Страница:
головой молодого Демидова, медленно шевеля распахнутыми крыльями, высоко в
лазури парил орел. Мальчуган опустил глаза вниз. Там, поминутно подтягивая
сползающие с костлявого тела портки из ряднины, дед-пожарник незлобиво
грозил:
- Вихорь его возьми! Погоди, ужотка доберусь до тебя. Ишь лупоглазый,
что натворил!..
Теплая летняя ночь; стояла пора звездопада. С гор дул мягкий ветер и
порывами приносил запахи соснового леса, легкой гари с болот. Густые кроны
деревьев в господском саду тихо, задумчиво лепетали, и еле слышный шорох
их сливался и угасал в глубоком безмолвии ночи. В демидовском доме давно
погасили огни, и все отошли ко сну. Только среди темных ветвей древней
дуплистой березы, которая росла у стены дворца, вверху блестели, точно
золотые дощечки, освещенные оконца в светелке мисс Джесси. В косых лучах
света чуть-чуть дрожали озаренные листья, и тонкий, слегка дурманящий
аромат доносился в распахнутое окно.
Среди горенки с низким потолком на ветхом, обтертом стуле сидела мисс
Джесси. Спина ее горбилась, вокруг большого рта легли усталые, печальные
морщины. Ее глаза, освобожденные от очков, казались совиными, странно
щурились, принимая тревожное, недоумевающее выражение.
Старая дева пристально разглядывала себя в овальное зеркало. Покачивая
утиной головкой с навернутыми бумажными папильотками - от чего на стене
колебались тени рогулек, - она то приближала лицо к зеркалу, то вновь
отклонялась от него. Улыбаясь загадочно, мисс щерила большие желтые зубы,
и улыбка эта удивительно походила на страшный оскал мертвой головы.
О чем думала мисс Джесси в эту минуту? Ночью, когда глубоко и свободно
дышит вся природа и тысячи ароматных испарений насыщают воздух, когда
каждый цветок и каждая былинка, согретая солнцем, и теплая росистая земля,
и мимолетное облачко - все, все веет чистотой, свежестью, прохладой и
покоем, - мисс Джесси, наверное, думала об утерянном...
Жалкой и смешной казалась себе старая дева. И еще смешнее показалась
она, когда спустила с плеч платье и залюбовалась своим желтым костлявым
телом, покрытым от холодка гусиной кожей.
Молодой Демидов сидел на дереве среди густых ветвей и все видел.
- Ух, страсти! - разочарованно вздохнул Николенька. Он неосторожно
зашевелился, и под его ногой треснул сучок. Англичанка вздрогнула, быстро
прикрыла плечи и подошла к окну.
- Кто здесь? - испуганно прошептала она.
Среди озолоченных светом листьев показалось смеющееся лицо Николеньки.
В глазах его светилось озорство.
- Что вы здесь делали? - строго спросила мисс Джесси.
Молодой Демидов не смутился; смотря в глаза гувернантке, признался:
- Больно уж захотелось поглядеть, похожи ли вы, мисс, на наших
крепостных девок! - Николенька ехидно улыбнулся, высунул язык и быстро по
Стволу березы скользнул вниз. Под его торопливыми движениями слышался
шелест листвы, да между заколебавшимися ветками выглядывали синие звезды.
Англичанка свирепо процедила сквозь зубы:
- Какой стыд! Взбалмошенный мальчишка!..
Она энергично захлопнула окно, резким движением задернула штору и
взволнованно опустилась в кресло, закрыв лицо руками. В эту минуту Джесси
поняла, что она некрасива, поблекла, что никто ее не понимает и не поймет
в этой стране, где люди и сильны и напористы. Слезы заблестели на ее
рыжеватых ресницах.
- Боже мой, как страшна и безобразна старость! - тяжело вздохнула она и
устало опустила руки.
Россия деятельно приступила к утверждению своей безопасности на юге со
стороны турок. В 1778 году в Азовском крае стараниями русских были
возведены многие города. На берегах моря возникли Херсон и Мариуполь, а на
границах Крымского ханства - Екатеринослав. Беспокойство Турции было
велико. Особенно встревожились турки, когда увидели, что подвластные им
греки и армяне с семьями и со всем своим скарбом стали перебираться в
отстроенные российские города. Но более всего тревожило Порту положение в
Крыму, который долгое время служил угрозой русской земле. Издавна, многие
столетия, отсюда крымчаки совершали свои набеги и нашествия на Русь. Через
Дикое Поле, по старинному Муравскому шляху, прорываясь через засеки на
север, многочисленные орды татарских наездников добирались до Москвы. Не
раз столица Московского государства пылала от их рук. Настало время, когда
решено было положить предел вечным беспокойствам на южной границе нашей
родины. В Крыму в эту пору шла ожесточенная борьба двух партий, турецкой и
русской ориентации. Хан Шагин-Гирей, свергнутый с престола турецкими
ставленниками, обратился за помощью к русским. Россия вернула ему трон, но
поскольку интриги и происки Турции не прекращались, число русских войск в
Крыму увеличилось, и в скором времени начались переговоры с ханом
Шагин-Гиреем, которые привели к желанной цели. Хан отказался от своих
прав, и Крым 8 апреля 1783 года навсегда был присоединен к России.
Событие это вызвало чрезвычайно сильное волнение в Константинополе.
Ожидался разрыв между Россией и Турцией, которая грозила войною. Однако
благодаря усилиям Потемкина и русского посла в Турции Булгакова Порту
удалось отклонить не только от войны, но еще и заключить с нею 23 июня
1783 года очень выгодный для России торговый трактат, а 28 декабря была
подписана с турками конвенция, по которой Крым оставался за Россией и река
Кубань назначалась границей между обоими государствами. Таким образом, за
русскими закреплялся обширный, богатейший, но малонаселенный край,
названный Новороссией.
Генерал-губернатор вновь приобретенных земель князь Потемкин энергично
приступил к устройству городов, возведению крепостей, заселению диких
степных пространств и развитию земледелия. Он мечтал о превращении
Новороссии в оживленный край, в котором процветали бы промышленность,
искусства, и тем самым Россия прочно стала бы на Черном море.
По его приказу разводились в степях леса, виноградники, тутовые деревья
для шелковичных червей, возникали фабрики, казармы, дворцы и театры. И,
самое важное, на Черном море стали строить русский флот.
Своим дерзновением Потемкин поражал многих современников. Он засыпал
государыню самыми смелыми и неожиданными проектами, в которых было больше
необузданной фантазии, чем реальной возможности. Екатерина Алексеевна, не
зная подлинного состояния дел в Новороссии, слепо верила своему фавориту,
щедро награждала его чинами, крепостными, дворцами. Потемкину пожаловали
все русские ордена, звание генерал-фельдмаршала и президента военной
коллегии. Ему шли огромные суммы, из которых он беззастенчиво заимствовал
на личные надобности и прихоти. Генерал-губернатор Новороссии не считался
ни с чем. Пользуясь особым доверием и благорасположением к нему
государыни, Потемкин злоупотреблял своею властью, часто не различая
государственных средств от личных. Миллионы рублей уходили на
удовлетворение причуд светлейшего. Города оставались недостроенными,
проекты забывались, а между тем казна заметно опустошалась. Нашлись люди,
которые повели против Потемкина борьбу, стремясь доказать, что он
обманывает государыню, что делаемые огромные затраты не принесут никакой
пользы, да зачастую и используются-то они не по назначению. В ответ на
козни Потемкин прибыл в Санкт-Петербург и, хотя был принят Екатериной
Алексеевной с заметной холодностью, все же сумел увлечь ее грандиозными
проектами изгнания турок из Малой Азии. Он мечтал на развалинах Порты
восстановить Грецию под скипетром Константина - внука Екатерины.
"Греческий" проект наделал много шуму, и, хотя на первый взгляд казался
плодом неудержимой фантазии Потемкина, на самом деле он был построен на
серьезных основаниях. Стремление осуществить его привело к большим
историческим событиям. Русские окончательно утвердились на Черном море,
Крым стал неотъемлемой частью России, и границы нашего государства далеко
раздвинулись на запад и юг.
Чтобы показать воочию, что творится на юге, Потемкин пригласил
государыню совершить путешествие в Новороссию. 7 января 1787 года
Екатерина Алексеевна с огромной блестящей свитой выехала из Царского Села.
Потемкин окружил это путешествие императрицы большой помпезностью и
блеском. Все делалось наспех, разбрасывались огромные средства, хищнически
использовалась рабочая сила - и все только для того, чтобы обмануть
царицу. Как опытный постановщик спектакля, Потемкин разыграл перед ней
фантастическую феерию. По его проектам на пути следования государыни были
построены на скорую руку показные дворцы, станции и даже города. Кременчуг
был превращен в маленькое своеобразное подобие столицы. Всюду
прокладывались дороги, разбивались тенистые сады, а на Днепре взрывались
пороги. На левом берегу реки, против Херсона, в течение нескольких зимних
месяцев 1787 года возвели город Алешки. На Днепре готовились десятки
роскошных галер в римском вкусе; Шло строительство Черноморского флота.
Путешествие императрицы Екатерины, которое она совершала вместе с
австрийским императором Иосифом II, походило скорее на сказочный
спектакль, чем на деловой осмотр вновь приобретенного края.
Громадная флотилия галер, во главе с самой роскошной - "Днепр",
двинулась по реке. За ней следовал "Буг", на котором пребывал Потемкин. В
наиболее живописных местах флотилия останавливалась, и государыня с гостем
выходила на берег, где в ее честь устраивались пышные празднества,
происходили маневры казачьих войск, гремели пушки и огнями радуг
рассыпался фейерверк.
На всем протяжении пути по степи государыня и ее свита видели
изумительные картины. Там, где еще недавно простиралась дикая пустыня,
теперь виднелись богатые села, красивые здания, церкви, в гаванях -
купеческие корабли, груженные товаром, а на полях паслись бесчисленные
стада тучного скота. Красочно одетые поселяне водили хороводы и
прославляли счастливую жизнь.
Еще более великолепные картины цветущего края раскрылись перед
Екатериной Алексеевной в Крыму, где сама ласкающая природа и голубое море
окончательно пленили ее. С момента вступления государыни в Тавриду
императорскую карету сопровождала блестящая татарская конница. Самые
знатные татарские мурзы, разодетые в яркие одежды, составляли почетный
кортеж государыни, приводя ее в восхищение джигитовкой и различными
конными эволюциями: Даже австрийский император не мог налюбоваться на это
поистине прекрасное зрелище.
В Симферополе Екатерину Алексеевну поразил пышный сад, разбитый в
английском вкусе. Не менее роскошный сад чисто восточного стиля привлек
внимание государыни в Карасубазаре. Неумолчно журчали фонтаны, шумные
водопады в знойный полдень приносили освежающую прохладу. В густой сени
парка высился пышный дворец, а с наступлением ночи императрица была
изумлена сказочным фейерверком в триста тысяч ракет. Все здесь напоминало
сказку из "Тысячи и одной ночи".
Но самое эффектное зрелище ждало императрицу в Инкермане. В специально
выстроенном для приема дворце во время обеда вдруг распахнули занавес, и
перед очарованной государыней открылся вид на море. Словно по волшебству,
перед ней предстала Севастопольская гавань с десятками военных кораблей. И
в этот торжественный миг началась пальба из пушек, приветствовавшая
рождение Черноморского флота...
Государыня осталась в восторге от всего увиденного ею. В результате
путешествия в Новороссию светлейшему были выданы большие награды и
присвоено наименование Потемкина-Таврического...
Враги Потемкина были посрамлены и не посмели раскрыть перед царицей
горькую правду. Между тем она была просто-напросто обманута энергичным и
ловким фаворитом. Великолепные селения, которые императрица видела издали
на своем пути, были не что иное, как театральные декорации. Огромные
стада, которые паслись возле наспех созданных "потемкинских деревень",
были пригнаны со всего края и украшали собою дорогу, а ночью их перегоняли
с места на место, чтобы показать царице, сколь изобилен новый край.
Передавали, что в интендантских складах вместо муки находился песок, а
разодетые, веселящиеся пейзане сгонялись со всей Новороссии, чтобы создать
картину полного народного благоденствия. Разговоры об обмане Потемкиным
государыни были справедливы: в предприятиях его оказалось много показного
и несерьезного. Но один несомненный и неопровержимый факт остался
непоколебимым: благодаря талантливым русским флотоводцам и
кораблестроителям отныне Российская держава упрочилась на Черном море, и
это могущество нашей земли заставило призадуматься иностранные державы...
Блистательное путешествие в Новороссию русской императрицы явилось
своеобразной политической демонстрацией. Турция не выдержала и объявила
России войну, которая и началась в августе 1787 года. Открывшиеся военные
действия потребовали от Урала - старинного испытанного поставщика оружия -
огромного количества пушек, ядер, железа. Это придало силы Никите
Акинфиевичу Демидову. Он постепенно стал поправляться от перенесенного
удара. Жажда движения, стремительной деятельности по-прежнему овладела его
дряхлеющим телом. Неудержимо потянуло на завод. Но, увы, тело все еще не
было послушно его желаниям! Шаркая парализованной ногой, опираясь на плечо
приказчика Селезня, он с большим трудом на ранней заре подошел к
распахнутому окну. Словно вновь рожденный, хозяин с любопытством оглядывал
горы, пруд и прислушивался к заводским звукам. Тучи пара и дыма окутывали
старые домны, в которых день и ночь плавили руду, лили чугун и сталь.
Багровые языки пламени порой прорезали дымную мглу, и тогда Демидову
казалось, будто на верхней площадке домны распускается невиданный жаркий
цветок. На земле еще лежала ночная тень, но первые лучи солнца уже
скользили по гребням высоких гор... Постепенно и незаметно все начало
сверкать золотыми отблесками. Широкий пруд покрылся шелковистой рябью.
Жирные и тугие караси выплывали на поверхность, стремительно выскакивали
из воды и с громким плеском тяжело падали, сверкая золотой чешуей. В небе
пронеслись трубные звуки перелетных лебедей. Осень надвигалась на горы,
бродила по лесам и парку, раскрашивая их в золотисто-оранжевые цвета. На
кустах в парке слюдяным блеском сверкала паутина.
- Ах, хорошо! Ах, дивно! - улыбаясь, прошептал Никита и стал жадно
дышать.
Впереди на заголубевшем небе темнел четкий контур горы Высокой, давшей
жизнь заводу. Редкие кустики чахло зеленели на красных глинистых склонах,
по которым серыми змейками сбегали глубокие рытвины, промытые дождями.
Кругом темными силуэтами громоздились знакомые с юности вершины Белой,
Острого Камня, Старика, Шайтана, Веселых Гор; Одиноким пиком высился
Медведь-Камень. А на берегу пруда, в самом центре Тагила, - высокая Лисья
гора. Никиту Акинфиевича потянуло на вершину.
- Несите на Лисью! - приказал он.
- Ой, что ты, хозяин! - в страхе взглянул на него Селезень. -
Поберечься надо! Придет час - сам зашагаешь... Мы еще потопаем по земле,
Никита Акинфиевич, - лукаво ободрял он Демидова.
Прибежал лекарь, умоляюще поднял худые костлявые руки и затараторил:
- Бог мой, этого нельзя делать! Нельзя! Нельзя!
Маленький, остроносый, он походил на щуплого заморенного курчонка.
Никита поморщился, отмахнулся от лекаря.
- Кш... Уйди. Мне лучше себя знать. Нести на гору! - властно приказал
он.
Соорудили род паланкина, накидали гору подушек и на них уложили
хозяина. Крупный, породистый, с горделивой осанкой, он возлежал, как
римский патриций. Его несли бережно, медленно, словно хрупкий сосуд с
драгоценной влагой. Паланкин тихо и ритмично раскачивался в такт движению.
Толпа слуг, во главе с Селезнем и лекарем, сопровождала хозяина.
Стоял синий сентябрьский день. Умиротворенный Демидов ненасытными
глазами разглядывал окружающее. Было так отрадно ощущать заново мир,
играющий всеми красками. В голубом небе тянули гусиные косяки. Он проводил
их завистливым взглядом. Мимо горы сторонкой промелькнула стайка хохлатой
чернети. Где-то тонкоголосо звенел ручей, и ветер приносил из леса
смолистые бодрящие запахи.
С каждым шагом в гору все шире и пестрее раскрывается окрестность.
Среди старых деревянных строений постепенно поднимается завод и
распахиваются необъятные дали.
Хозяина принесли на вершину Лисьей горы.
- Стойте! - крикнул он людям, и они послушно спустили паланкин на
землю, обложили Демидова подушками. Он сидел как старый зоркий коршун,
рассматривая свое родовое гнездо.
Вот в широкой живописной долине синеет река Тагилка, неся свои воды к
необозримому заводскому пруду. Огромный белый дворец среди осеннего парка.
Под ярким солнцем пруд зыблется и мерцает. У самого берега - село Гальяны.
А еще дальше - могучие, суровые горные кряжи, которые придают всему
окружающему грозное величие. И опять взор перебегает на любимый завод.
Знакомые доменные печи, выпускающие клубы черного дыма со снопами ярких
искр и жаркими языками вырывающегося по временам огня. На склонах
Магнитной горы, в отвалах, словно муравьи, копошатся люди, роют руду,
грузят ее на тележки, и обозы лентой тянутся к доменным печам.
Никита пытливо посмотрел на приказчика и сказал:
- Многие всю жизнь ищут кладов втуне. А вот он, великий, неисчерпаемый
клад! - Он указал глазами на Высокую и добавил: - Отныне и до века не
исчерпать тут руд. И все мое, демидовское! Руды тут самые лучшие, и железо
оттого непревзойденное. Знал батюшка, где искать добро!
И впрямь, похвала Никиты Акинфиевича была не пустая: демидовское железо
с маркой "Старый соболь" славилось не только на своей земле, но и за
границей. К марке "Старый соболь" он добавил свое клеймо: "CCNAD", что
означало - статский советник Никита Акинфиевич Демидов.
Хозяин еще раз оглядел завод и отвалы Высокой; взор его перебежал к
пруду, к зеленым островкам, и вдруг на ресницах повисла тяжелая слеза.
Никто не знал, что тронуло сердце заводчика. А перед его задумчивым взором
вдруг мелькнуло минувшее. В куще дуплистых вязов догнивал старый дедовский
дом - первое жилье Демидовых на Тагилке-реке. Обрушивался на островке храм
Калипсо. Давно ли это было? Кажется, только вчера они бродили вместе с
золотоголовой Юлькой, совсем недавно он был молодой, сильный, и вот все
ушло и не воротится больше!
Никита Акинфиевич глубоко вздохнул и поманил приказчика.
- Несите к дому, - упавшим голосом сказал он.
На душу Демидова легла тихая грусть, он присмирел и дорогой не проронил
ни слова...
Несмотря на томление, которое охватило хозяина при воспоминании о
прошлом, он быстро справился с тоской.
- Хватит! - словно ножом отрезал он минувшее. - Снявши голову, по
волосам не плачут! Не вернуть лихую младость. Все проходит, но и осень
бывает мила сердцу!
Успокаивая себя, он потребовал из конторы книги и вновь с жаром
принялся за хозяйственные дела. Он вызывал к себе в кабинет приказчиков,
писцов из конторы, подолгу выслушивал доменщиков, литейщиков, рудокопов,
давая дельные указания. Долгие часы Демидов высиживал за столом и проверял
книги, стараясь наверстать упущенное за время болезни. В хлопотах и за
делами Никита Акинфиевич стремился забыть неумолимую старость. Однако и
среди бесконечных дел он не забывал о наследнике. Часто и подолгу отец
заглядывался на своего единственного сына. Николенька был румяный,
большеглазый и всегда озорной.
"Ничего, уйдет это! - успокаивал себя Никита. - Кончится ребячья пора,
другим станет. За дело время, за работу!"
Однажды по приказу хозяина Селезень привел в дом сивобородого мастерка.
- Вот, хозяин, этот и есть самый лучший у нас! - показывая на него,
сказал приказчик.
Старик был широк в плечах, сухопар, строгие серые глаза не опустились
перед Демидовым.
- Как звать тебя? - любопытствуя, спросил Никита Акинфиевич.
- Крещеное имя - Ерофей, а по батюшке Иванов, а народ запросто кличет
Уралкой. Родился я тут, изроблюсь и кости сложу на этой земле!
- Сколько же тебе годков? - поинтересовался Демидов.
- Семь десятков исполнилось, - твердо ответил мастерко. - Еще при отце
твоем, Акинфии Никитиче, робил я здесь...
Работный стоял прямо, старость не смогла еще согнуть его плечи. Зубы у
него сохранились, были крепкими и белыми. Никита позавидовал старику.
- А помирать когда думаешь? - с подковыркой спросил он старика.
- Вот брякнет сотня годочков, тогда и на погост! - отозвался старик и
вызывающе посмотрел на Демидова.
- Выходит, не торопишься на тот свет? - улыбнулся, хозяин.
- Торопиться не к чему, пекло с чертями не уйдет от меня, да и тут
похоже на это! - дерзко сказал он.
Демидов помрачнел, отвернулся и сказал Селезню:
- Зови Николеньку! А ты, неукротимый, - обратился он к работному, -
держи язык за зубами. Учить нашего наследника поручаю!
- Уволь, хозяин! Несвычны мы с таким делом, - запросил мастерко. - За
работой тяжко, а коли тяжко, всегда любое слово сорвется!
- Ничего! - снисходительно сказал Никита. - Ко времени сказанное
крепкое слово бодрит русского человека, к стойкости приучает работника.
Учи сына, как надо демидовскому корню. Пусть вглядится в наше дело. Пользе
научишь - награжу. Оплошаешь - бит будешь!..
Пришел Николенька, и после наставлений хозяина мастерко увел его на
завод. Из лесу, из-за Тагилки-реки доносилась чуть слышная тоскливая
песня. Уралко прислушался и сказал:
- Жигали от горемычной жизни завели! И-их, как жалобно поют, за душу
берет! Тяжело им живется, сынок, а горщику и литейщику совсем пекло! Идем,
идем, кормилец! - с лукавинкой посмотрел он на молодого хозяина и зашагал
быстрее. Николенька еле успевал за сухопарым стариком. Навстречу им
нарастал неровный гул, издавна знакомый Николеньке. Однако на сей раз
заводские голоса звучали по-особому: Демидов впервые вступал в недра
завода, и все ему казалось сегодня в диковинку. Вот гремят молотки, визжит
железо, свистит что-то, да шумит вода, падающая в шлюз. А когда Николенька
вошел в заводские ворота, завод предстал перед ним страшным чудовищем,
неумолчно грохающим, стукающим, ревущим, лязгающим. Под горой протянулись
приземистые кирпичные здания, потемневшие от времени, высились мрачные
трубы, извергавшие тучи черного дыма. Под крышами шум непрестанной
человеческой работы стал" еще оглушительнее. У молодого Демидова голова
пошла кругом. Уралко пытливо посмотрел на барчонка и недовольно покрутил
головой.
- Погляжу я на тебя, сынок, с виду ты гладкий, откормленный,
выпестованный, а душа и глаза пугливые! - сурово сказал он. - Страшно
тут-ка? А как нам доводится? Мы весь век свой на огневой каторге прожили!
Николенька присмирел. Правда, хотелось ему наговорить старику
дерзостей, но в первые минуты гром, лязг и визг ошеломили его, и он
растерялся.
Мастерко провел Николеньку в кладовушу и добыл там для него кожаный
фартук с нагрудником - запон.
- Ну, обряжайся, кобылка! - подавая ему рабочую одежонку, насмешливо
сказал Уралко.
- Я не кобылка, а хозяин! - запротестовал Николенька.
- Ну, брат, не спорь здесь. У нас так: все ученики кобылкой кличутся! -
пояснил мастерко.
Молодой Демидов нехотя надел фартук.
- Ну, а теперь пойдем в нашу храмину. Сперва оглядись, а потом, господи
благослови, и за ученье!
Старик провел Николеньку в молотовую. Тяжелые огромные молоты срывались
откуда-то сверху и с громом падали на куски железа. Мальчуган зажал
ладошками уши, но Уралко оторвал руки и строго прикрикнул:
- Не дури, парень, приучайся к нашей веселой жизни!
Стуки молота жестоко отдавались в мозгу. К ним присоединился свист
вихря из огромных черных мехов, и сильные струи воздуха, откуда-то
вырывающиеся, сорвали с головы Николеньки шапку и унесли бог знает куда.
Глаза слепило от яркого раскаленного железа. Кругом был совершенный хаос:
все мешалось, кружилось, сверкало искрами, гремело. От страха Николенька
схватил деда за руку.
- Ну-ну, не балуй! Гляди-разглядывай, уму-разуму учись! - прикрикнул
мастерко. - Эка невидаль, обдало жаром-варом, а ты стой, смотри, не
смигни! Тут, брат, сробел - пропал! Это тебе, сынок, не шанежки [лепешки
со слоем масла или сметаны; ватрушки] есть да молочко пить. Что верно, то
верно: тут такая круть-верть, что страшно и взглянуть, но ты не пугайся!
Запомни: страх на тараканьих ножках бродит. Гляди, не робей! Эва,
поглядывай!..
Озаренный красным пламенем, Уралко щерил крепкие широкие зубы. С
поговорками, со смешком, с одобрением мастерко провел Николеньку вперед.
Вверху под стропилами - черный мрак, а рядом - жаркими ослепительными
пастями пылают плавильные горны.
- Гляди, что надо робить! Примечай! - крикнул старик и устремился к
одной из печей.
На ходу он проворно схватил железные щипцы и подбежал к пасти. Еще
мгновение - и Уралко, озаренный пылающим металлом, как демон в
преисподней, бросился к огромному молоту. У Николеньки от страха
захолонуло под сердцем: ему почудилось, будто раскаленный шар стремился
прямо на него, оставляя позади себя светящийся хвост. Но Уралко пробежал
мимо, на мальчугана пахнуло горячей струей нагретого воздуха.
Темный грузный молот легко поднялся вверх, старик проворно положил под
него раскаленный металл. И в тот же миг громадный, грузный молот с
грохотом обрушился на белую от накала крицу, и потоки ослепительных звезд
брызнули в стороны. Одна из них, шипя, упала на кожаный запон Николеньки и
лазури парил орел. Мальчуган опустил глаза вниз. Там, поминутно подтягивая
сползающие с костлявого тела портки из ряднины, дед-пожарник незлобиво
грозил:
- Вихорь его возьми! Погоди, ужотка доберусь до тебя. Ишь лупоглазый,
что натворил!..
Теплая летняя ночь; стояла пора звездопада. С гор дул мягкий ветер и
порывами приносил запахи соснового леса, легкой гари с болот. Густые кроны
деревьев в господском саду тихо, задумчиво лепетали, и еле слышный шорох
их сливался и угасал в глубоком безмолвии ночи. В демидовском доме давно
погасили огни, и все отошли ко сну. Только среди темных ветвей древней
дуплистой березы, которая росла у стены дворца, вверху блестели, точно
золотые дощечки, освещенные оконца в светелке мисс Джесси. В косых лучах
света чуть-чуть дрожали озаренные листья, и тонкий, слегка дурманящий
аромат доносился в распахнутое окно.
Среди горенки с низким потолком на ветхом, обтертом стуле сидела мисс
Джесси. Спина ее горбилась, вокруг большого рта легли усталые, печальные
морщины. Ее глаза, освобожденные от очков, казались совиными, странно
щурились, принимая тревожное, недоумевающее выражение.
Старая дева пристально разглядывала себя в овальное зеркало. Покачивая
утиной головкой с навернутыми бумажными папильотками - от чего на стене
колебались тени рогулек, - она то приближала лицо к зеркалу, то вновь
отклонялась от него. Улыбаясь загадочно, мисс щерила большие желтые зубы,
и улыбка эта удивительно походила на страшный оскал мертвой головы.
О чем думала мисс Джесси в эту минуту? Ночью, когда глубоко и свободно
дышит вся природа и тысячи ароматных испарений насыщают воздух, когда
каждый цветок и каждая былинка, согретая солнцем, и теплая росистая земля,
и мимолетное облачко - все, все веет чистотой, свежестью, прохладой и
покоем, - мисс Джесси, наверное, думала об утерянном...
Жалкой и смешной казалась себе старая дева. И еще смешнее показалась
она, когда спустила с плеч платье и залюбовалась своим желтым костлявым
телом, покрытым от холодка гусиной кожей.
Молодой Демидов сидел на дереве среди густых ветвей и все видел.
- Ух, страсти! - разочарованно вздохнул Николенька. Он неосторожно
зашевелился, и под его ногой треснул сучок. Англичанка вздрогнула, быстро
прикрыла плечи и подошла к окну.
- Кто здесь? - испуганно прошептала она.
Среди озолоченных светом листьев показалось смеющееся лицо Николеньки.
В глазах его светилось озорство.
- Что вы здесь делали? - строго спросила мисс Джесси.
Молодой Демидов не смутился; смотря в глаза гувернантке, признался:
- Больно уж захотелось поглядеть, похожи ли вы, мисс, на наших
крепостных девок! - Николенька ехидно улыбнулся, высунул язык и быстро по
Стволу березы скользнул вниз. Под его торопливыми движениями слышался
шелест листвы, да между заколебавшимися ветками выглядывали синие звезды.
Англичанка свирепо процедила сквозь зубы:
- Какой стыд! Взбалмошенный мальчишка!..
Она энергично захлопнула окно, резким движением задернула штору и
взволнованно опустилась в кресло, закрыв лицо руками. В эту минуту Джесси
поняла, что она некрасива, поблекла, что никто ее не понимает и не поймет
в этой стране, где люди и сильны и напористы. Слезы заблестели на ее
рыжеватых ресницах.
- Боже мой, как страшна и безобразна старость! - тяжело вздохнула она и
устало опустила руки.
Россия деятельно приступила к утверждению своей безопасности на юге со
стороны турок. В 1778 году в Азовском крае стараниями русских были
возведены многие города. На берегах моря возникли Херсон и Мариуполь, а на
границах Крымского ханства - Екатеринослав. Беспокойство Турции было
велико. Особенно встревожились турки, когда увидели, что подвластные им
греки и армяне с семьями и со всем своим скарбом стали перебираться в
отстроенные российские города. Но более всего тревожило Порту положение в
Крыму, который долгое время служил угрозой русской земле. Издавна, многие
столетия, отсюда крымчаки совершали свои набеги и нашествия на Русь. Через
Дикое Поле, по старинному Муравскому шляху, прорываясь через засеки на
север, многочисленные орды татарских наездников добирались до Москвы. Не
раз столица Московского государства пылала от их рук. Настало время, когда
решено было положить предел вечным беспокойствам на южной границе нашей
родины. В Крыму в эту пору шла ожесточенная борьба двух партий, турецкой и
русской ориентации. Хан Шагин-Гирей, свергнутый с престола турецкими
ставленниками, обратился за помощью к русским. Россия вернула ему трон, но
поскольку интриги и происки Турции не прекращались, число русских войск в
Крыму увеличилось, и в скором времени начались переговоры с ханом
Шагин-Гиреем, которые привели к желанной цели. Хан отказался от своих
прав, и Крым 8 апреля 1783 года навсегда был присоединен к России.
Событие это вызвало чрезвычайно сильное волнение в Константинополе.
Ожидался разрыв между Россией и Турцией, которая грозила войною. Однако
благодаря усилиям Потемкина и русского посла в Турции Булгакова Порту
удалось отклонить не только от войны, но еще и заключить с нею 23 июня
1783 года очень выгодный для России торговый трактат, а 28 декабря была
подписана с турками конвенция, по которой Крым оставался за Россией и река
Кубань назначалась границей между обоими государствами. Таким образом, за
русскими закреплялся обширный, богатейший, но малонаселенный край,
названный Новороссией.
Генерал-губернатор вновь приобретенных земель князь Потемкин энергично
приступил к устройству городов, возведению крепостей, заселению диких
степных пространств и развитию земледелия. Он мечтал о превращении
Новороссии в оживленный край, в котором процветали бы промышленность,
искусства, и тем самым Россия прочно стала бы на Черном море.
По его приказу разводились в степях леса, виноградники, тутовые деревья
для шелковичных червей, возникали фабрики, казармы, дворцы и театры. И,
самое важное, на Черном море стали строить русский флот.
Своим дерзновением Потемкин поражал многих современников. Он засыпал
государыню самыми смелыми и неожиданными проектами, в которых было больше
необузданной фантазии, чем реальной возможности. Екатерина Алексеевна, не
зная подлинного состояния дел в Новороссии, слепо верила своему фавориту,
щедро награждала его чинами, крепостными, дворцами. Потемкину пожаловали
все русские ордена, звание генерал-фельдмаршала и президента военной
коллегии. Ему шли огромные суммы, из которых он беззастенчиво заимствовал
на личные надобности и прихоти. Генерал-губернатор Новороссии не считался
ни с чем. Пользуясь особым доверием и благорасположением к нему
государыни, Потемкин злоупотреблял своею властью, часто не различая
государственных средств от личных. Миллионы рублей уходили на
удовлетворение причуд светлейшего. Города оставались недостроенными,
проекты забывались, а между тем казна заметно опустошалась. Нашлись люди,
которые повели против Потемкина борьбу, стремясь доказать, что он
обманывает государыню, что делаемые огромные затраты не принесут никакой
пользы, да зачастую и используются-то они не по назначению. В ответ на
козни Потемкин прибыл в Санкт-Петербург и, хотя был принят Екатериной
Алексеевной с заметной холодностью, все же сумел увлечь ее грандиозными
проектами изгнания турок из Малой Азии. Он мечтал на развалинах Порты
восстановить Грецию под скипетром Константина - внука Екатерины.
"Греческий" проект наделал много шуму, и, хотя на первый взгляд казался
плодом неудержимой фантазии Потемкина, на самом деле он был построен на
серьезных основаниях. Стремление осуществить его привело к большим
историческим событиям. Русские окончательно утвердились на Черном море,
Крым стал неотъемлемой частью России, и границы нашего государства далеко
раздвинулись на запад и юг.
Чтобы показать воочию, что творится на юге, Потемкин пригласил
государыню совершить путешествие в Новороссию. 7 января 1787 года
Екатерина Алексеевна с огромной блестящей свитой выехала из Царского Села.
Потемкин окружил это путешествие императрицы большой помпезностью и
блеском. Все делалось наспех, разбрасывались огромные средства, хищнически
использовалась рабочая сила - и все только для того, чтобы обмануть
царицу. Как опытный постановщик спектакля, Потемкин разыграл перед ней
фантастическую феерию. По его проектам на пути следования государыни были
построены на скорую руку показные дворцы, станции и даже города. Кременчуг
был превращен в маленькое своеобразное подобие столицы. Всюду
прокладывались дороги, разбивались тенистые сады, а на Днепре взрывались
пороги. На левом берегу реки, против Херсона, в течение нескольких зимних
месяцев 1787 года возвели город Алешки. На Днепре готовились десятки
роскошных галер в римском вкусе; Шло строительство Черноморского флота.
Путешествие императрицы Екатерины, которое она совершала вместе с
австрийским императором Иосифом II, походило скорее на сказочный
спектакль, чем на деловой осмотр вновь приобретенного края.
Громадная флотилия галер, во главе с самой роскошной - "Днепр",
двинулась по реке. За ней следовал "Буг", на котором пребывал Потемкин. В
наиболее живописных местах флотилия останавливалась, и государыня с гостем
выходила на берег, где в ее честь устраивались пышные празднества,
происходили маневры казачьих войск, гремели пушки и огнями радуг
рассыпался фейерверк.
На всем протяжении пути по степи государыня и ее свита видели
изумительные картины. Там, где еще недавно простиралась дикая пустыня,
теперь виднелись богатые села, красивые здания, церкви, в гаванях -
купеческие корабли, груженные товаром, а на полях паслись бесчисленные
стада тучного скота. Красочно одетые поселяне водили хороводы и
прославляли счастливую жизнь.
Еще более великолепные картины цветущего края раскрылись перед
Екатериной Алексеевной в Крыму, где сама ласкающая природа и голубое море
окончательно пленили ее. С момента вступления государыни в Тавриду
императорскую карету сопровождала блестящая татарская конница. Самые
знатные татарские мурзы, разодетые в яркие одежды, составляли почетный
кортеж государыни, приводя ее в восхищение джигитовкой и различными
конными эволюциями: Даже австрийский император не мог налюбоваться на это
поистине прекрасное зрелище.
В Симферополе Екатерину Алексеевну поразил пышный сад, разбитый в
английском вкусе. Не менее роскошный сад чисто восточного стиля привлек
внимание государыни в Карасубазаре. Неумолчно журчали фонтаны, шумные
водопады в знойный полдень приносили освежающую прохладу. В густой сени
парка высился пышный дворец, а с наступлением ночи императрица была
изумлена сказочным фейерверком в триста тысяч ракет. Все здесь напоминало
сказку из "Тысячи и одной ночи".
Но самое эффектное зрелище ждало императрицу в Инкермане. В специально
выстроенном для приема дворце во время обеда вдруг распахнули занавес, и
перед очарованной государыней открылся вид на море. Словно по волшебству,
перед ней предстала Севастопольская гавань с десятками военных кораблей. И
в этот торжественный миг началась пальба из пушек, приветствовавшая
рождение Черноморского флота...
Государыня осталась в восторге от всего увиденного ею. В результате
путешествия в Новороссию светлейшему были выданы большие награды и
присвоено наименование Потемкина-Таврического...
Враги Потемкина были посрамлены и не посмели раскрыть перед царицей
горькую правду. Между тем она была просто-напросто обманута энергичным и
ловким фаворитом. Великолепные селения, которые императрица видела издали
на своем пути, были не что иное, как театральные декорации. Огромные
стада, которые паслись возле наспех созданных "потемкинских деревень",
были пригнаны со всего края и украшали собою дорогу, а ночью их перегоняли
с места на место, чтобы показать царице, сколь изобилен новый край.
Передавали, что в интендантских складах вместо муки находился песок, а
разодетые, веселящиеся пейзане сгонялись со всей Новороссии, чтобы создать
картину полного народного благоденствия. Разговоры об обмане Потемкиным
государыни были справедливы: в предприятиях его оказалось много показного
и несерьезного. Но один несомненный и неопровержимый факт остался
непоколебимым: благодаря талантливым русским флотоводцам и
кораблестроителям отныне Российская держава упрочилась на Черном море, и
это могущество нашей земли заставило призадуматься иностранные державы...
Блистательное путешествие в Новороссию русской императрицы явилось
своеобразной политической демонстрацией. Турция не выдержала и объявила
России войну, которая и началась в августе 1787 года. Открывшиеся военные
действия потребовали от Урала - старинного испытанного поставщика оружия -
огромного количества пушек, ядер, железа. Это придало силы Никите
Акинфиевичу Демидову. Он постепенно стал поправляться от перенесенного
удара. Жажда движения, стремительной деятельности по-прежнему овладела его
дряхлеющим телом. Неудержимо потянуло на завод. Но, увы, тело все еще не
было послушно его желаниям! Шаркая парализованной ногой, опираясь на плечо
приказчика Селезня, он с большим трудом на ранней заре подошел к
распахнутому окну. Словно вновь рожденный, хозяин с любопытством оглядывал
горы, пруд и прислушивался к заводским звукам. Тучи пара и дыма окутывали
старые домны, в которых день и ночь плавили руду, лили чугун и сталь.
Багровые языки пламени порой прорезали дымную мглу, и тогда Демидову
казалось, будто на верхней площадке домны распускается невиданный жаркий
цветок. На земле еще лежала ночная тень, но первые лучи солнца уже
скользили по гребням высоких гор... Постепенно и незаметно все начало
сверкать золотыми отблесками. Широкий пруд покрылся шелковистой рябью.
Жирные и тугие караси выплывали на поверхность, стремительно выскакивали
из воды и с громким плеском тяжело падали, сверкая золотой чешуей. В небе
пронеслись трубные звуки перелетных лебедей. Осень надвигалась на горы,
бродила по лесам и парку, раскрашивая их в золотисто-оранжевые цвета. На
кустах в парке слюдяным блеском сверкала паутина.
- Ах, хорошо! Ах, дивно! - улыбаясь, прошептал Никита и стал жадно
дышать.
Впереди на заголубевшем небе темнел четкий контур горы Высокой, давшей
жизнь заводу. Редкие кустики чахло зеленели на красных глинистых склонах,
по которым серыми змейками сбегали глубокие рытвины, промытые дождями.
Кругом темными силуэтами громоздились знакомые с юности вершины Белой,
Острого Камня, Старика, Шайтана, Веселых Гор; Одиноким пиком высился
Медведь-Камень. А на берегу пруда, в самом центре Тагила, - высокая Лисья
гора. Никиту Акинфиевича потянуло на вершину.
- Несите на Лисью! - приказал он.
- Ой, что ты, хозяин! - в страхе взглянул на него Селезень. -
Поберечься надо! Придет час - сам зашагаешь... Мы еще потопаем по земле,
Никита Акинфиевич, - лукаво ободрял он Демидова.
Прибежал лекарь, умоляюще поднял худые костлявые руки и затараторил:
- Бог мой, этого нельзя делать! Нельзя! Нельзя!
Маленький, остроносый, он походил на щуплого заморенного курчонка.
Никита поморщился, отмахнулся от лекаря.
- Кш... Уйди. Мне лучше себя знать. Нести на гору! - властно приказал
он.
Соорудили род паланкина, накидали гору подушек и на них уложили
хозяина. Крупный, породистый, с горделивой осанкой, он возлежал, как
римский патриций. Его несли бережно, медленно, словно хрупкий сосуд с
драгоценной влагой. Паланкин тихо и ритмично раскачивался в такт движению.
Толпа слуг, во главе с Селезнем и лекарем, сопровождала хозяина.
Стоял синий сентябрьский день. Умиротворенный Демидов ненасытными
глазами разглядывал окружающее. Было так отрадно ощущать заново мир,
играющий всеми красками. В голубом небе тянули гусиные косяки. Он проводил
их завистливым взглядом. Мимо горы сторонкой промелькнула стайка хохлатой
чернети. Где-то тонкоголосо звенел ручей, и ветер приносил из леса
смолистые бодрящие запахи.
С каждым шагом в гору все шире и пестрее раскрывается окрестность.
Среди старых деревянных строений постепенно поднимается завод и
распахиваются необъятные дали.
Хозяина принесли на вершину Лисьей горы.
- Стойте! - крикнул он людям, и они послушно спустили паланкин на
землю, обложили Демидова подушками. Он сидел как старый зоркий коршун,
рассматривая свое родовое гнездо.
Вот в широкой живописной долине синеет река Тагилка, неся свои воды к
необозримому заводскому пруду. Огромный белый дворец среди осеннего парка.
Под ярким солнцем пруд зыблется и мерцает. У самого берега - село Гальяны.
А еще дальше - могучие, суровые горные кряжи, которые придают всему
окружающему грозное величие. И опять взор перебегает на любимый завод.
Знакомые доменные печи, выпускающие клубы черного дыма со снопами ярких
искр и жаркими языками вырывающегося по временам огня. На склонах
Магнитной горы, в отвалах, словно муравьи, копошатся люди, роют руду,
грузят ее на тележки, и обозы лентой тянутся к доменным печам.
Никита пытливо посмотрел на приказчика и сказал:
- Многие всю жизнь ищут кладов втуне. А вот он, великий, неисчерпаемый
клад! - Он указал глазами на Высокую и добавил: - Отныне и до века не
исчерпать тут руд. И все мое, демидовское! Руды тут самые лучшие, и железо
оттого непревзойденное. Знал батюшка, где искать добро!
И впрямь, похвала Никиты Акинфиевича была не пустая: демидовское железо
с маркой "Старый соболь" славилось не только на своей земле, но и за
границей. К марке "Старый соболь" он добавил свое клеймо: "CCNAD", что
означало - статский советник Никита Акинфиевич Демидов.
Хозяин еще раз оглядел завод и отвалы Высокой; взор его перебежал к
пруду, к зеленым островкам, и вдруг на ресницах повисла тяжелая слеза.
Никто не знал, что тронуло сердце заводчика. А перед его задумчивым взором
вдруг мелькнуло минувшее. В куще дуплистых вязов догнивал старый дедовский
дом - первое жилье Демидовых на Тагилке-реке. Обрушивался на островке храм
Калипсо. Давно ли это было? Кажется, только вчера они бродили вместе с
золотоголовой Юлькой, совсем недавно он был молодой, сильный, и вот все
ушло и не воротится больше!
Никита Акинфиевич глубоко вздохнул и поманил приказчика.
- Несите к дому, - упавшим голосом сказал он.
На душу Демидова легла тихая грусть, он присмирел и дорогой не проронил
ни слова...
Несмотря на томление, которое охватило хозяина при воспоминании о
прошлом, он быстро справился с тоской.
- Хватит! - словно ножом отрезал он минувшее. - Снявши голову, по
волосам не плачут! Не вернуть лихую младость. Все проходит, но и осень
бывает мила сердцу!
Успокаивая себя, он потребовал из конторы книги и вновь с жаром
принялся за хозяйственные дела. Он вызывал к себе в кабинет приказчиков,
писцов из конторы, подолгу выслушивал доменщиков, литейщиков, рудокопов,
давая дельные указания. Долгие часы Демидов высиживал за столом и проверял
книги, стараясь наверстать упущенное за время болезни. В хлопотах и за
делами Никита Акинфиевич стремился забыть неумолимую старость. Однако и
среди бесконечных дел он не забывал о наследнике. Часто и подолгу отец
заглядывался на своего единственного сына. Николенька был румяный,
большеглазый и всегда озорной.
"Ничего, уйдет это! - успокаивал себя Никита. - Кончится ребячья пора,
другим станет. За дело время, за работу!"
Однажды по приказу хозяина Селезень привел в дом сивобородого мастерка.
- Вот, хозяин, этот и есть самый лучший у нас! - показывая на него,
сказал приказчик.
Старик был широк в плечах, сухопар, строгие серые глаза не опустились
перед Демидовым.
- Как звать тебя? - любопытствуя, спросил Никита Акинфиевич.
- Крещеное имя - Ерофей, а по батюшке Иванов, а народ запросто кличет
Уралкой. Родился я тут, изроблюсь и кости сложу на этой земле!
- Сколько же тебе годков? - поинтересовался Демидов.
- Семь десятков исполнилось, - твердо ответил мастерко. - Еще при отце
твоем, Акинфии Никитиче, робил я здесь...
Работный стоял прямо, старость не смогла еще согнуть его плечи. Зубы у
него сохранились, были крепкими и белыми. Никита позавидовал старику.
- А помирать когда думаешь? - с подковыркой спросил он старика.
- Вот брякнет сотня годочков, тогда и на погост! - отозвался старик и
вызывающе посмотрел на Демидова.
- Выходит, не торопишься на тот свет? - улыбнулся, хозяин.
- Торопиться не к чему, пекло с чертями не уйдет от меня, да и тут
похоже на это! - дерзко сказал он.
Демидов помрачнел, отвернулся и сказал Селезню:
- Зови Николеньку! А ты, неукротимый, - обратился он к работному, -
держи язык за зубами. Учить нашего наследника поручаю!
- Уволь, хозяин! Несвычны мы с таким делом, - запросил мастерко. - За
работой тяжко, а коли тяжко, всегда любое слово сорвется!
- Ничего! - снисходительно сказал Никита. - Ко времени сказанное
крепкое слово бодрит русского человека, к стойкости приучает работника.
Учи сына, как надо демидовскому корню. Пусть вглядится в наше дело. Пользе
научишь - награжу. Оплошаешь - бит будешь!..
Пришел Николенька, и после наставлений хозяина мастерко увел его на
завод. Из лесу, из-за Тагилки-реки доносилась чуть слышная тоскливая
песня. Уралко прислушался и сказал:
- Жигали от горемычной жизни завели! И-их, как жалобно поют, за душу
берет! Тяжело им живется, сынок, а горщику и литейщику совсем пекло! Идем,
идем, кормилец! - с лукавинкой посмотрел он на молодого хозяина и зашагал
быстрее. Николенька еле успевал за сухопарым стариком. Навстречу им
нарастал неровный гул, издавна знакомый Николеньке. Однако на сей раз
заводские голоса звучали по-особому: Демидов впервые вступал в недра
завода, и все ему казалось сегодня в диковинку. Вот гремят молотки, визжит
железо, свистит что-то, да шумит вода, падающая в шлюз. А когда Николенька
вошел в заводские ворота, завод предстал перед ним страшным чудовищем,
неумолчно грохающим, стукающим, ревущим, лязгающим. Под горой протянулись
приземистые кирпичные здания, потемневшие от времени, высились мрачные
трубы, извергавшие тучи черного дыма. Под крышами шум непрестанной
человеческой работы стал" еще оглушительнее. У молодого Демидова голова
пошла кругом. Уралко пытливо посмотрел на барчонка и недовольно покрутил
головой.
- Погляжу я на тебя, сынок, с виду ты гладкий, откормленный,
выпестованный, а душа и глаза пугливые! - сурово сказал он. - Страшно
тут-ка? А как нам доводится? Мы весь век свой на огневой каторге прожили!
Николенька присмирел. Правда, хотелось ему наговорить старику
дерзостей, но в первые минуты гром, лязг и визг ошеломили его, и он
растерялся.
Мастерко провел Николеньку в кладовушу и добыл там для него кожаный
фартук с нагрудником - запон.
- Ну, обряжайся, кобылка! - подавая ему рабочую одежонку, насмешливо
сказал Уралко.
- Я не кобылка, а хозяин! - запротестовал Николенька.
- Ну, брат, не спорь здесь. У нас так: все ученики кобылкой кличутся! -
пояснил мастерко.
Молодой Демидов нехотя надел фартук.
- Ну, а теперь пойдем в нашу храмину. Сперва оглядись, а потом, господи
благослови, и за ученье!
Старик провел Николеньку в молотовую. Тяжелые огромные молоты срывались
откуда-то сверху и с громом падали на куски железа. Мальчуган зажал
ладошками уши, но Уралко оторвал руки и строго прикрикнул:
- Не дури, парень, приучайся к нашей веселой жизни!
Стуки молота жестоко отдавались в мозгу. К ним присоединился свист
вихря из огромных черных мехов, и сильные струи воздуха, откуда-то
вырывающиеся, сорвали с головы Николеньки шапку и унесли бог знает куда.
Глаза слепило от яркого раскаленного железа. Кругом был совершенный хаос:
все мешалось, кружилось, сверкало искрами, гремело. От страха Николенька
схватил деда за руку.
- Ну-ну, не балуй! Гляди-разглядывай, уму-разуму учись! - прикрикнул
мастерко. - Эка невидаль, обдало жаром-варом, а ты стой, смотри, не
смигни! Тут, брат, сробел - пропал! Это тебе, сынок, не шанежки [лепешки
со слоем масла или сметаны; ватрушки] есть да молочко пить. Что верно, то
верно: тут такая круть-верть, что страшно и взглянуть, но ты не пугайся!
Запомни: страх на тараканьих ножках бродит. Гляди, не робей! Эва,
поглядывай!..
Озаренный красным пламенем, Уралко щерил крепкие широкие зубы. С
поговорками, со смешком, с одобрением мастерко провел Николеньку вперед.
Вверху под стропилами - черный мрак, а рядом - жаркими ослепительными
пастями пылают плавильные горны.
- Гляди, что надо робить! Примечай! - крикнул старик и устремился к
одной из печей.
На ходу он проворно схватил железные щипцы и подбежал к пасти. Еще
мгновение - и Уралко, озаренный пылающим металлом, как демон в
преисподней, бросился к огромному молоту. У Николеньки от страха
захолонуло под сердцем: ему почудилось, будто раскаленный шар стремился
прямо на него, оставляя позади себя светящийся хвост. Но Уралко пробежал
мимо, на мальчугана пахнуло горячей струей нагретого воздуха.
Темный грузный молот легко поднялся вверх, старик проворно положил под
него раскаленный металл. И в тот же миг громадный, грузный молот с
грохотом обрушился на белую от накала крицу, и потоки ослепительных звезд
брызнули в стороны. Одна из них, шипя, упала на кожаный запон Николеньки и