Федоров Александр. Хозяин Каменных гор

Гроб обрели здесь себе.
Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты.
А по бокам-то все косточки русские...
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?..

Демидов покраснел, поднялся с дивана и закричал резким, недовольным
голосом:
- Да как ты смеешь! Да знаешь ли ты, что бунтовские речи ведешь! За это
в Сибири сгноить могут! - Он задыхался от негодования.
Проводник смолк, лицо его стало строгим. Он терпеливо выслушал гневные
окрики Анатолия Николаевича и, когда тот немного успокоился, тихо сказал:
- Виноват, барин. Не знал, что это вас так растревожит. Только напрасно
изволите кричать. Это вовсе не бунтовские речи. Извольте знать, то стихи
господина Николая Алексеевича Некрасова. Их сынишка мой читает. Поглядите!
- Он вынул из кармана небольшую брошюрку и показал пассажиру. - Обратите
внимание, тут и прописано: "Дозволено ценсурой". Вот оно как! Извините за
беспокойство! - Проводник откозырял по-военному и удалился в соседний
вагон.
"Что за времена пошли! - с возмущением подумал Анатолий. - Каждый хам
занимается стихами! Почему до сих пор его величество не отправит этого
Некрасова в Петропавловскую крепость! Там ему место!"
Он долго ворочался на диване, не мог успокоиться, брался за французский
роман, но читалось плохо. Так в одиночестве он доехал до Вишеры. Здесь на
остановке в вагон вошел сытенький румяный господин в золотых очках.
Небольшая черная эспаньолка и клетчатый костюм делали его похожим на
иностранца. Он учтиво поклонился Демидову и расположился на
противоположном диване.
- Очень приятно иметь соседом благовоспитанного человека, - раздался
его бархатный голос. - Далеко ли путь держите?
- До Москвы! - хмуро ответил Анатолий Николаевич.
- Мне повезло, и я добираюсь до первопрестольной! - добродушно
оповестил он.
Он несколько минут возился, размещая багаж, а когда поезд тронулся,
уселся к столику и заискивающе взглянул на спутника:
- Вы чем-то взволнованы! Позвольте спросить вас, как здесь прислуга?
- Смутьяны! Здешний проводник наговорил такого, что не придумаешь! -
взволнованно высказался Сан-Донато.
- О чем же таком наговорил он вам? - полюбопытствовал сосед по салону.
- Мы проехали мимо бесчисленных могил. Слуга железнодорожный позволил
себе по этому поводу прочесть стихи Некрасова. Каково? Намек на графа
Клейнмихеля.
- Ну, батенька, это не страшно! - потирая руки, промолвил спутник. -
Кто в России, и в Санкт-Петербурге особенно, не знает нрава Клейнмихеля?
Он и иже с ним крали не по-российски! Жесток был! Приезд его на дорогу
уподоблялся холерной эпидемии. Порка, недоедание - вернее, голод - и
антисанитарные условия, да-с... Тяжело... Мужики-то отовсюду были согнаны:
из Ковенской губернии, из Виленской, Смоленской, Орловской, Новгородской,
Псковщины, Тамбовщины, из Калуги и Чернигова, ах, боже мой, всех не
перечесть... Многие сложили кости...
Говорил он легко, свободно, горе мужицкое не вызывало у него сожаления.
В столице и за границей говорили, что царь Николай Павлович построил
дорогу на костях. Об этом слышал и Демидов. Он пристально посмотрел на
спутника и, учтиво поклонившись, спросил:
- Дозвольте, с кем имею честь?
- Добрынин, Кузьма Ильич, акционер общества металлургических заводов на
юге... Можете не называться... Знаю, знаю, что ваша светлость - князь
Сан-Донато, Демидов, владелец уральских заводов.
Анатолий поразился всезнайству господина. Нахмурившись, он посмотрел на
его сытое, самодовольное лицо. Демидова шокировали и тон разговора и та
легкость, с которой сосед высказывал обо всем свое мнение. Не понравилось
ему и то, что случайный знакомый несколько запанибрата обращается с ним. В
другое время князь Сан-Донато презрительно посмотрел бы на него в монокль
и обдал бы холодным душем - своей презрительной, уничтожающей улыбкой, -
но то, что перед ним сидит один из заводчиков процветающего юга, его
крайне заинтересовало. Давно Анатолия беспокоил вопрос, почему
металлургические заводы на юге России процветают и поставляют железо
дешевле других, а демидовские уральские заводы хиреют и не могут угнаться
за ценами на рынке. В чем дело?
Эта мысль сразу отвлекла его от созерцания картин природы; он уселся
напротив Добрынина и недовольным тоном пожаловался:
- Вы счастливцы, вам везет, на вас обращают внимание. А нас
правительство забыло! По совести сказать, мы сильно обижены!
- Чем же вы обижены? У вас на Урале все есть: руда, лес и дешевая
водяная сила. Не понимаю! - пожал плечами Кузьма Ильич.
- Понять это просто! - с ноткой сожаления о недогадливости соседа
сказал Анатолий. - Судите сами: исторические заслуги Урала и наших
демидовских заводов всем известны. Ведь этого не станете и вы отрицать?
- Не стану! - согласился промышленник.
- Вот видите! - обрадовался Анатолий. - В течение двухсот лет вся
Россия пахала и жала, ковала, копала и рубила изделиями наших уральских
заводов. Мало этого - русские люди носили на груди кресты из нашей меди.
Мужик ездил на уральских осях, охотник стрелял из ружей уральской стали,
бабы пекли блины на уральских сковородах, да что говорить, - медяки в
кармане любого отчеканены из уральской меди. Мы два века удовлетворяли
потребности всего русского народа! - Демидов горделиво посмотрел на
собеседника, стараясь подчеркнуть: "Видите, я не выскочка, подобно вам! У
нас прошлое!.."
Однако Добрынин добродушно засмеялся:
- Ну, батенька, куда хватили! История историей, а дело сейчас по-иному
надо ставить. Полюбуйтесь, что делается в Англии! Вот у кого надо учиться,
ваше сиятельство! Аглицкие промышленники ставят производство на вольном
труде. Рабский, крепостной труд в наше время становится невыгодным.
Конкуренция требует дешевой рабочей силы. Да, сударь, времена пошли иные!
Демидов пожал плечами, угрюмо проронил:
- Не понимаю ваших речей. Вы говорите как истый коммерсант!
Промышленник засмеялся.
- Я понимаю вашу мысль, ваше сиятельство, но поглядите, что делается
кругом! Крепостное право пало, промышленность приходится строить на иных
началах. Кто теперь будет отрицать влияние капитала! Надо быть
коммерсантом, иначе вылетишь в трубу!
Анатолий туго соображал, о чем говорит его сосед. Он считал себя
аристократом и на промышленника смотрел как на человека низшей породы.
Однако, сдерживая свое недовольство, он учтиво спросил:
- Все это так, но я не понимаю, почему у вас дела лучше пошли, а у меня
на Урале хуже?
- Пенять все очень просто, ваше сиятельство! - спокойно ответил сосед.
- Юг молод, милостивый государь, - сказал он напыщенно. - У нас
технический прогресс, мы не связаны со старинкой! Мы вступаем в
конкуренцию с европейскими заводчиками. Ваш Урал стар, у вас не изменились
вековые порядки, сказывается техническая отсталость. Пора, сударь,
перестраивать предприятия!
- Ну это вы уже слишком! Наши деды и отцы знали горное дело и ставили
его умело! - холодно отозвался Демидов.
- Теперь деды ни при чем, ваше сиятельство. Ныне господин капитал
шествует. Он себе пробьет дорогу! - В голосе Добрынина прозвучали
торжествующие нотки, задевшие Анатолия за живое. Он отвернулся и замолчал.
Наползал серенький вечер. Над низинами потянулся туман. В вагоне зажгли
ранний свет. Спутник раскрыл новый кожаный чемодан и стал извлекать из
него обильные яства. Он разложил на столике балык, паюсную икру, сыр,
ветчину, булочки и приятно пахнувшие тмином хлебцы. Вслед за этим он добыл
пузатую бутылочку венгерского и предложил Демидову:
- А не желаете ли, ваше сиятельство, выпить за процветание дел?
Лицо промышленника лоснилось от самодовольства. Он причмокивал губами,
предвкушая удовольствие. Анатолий сухо поблагодарил соседа, но разделить
трапезу с ним отказался.
- Жаль, весьма жаль! - для приличия закручинился тот и без проволочки
стал насыщаться. Ел он медленно, чавкая, чмокая, обсасывая жирные пальцы.
Князь Сан-Донато с отвращением смотрел на это отталкивающее обжорство.
Купец не смущался и священнодействовал, запивая закуски красным игристым
венгерским. Все быстро исчезло со стола, и на смену из бездонного чемодана
появилась жареная кура, огурчики, соленые грибочки в банке. Тяжело дыша,
пассажир продолжал с аппетитом есть. От сытости глаза у него стали
сонными, блаженными.
- Ох, господи, не скрою от вас, люблю поесть! - полузакрыв глаза от
наслаждения, сказал он.
Анатолий не выдержал, молча повернулся и вышел в коридор, где долго
бродил, раздумывая о судьбе своих заводов. Когда он вернулся, купец,
сладко посапывая, спал блаженным сном...
Утром промышленник поднялся очень рано и растолкал Демидова.
- А знаете, что я надумал! - неожиданно предложил он Анатолию. -
Продайте-ка мне свои заводишки. Я живо преобразую их! Видать, вы и впрямь
не интересуетесь вашим делом. Чего же лучше, и цену дам выгодную!
Весь день он бойко убеждал Демидова в выгодности сделки, но тот
отмахивался. Анатолий не знал, как и отвязаться от назойливого соседа;
счастье, что поезд подходил к Москве и можно было наконец расстаться с
ним.
От Москвы Демидову предстояло ехать на лошадях. Он нанял в ямщики
бородатого плечистого мужика, слуги приготовили карету, а лошадей решили
менять на каждой почтовой станции.
В солнечный полдень тронулись в путь. Перед путниками распахнулись
бесконечные дали. Но широкие просторы России, полноводные реки и шумные
леса не привлекали сердца Анатолия. Он был равнодушен ко всему русскому.
Стояла золотая осень, в чистом прозрачном воздухе плавно лилась разудалая
песня бородатого ямщика, подпоясанного цветным кушаком. Демидова не
радовали ни мотив песни, ни раздолье ее. На станциях он нервничал и с
презрением разглядывал жалких, забитых станционных смотрителей. Когда они
мешкали, князь Сан-Донато грубо и требовательно выкрикивал:
- Лошадей!
Без конца тянулась дорога. Мелькали помещичьи усадьбы с обширными
зеркальными прудами, с густыми ветлами над ними, на косогорах чернели
убогие избы разоренных крестьян, да маячили полосатые верстовые столбы.
Ямщик разудало пел всю дорогу. Его песня то разливалась словно
половодье, то вытягивалась в тихий ручеек и замирала. За Волгой Анатолий
не выдержал и набросился на ямщика с укором:
- Эх, распелся! Хватит! Чему, спрашивается, обрадовался?
Мужик замолчал, а глаза его улыбались.
- Ну как не радоваться, господин? Едешь-едешь, а кругом тебя мать
родная русская земля. Гляди, барин, и небушко наше милое, васильковое, и
солнышко на своей сторонушке светит по-иному, ласковее. Да разве можно
русскому человеку без песни жить? Не я пою, господин, - душа моя поет! Чем
с плачем жить, так лучше с песнями умереть. Эй, пошли, залетные! - Он
свистнул, гикнул, и кони рванулись вперед...
Четыре станции минули, сотню верст отмахали молча. На очередном привале
ямщик подошел к Анатолию и поклонился:
- Увольте, барин. Сделайте божеское одолжение. Не могу дальше ехать!
- Да ты с ума спятил! - вспылил Демидов. - Где же я сейчас найду
человека? Разве тебе худо со мной?
- Грех про это молвить, но только не могу! - упорствовал мужик. -
Найдете другого! Только поманите - явится! Всем пить-есть хочется...
- Но почему же ты все-таки отказываешься? - пристально посмотрел на
него Анатолий. - Худое что-то задумал?
- Упаси господи! - отрекся мужик.
- Ну, тогда что за причина?
- Эх, барин! - с укоризной посмотрел ямщик на Демидова. - Еду, все еду,
а сам молчу! Спаси бог, не могу так. Несподручно русскому человеку без
песни. Ну ровно покойника везу... Увольте, господин, не могу без песни
гнать на почтовых. И где это видано? Издавна, сотни годов, всегда ямщики
песни пели! И как это можно: дорога без песни не дорога! Прощевайте!
- Постой! - окрикнул его Анатолий и предложил: - Вези дальше, золотой
дам!
- Бог с ним, с золотым! Не поеду! - решительно отказался мужик и так и
не поехал с Демидовым.
Пришлось на станции взять в ямщики первого подвернувшегося угрюмого
бородача и с ним отправиться в путь. Покачиваясь в экипаже, Анатолий с
недоумением думал:
"Что за страна Россия! Удивительный народ! Нищ, наг, и дома семья,
поди, без куска хлеба сидит, а от золотого, упрямец, отказался. Без песни
не может... Странно, очень странно..."
И все в пути ему казалось непонятным. Он двигался будто в неведомой
стране. Как только из-за горки показалась золотая главка нижне-тагильской
церкви, он встрепенулся и с удовлетворением подумал: "Вот и заводы наши!
Мое, все мое тут!"
Он постучал в окно кареты и велел слуге:
- В Тагил въезжай как подобает господину!
- Это известно! Не впервые господ возим! - отозвался угрюмый ямщик и
перекрестился. "Слава господу, доставил-таки сюда нелюдимого!" Он
облегченно вздохнул: даже ему, угрюмому с виду человеку, бесконечное
дорожное безмолвие тоже было в невыносимую тяготу...


В Тагиле никто не ожидал внезапного приезда хозяина. Обширная пустынная
площадь перед барским домом поросла травой. Старый парк был охвачен
пожаром осени: багрянцем пламенели дрожащие осины, в ярко-золотистом
сверкании роняли листву березы, а могучий ветвистый дуб отливал бронзой.
По ветру неслись серебряные нити паутины и цеплялись за кусты. С пруда шел
первый осенний холодок.
Ямщик разогнал тройку и шумно подкатил к подъезду, перед которым на
круглой клумбе пестрели последние астры; запах увядания их струился в
воздухе.
На стук колес из ворот выглянула стряпуха и, завидев нарядного
Анатолия, всплеснув руками, суматошно закричала:
- Батюшки, барин приехал!
На крик этот из дома выбежал растерянный, изрядно постаревший пан
Кожуховский. Он заахал, бросился к Демидову, поцеловал его в плечо и
льстиво заговорил:
- Ах, как мы все рады такому счастью! Весьма рады, ясновельможный
князь!
Поодаль столпилась дворня, с любопытством рассматривавшая владельца
заводов. Многие годы ушли с той поры, как Анатолий юношей приезжал в
Тагил. Сейчас одни старики помнили первый приезд хозяина. Они с
разочарованием смотрели на прибывшего, печально отмечая: "Гляди, совсем
старик стал! И ноги волочит... Эх ты, видать, сильно поизносился по
заграницам!"
Только управляющий, по-видимому, не разделял разочарования слуг и
беспардонно льстил Демидову:
- Вы еще орел, ваша светлость! О, только в такие годы мужчины и
нравятся женщинам!
Анатолий не слушал болтовни управляющего, глаза его чего-то искали.
Увы, никто из работных не пришел приветствовать своего господина! Это
особенно задело Анатолия. Он огляделся кругом. Только две домны струили
синеватый дымок; другие две безжизненно маячили на фоне ясного неба.
Притихшим и покинутым выглядел завод, не чувствовалось здесь былого шума и
кипения.
Князь Сан-Донато огорченно вздохнул и подумал: "Что-то случилось!
Почему отсюда уходит жизнь? Дряхлеют люди, и завод стал иным!"
Старый дом также выглядел сиротливо. Под дождями и непогодами он
посерел, местами отвалилась штукатурка; радужно отсвечивали стекла в
окнах. Ступени широкого и когда-то внушительного крыльца изрядно обветшали
и скрипели под ногами.
Демидов молча прошел в покои и поразился упадку и запустению в них. В
больших залах свисала пыльная паутина. Затянутые в холст бронзовые люстры
были засижены мухами, грязны. В дедовском кабинете старинные часы
заржавели и безмолвствовали. Запах тлена наполнял покинутое жилье.
Откуда-то из темного угла выбежал еж.
- Не бойтесь, ваша светлость, - услужливо предупредил управляющий. -
Это Андрейка - старая, но проворная зверюга, крыс ловит тут...
Пан Кожуховский сердито мигнул девке в полинявшем сарафане, и та
проворно передником смахнула пыль с кресла.
- Садитесь, ваше сиятельство! - вкрадчиво попросил пан Кожуховский. -
Прошу не обижаться запущенностью. Неведомо нам было о ваших намерениях
посетить Тагил и потому не подготовили дома. Ах, боже мой, враз все будет!
Стоит только господину на часок пойти погулять, бабы живо тут приберут! -
Серые бегающие глаза старого лиса угрюмо поблескивали из-под нависших
бровей.
Волей-неволей Демидову снова на время пришлось покинуть хоромы. Вместе
с Кожуховским он спустился в парк, где по заросшей дорожке брел до пруда.
Стояла пора тихого листопада. От сознания, что все минуло, что дедовский
дом заброшен и стал необитаем, на душе его стало грустно. В тоскливом
настроении Анатолий прошел на плотину. Здесь он долго любовался могучим
потоком, который, бурля и пенясь, выбегал из-под старого мшистого колеса.
От плотины управляющий повел его на завод. Тяжело было войти в цехи.
Мертвящая тишина стояла в них. Рабочих заметно поубавилось, и держались
они сухо и неприязненно; не торопились снимать перед хозяином шапок,
старались за делом не видеть Анатолия.
Демидов с управляющим оглядел весь завод. Здесь все шло по старинке.
Домны работали на древесном топливе, крепко держался старый кричный способ
выделки железа. Работа шла вяло, и казалось, что все здесь угасало.
Анатолию представилось, что они идут по огромному кладбищу, где из каждого
угла дует мертвящим холодом. Крыши протекали, хотя завод готовил свое
листовое железо, стены осели и дали трещины, и горны ветшали и
разваливались.
Хозяин недоуменно посмотрел на управляющего. Тот понял его немой
вопрос, развел руками:
- Что же делать, ваше сиятельство, если теперь с рабочей силой
неуправка! Много народу разбрелось кто куда. В минувшие годы наши края
посетил голод, бесхлебица, вот и разбежались. Да и работать не хотят при
низкой цене, а высокую мы дать не можем.
Анатолий молчал. Стиснув зубы, он угрюмо проходил мимо запустения на
заводе. "Всего только несколько лет прошло, и все так изменилось! Вот бы
сюда Любимова или Данилова! - подумал он, однако сейчас же отбросил эту
мысль. - Нет, и они не спасли бы положения. Иные времена пошли! Кризис..."
Тоска еще сильнее сжала сердце Демидова, когда он побывал на медном
руднике. Паровые машины, сооруженные Черепановым, ржавели. На шахтах шло
гибельное разрушение. Одряхлевший смотритель Шептаев, узнав барина,
прослезился и пожаловался:
- Захлебывается наш рудник-то... Ох, погибает...
В его словах звучала глубокая боль. Словно о человеке, охваченном
смертельной болезнью, он рассказывал:
- Лежишь ночью и слышишь, как стонет вода в шахте... Сочится и
сочится... Нет, не устоять руднику! - безнадежно махнул он рукой. - Ох, и
жалко же!..
Голодный и усталый, Демидов поздно вечером пешком возвращался домой. Он
шел по Гальянке; жалким и придавленным выглядел поселок. Серые, ветхие
избенки скособочились, а многие по оконца ушли в землю. Дворы стояли
распахнутыми настежь. Дрожащий свет лучины озарял мутные окна. Если бы не
этот свет, то казалось бы: все люди покинули жилье...
К этому времени прибрали несколько комнат и подали ужин. Демидов
насытился и отпустил управляющего.
- О делах поговорим завтра! - уклонился он от неприятной беседы.
Спустилась темная ночь. Растревоженный увиденным, Анатолий не мог
уснуть. В безмолвии осенней ночи он бродил по комнатам. Захватив медный
шандал с горящими свечами, он прошел в прихожую и по скрипучей лесенке
поднялся в горенку, где когда-то жила Глашенька. С замиранием сердца он
переступил порог и с горестью огляделся. Все здесь пришло в ветхость.
Паутина заткала углы, ворвавшийся в разбитое окно ветер старался потушить
свечу в его руке. Заслоняя пламя от ветра, он подошел к деревянной
кровати. В углу висел все тот же образ, но лик святого совсем стерло
время. Сор, гнилое, источенное червем дерево, обломки - все наводило
уныние. Безвозвратно ушла юность, пронеслись забавы!
Тяжелой походкой Демидов спустился к себе в кабинет и уселся в кресло.
Долго с закрытыми глазами сидел он у стола. Перед его мысленным взором
промелькнули дни молодости, вспомнилось улыбающееся задорное лицо юной
подружки.
Утром он спросил у старика дворецкого:
- Где же теперь Глашенька?
Слуга скорбно опустил голову.
- Упокоилась, батюшка, годков десять назад упокоилась на погосте...
Анатолий не стал больше расспрашивать о ней: больно было сердцу
тревожить далекое прошлое...


Три дня Анатолий Николаевич не выходил из дома, - рассматривал отчеты,
в которых плохо разбирался. Пан Кожуховский давал путаные и туманные
объяснения, о многом умалчивал, и Демидов, окончательно сбитый с толку,
совсем ничего не понял в заводских делах. С тяжелым вздохом он устало
отложил в сторону книги:
- Будет! Хватит с меня!
- Может быть, ясновельможный князь заинтересуется отпуском железа за
границу? - с готовностью стал разворачивать толстый фолиант управляющий.
- И без этого все ясно. Плохо ведешь дела! - резко сказал хозяин и
выразительно посмотрел на Кожуховского.
- Изо всех сил стараемся, ваша светлость! - стал оправдываться Антон
Иванович.
- Не виляй, мне нужны деньги! Ты плохо добываешь их. Веди дела как
хочешь, но давай мне побольше прибылей!
- Я жилы рву с лайдаков [лодырей], но ничего не могу поделать! Все
время шумствуют!
- Что им нужно? Чего они хотят? - раздраженно спросил Демидов. - Вот
погоди, я завтра с ними поговорю сам. Я им покажу!
- Стоит ли их дразнить, ваша светлость? Они и без того недовольны! -
заикнулся было управляющий, но замолчал под жестким взглядом хозяина.
На другой день к подъезду потянулись толпы заводских. Анатолий из-за
портьер тайно разглядывал их. Как изменилась их поступь! Это не те люди,
что были десять - двадцать лет тому назад. В их поведении не чувствовалось
рабского унижения. Держались они самоуверенно, с достоинством. После того
как долго потомил их ожиданием, Анатолий Николаевич, опираясь на трость,
вышел на крыльцо. Толпа встретила его молчанием.
- Шапки долой! - закричал Кожуховский, но только редкие из стариков
смахнули картузы.
Демидов горделиво вскинул голову и спросил самоуверенно:
- Почему вы плохо работаете? Завод работает в убыток! Доходы упали! Что
все это значит?
Вперед вышел небольшого роста, чисто выбритый, в опрятном запоне
доменщик и ответил владельцу завода:
- Просим выслушать нас! Давно думали о том написать вам. Не можем мы
больше так робить! Жалованьишко малое, на хлеб не хватает! Покосов совсем
лишили, коней и коров не стали держать. А как, скажем, жигалю без коня иль
для многодетной семьи без коровушки? Погибель выходит!
- По работе и плата! - вставил пан Кожуховский.
- Нет, такого николи не бывало на заводе! - закричали в толпе. -
Работаем как каторжные, по семнадцать - восемнадцать часов, а заработок
мал, хоть по миру иди! А доходы - мы сами видим, кому они идут!
- Как вы смеете так со мной разговаривать! - покраснел Демидов. - Вы
знаете, что наш завод работает на отчизну. А вы, лодыри, не желаете
приложить труд в полной мере!
- Полно, сударь! - сказал доменщик. - Зачем поносить нас, работаем мы
от всей силы!
У крыльца показались полицейщики. Пан Кожуховский повел глазами, и они
подошли поближе. Демидов осмелел, сошел с крыльца и очутился в людской
гуще.
- Так нельзя работать! - горячась, заговорил он. - Это измена
государству. Не вижу вашего рвения. Вы изменщики!
Кругом зашумели. Доменщик придвинулся к хозяину и сказал строго:
- Ты, барин, не бросайся словами! Николи изменщиками отчизне не были и
не будем. Таким рожден русский человек! А вот про тебя наслыханы, что ты
французскому императору помогал, когда он на Севастополь пришел! Как это
назвать?
- Молчать! - вспылил Демидов.
- А если молчать невмоготу? - поднял на заводчика потемневшие глаза
рабочий и указал на грудь: - Вот тут все кипит. Еще бы! Мы из последних
сил робили, лили пушки и ядра, чтобы оборонить наш русский город, а ты что
делал? Продал нас!..
- Пороть буду! - выкрикнул Анатолий и оглянулся через головы на
полицейщиков. Те злобно смотрели на работных.
- Только за тем и звал! - с едкой насмешкой вымолвил доменщик. - Эх,
барин-суматоха, дворянская косточка! Гляди, сломается...
Демидов не помнил себя от охватившего его гнева. Надеясь на
полицейщиков, он взмахнул тростью и хотел ударить по лицу доменщика, но
тот схватил палку и сломал ее.
Анатолий очутился среди раздраженных им рабочих. Кто-то занес над ним
кулак, но сильный доменщик отвел угрозу.
- Не трожь! - сурово сказал он. - Не стоит мараться, беду накликать. И
так от господ лиха много!
Однако прорвало скованный гнев. В толпе устрашающее закричали:
- Уйди от нас, пока кровь не взъярилась! Кто ты такой? Не ведаем тебя и
не знали всю жизнь! Не хозяйничал ты тут, на русской земле, не робил с
нами и горе не делил!
- Убирайся, захребетник, пока цел! - выкрикнул кто-то.
- На каком праве нагулял жир от нашего пота? - высунулась вперед
заводская женка и пригрозила Демидову: - Гляди, как бы сало не вытопили из
тебя!
Демидову стало страшно. Куда ни взглядывал он, везде встречал злые,
горящие ненавистью глаза, возбужденные, гневные лица. Ни один человек не
проявил к нему сочувствия, даже его дворовая челядь - и та упрямо молчала.
Словно затравленный волк, он тяжело опустил голову и с налитыми кровью
глазами побрел прочь по узкой дорожке, которую, сгрудясь, открыл ему
народ. Он шел, шатаясь, среди жарко дышащих людей, ощущая непреклонную
ненависть к себе, которая кипела-клокотала и искала выхода. И стоило ему
только бросить бранное слово, как мгновенно могла вспыхнуть и разлиться
пожаром еле сдерживаемая, вековечная ненависть. И никто тогда - ни слуги,
ни полицейщики, ни пан Кожуховский - не остановит расправы над ним!
Чужим, презираемым почувствовал он себя среди русского народа, который