Федоров Александр. Хозяин Каменных гор

подумал Анатолий, но улыбнулся:
- Ваше величество, вы сегодня злы.
- Если и зол, то на себя! - громко ответил Луи-Наполеон и вдруг
спросил: - Интересуют ли вас спиритические сеансы? У нас сегодня вечером
будет знаменитый Юм. Обязательно приезжайте...
- Благодарю! - учтиво поклонился Демидов и отступил, увлекаемый
Матильдой. Свита приблизилась к Наполеону, и он удалился во внутренние
покои дворца...

8

На западной окраине неба, над ельником, пылало зарево пожара. Аврора
Карловна с тревогой смотрела в окно. На фоне заалевшей ночи резко
рисовалось черное грузное здание завода, его высокие трубы, низкие склады
и горы угля. Позади хозяйки стоял управляющий пан Кожуховский. Маленький,
приземистый, с длинными нафабренными усами, он по-кошачьи недовольно
фыркал, шумно сопел и, весь наполненный злобой, настаивал:
- Моя госпожа, цо робят тыи злодеи! Непременно то Кашкин подпалил! А
кому же иначе? Засечь собаку потребно!
Аврора Карловна горестно вздохнула:
- Ах, Антон Иванович, надо поосторожнее с народом. Жаль заимки, убыток
немалый. Но что делать, если кругом взбаламутились люди?
- Крепостному быдлу плети потребны! На то холоп, чтобы его стегали!
Кабы мне волю, я бы их поучил! - с нескрываемой ненавистью заговорил
шляхтич.
- Вы все горячитесь, а теперь жить надо иначе. Круто, но умно надо
наказывать раба! В этом краю опять становится страшно. Не за себя
волнуюсь, а за сына! - с грустью сказала вдова.
- Ах, моя обожаемая пани, нынче и съехать некуда от сих ворогов! Куда
податься, если вся Россия вот так, как в котле, кипит. Крепостные только и
ведут речь о воле. Хм! - ядовито ухмыльнулся Кожуховский. - Моя бы власть,
я б показал им волю!
Аврора Карловна оторвалась от окна, подошла к старинному креслу и
устало опустилась в него.
- Антон Иванович, на сердце у меня что-то неспокойно, - пожаловалась
она. - Вот так бывает перед бедой...
- Что вы, что вы, моя пани! Все пойдет по-хорошему. От веку так
повелось: холопы дурят, а паны плетью их за это учат!
Хозяйка замолчала. Зарево над лесом постепенно угасало, и в комнате
сгущалась тьма.
- Спокойной ночи! - тихо сказала вдова управителю, и тот понял, что ему
пора уходить.
Демидова осталась одна. Гнетущая тоска охватила ее, молодую женщину.
Всем своим существом она чувствовала, что здесь, на Камне, на заводах
поднимается новая страшная сила - просыпаются от вековой спячки работные
люди. Становилось жутко среди этого житейского бурного моря.
Заводчица не ошиблась. Во всем расчетливая и холодно-рассудочная
женщина, она понимала, что наступают тревожные дни. В народе родилась и
вынашивалась заветная мечта о воле. Через Каменный Пояс пролегал гулевой
Сибирский тракт, по берегам Камы и Волги без конца шли, утаптывая тропы,
поливая их соленым потом, бурлаки. Из конца в конец по всей русской земле
разносили они слухи и толки о воле. Да и прошлое еще не было забыто. И на
Сибирской дороге и среди берегового бурлачества крепка была в народе
память о временах Пугачева. Самое опасное было в том, что все крепостные
были твердо уверены, будто цари не раз милостиво давали волю крепостным,
да баре и попы прятали ее, и не доходила она до народа.
"Прав пан Кожуховский, надобно изловить смутьяна Кашкина и отменно
высечь его. Да так, чтобы о воле забыл! - с ожесточением подумала Аврора
Карловна. - И в самом деле, где это видано, чтобы руки опускать? Не все же
мужики против барства. Вот хоть Ушков, - первый пойдет против Кашкина!
Словить, схватить злодея!"
Зарево погасло. Во всем теле вдова ощущала гнетущую тяжесть. Она
поднялась и со скорбным лицом пошла в спальню, легла в постель, но сон не
приходил. Встревоженная Демидова твердо решила утром послать вершников,
сильных и крепких слуг, и отыскать смутьяна...
Но пришло утро и принесло еще более тревожную весть. Гонец из
Екатеринбурга сообщил о неожиданной смерти царя Николая Павловича. Кто мог
ожидать ее? Всегда здоровый, крепкий, он вдруг простудился, и менее чем в
неделю все было кончено. Смерть наступила так внезапно, что немедленно
после кончины царя по столице пополз слух о том, что Николай был отравлен
его доктором Мандтом, другие таинственно передавали, что он сам отравился.
Основанием к подобным легендам послужили военные неудачи под Севастополем.
Несмотря на геройство и самоотверженность русских моряков и солдат,
Крымская война была проиграна из-за тупости и ограниченности царя и его
министров. Общество находилось в сильно угнетенном душевном состоянии, все
скрыто ненавидели николаевский режим, и царь это чувствовал. Еще до его
роковой болезни по Петербургу ходила молва о том, что певчие Казанского
собора во время богослужения, по какой-то непонятной ошибке, запели при
возглашении многолетия императору "вечную память". Среди простого народа
передавали рассказ о том, что на шпиль маленького бельведера на крыше
Зимнего дворца, как раз над царской комнатой, уселась неизвестная черная
птица и целый день кричала зловещим голосом, предрекая смерть. Мнительный
и трусоватый Николай впал в уныние, и это мрачное настроение не покидало
его до могилы.
Слушая сообщение, хозяйка и шляхтич смотрели на вестника глазами,
полными слез.
- Боже мой, он был у дворян настоящий и крепкий защитник! - с тревогой
в голосе воскликнула Аврора Карловна. - Как мы будем без него?
Несмотря на утешения, она грустно опустила голову и проплакала целый
день.
Мимо окна, тяжело склонив голову, хмуро проходили в церковь работные.
Седовласый священник со слезами оглашал народу скорбное известие, но люди
угрюмо молчали, глубоко скрыв свои настоящие чувства.
Вместе с крепостными заводчица молилась за царя. Ее спокойные карие
глаза пристально разглядывали понурых рабочих.
"Может, эта потеря и их сломит!" - с надеждой думала она.
А в это время на паперти, окруженная плотной толпой, убогая
старуха-побродимка тихим напевным голосом вещала людям:
- Милые вы мои соколики, отошел-умер царь-батюшка Миколай. Умер от
лихих тягот, на своем хотел поставить, да не вышло! И ноне едет, едет к
нам другой царь Михаил, и думка одна у него: хочет он извести всех бар на
русской земле. И везет новый царь-государь с собой золотую книгу и дарует
ее всему честному крестьянству - всем мужикам, у кого мозолистые руки. А в
этой книге написано простому народу: всю землю царь Михаил отдает
исконному пахарю-крестьянину в вечное владение, а помещикам не оставляет
ничего. И будет вскоре воля-волюшка на всей русской земле. И будет
тогда...
- Чего брешешь, старая кикимора! Погоди, ведьма! - прервал старуху
властный голос.
Энергично расталкивая мужиков локтями, из толпы вышел плотный, круглый
пан Кожуховский. За ним выступала бледная и строгая хозяйка завода.
- Что за паскудные речи ведешь? - суровым голосом спросила у побродяжки
Аврора Карловна, не выдержала характера и сорвалась: - Забрать брехунью!
Плетей, плетей ей!
- Не горячись, барыня! Не на всякого человека можно плеть поднять! -
сказал ей высокий костистый старик. Он бесстрашно смотрел госпоже в глаза,
и его сухое загорелое лицо было полно решимости.
- А ты откуда брался, такая заступа? - взбешенно закричал шляхтич.
Рысьи глаза его сузились от злости, и он протянул руки к старику. - И тебя
заодно плетью отстегаем!
- Молод и горяч больно! Самолюб не в меру! - с достоинством ответил
старик. - Погляди, на небе играет свет-солнышко! Разве упрячешь его? Никак
грязными руками не схватить; так и матку-правду ни плетью не забьешь, ни
тюрьмой не скроешь!
В жилистом, крепком теле деда, в его загорелых до черноты руках с
огрубелыми пальцами, в мускулистых и прочных ногах чуялись сила и
упрямство.
- Ты у меня смотри! - пригрозил ему управляющий и заорал: - Стражники,
забрать эту побродяжку!
Полицейщики бросились к старухе. Мужик неустрашимо хотел ее защитить,
но седая женщина остановила его.
- Не мешай им! Не страшны мне супостаты! - выкрикнула она, и в ее
старческих глазах, как под неостывшей золой, сверкнул огонек.
Нищебродку потащили на барский двор и отхлестали плетями. Избитую,
измученную, ее выбросили на дорогу.
- Иди-бреди куда хочешь, вот тебе и воля! - насмешливо сказал ей вслед
шляхтич.
До позднего вечера она лежала в забытьи, и только шедшие с работы
заводские подняли старую и унесли в поселок.
Но и расправа со смутьянкой не принесла Авроре Карловне покоя. Всю ночь
тревожно бродила она по старым демидовским хоромам, прислушиваясь к
подозрительным шорохам и к шуму ветра в парке. Над демидовским домом
высоко стоял месяц. Нарушая гнетущую тишину, на каланче древний сонный
сторож двенадцать раз ударил в колокол. Глухие звуки пронеслись над прудом
и лесами и замерли. Белесоватый туман наползал с водной глади и тянулся к
деревьям и кустам, развешивая на них свои серые космы. Только под утро,
когда стал нарастать птичий гам и щебет, Аврора Карловна постепенно
успокоилась и уснула...
Прошли недели, на престол вступил Александр II. Демидова вздохнула
свободнее и призналась шляхтичу Кожуховскому:
- Боялась я, чтоб опять не повторилась Сенатская площадь... Все сердце
изболелось...
- То пустое, моя вельможная пани, новому не обратиться вспять. Так я
полагаю, все сейчас пойдет к наилучшему!
Напрасно утешал себя так Антон Иванович - слухи о воле среди народа не
прекращались. Они росли, ширились. Довелось шляхтичу Кожуховскому побывать
по делам на Юрюзанском заводе, и там владелец Сухозанет усилил его
тревогу. За доброй настойкой, среди приятной беседы об Авроре Карловне,
хозяин вдруг таинственно сообщил:
- И среди дворянства ходит слух, что освобождение крестьянства
возможно. Весь вопрос только, на каких условиях?
- Неужели его императорское величество обидит дворянство и заводчиков?
Быть того не может! - убежденно сказал шляхтич.
- Безусловно! - согласился Сухозанет. - На это рассчитывать русской
черни не приходится. - Он пододвинул графинчик с вином и предложил: -
Пейте во здравие. Мы еще покняжим!..


Аврора Карловна давно поджидала из Москвы старую овдовевшую тетку.
Выписала она старуху не из жалости к ней, а потому, что тетка прекрасно
знала иноземные языки, и Демидова решила приставить ее учительницей к
сыну.
Гостью привезли в разбитом рыдване и устроили в горнице. Аврора
Карловна сгорала от нетерпения узнать московские новости. Она усадила
старушку за стол, поднесла ей чашку душистого кофе и ждала ее речей. У
гостьи были темные брови, большие пытливые глаза, некогда голубые, а
теперь выцветшие. Большой тонкий нос, заостренный подбородок придавали ей
сходство с хищной птицей. Все лицо ее было изрезано мелкими морщинками,
густо белела пудра, на щеках алел грубо намалеванный румянец. Старуха не
торопилась, медленно пила кофе и хитро поглядывала на племянницу.
- А ты все еще хороша, моя козочка! - тихо заговорила она. - И цветешь
и живешь хорошо. Да хранит тебя бог, что вспомнила обо мне. Вот одного
боюсь - скукоты. Без мужского глаза погибнешь тут!
- Что вы, тетушка, мы ведь вдовы, не до этого нам с вами! - потупя
глаза, запротестовала Аврора Карловна.
- Ах, милая, мы, женщины, не можем жить без галантов! Да вот времена
пошли какие! Боюсь, что все с ума сошли и с волей придет утеснение...
- С какой волей? Что за вести? - встревожилась Демидова.
- Да то вести не мои; герольды на коронации в Москве рассказывали,
грамотки кидали о воле...
- Что вы, что вы! Да разве ж это может быть? - устрашилась Аврора
Карловна.
- Не знаю, как и сказать. Вот только послушай, милая, как было! -
вкрадчивым голосом начала старуха. - В тот денек иду я по просторной
площади, и вдруг со всех сторон точно плотину прорвало. Народ ото всех
краев, словно вода в половодье, нахлынул. Тут появились герольды в
золотистых одеждах, с орлами на спинах, с трубами. И стали они трубить, а
из парчовых сум выкидывать в народ небольшие листочки. Ветер подхватил их
и понес, а народ-то заметался за ними, будто за сотенными. Схватит один,
десять на него набрасываются, опрокидывают, барахтаются в куче, рожи друг
дружке царапают, пальцы ломают, да и порвут в остервенении бумажку на
клочки. Целая редко кому и досталась. Сама видела, моя золотая, как один
мужик с расквашенным носом схватил на лету бумажку, засунул в рот и
проглотил. Только бы ему досталась!.. Изволишь видеть, моя милая, кто-то
среди черни слух пустил, что царь перед коронацией дает волю мужикам и
кому удастся поймать бумажку или хоть краешек ее ухватить, тому и
вольная... Только, конечно, все это не так! Никому никакой воли и не
обещали!..
- Ах, боже мой! - схватилась рукой за сердце заводчица. - А ведь я
думала, что и на самом деле это правда! Напугали вы меня!
- Правда не правда, а народ такой, - раз надумал, то и ждет, чего ему
хочется. Пугаться тебе, моя золотая, нечего. Никакой воли не будет! Все
как было, так и пойдет...
И хотя глаза старухи добродушно улыбались, а за окном светило нежное,
радостное солнце и так тихо было кругом, все же на сердце Авроры Карловны
не было обычной радости. Она сидела молчаливая и притихшая.
Старуха грустно покачала головой.
- Ах, милочка моя, тебе ли в таких годах кручиниться! - Она припала к
плечу племянницы и захихикала: - Погоди, найдутся счастливчики, только
помани, вот и тоска уйдет...
Качнув головой, она многозначительно посмотрела на вдову и улыбнулась.
Гром загремел совершенно неожиданно и невдалеке: невеселые вести пришли
с Юрюзанского завода. В августе работные этого завода отправились на
покосы, и к ним явился бежавший из Тагила бойкий и скорый на слово Степан
Кашкин. Он с неделю скрывался у косарей в балаганах и побудил их к
неповиновению заводской конторе. Сметав стога, народ разбрелся кто куда.
Крестьян ждала работа на рудниках и дровосушилках, а они ударились в
соседние уезды в поисках хлеба. Дело принимало грозный оборот; главный
приказчик Абаимов, хмурый, тяжелый, с волчьими глазами мужик, решил
примерно наказать возмутителей. Вместе со стражей он поймал двух сбежавших
с завода, жестоко высек их, а на другой день от поджога запылали синим
пламенем угольные сараи. Работные не бросились тушить их. Абаимов
суетился, угрожал, ругался, но никто и пальцем не шевельнул, чтобы помочь
приказчику. Бородатый угрюмый рудокопщик долго и пристально смотрел на
веселый огонь и как бы между прочим задумчиво сказал:
- Погоди, доведешь до того, что самого в жаровню сунут. Не грех бы,
супостата!
Абаимов от слова до слова услышал сказанное горщиком, потемнел и, сразу
прикусив язык, незаметно скрылся с пожарища. Засел он в конторе за крепкой
дверью с железными запорами. Несколько дней не показывался людям на глаза:
понял, как опасно сейчас раздражать работных. Беспокоился он не напрасно:
все приписные его ненавидели, и недаром! Вместе с генералом Сухозанетом он
довел работных до невыносимо тяжелого положения; оба не щадили ни малого,
ни старого, ни больного. Минувшей осенью, когда задували пронзительные
северные ветры, приказчик выгнал всех на возведение плотины. Беременные
женщины и матери с грудными ребятами тоже должны были выполнять урок, а в
расплату многим достались плети. Две женщины после каторжной работы
скончались в родовых муках. Вспоминая обо всем этом, приказчик думал лишь
об одном, как бы поживу-поздорову унести ноги с завода. В Санкт-Петербурге
у генерала Ивана Сухозанета работал старшим конторщиком его тесть Петр
Помыкалов. К нему и написал 28 мая 1858 года письмо Абаимов, в котором
сообщал:
"В нонешнее время очень трудно стало управляться... Мужичье, дураки,
ничего не понимают, и как до сих пор живут на цепи, то и желают сорваться,
как обыкновенно срываются цепные собаки и на воле не могут набегаться. А
как уже из зла ко мне были зажиги [поджоги], то боюсь, как бы вместо
подкладки огня под угольные сараи не подложили огня в людей... Зажигатели
же все около меня, и прошлогодняя искра не погасла. Вот причина, по
которой я боюсь этой обязанности как огня и почту себя в награду, ежели
генерал освободит меня..."
Письмо благополучно дошло до места назначения, попало в руки старшего
конторщика Помыкалова, а от него и самому Сухозанету.
Генерал в весьма сильном раздражении прочел просьбу приказчика, лицо
его стало багровым и, не откладывая дела, он зло и сердито написал ответ
Абаимову:
"Ах ты, безалаберный мужичишка, хвастун, пустомеля, не вы и не ты, а я
тружусь, как на цепи привязанный, и всегда рад, всегда с удовольствием
хочу служить вам примером трудов и усердия, с седою головою, не тебе чета,
молокососу. Однако в 33 года не могу похвастаться, что искоренил воровство
и пьянство и что привел вас в порядок. А ты, ленивец, болтунишка, едва
показываешься при работах, иногда только в пять часов вечера, и смеешь
говорить о благоприятных обстоятельствах, будто тобою устроенных...
Срамец! Ты живешь помещиком и смеешь говорить: "Отслужил, слава тебе
господи!"
Не мужичье дураки на цепи, а вы, грамотеи, мошенники, пьяные и ленивые.
Вам тошно, что вас хотя не на цепи, однако же на шнурке понемногу
притягивают к ответственности и работе. Вам тошно, что удерживают от
разврата и не дают вам воровать вдоволь, как в старину бывало. Не мужики,
а вы желаете сорваться и на воле беситься, но высочайшая воля вам гласит
другое: "Всем оставаться в совершенном повиновении к установленным властям
и в спокойствии ожидать решения, которое тогда последует, когда все
обсуждено и государем утверждено и обнародовано будет.
Зажиги были не от мужиков, а от твоей братии грамотея, от вашей
безбожной и злой зависти друг против друга".
Получив генеральскую отповедь, старший приказчик Юрюзанского завода
распалился яростью и, чтобы облегчить сердце, решил поприжать приписных.
Со стражниками он объехал лесные курени в надежде изловить зачинщиков
возмущения среди рабочих. В одном лесном шалаше он застал спящего
человека. Стражники схватили его и связали руки. Абаимов узнал в
задержанном землекопа Кашкина.
- Ага, попался, сокол! Ну, погоди, разберемся с тобой!
Кашкин хмуро посмотрел на приказчика и промолчал. Однако от одного
взгляда работного Абаимову стало не по себе. Окруженный стражниками,
пойманный был доставлен на завод и заключен в подвал. В тот же день с
завода в демидовскую вотчину поскакал нарочный. Пан Кожуховский сильно
обрадовался, когда узнал о Кашкине. Он выслал трех конных, чтобы
непокорного работного доставили в Тагил. Спустя неделю тагильские
полицейщики вернулись унылые и раздосадованные. Оказалось, что проворный
Кашкин перерезал веревки и сбежал по дороге в дремучем лесу. Заметался
Антон Иванович, беспокойные думы не оставляли его ни на минуту:
несомненно, Кашкина освободили его сообщники: "Но где они?" - со страхом
размышлял пан Кожуховский.
Пока гроза шла стороной, он не беспокоил Аврору Карловну. Однако спустя
немного времени волнения начались на самом Нижне-Тагильском заводе, и -
кто бы мог подумать - среди кержаков! Издавна повелось так, что Демидовы с
охотой брали на заводы староверов. Спасаясь от царского и полицейского
притеснения, кержаки бежали на российские окраины: в Поморье, на Дон, но
больше всего в уральские леса и горы. По милости приютивших их
горнозаводчиков, кержаки строили свои часовни, молельни, а в глухих чащах
- даже скиты. Никита Демидов - основатель заводов - деловито рассуждал:
- Пусть стараются на благо моих заводов, а как богу молятся, это их
дело!
Еще при внуке, Никите Акинфиевиче, богатый кержак Рябин построил
часовню в Нижнем Тагиле. Угрюмые и замкнутые староверы, сохраняя старинные
повадки и одежды, истово молились старописанным иконам, служили по древним
книгам.
Пермскому православному архипастырю не по душе пришлись такие вольности
раскольников, - было отдано распоряжение кержацкую молельню закрыть и
передать единоверцам.
Старообрядческий наставник отец Назарий собрал свою паству на околице
и, потрясая посохом, возопил:
- Вот коли и на Камень антихрист добрался! Что будем робить,
православные? Кидай заводишко, уйдем в мать-пустыню! Побредем в
Алтай-горы, там еще есть юдоль для наших молитв!..
Кожуховский с полицейскими налетел на мирян и разогнал их. В тот же
день он послал гонца в Екатеринбург, в Горное управление, прося помощи.
Через несколько дней на завод прибыл подполковник жандармского корпуса
Жадовский, с ним чиновники, и решили приступить к опечатыванию часовни.
Чтобы обезопасить себя, Кожуховский к тому времени отправил наиболее
строптивых кержаков на лесные и горные работы. Староверские чтецы и певцы
покинули часовню. Следом за ними управитель нарядил в рудники и тридцать
кержачек, которые больше всего подстрекали народ на околице. Для пущего
внушения всех старообрядцев вызвали к храму, вынесли им древнее евангелие
и заставили начетчика громогласно зачитать по старопечатному тексту стихи
из главы тринадцатой послания апостола Павла к римлянам о повиновении
"властям предержащим".
Кержаки чинно встали на колени, били земные поклоны и, с умилением
слушая чтение, каялись в грехах. Жандармский подполковник многозначительно
переглянулся с управляющим, - на лице офицера блуждала самодовольная
улыбка. Все шло тихо и мирно. Доволен был и пан Кожуховский.
Аврора Карловна вышла на балкон и издали наблюдала за покаянием
кержаков. Они истово крестились. Легкий ветер шевелил косматые бороды
старообрядцев, цветные сарафаны и платки женщин. Над заводом простиралось
голубое небо. Ближний лес и липы в парке дышали утренним светом, теплом и
медовыми запахами. Чиновники стали опечатывать часовню. И вдруг среди
осиянной солнцем мирной идиллии заголосили-закричали заводские женки. Они
упорно сопротивлялись действиям властей, - их гнали из часовни, но они не
шли. Старцы и женщины легли на пол и зашлись в крике. Седовласый наставник
Назарий взошел на возвышенное место и, подняв крест, с горящими глазами
фанатика истово кричал:
- Прокляты! Прокляты! Антихрист грядет!
Полицейщики хотели стащить его, но он отбивался медным крестом, плевал
им в лица и проклинал. Женки голосили, их хватали и на руках выносили из
часовни, - они опять возвращались. Откуда только у них сила бралась! Они
царапались, кусались. Немало досталось полицейщикам, пока они вытолкали
женщин из храма. Но и на паперти те продолжали бесноваться. Тогда
управляющий отдал наказ приказчику, а сам с жандармом отошел в сторонку. С
громом влетела на площадь пожарная команда и пустила из насоса тугую струю
воды, перемешанной с сажей.
Потоки воды низвергались на озлобленных людей, опрокидывали их, били в
лица, по которым стекала грязь. Среди всего этого копошащегося и
беснующегося люда один старец Назарий непоколебимо стоял и взывал:
- Братие, сестры, примите поношение и муки!..
Аврора Карловна поморщилась.
"Какая мерзость! Не могли лучшего придумать!" - недовольно подумала она
и послала горничную девку прекратить свалку, а господина офицера
пригласить в покои для делового разговора.
По требованию хозяйки пожарные немедленно покинули место схватки, а
приглашенный жандарм явился к госпоже и был любезно принят ею.
Подполковник Жадовский, пленившись красавицей, не сводил с нее
восхищенных глаз. Аврора Карловна сидела напротив гостя, скромно потупив
взор. Придворная прелестница догадывалась, что произвела на жандарма
приятное впечатление. Она угадывала по его умильным глазам, по склоненной
голове, что этот пожилой, лысоватый офицер с оловянными глазами навыкате
польщен приглашением и ждет авансов. Но хозяйка держалась строго и ровным,
приятным голосом заговорила:
- Я прошу вас оставить им часовню.
Жандарм пожал плечами.
- Помилуйте, но это невозможно! Бог знает что скажут в губернии.
Архиерей будет весьма недоволен.
Из-под черных ресниц заводчицы блеснул умоляющий взгляд:
- Ради меня! Архиерей далеко, в Перми, а я здесь одна, бедная вдова, на
заводе. Мы можем остаться без работных!
- Не знаю, как и быть, - заколебался под взглядом Авроры Карловны
гость.
- Послушайтесь меня, и все будет хорошо! - придвинулась она к нему
поближе.
Подполковник растаял, его лоснящиеся жирные щеки порозовели от
удовольствия, он склонил перед хозяйкой голову.
- Для вас я готов на все! Но почему вы вступаетесь за возмутителей? Не
понимаю! - Он пожал плечами.
- Ах, боже мой! - с жаром воскликнула Демидова. - Поймите, ну какие же
это возмутители? Они взвыли только потому, что им запретили молиться на их
старые иконы. Кому это мешает? - Она придвинулась еще ближе, так что он
почувствовал ее дыхание. Кровь прилила к голове жандарма, но он
внимательно слушал ее, пожирая глазами. Заводчица продолжала:
- Нам кержаки не страшны. Не троньте их икон, и они успокоятся. Мнится
мне, господин офицер, что не от них беда придет. Кержаки за наставников
держатся, а наставники тянут назад, к старому!
- Кто же тогда опасен? - удивился жандарм.
- Опасны другие люди. Вглядитесь, что творится с работными. Их словно
подменили, они стали другими людьми. Эти холопы опаснее всего, так как они
решительнее. Они не о боге думают, а о жизни, и нас ненавидят. Они
страшны!
- Да, вы правы! - с грустью согласился подполковник. - Их решительность
может привести к пугачевщине, если дать им волю!
Аврора Карловна стала строгой, холодной, пожаловалась жандарму:
- Боюсь подумать... Прошу вас, не трогайте кержаков...
Они долго сидели за чайным столом. Хозяйка приветливо ухаживала за