Федоров Александр. Хозяин Каменных гор

развешанные среди колонн, усиливали очарование праздника.
Государыня заняла приготовленный трон, и в танцевальном зале началась
кадриль в двадцать четыре пары из самых знатных дам и кавалеров, среди
которых Демидов увидел наследника престола. Павел Петрович, в зеленом
мундире, в белых лосинах, казался маленьким и щуплым. Среди блестящего
общества он потерялся, и никто не оказывал ему должного внимания. Все
взоры были обращены на государыню.
В разгар танца Демидов заметил, что за креслом царицы появился сияющий
фаворит Зубов. Два противника сошлись на виду всей знати. Потемкин, все
еще красивый, приятно улыбающийся, при ярком свете выглядел увядающим и
усталым. Платон Зубов был юн, строен и свеж. Он не сводил глаз с
государыни.
В душе Демидова возникла неприязнь к этому хрупкому смуглому юнцу,
который с горделивой осанкой стоял подле государыни. Мимо проходили
танцующие пары, одетые в белые атласные костюмы, сверкавшие бриллиантами,
а впереди всех плавно скользили в танце внуки императрицы - великие князья
Александр и Константин. Платон Зубов по возрасту подходил к ним, и на
сердце потемкинского адъютанта стало тягостно при виде престарелой
императрицы и ее фаворита. Мог ли этот тщеславный и самовлюбленный юнец на
самом деле любить свою покровительницу, годившуюся ему в бабушки? Сияние
драгоценностей, пышный наряд, величественная осанка, румяна - ничто не
могло скрыть мелких старческих морщин на лице государыни и дряблых
изрядных мешков под усталыми, потухшими глазами. Она улыбалась, но улыбка
ее была старческой, потерявшей блеск...
Генерал-аудитор смутился от подобных мыслей и поторопился отогнать их.
Ему стало жалко Потемкина: несмотря на окружающую роскошь, он тоже
выглядел усталым и угасающим. Нельзя было обмануться в предположении, что
все уходит от него и не вернется вновь. Сегодня светлейший пребывал на
вершине славы и могущества, но взоры гостей тянулись уже не к нему, а к
юному счастливому смугляку, и только сожаление, а порой еле уловимое
злорадство сквозили в мимолетных взглядах, бросаемых на Потемкина.
Государыня улыбнулась князю, и он взмахнул кружевным платочком. В этот
миг пары разошлись и уступили место столичному балетмейстеру Ле Пику,
который очаровал всех своим пластичным танцем.
За большими окнами стало темно, и Потемкин пригласил государыню и
высоких гостей в театр. Снова Демидов медленно пошел за светлейшим, неся
его драгоценную шляпу. Он шел в большом напряжении, и ему казалось, что от
драгоценных камней шляпы сыплются миниатюрные молнии, ласкающие глаз.
В театре генерал-аудитор не мог сосредоточиться, все привлекало его
внимание. За балетом Ле Пика последовала комедия "Смирнский купец", в
которой показывался невольничий рынок и рабы всех стран, кроме России.
Лицедеи изо всех сил отображали благоденствие народа под скипетром
Екатерины...
Утомленный и потрясенный виденным, Николай Никитич еще более изумился,
когда все вернулись в большой зал, сейчас сверкавший еще ярче, казавшийся
еще пышнее. Свет дробился в хрустале и драгоценных украшениях; казалось,
кто-то мощной щедрой рукой рассыпал кругом сияющие изумруды, рубины,
хризолиты, аметисты, сапфиры, - так сверкали и переливались малиновые,
розовые, синие, зеленые, желтые огни в цветных лампадах, которых зажглись
тысячи. Среди этого мощного потока радуг и сияния государыня невольно
остановилась и восхищенно спросила Потемкина:
- Неужели мы там, где и прежде были?
Генерал-аудитор не слышал ответа светлейшего, но по лицу своего
покровителя догадался, что тот счастлив и весел. Руки Демидова отяжелели и
затекли, столь весома оказалась шляпа князя. Он медленно двигался за
Потемкиным и государыней, и с каждым шагом им открывались все большие и
большие красоты. Волшебство совершилось с ними, когда вступили в зимний
сад, где все было наполнено благоуханием, где склонялись цветущие мирты, а
в кустах щебетали и распевали птицы...
В двенадцатом часу начался ужин. Демидов пребывал до сего времени на
ногах, с той же бриллиантовой сокровищницей на руках. Государыня с
наследником престола и его супругой сидела за особым столом, и светлейший
прислуживал императрице. Только после настойчивых просьб повелительницы
Потемкин сел за стол. Почти одновременно с ним подле государыни появился
ее любимец Зубов. Нежное, женственное лицо и тонкий профиль фаворита,
сверкающий бриллиантовый аксельбант обращали на себя восхищенное внимание
гостей, особенно дам. Светлейший поморщился.
- Полно, князь, да здоров ли ты? - сочувственно вымолвила государыня.
- Ах, матушка, прескверная болезнь у меня. Ноет зуб!..
Императрица помрачнела на мгновение, но это мимолетное недовольство
быстро прошло, унеслось, как облачко, и растаяло. Пир продолжался, поражая
гостей сказочным убранством стола.
Между тем генерал-аудитору очень хотелось есть, все тело его ныло от
усталости, а голова слегка кружилась. Ему не терпелось самому повеселиться
и поблистать среди избранной знати, но, увы, он двигался как тень за
светлейшим и был лишь холодным и блеклым отражением этого величавого, но
угасающего светила...
Еле дождался Николай Никитич отбытия государыни. Она покинула дворец на
исходе второго часа ночи под нежное пение итальянской кантаты,
восхвалявшей высокую гостью.
Прощаясь, государыня протянула Потемкину руку и благодарно улыбнулась.
Князь упал перед императрицей на колени и благоговейно прижал ее руку к
губам. По его толстым щекам катились слезы. В глазах Екатерины Алексеевны
тоже засверкала ответная слезинка.
Генерал-аудитор стал несказанно счастлив, когда наконец сдал
драгоценную ношу Энгельгардту, а сам очутился среди прелестниц, которые
все еще наполняли Таврический дворец.
Вновь вспыхнула и разгорелась заря над пышным садом, померкли в ее
озарении огни празднества. Погасли люстры, и залы постепенно опустели.
Тяжело ступая по зеркальным паркетам, Потемкин, в сопровождении
генерал-аудитора, удалился в покой.
- Не уходи, Демидов! - остановил он Николая Никитича, собиравшегося
откланяться ему.
Светлейший устало опустился в кресло. Два камердинера ждали его
повелений, но Потемкин молчал и медлил разоблачаться. Боясь нарушить
раздумье князя, безмолвствовал и генерал-аудитор.
Тяжелый, долгий вздох вырвался из груди Потемкина.
- Что с вами, ваша светлость? - испугался Демидов. - Не больны ли?
Может, медика вызвать?
Светлейший с досадой отмахнулся.
- Не в медике дело, мой друг! - печально промолвил Потемкин. - Никто
мне теперь не поможет. Чует мое сердце, Демидов, ноне сыграл я последнюю
пиесу в своей жизни. Кончено, все кончено...
Он устало закрыл глаза и тяжело опустил голову на грудь.
- Ваша светлость!.. - со страстью заговорил генерал-аудитор.
- Оставь! - тихо обронил князь. - Гляди, уже погасли огни и начинается
новый день...
Демидов тихо удалился, оставив своего покровителя в скорбной позе.
Генерал-аудитор шел по опустевшим залам, в широкие окна вливались
первые потоки солнца. И то, что вчера поражало великолепием, в лучах
животворного дня теряло свою волшебную прелесть.
В обширный Таврический дворец с отъездом гостей вошли тишина и
безмолвие. Лишь на золотой солнечной дорожке играл откуда-то взявшийся
котенок; подпрыгивая, он старался ухватиться за бахрому драгоценной
скатерти.
Только к полудню вернулся Демидов на отдых. Раздевая его, Орелка
сердито сопел.
- Ну, чего хмур? Радоваться должен: хозяин в раю побывал. Экий праздник
состоялся у светлейшего! Одних драгоценных камней на господах было на
миллионы!
- Все так, господин! - согласился слуга. - А только, по совести
молвить, не к добру такой пир! У дворца-то пятнадцать мужиков совсем
распростились с белым светом, а полета покалечились! За квасом да калачами
погнались...
- Не жадничай! - поучительно сказал Демидов.
- Да разве это жадность погнала? От нищеты да голода это, господин мой.
- Цыц! О чем мелешь, супостат! - рассердился генерал-аудитор. - Да
разве ж возможно сие в нашем царстве да в прославленный век Екатерины. А
ведомо ли тебе, что светлейший на один бал истратился на полмиллиона
рублей?
"Поди ж ты, как оборачивается! А того не разумеет, что полмиллиона со
всей России по копеечке собраны с мужиков. Потом да горбом добыты эти
копеечки. Эх, господин, господин, гляди-поглядывай, как бы вновь не
собралась туча над барскими головами! Худо будет!" - хмуро подумал Орелка,
но смолчал. Однако Демидов по глазам холопа догадался, о чем тот думает, и
на душе его стало тревожно...


Суворов в двадцать дней объехал Финляндию и установил места, где
надлежит построить крепости. После напряженных трудов Александр Васильевич
направился в город Петрозаводск. Весть об этом взволновала местных
начальников. Генерал-губернатор Олонецкого края Тутолмин созвал экстренное
совещание, и на нем долго решали, как встретить дорогого гостя. Слава
Суворова гремела повсюду, и областные правители дрожали, ожидая величавого
Зевса Громовержца. Поэтому решили разубрать город, а на заставе возвести
триумфальную арку. Разысканы были и свезены в Петрозаводск музыкантские
команды; им вменили в обязанность немедленно разучить и отрепетировать
любимые суворовские марши. Ветхие полосатые будки срочно обновили. Старые
инвалидные команды вывели на плац и учили воинским артикулам. Мещанам и
заводским бабам настрого наказали коз и поросят держать под надежными
запорами, чтобы животные не слонялись по городу и не дозволяли себе
непристойностей. Древний профос - полицейский служка Андрейка - заправлял
давно не горевшие фонари. По тюрьмам усердно чистили ретирады. Попы
готовились к торжественной встрече. Соборный протодьякон каждый день
промывал глотку спиртом, чтобы достойно провозгласить долголетие именитому
гостю. Звонарь зачастил на звонницу. Во всем городе не нашлось ни одной
щели, ни одного уголка, где бы не чувствовалось веяние деятельного
административного таланта генерал-губернатора Тутолмина.
Но одного не учли ретивые петрозаводские администраторы: граф Александр
Васильевич, весьма поспешный в исполнении своих предприятий, являлся,
когда его менее всего ожидали. "Быстрота и натиск" - было девизом славного
героя. Верный этому девизу, Суворов внезапно приехал в Петрозаводск на
простой тележке, запряженной одноконь. Одет полководец был в изрядно
поношенную солдатскую куртку.
Никем не узнанный, он промчался по городу прямо к пушечно-литейному
заводу, у ворот которого и остановил свою тележку. Здесь он проворно
соскочил, быстро на ходу одернул куртку и бравым шагом направился на
завод.
Караульный солдат, увидя бойкого заезжего гостя, не утерпел и спросил:
- Эй, служивый, скажи-ка, скоро ли будет Суворов?
Полководец подтянулся, лукаво подмигнул часовому и сказал:
- Граф Суворов следует за мной!
Не теряя ни минуты, Александр Васильевич быстро прошел в заводскую
контору и строго приказал:
- Я - Суворов. Показывайте без утайки весь завод.
Чиновники замерли от изумления. Однако дельный и расторопный дежурный
не растерялся. Он быстро встал и пригласил полководца последовать за ним.
Тем временем на ходу он глазами дал понять сослуживцам: "Мчитесь птицей и
дайте знать о прибытии нежданного гостя наместнику Тутолмину и начальнику
завода Гаскоину!"
Александр Васильевич в сопровождении чиновника быстро обошел завод,
заглядывая всюду, перекидываясь с рабочими прибаутками. Горновые спросили
его:
- А что, служивый, прибудет сюда Суворов?
Герой метнул на них веселый взгляд:
- Никак его знаете?
- Еще бы! Суворова знает вся Россия!
Александр Васильевич заметил, как суровые бородатые лица горновых
приветливо засветились. Это тронуло его сердце. Он подошел к домне,
пышущей жаром. В ней весело гудело пламя.
Суворов озяб в дороге и порядком проголодался. Сейчас, в благодатном
тепле, он вспомнил об этом. Растерев окоченевшие руки, гость достал из
кармана солдатской куртки черный сухарь и с большим усердием стал его
грызть.
Коренастый доменщик, заросший до глаз бородой, посмотрел на гостя и
лукаво ухмыльнулся.
- Ишь ты, голод не тетка! Солдату и работному одна пища: сухари да
вода!
- Верно, ой как верно! - откликнулся Суворов.
Но тут доменщик помрачнел и бросился к укладу. Александр Васильевич
поразился: "Что за быстрая перемена?"
Он оглянулся: в литейную входил увешанный регалиями, в пышном мундире
генерал Тутолмин, а рядом с ним спешил сухой и проворный Гаскоин.
Александр Васильевич засунул недоеденный сухарь в карман, сдвинул
брови...
Он весьма сухо выслушал генерал-губернатора и очень оживился, когда
стал рапортовать начальник завода. Глаза полководца снова засияли, и он с
удовлетворением сказал:
- Хороши ребята!
Однако, заслушав рапорты, Александр Васильевич снова замкнулся в себе,
посуровел и сказал начальникам:
- Спасибо. Отвлекать от дел не мыслю. Прошу вас, господин
генерал-губернатор, возвратиться к службе!
Гаскоина же Суворов придержал за рукав.
- Покажи все, да с толком!
Гаскоин хорошо понимал намерения гостя. Он без дальнейших слов повел
Александра Васильевича по заводу, показывая литые болванки и огромные
станы. Суворов с глубоким вниманием слушал объяснения.
При выходе гостя из литейной лохматый доменщик моргнул товарищам:
- Говорили - солдат, а то сам Александр Васильевич Суворов. Поглядеть
бы толком, да боязно!
Чуткое ухо гостя уловило эти слова, он быстро оглянулся и окрикнул
весело:
- Чего боязно? Солдат, помилуй бог, солдат я. Мало что Суворов!
Не ожидая ответа, Александр Васильевич быстро и решительно подошел к
работному и крепко обнял его:
- Молодец, братец, знатно работаешь. Спасибо. За отечество спасибо!
- Александр Васильевич! - заревели десятки здоровых глоток в литейной.
Гость и глазом не успел моргнуть, как его подхватили могучие руки горновых
и понесли.
Они несли полководца, а крепкие бородачи-работные просили:
- Александра Васильевич, родной наш! Герой наш! Ты получше взгляни на
работенку нашу!
Работные бережно вынесли его на заводский двор и поставили на землю.
- Гляди, батюшка!
Суворов зорко оглядел двор и скорым шагом побежал по дорожке. Влево,
вдоль нее, на деревянных помостах были разложены ножи, вилки, ножницы,
посуда, мелкие чугунные изделия. Александр Васильевич морщился и охал:
- Упаси бог, чашки, ложки, плошки, уполовники. Неужель ухватом, помилуй
бог, драться?
Он повернулся вправо и пошел обратно вдоль той же дорожки. По краю
возвышались пирамиды ядер, бомб, картечи. Александр Васильевич остановился
у артиллерийских снарядов и стал их внимательно рассматривать. Он то и
дело приговаривал:
- Помилуй бог, как хорошо. Любо, какой славный гостинец шведам?
Суворов ласково поглядывал на Гаскоина.
Осмотр окончился. Александр Васильевич вышел за ворота; там его
поджидали петрозаводские купцы. Дородный темноглазый купчина на подносе,
покрытом расшитым полотенцем, держал хлеб-соль.
Суворов обрадовался, как малое дитя.
- Вот спасибо, хлеб-то какой. И народ здоровый!
Он выслушал нескладную речь купца и с благодарностью принял хлеб-соль.
Крепко пожав Гаскоину руку, полководец вскочил в тележку.
Начальник завода огорченно закричал:
- Ваше сиятельство, куда вы? Обед ждет!
- Помилуй бог, - откликнулся Суворов. - Петербург ждет. Поспешать надо.
Пошли!
И тележка загремела по дороге.
Александр Васильевич, не отдохнув, ускакал в столицу.
Вспоминая Петрозаводск, Суворов понемногу отошел, успокоился и стал
мечтать о походах.
Прискакав в Санкт-Петербург, Суворов, не откладывая дела, послал
донесение государыне Екатерине Алексеевне. Оно было кратко и просто.
Александр Васильевич писал:
"Слава наместнику! Работные - молодцы. Гаскоин велик. Составные его
лафеты отнюдь не подозрительны. Петрозаводск знаменит. Ближайшая на него
операция из Лапландии. В последнюю войну предохранение той страны было
достаточно мудро".
Вместе с докладной запиской Суворов предоставил государыне планы
постройки пограничных крепостей.
Вскоре вслед за этим последовала высочайшая аудиенция.
Отправляясь во дворец, Суворов снова зажегся надеждой вернуться к
армии. Однако императрица совершенно безразлично встретила измаильского
героя. На его вопрос: "А теперь как, государыня-матушка?" - императрица
величественно и холодно ответила:
- Теперь, Александр Васильевич, вы отправитесь обратно и будете
возводить по сим планам крепости.
Полководец печально опустил голову.
Уходя из дворца, он огорченно думал:
"Помилуй бог, как рассудила! Лопата, известь и пирамида кирпича неужто
мне лучше баталий?"
Так же как и в первый раз, он сел в тележку и немедленно уехал в
Выборг. На душе у него стало тяжело и грустно от незаслуженной обиды.

8

После знаменательного праздника Потемкин прожил в Петербурге еще три
месяца. Между тем военные дела призывали его в армию. Светлейший,
казалось, не понимал этого и вел безнадежную борьбу с Зубовым Потемкин
нервничал. К этому находились важные причины. Несмотря на то, что он не
находился в армии, русские войска под начальством князя Репнина одержали
ряд побед. В эти дни взяли штурмом Анапу, при Канаврии разгромили турецкий
флот. Но решающее сражение произошло 28 июня, когда при Мачине талантливый
полководец Репнин одержал блестящую победу над визирем.
Закрывшись у себя в отдаленном покое, Потемкин в раздражении ходил из
угла в угол, набросив на плечи лишь халат и хлопая на ходу старыми
шлепанцами. Несколько раз он вызывал генерал-аудитора и приказывал ему
писать послания Репнину, но вдруг спохватывался, рвал их и отсылал
Демидова от себя. Несомненно, что светлейший в душе завидовал Репнину,
злился и свое недовольство вымещал на приближенных. Лишь услужливый Попов
сумел написать весьма льстивое и осторожное письмо Репнину, давая понять
ему, что в дальнейшем надлежит не предпринимать никаких решительных
действий без повеления светлейшего. Но это, однако, не помогло. Демидов
видел, как исчезало обаяние Потемкина. В Санкт-Петербурге потихоньку
заговорили о том, что и без князя одерживаются победы над турками.
Понимая всю ложность своего положения, светлейший стал задерживать
спешные запросы Репнина. С юга ежедневно прибывали курьеры с письмами, но
Потемкин не принимал посланцев, и те подолгу томились в ожидании ответов.
Много раз они обращались к генерал-аудитору, чтобы тот доложил о них
светлейшему, но Демидов боялся исполнить просимое, зная, что Потемкин не
терпит напоминаний. Да и кто посмел бы обратиться к нему с подобными
вопросами, когда князем снова овладела черная ипохондрия!
Назидание Потемкину пришло внезапно от самой императрицы. Однажды, в
ожидании государыни, за завтраком сидели граф Алексей Орлов и вельможа
Нарышкин. Беседа шла о войне.
- Почему так долго из армии нет известий? Что случилось, коли князь
Репнин бездействует? - воскликнул Нарышкин.
Орлов промолчал. Он неторопливо собрал со стола все ножи и,
выразительно взглянув на собеседника, любезно попросил:
- А нельзя ли отрезать кусочек сего поджаристого поросеночка?
Нарышкин деликатно поторопился выполнить просьбу графа. Туда-сюда, а
ножей нет.
- Вот видишь, - сказал Орлов, - так и Репнину ничего не дают делать,
как же после сего действовать?
На другой день государыня спешно вызвала к себе правителя потемкинской
канцелярии. Ранним утром Попов явился на прием во дворец. Государыня вышла
не в духе. Глядя в упор на генерал-майора, она спросила:
- Правда ли, что целый эскадрон курьеров от князя Репнина живет в
Санкт-Петербурге?
Попов в замешательстве признался:
- До десяти наберется, ваше величество!
- А зачем вы их держите? - полюбопытствовала императрица.
- Нет приказаний светлейшего.
- Ах, так! Скажите князю, чтобы непременно сегодня ответил Репнину, что
понужнее. А мне пришлите записку, в котором часу ваш курьер уедет!
Потемкин в ночь отправил курьеров, а отославши их, вызвал
генерал-аудитора и раскричался:
- Почему не допустили ко мне гонцов? Расказню тебя, Демидов!
Николай Никитич молча проглотил обиду; все знали, что ругань была лишь
для отвода глаз...
Раздраженный Потемкин снова целые дни валялся на диване. Сколько
времени длилась бы неопределенность - неизвестно, но государыня вынуждена
была покончить с этим. От побед на юге зависела судьба страны. Императрица
решила через Зубова или Безбородко передать Потемкину приказ немедленно
выбыть в армию, но ни тот, ни другой не осмелились пойти к нему с подобным
поручением. Тогда Екатерина Алексеевна сама пошла в покои светлейшего и
твердо объявила ему свою волю.
И странно: всегда своенравный, упрямый и строптивый, Потемкин на сей
раз сделался кротким и послушным.
Двадцать четвертого июля он выехал из Царского Села с тяжелой тоской на
сердце. Пожелтевший, мрачный, он со скорбью оглянулся на Санкт-Петербург и
горестно вздохнул: "Придется ли сюда вернуться?" Отвалившись в угол
кареты, Потемкин сидел безмолвно, с закрытыми глазами.
На первом привале, подойдя к экипажу, Демидов увидел, что из-под ресниц
князя блеснули слезы.
- Что с вами, ваше сиятельство? - обеспокоенно спросил генерал-аудитор.
- Оставь, Демидов! И без тебя тяжело на душе!
Сказал и замолчал. Так и не вышел он из кареты, приказав везти дальше.


Восемь дней мчался на юг Потемкин, стремясь скорее попасть в Яссы.
Адъютант Николай Демидов охрип от брани, разнося в пух и прах станционных
смотрителей и торопя фельдъегерей скакать вперед по тракту с известием о
проезде князя. На почтовых стоянках никого не допускали к светлейшему: он
не хотел выслушивать доклады губернаторов, принимать генералов и
представителей дворянства. Едва успевали сменить запаренных коней, как
Потемкин уже нетерпеливо кричал:
- Гони!
Однако ни бешеная езда, ни широкие степные просторы, которые всегда его
успокаивали, не приносили забвения. Угрюмый, молчаливый, он сидел в углу
дормеза, устало опустив голову. Всегда любивший сытно и вкусно поесть, он
долгое время не притрагивался к пище.
Чтобы развеселить светлейшего и заставить его есть, Николай Никитич
пошел на некоторые ухищрения.
- Ваша светлость, вам надо перекусить да подкрепиться вином! -
предложил он на одной остановке.
Потемкин молчал.
- Здесь приготовили для вас хороший ужин! - не отставал адъютант!
- Поди прочь! - заревел в гневе светлейший.
Но Демидов знал нрав Потемкина и не убежал от брани. Он смолчал, а
через полчаса снова подскакал к дормезу и, наклонясь к окну, вкрадчиво
проговорил:
- Тульские гольцы имеются, только что из воды, а калачи еще горячие.
Право, все это стоит внимания вашей светлости!
Стекло в дормезе опустилось. Николай Никитич заговорщицки посмотрел на
Потемкина и умильным голосом продолжал:
- Алексинские грузди и осетровая икра заслуживают вашей
снисходительности!
- Гм!.. - поперхнулся светлейший и сделал рукой протестующий жест.
- Есть и ерши крупные, животрепещущие, так и просятся в уху!..
- Сатана! - выкрикнул Потемкин и высунулся в окно. - Что там еще?
- Сверх того, ваша светлость, здесь, на станции, мигом приготовят и
яичницу-глазунью!
- Стой! Вели открыть карету! - сдался наконец Потемкин, соблазненный
заманчивыми блюдами.
Он вышел из дормеза, вытянулся во весь богатырский рост, сладко зевнул:
- Ну, веди, Демидов!
Они пошли к почтовому дому, где на столе ждали сытные яства: уха из
ершей, горячие калачи, яичница-глазунья и превосходное вино.
С Потемкина сняли дорожный плащ, он сел в глубокое кресло в тяжелом
изнеможении. Адъютант и слуга придвинули к нему блюда. Светлейший стал
есть. В горнице все молчали, пока он насыщался. Утолив голод, Потемкин
кивнул Николаю Никитичу:
- Флягу с водкой!
Он налил бокал водки, выпил, и взор его оживился. Взяв с тарелки
редьку, князь отрезал от нее толстый ломоть и жадно закусил.
- Знаешь, Демидов, тут каждое блюдо так и просится в рот. Право, я
начинаю бояться за свой желудок!
Он поднялся из-за стола и приказал отнести в дормез редьку.
- Едем дальше! - коротко сказал он и пошел к выходу...
Снова вихрем понесли кони, но и после сытной еды Потемкин не повеселел.
Он вздремнул, а когда проснулся, пожаловался Демидову:
- Не пойму, что со мной. Все нутро жжет. Вели остановить коней!
- Вот, кстати, и Чернигов, ваше сиятельство. Можно отдохнуть!
И впрямь, навстречу путешественникам со взгорья поплыл торжественный
звон колокола.
- Где это? - спросил Потемкин.
- Встречают, ваше сиятельство. Звонят в церкви Иоанна Богослова!
- Приятный звон...
Под гуденье колоколов Потемкин въехал в Чернигов. Чувствуя себя
больным, он пролежал много часов в постели и все время велел звонить в
колокол, а на утренней заре вновь пустился в дорогу.
- Демидов! - наказал Потемкин, уезжая. - Поручаю тебе столь приятный
звоном колокол стащить со звонницы и отправить в Екатеринослав!
Николай Никитич поскакал выполнять приказ князя. К полудню
шестисотпудовый колокол спустили с колокольни, погрузили на особые дроги и
повезли. Старушки со слезами провожали колокол.
Не обращая внимания на их жалобы, Демидов стегнул по коню и понесся
нагонять светлейшего...
Несмотря на бешеную скачку, Потемкин опоздал в Яссы. За три дня до его
приезда князь Репнин подписал в Галацах предварительные условия мирного
договора с Турцией.