую руку в серой тонкой перчатке, державшую у рта надушенный платок.
Гвардеец быстро наклонился и заглянул в глубину женских влекущих глаз.
Синие шальные огоньки сверкнули в них.
"Теперь или никогда!" - решил Демидов и, загораясь страстью, схватил ее
в объятия, сжал до боли в груди и стал осыпать поцелуями лицо, шею, руки.
Она безвольно откинулась на спинку кареты и укоризненно шептала:
- Только не здесь, мой мальчик! Только не здесь! Ваш слуга может
увидеть, и тогда узнает свет!..
- Ах, что мне свет! - отчаянно отмахнулся адъютант. - Никто и ничего не
узнает!
В последний раз кони цокнули подковами, кучер разом осадил пару, и
карета остановилась. Незнакомка оттолкнула гвардейца, изумленно
разглядывая его.
- Так вот вы какой! Сильный, смелый и решительный! Мальчик!..
И вдруг, наклонясь, быстро и неуловимо поцеловала Демидова в губы.
- Приезжай завтра! Буду одна! - прошептала она и, словно летучая мышь,
бесшумно выпорхнула из кареты и скрылась в мокром осеннем мраке.
Адъютант взволнованно старался проникнуть взглядом во тьму. На улице
было безлюдно, с хлюпанием выхлестывали струи из водосточных труб, дождь
все усиливался.
На дне кареты что-то белело. Он наклонился и схватил оброненный
платочек. Тонкий запах духов исходил от батиста. Демидов прижал к губам
платочек, и опьяняющее очарование любви охватило все его существо.
"Ну да, я ее любовник! Как же иначе? Теперь я, как и все великосветские
люди, имею очаровательную, веселую любовницу! - самодовольно подумал юнец
и усмехнулся. - Всего только в десяти шагах спит, как сурок, ее муж.
Интересно посмотреть на его лицо в эту минуту! Каков рогоносец!"
- Куда ехать, барин? - окликнул кучер, вернув его к действительности.
- Живее домой! - приказал Демидов, сам не понимая, почему он
заторопился в дедовский особняк.


Отослав кучера, Демидов тихой тенью скользнул в подъезд, сам открыл
дверь и без света, в потемках, прошел в свою половину. Утомленный
переживаниями, он устало опустился в глубокое кресло. В ушах все еще
слышался ее мелодичный смех. Демидов зажег свечу и задумался. В комнатах
огромного дома было тихо и безмолвно. Филатка ушел в город, а слуги спали.
Где-то под полом заскреблись мыши, подчеркивая тишину. На свече заблестели
горячие капельки растопленного воска. Демидов протянул руку к свече, глаза
его вспыхнули мрачной решимостью.
"Да, да, ей нужен подарок! Надо показать, кто такие Демидовы!" - с
бесшабашностью юности подумал он и отрезал кусок воска. Он долго мял его в
руках. Податливый и теплый воск был послушен. "Вот, вот именно так", -
прошептал он, погасил свечу и впотьмах выбрался из комнаты.
Гвардеец безмолвно обошел старинные покои. Скрипнул раз-другой высохший
паркет. Снова заскреблись мыши. Тайные тихие звуки внезапно возникали и
быстро гасли. В темноте все казалось необычным и загадочным. Демидов
бесшумно пробрался в комнату, в которой стоял знакомый чугунный шкаф. Он
нащупал его в темноте и, огладив холодный металл, приложил мягкий воск к
замочной скважине.
"Что я делаю? - испуганно спросил он вдруг свою совесть. Однако
преступный соблазн победил нерешительность. - Я покажу тебе, какой я
мальчик! Демидов хозяин всему здесь, и ты завтра убедишься в этом!" -
пригрозил он мысленно Данилову.
С отпечатком замка в руке он вернулся в комнаты, переоделся и воровски
выбрался на осеннюю улицу. Дождь продолжал хлестать, жалобно гудели ржавые
трубы, и в оголенных деревьях бесприютно шумел ветер. Демидов на все
махнул рукой: под ливнем, в грязь он прошел Мойку, вышел на Вознесенский
проспект и долго кружил, отыскивая Мещанскую улицу, на которой жили
немецкие кустари...
Наконец он отыскал подвал с ржавой вывеской, сошел по ступенькам и стал
стучать в дверь. Стучал долго, настойчиво, а дождь все лил и лил ему на
плечи.
- Откройте! Откройте! - упорно взывал гвардеец.
В оконце мелькнул робкий огонек, и встревоженный голос за дверью
испуганно спросил:
- Кто здесь? Что нужно?
- Открой! - властно предложил Демидов. - Не пугайся, к тебе стучит
благородный человек.
- Добрый человек не ходит в такую ночь, - ломаным русским языком
ответили из-за двери. Однако вслед за тем звякнули засовы, дверь
полуоткрылась и в щель высунулось худенькое морщинистое лицо старичка
немца в ночном колпаке. Завидя гвардейского офицера, стоявшего под ливнем,
немец торопливо отступил.
- Что вам нужно, господин, в такую ночь? - обеспокоенно спросил он.
- Меня пригнало срочное дело! - отозвался Демидов, уверенно вошел в
мастерскую и закрыл за собою дверь. С брезгливостью оглядел он темное
убогое помещение с низкими сводами. У стола стояла испуганная бледная
женщина. В углу за пологом копошились разбуженные стуком ребята. Демидов
без приглашения присел к столу.
- Чем могу служить господину офицеру? - с тревогой спросил немец.
Демидов встал, подошел к двери, проверил, закрыта ли она, и, убедившись
в этом, положил перед мастером застывший воск.
- Мне нужно срочно сделать ключ. У меня утерян от денежного ящика, -
сказал он.
Немец испуганно переглянулся с женщиной. Она отвела глаза в сторону,
нахмурилась. Мастер долго молчал.
- Что же ты молчишь? - нетерпеливо спросил Демидов. - Я тороплюсь, мне
нужны деньги!
- Может быть, господин офицер, вы слишком торопитесь? - тихо обронил
немец. - Может быть, этот ключ не от вашего ящика?.. В карты можно
проиграть и казенное...
- Не мели пустого! - вспылил гвардеец. - Разве ты не видишь, с кем
имеешь дело?
- Господин офицер, сейчас дождь, а вы так торопитесь! - не сдавался
немец.
- Говори дело и принимайся за работу! - хмуро предложил Демидов.
Немец взглянул на его злое, решительное лицо, пожал плечами и, взяв
восковый отпечаток, засеменил к верстаку...
Адъютант не сводил настороженных глаз с неторопливых, но уверенных
движений мастера. Тянулись минуты. Демидову казалось, что старик нарочно
медлит, чего-то выжидает. Пламя в лампешке то меркло, то вспыхивало
трепетным синим язычком. У гвардейца слипались глаза от усталости, и он
уже задремал, когда тщедушный сухонький немец легонько толкнул его в
плечо.
- Господин, работа исполнена! - Мастер робко протянул Демидову ключ и
со слезами на глазах взмолился: - Бог мой, я честный немец. Господин,
берите этот ключ и уходите скорее. Я не знаю, для чего он вам. Дай бог,
чтобы не для худого дела. Пусть будет так: ни вы, ни я не видели друг
друга!..
- Хорошо! - согласился Демидов. - Это и меня и вас устроит. Получай за
труды! - Он полез в карман и небрежно выбросил оттуда золотой. - Прощай!
Он сам открыл дверь из подвала и вышел на улицу. Ветер разогнал тучи;
дождь перестал лить. В просветах блестели холодные одинокие звезды...
Когда адъютант вернулся домой, в покоях по-прежнему царила полуночная
тишина. Николай Никитич разулся и, крадучись по коридорам, добрался до
заветного чугунного шкафа. Под его сильной рукой мигом отлетела сургучная
печать. Он оборвал шнурок и ключом открыл шкаф. Вот она, заветная шкатулка
с фамильными драгоценностями матери!


"Кто же в конце концов она?" - думал о прелестнице Демидов. Он
просмотрел записи в приемной, но они ничего не сказали. Дежурный адъютант
Энгельгардт, высокий, представительный офицер, понял беспокойство
сослуживца. Он взял его под руку и увлек в угол, к дивану.
- Я догадываюсь, Демидов: вас интересует эта особа? - интимным тоном
повел он разговор. - Эта прелестная дама выдает себя за польскую графиню.
Мне думается, что это ложь!
- Кто же тогда она? - огорченно воскликнул Демидов.
- Тшш... Не волнуйтесь! - улыбнулся Энгельгардт. - Будьте терпеливы. Я
кое-что узнал из верных источников. Сия прекрасная фанариотка [в
восемнадцатом веке при французском и австрийском дворах фанариотами
называли греков, занимавших среди турецкой администрации высокие посты,
независимо от своего происхождения] - гречанка, она пятнадцати лет была
рабыней у турецкого султана Абдул-Гамида. Как рабыню и купил ее посланник
Боскан. Но случилось так, что Боскана внезапно отозвали в Варшаву. Он
поехал туда и узнал, что его больше не отпустят в Константинополь. Тогда
он послал в Турцию своего конюшего и поручил привезти известную вам особу
с вещами и прислугой в Варшаву. Однако красавица была столь строптива и
капризна, что в Яссах взбунтовалась и отказалась ехать дальше. Тогда
Боскан приказал оставить ее в сем городе.
- Что же дальше? - взволнованно спросил Демидов.
- Чувствую, вы неравнодушны к ней, - спокойно заметил Энгельгардт. -
Однако умейте выслушать меня до конца. Наголодавшись в Яссах и не найдя
предмета, достойного внимания, она сбежала на свой риск в Каменец. Там ее
увидел комендант крепости, полковник де Витт, сразу пленился ею и сделал
супругой...
- Это он и пребывает с ней в Санкт-Петербурге! - с горечью вымолвил
Демидов.
- Э, нет! При ней неизвестное лицо, которое именует себя польским
графом и мужем сей особы!
- Так ли это? - недоверчиво спросил Демидов.
- Бабушка надвое сказала. Известно только, что она и от полковника
сбежала, появилась в Варшаве, вскружила многим головы и очаровала
принцессу Нассаускую. Сия принцесса повезла ее в Париж, где красота
прекрасной фанариотки пленила многих... И вот она теперь здесь!
- Что же она тут ищет? - дрогнувшим голосом спросил Николай Никитич. -
Она видела светлейшего? Понравилась ему?
- Нет, она еще не видела князя, не попалась ему на глаза. Я не допустил
ее. Боюсь...
- Неужели так страшно? - наивно спросил Демидов.
Энгельгардт презрительно сжал губы, промолчал.
- Эта особа прибыла из Франции. А граф, видимо, вовсе не граф. На какие
средства они живут? Что им в Санкт-Петербурге нужно? Положение
главнокомандующего обязывает нас, Демидов... Вы поняли меня? - пытливо
взглянул он на адъютанта.
- Догадываюсь! - упавшим голосом отозвался Николай Никитич.
В приемной на камине тикали часы. Демидов взглянул на стрелки и с
потухшим видом поднялся. Смущенный, он уехал домой и весь день с тревогой
бродил по комнатам. А когда над Петербургом опустилась ночь, Николай
Никитич велел заложить карету и отправился на Садовую, к знакомому дому.
Сухая старуха, со строгим лицом, в белом чепце, открыла дверь и провела
Демидова в уютную гостиную, стены которой были крыты розовым штофом.
Взволнованный офицер вынул из-под плаща ларец и осторожно поставил на
стол. Долго, очень долго он сидел в одиночестве. В глубокой тишине
отчетливо стучало сердце. И вот наконец после томительного безмолвия за
стеной послышался шорох, дверь бесшумно открылась, и в облаке белоснежных
кружев появилась прекрасная фанариотка...
Взгляд прелестницы упал на черный ларец, и глаза ее мгновенно зажглись
шаловливым огоньком. Адъютант перехватил ее взгляд и, весь красный,
дрожащий от волнения, раскрыл ларец и вынул алмазное ожерелье. В ярком
живительном потоке света брызнули синеватые искры, и драгоценные камни
заиграли переливами радуги.
- Какая прелесть! - Очарованными глазами гречанка впилась в сверкающее
ожерелье.
Демидов молча подошел к ней и бережно надел драгоценности на ее смуглую
шею. На теплой коже самоцветы вспыхнули жарким огнем. Гречанка подбежала к
зеркалу и, околдованная переливами красок, долго любовалась сказочными
камнями. Охваченная восторгом, сияющая, она, как ребенок, радостно
захлопала в ладоши:
- Смотри, смотри, как сияют!
Демидов подошел к ней, желая обнять, но прелестница протянула руку, и
он покорно поцеловал ее. Жеманясь, она пригрозила ему:
- Больше ни-ни!
- Разве это вся награда? - разочарованно спросил он.
- Не сердись, мой мальчик! - ласково посмотрела она. - Нельзя!
Гвардеец вспыхнул и решительно двинулся к ней...
В этот миг распахнулась дверь, и на пороге появился низенький лысый
человечек в бархатном камзоле. Он почтительно поклонился Николаю Никитичу.
- Ах! - с фальшивым испугом вскрикнула прелестница. - Мой муж.
Знакомьтесь!
Демидов холодно раскланялся и, недовольный, молча уселся в уголок. Она
подошла к мужу.
- Займитесь гостем, граф! - прощебетала она и упорхнула из комнаты.
"Граф" уселся в кресло. Рассеянным взглядом он бродил по комнате, не
нарушая молчания. Так, безмолвные и отчужденные, они просидели несколько
минут и разошлись.
Чувствуя себя обманутым, Демидов, сбегая с лестницы, оскорбленно думал:
"Нагло надули! Опростоволосился! Так тебе и надо!"
Ему хотелось броситься обратно, схватить "графа" за воротник и
тряхнуть. Но кто знает, кто там еще стоит за дверями? Боясь скандала,
бичуя себя, он сошел к подъезду, уселся в карету и, разочарованный, поехал
в Семеновский полк.


Предстояла разлука с Петербургом и друзьями. С прощальной попойки у
Свистунова Николай Никитич вернулся на рассвете в дедовский особняк. В
голове шумело, глаза застилала хмельная одурь.
Утро было прохладное, окрашенное в сиреневые цвета. Догорали последние
звезды. Столица досыпала сладкий сон. На востоке в небе вспыхнули первые
отблески поздней зари. Наступал тихий день.
Демидов выбрался из кареты и, пошатываясь, стал подниматься на крыльцо.
Заспанный слуга, старик с лиловым носом и седой щетиной на щеках, в
помятой ливрее, распахнул дверь и обеспокоенно взглянул на хмельного
хозяина.
В доме шла суета. Николай Никитич пытливо посмотрел на слугу:
- Что случилось?
В живых, умных глазах старика выразилось недовольство.
- Беда, барин! В дом забрался лиходей! - угрюмо пробурчал он и опустил
голову.
- Что за лиходей? - пошатываясь, спросил Демидов. Он толкнул слугу и
торопливо поднялся в покои. В дальней комнате раздавались громкие голоса и
ругань. Гвардеец подошел к знакомой горнице, в которой стоял чугунный
шкаф, и распахнул дверь. На скамье, со связанными на спине руками, сидел
Филатка, а с боков его стояли два полицейских будочника. За столом
расположился усатый пристав и усердно писал. Растрепанный, без парика,
лысый Данилов, завидя Демидова, обрадовался:
- Вот и сам барин!
- Батюшка! - слезно взвизгнул Филатка и повалился хозяину в ноги. -
Батюшка, спаси и огради меня от сей нечисти! - вопил он; у него из носа
обильно сочилась сукровица.
- Ну-ну, ты, гляди! Двину! - угрожающе сжал кулаки Данилов. - Сумел
грабить, изволь по совести и ответ держать!
- Грабителя нашли во мне, окаянные! Батюшка, Николай Никитич, скажи им,
балбесам, что невиновен я. Век у Демидовых жил, и ни одной пушинки не
пристало! - не унимался Филатка.
- Молчи, ворюга! - выкрикнул управитель конторы и показал на чугунный
шкаф. - Оглядел и вижу - печатка долой. И ни шкатулки, ни самоцветов!
- Дело ясное, господин! - откашливаясь, встал из-за стола полицейский
пристав и, не сводя глаз с Демидова, отрапортовал: - Доказуемо! Сей плут
найден хмельным в комнате. Несомненно, он в шкафу хозяйничал.
Драгоценности, господин, растаяли, яко дым! Кто в сем виновен? Ясно, сей
пьянчуга и хват!
- Слышали? - со слезами выкрикнул дьячок. - Ни ухом, ни слухом не
ведаю. Одна беда, хмельным забрел в горницу и проспал тут. А кто и что, не
ведаю. Батюшка, прикажи освободить. Избавь от позора!
Демидову стало жалко истерзанного дядьку. Худенькое острое лицо Филатки
с косыми глазками просяще уставилось на хозяина. Однако Николай Никитич
строго и надменно сказал:
- Не понимаю, кто же тогда вор?
Всегда веселый и легкомысленный хозяин показался дьячку вдруг грубым и
злым.
- Уж не ты ли, Данилов, похитил шкатулку? Да, кстати, ведь и ключи у
тебя хранятся! - с легкой насмешкой продолжал Демидов.
Глаза Данилова испуганно забегали, он торопливо перекрестился.
- Что вы, господин! Убей меня бог! Да разве ж я смею царскую печать
ломать? Да разве ж я хоть на крошку хозяйского добра позарился?
Пристав грубо-наставническим тоном перебил:
- Господа, не будем спорить! Вопрос ясен. Вот вор, берите его! -
приказал он будочникам.
- Кормилец, батюшка, не дай на поругание и погибель! - снова заголосил
Филатка.
Демидов с холодно-брезгливым лицом оттолкнул дядьку.
- Поди прочь! Не пристало мне, столбовому дворянину, покрывать татей!
Он повернулся и пошел прочь. Филатка внезапно выпрямился, дернулся,
веревки впились в тело. Глаза его налились жгучей ненавистью.
- Худая душа! Кровососы! Сами грабят, а других чернят. Стой, стой! -
прокричал он вслед Николаю Никитичу, отбиваясь от побоев будочников. - Все
равно не смолчу я. Невиновен, истин бог, невиновен! Братцы, за что же
бьете! Братцы!..
Он упал и забился в припадке.
Демидов угрюмо прошел в свои комнаты, свалился в кресло и, протягивая
ноги, выкрикнул камердинеру:
- Разоблачай! Сон валит!
Он сладко зевнул, потянулся. В душе его не проснулось ни чувства
сожаления, ни справедливости. В очищение своей совести он хмуро про себя
рассудил:
"Неужели мне самому срамиться из-за ларца? Дьячку и каторга впору, а
столбовому дворянину - не с руки! Да и кто поверит холопу?.."
- Эй ты, окаянный, не сопи! - прикрикнул он на камердинера. - Живей
раздевай!
Из-за деревьев, раскачивавшихся за окном, брызнул скупой солнечный луч.
Слуга, старательно и осторожно раздевая барина, подумал:
"Все люди как люди! А наш трутень ночь кобелем бегает, а днем при
солнышке дрыхнет..."
В последний день пребывания в Санкт-Петербурге Демидов снова неожиданно
встретил прелестницу. Она сходила по широкой лестнице вниз. Поймав его
обиженный взгляд, она на мгновение задержалась и прошептала:
- Ради всего святого, не сердитесь! Мы не можем встречаться... Князь и
муж... Могут быть неприятности... Пожалейте меня и себя... Ах, какая
сегодня чудесная погода!
С невозмутимым видом она улыбнулась и унеслась, как пушистое, легкое
облачко.
"Авантюристка!" - зло подумал Демидов, но все же ему стало жаль
расставаться с нею.
В приемной его встретил Энгельгардт. Он сидел, опустив голову на
ладони, задумчивый и печальный.
- О чем закручинились? - окликнул его Николай Никитич.
- Ах, Демидов! - беда! Сия авантюристка добралась-таки до светлейшего,
и теперь он без ума от прелестницы. Поостерегись, милый!
- А я и не думал вступать с нею в связь! - стараясь сохранить
спокойствие, сказал адъютант.
- Ну вот и чудесно! Теперь я спокоен за вас. Я так и знал, что вы
благоразумный офицер! - Он с горячностью схватил руку Демидова и крепко
пожал ее.


Демидовский обоз приготовили к отправке. На обширном дворе громоздились
фуры, экипажи, ржали кони - шла обычная суета перед дальней дорогой.
Управитель Данилов обошел и самолично пересмотрел все: ощупал бабки коней,
проверил подковы, узлы, ящики. Все было в порядке. Подле него ходил новый
дядька, приставленный к молодому потемкинскому адъютанту. Рядом с
Даниловым дядька Орелка казался богатырем с широкой грудью, с большими
цепкими руками. С виду холоп походил на безгрешную душу: тихий,
молчаливый, с невинным простодушным взглядом. Но кто он был на самом деле,
трудно сказать. Орелка вел трезвую жизнь и старательно избегал женщин. Это
и понравилось Данилову. Испытывая нового дядьку, управитель с лукавым
умыслом укорил его:
- Гляжу на тебя, мужик ты приметный. Бабы, как мухи на мед, липнут.
Отчего гонишь их прочь?
- Баба - бес! Во всяком подлом деле непременно ищи бабу! - потемнев,
отрезал Орелка.
- Это ты верно! - согласился Данилов. - Но ты, мил друг, помни, что в
человеке дьявол силен. Ой, как силен! - Прищурив глаза, Данилов с
удовлетворением оглядел могучую, сильную фигуру Орелки.
- Так что же, что силен дьявол! Умей свою кровь угомонить! Ты, Павел
Данилович, про женский род мне не говори! Знаю.
В жизни Орелки многое казалось темным управителю санкт-петербургской
демидовской конторы. Признался Орелка в том, что он беглый, а откуда и
почему сбежал - один бог знает. Догадывался Данилов, что не от добра сбег
барский холоп к Демидовым и что непременно в этом деле замешана женщина.
То, что Орелка сторонится женщин, понравилось управителю.
"Стойкий перед соблазном человек, убережет и хозяина своего от блуда!"
- рассудил Данилов и посоветовал дядьке:
- Смотри, береги демидовского наследника, тщись о его здоровье, а баб
от него гони в три шеи! Гони, родимый!
Скупой и прижимистый Данилов не пожалел хозяйского добра: он обрядил
Орелку в новый кафтан, выдал крепкие сапоги и наградил чистым бельем.
- В баню почаще ходи! Чист и опрятен за барином доглядывай. Помни, что
он есть адъютант самого светлейшего!
- Не извольте беспокоиться, Павел Данилович! - пообещал слуга.
Он и в самом деле оказался чистоплотным и рачительным слугой. Орелка
пересмотрел гардероб хозяина, вытряс, вычистил одежду и бережно уложил в
сундуки.
Демидову он понравился своею статностью и силой.
- Песни поешь? - с улыбкой спросил его адъютант.
- Пою! Только про горе больше пою! - признался Орелка.
- Почему про горе? - полюбопытствовал хозяин.
- Известно почему, - нехотя отозвался дядька. - Земля наша большая,
всего, кажется, человеку вдоволь, а между людей - разливанное горе! Отчего
так, господин?
- Не твое дело о сем рассуждать. Будешь так думать - спятишь с ума! -
недовольно сказал Демидов.
Орелка ничего не ответил, смолчал. Стоял он, покорно склонив голову, а
глаза его были спокойны. Угодливость холопа понравилась Демидову.
Понравилось и то, что дядька как-то незаметно вошел в его жизнь. Казалось,
он век служил Демидовым. Все у него ладилось и спорилось, и приятно было
смотреть, как Орелка без суеты, молчаливо готовил хозяина в дорогу.
Быстро подошел день отъезда. На заре запрягли коней в большие фуры и
ждали отправки. Ночью выпал первый чистый снежок, и на деревьях блестело
тонкое нежное кружево инея. Голубые искорки сыпались с прихваченных
морозом веток. Луна неторопливо катилась над сонным городом, бледный ее
круг светился золотым сиянием.
В этот тихий утренний час в распахнутые ворота вошла молодая монашка.
Хлопотавший у подвод Данилов сразу узнал ее. Со злым, хмурым видом он
подошел к черничке.
- Ты зачем здесь? Кто звал тебя? Орелка, гони отсель черную галку! -
закричал он холопу.
Из-за возов степенно вышел Орелка. Он приблизился к монашке, встретился
с нею глазами и растерялся.
- Кто ты? - смущенно спросил он.
- Аленушка! - спокойно ответила девушка. - Не гони меня!
- Ты, девка, лучше уходи отсюда! - насупив брови, глухо сказал Орелка,
а у самого на сердце разлилось тепло. "Глаза-то какие синие! Ох, господи,
грех-то!" - ласково подумал он, переминаясь перед ней и не зная, что же
делать.
- Гони ее, гони! - не унимался Данилов. - Эй ты, пошла, пошла со двора!
- толкнул он девушку в спину.
Аленушка спокойно взглянула на управителя, глаза ее потемнели.
- Не трожь! Не к тебе пришла и не с тобою разговор буду вести!
Монашка неторопливо прошла в глубь двора и уселась на бревнышке.
- Не для того явилась, чтобы уходить! - решительно сказала она, а глаза
ее затуманились слезой. - Бессердечные, куда гоните!
Орелка смущенно опустил голову. Данилов сердито запыхтел и сказал с
укором холопу:
- Ну чего болваном перед бабой стоишь! Гони прочь! Сам только что
сказывал, баба - нечистая сила! Блудницы!
Но Орелка, однако, не двинулся с места. Что-то привлекательное, чистое