Федоров Александр. Хозяин Каменных гор

Они ушли, а Демидов долго с балкона любовался маленькой гостьей. Она
еле поспевала за широко шагающей старухой, а в руках ее раскачивались на
тесемочке снятые башмаки...


Матильда вернулась из Монте-Карло оживленная, без умолку щебечущая и
сейчас же потребовала:
- В Париж! Скорее в Париж!
Но в летние месяцы "большой" Париж перемещался на взморье. На
Елисейских полях, в Булони и на бульварах было пустынно: дамы и кавалеры
отбыли на сезон купаний. И Матильда снова застонала:
- В Бретань! Скорее в Бретань! Там сейчас разгар сезона!
Попав в свою стихию, Демидова и минутки не оставалась спокойной. Она
объехала знакомые салоны, всюду болтая об искусстве, литературе и музыке.
Наконец через неделю Анатолий увез супругу в Бретань.
На западном берегу Финистера, неподалеку от деревушки Сент-Этьен, у
самого океана они сняли заброшенный старый замок - с зубчатой стеной, рвом
и полуразрушенными бойницами. От него в глубь провинции тянулась широкая
зеленая долина, утопавшая в яблонях и розах. Здесь все еще сохраняло
бретонскую старину: тихие поэтические деревушки, развалины замков, ветхая
часовня с выбитыми стеклами, остатками двери и портиком с древней статуей
богоматери. Неподалеку от часовни валялись в чаще зеленого леса огромные
камни - единственный остаток исчезнувшего монастыря.
В замке было все, что мечтала иметь Матильда. В огромном закопченном
камине пустынного зала с мрачной мебелью вечерами весело трещали дрова,
бросая светлое пламя и причудливые тени. Здесь, в покинутом гнезде
феодала, было тепло и уютно. Хорошенькая служанка в жаркие полдни
приносила из погреба холодный сидр и вино. Приятно было выпить его после
прогулки.
В темные ночи в замок доносился глухой прибой океана, отчего мрачновато
и страшно делалось в рыцарском гнезде. Раз в комнату ворвался сильный
порыв ветра и задул свечи в канделябрах. Стало жутко, темно.
- Я боюсь! Ох, я ужасно боюсь! - закричала Матильда, прижимаясь к мужу.
- Тогда надо переехать в деревенский отель! - предложил Анатолий.
- Что ты, что ты, мой милый! - запротестовала жена. - В этом страхе вся
прелесть. Хорошо бы, если б еще привидения здесь были!
Утром Демидов попросил старика управляющего, молчаливого, сурового
бретонца, заделать получше рамы. Полушутя, он сказал ему:
- Жаль, что в замке нет привидений!
- Помилуй бог, сударь! - набожно перекрестился старик. - О них давно
забыли, но...
Он приблизился к Демидову и таинственно прошептал:
- Мне самому недавно такое привиделось... Ох, матерь божья!
- Да что ты! - весело вскрикнул Анатолий. - Ты хоть расскажи.
- Извольте, сударь! - Старик лукаво посмотрел на Демидова, подумал и
тихо сказал: - Знаете, сударь, большой зал, тот самый, в котором камин.
Мне довелось под хмельком весной отсиживаться там от старухи. Она,
изволите знать, не любит, когда я посещаю "Приют трех разбойников". И вот
сижу в одиночестве, чтобы не скучать, разжег в камине дрова и,
пригревшись, вздремнул малость... Тут часы пробили полночь. И что вы
думаете, сударь: с последним ударом часов распахнулась дверь, и в зал
вошла похоронная процессия. Видит господь и пресвятая матерь божия, не
вру! - Бретонец снял шляпу и набожно перекрестился. - Впереди шел старик в
широком плаще, высокий, с длинными седыми волосами. Под плащом у него
блестели доспехи. За ним несли открытый гроб, а в нем лежало тело покойной
госпожи. Медленным шагом они направились через весь зал, не заметив меня,
молча прошли во двор замка, и я видел в окно, ваша светлость, как они
направились к маленькой часовне... Я узнал их, мосье. Узнал и видел, как
вижу сейчас вас. Это был дедушка нынешнего хозяина замка и его жена,
которую он прирезал, застав наедине с пажом. Верьте мне, сударь. Да будет
благословенно имя матери божьей! - Старик снова перекрестился и лукаво
улыбнулся Демидову. - Как видите, здесь все есть. Мы денег даром не берем.
Упаси нас бог!
Неторопливой походкой он ушел в глухой парк. Среди вековых деревьев
долго мелькала его сухая согбенная фигура.
Когда Демидов передал жене рассказ бретонца, она радостно захлопала в
ладоши.
- Как превосходно! Ведь это клад! Как хорошо, что здесь все угрюмо,
пусто! Я жажду одиночества и тишины!.. Ах, Анатоль, я безумно устала! -
капризно пожаловалась она...
Утром они уходили на море, которое струилось и серебрилось под солнцем.
Бесчисленное множество чаек, гагар, бакланов носилось над волнами. Серые
скалы, покрытые мхами, казались пилигримами, идущими на поклонение океану.
Веселый свет струился с небес, украшая позолотой побережье. Однажды в
полдень из местных казарм выехали к морю драгуны. Они сбросили на берегу
мундиры и купали резвых лошадей. Под потоками солнечного сияния голые
загорелые бретонцы, сидя без седел на гривастых конях, плыли в серебристое
море. В изумрудной волне океана всадники казались золотистыми мускулистыми
кентаврами, собравшимися плыть в заокеанские дали.
- Смотри, какая прелесть! - залюбовалась ими Матильда. - Это
божественно!
Крепкие могучие тела сверкали от соленых брызг. Широкие груди лошадей,
как ладьи, рассекали волны, и кентавры наполнили побережье крепким
солдатским говором.
- Смотри! Смотри! - Супруга схватила Анатолия за руку.
Впереди ярко-рыжая резвая лошадь вынесла голого всадника из пенящейся
волны. Он сидел с чисто звериной грацией, чуть подавшись вперед,
уцепившись за гриву. У бретонца был низкий лоб с грубыми надбровными
дугами, толстые губы и большой рот, блестели крепкие волчьи зубы. От всей
широкой грудастой фигуры веяло огромной жизненной силой. Она ощущалась во
всем: в крепких мускулах, в крупной голове, покрытой рыжей бараньей
шерстью. Эта животная покоряющая сила звучала в его чересчур громком
смехе, светилась в ярких, полных блеска, нахальных глазах.
Принцесса раздувала ноздри, с выражением неодолимого удовольствия
разглядывая всадника.
- Боже мой, какое прекрасное чудовище! - вздохнула она.
В словах слышалась зависть. Демидов был подавлен невыгодным для себя
сравнением: этот кентавр, разбрызгивающий кругом несокрушимое здоровье, и
он сам, бледный, с усталыми глазами, с лицом, отливающим желтизной. "Ах,
женщины, женщины, везде, во всех концах света, вы одинаковы!" - подумал он
и вспомнил старую консьержку [привратницу], которая однажды сказала ему:
"Вы не удивляйтесь, монсиньор, что эта мадам изменяет мужу. Что же делать,
когда он слишком стар, а она очень молода? Ах, монсиньор, когда я была
молодой, то даже звезды шептали мне: "Молодость должна быть молодой, а
старость - старой!" Не так ли? И вспомните, монсиньор, галльскую
поговорку: "И скряга и мот - оба одинаково угодят на кладбище!" Там, под
землею, укроется все: и радости и грехи!.."
Демидовым снова овладело знакомое жгучее чувство ревности. Он хмуро
смотрел на бретонцев. Давно известна истина, что любовь богата радостями,
а ревность - муками, но Анатолий только сейчас во всей силе ощутил это. Он
видел и скрытно возмущался тем, что Матильда при виде кентавра смеялась и
вся сияла.
Анатолий сердился и тихо шипел:
- Вы слишком много внимания уделяете, моя дорогая, этому низколобому
животному!
- Перестаньте! - сердито одернула она мужа. - Вы всегда во всем видите
только грязное! Не были ли вы сыном прачки?
Все ходуном заходило в Демидове от злой насмешки, но он сдержался и
решил выждать и отомстить. Здесь, на глазах публики, выпад был невозможен.
Спустя неделю Анатолию понадобилось выбыть в Париж по делам банка.
Провожая мужа, Матильда нежно обняла его.
- Не думайте о плохом, Анатолий: все будет хорошо! - заговорила она
тихо, ласково. Ее тонкие белые руки легли ему на плечи, и бесконечная
нежность светилась во взгляде молодой женщины. Как огонь мягчит и топит
воск, так ее обещания согрели его сердце, и он уехал спокойный и даже
счастливый...
Десять дней, которые Демидов пробыл в Париже, его жена провела
по-своему весело. Вечером, в сопровождении служанки Аннет, она пошла в
грязный приморский кабачок. Здесь было шумно и весело. В почерневшем зале
за дубовыми столами сидели и распивали сидр и вино загорелые погонщики
мулов, фермеры, огородники, мелкие торговцы, солдаты и даже бродячие
монахи. Матильде понравилось это шумное, беззаботное общество. Вместе со
служанкой они заняли в полутемном углу столик, пили и много курили. В
густом табачном дыму все время раздавался вызывающий смех Матильды. Со
стороны казалось, что это падшая женщина поджидает очередного случайного
любовника. К ним и подошел, как на приманку, понравившийся ей недавно
бретонец, громадного роста кавалерист с длинными волосатыми руками. Он без
стеснения присел к столику и поставил перед Демидовой кружку пенящегося
вина.
- Я вижу, ты скучаешь, красотка! Выпей - в жилах заиграет кровь! -
Детина пожирал ее глазами. Перед жилистым, загорелым бретонцем Матильда
казалась маленькой и хрупкой. Он взял ее узкую мягкую руку в свою широкую
шершавую ладонь и погладил ее. - Вы городская, мой чертенок! Откровенно
говоря, ты мне во как понравилась, моя курочка! - Он провел ребром руки по
горлу. - Ну, пей, пей! Это дешевое, но хорошее вино. Солдат рад быть
щедрым, но знаешь, моя козочка, в нашем кошельке не всегда водятся
денежки! - Он говорил по-крестьянски медленно, рассудительно, прижимаясь к
ней плечом и обдавая острым запахом пота. Странное дело, этот запах
непонятно возбуждал женщину. И, не отстраняя его от себя, она в один прием
выпила кружку вина. С непривычки у Матильды закружилась голова, и,
заигрывая с бретонцем, она томно улыбалась ему. Бретонец возбужденно
раздувал ноздри, хрипло смеялся, обнимая ее сильными руками и прижимая к
себе.
- Ох, и здорово же ты хлещешь вино, моя девочка! Какая ты теплая,
словно добрая лошаденка!
Приключение становилось забавным. Аннет скромно опустила глаза,
жеманничая. Солдат подмигнул служанке:
- Ты потерпи, крошка, сейчас придет Жан. Он сегодня немного запоздал.
Вот явится и займется тобой. Угостит вином!
Матильда стала держаться настороженно. Словно хорек, она выскользнула
из сильных объятий конника, глянула в его зеленые кошачьи глаза и сказала:
- Мы торопимся, петушок! Но я всегда готова снова увидеться с тобой! -
Она не устояла перед соблазном и, схватив его за густую рыжую шевелюру,
затормошила. Он заржал от удовольствия и, обхватив ее, припал к ее устам
толстыми влажными губами. Это было чистейшее колдовство! Никогда она не
испытывала подобных поцелуев. Кривоногий, с длинными руками обезьяны,
бретонец отравил ее любовным ядом.
Матильда вырвалась из объятий солдата и шепнула:
- Завтра приходи к часовенке... Там мы повеселимся, мой петушок!
Шурша дешевыми крахмальными юбками, молодые женщины исчезли в табачном
дыму подвальчика. Послышалось хлопанье дверью.
- Хороша, шельма! Ох, хороша! - вздохнул кавалерист.


Приехал Анатолий и сразу заметил что-то неладное. Смутно догадываясь о
несчастье, не зная, как рассеяться, он сел в седло и помчался по дороге к
лесу. Свежий ветер не развеял страшной тоски, которая внезапно захватила
его сердце. Он миновал старинную часовенку, всю утонувшую в глухой заросли
жимолости. В чаще журчал ручей. В былые дни они с Матильдой нередко
заглядывали сюда. Среди мшистых камней всегда стояла торжественная тишина,
на серой, увитой плющом стене висело старинное распятие. Матильда дома
никогда не молилась, но здесь, в этой благостной тишине, она вдруг
становилась на колени и набожно крестилась...
Конь свернул по знакомой тропке. Вот и часовенка. Все так же лепетал
ручей. Осиротело выглядело распятие. Тишина. Анатолий присел на камень и
задумался.
Внезапно он вздрогнул, словно от прикосновения змеи. В шорох листвы
всплеском ворвался знакомый смех. Дрожа от предчувствия несчастья,
негодуя, он неслышно пробрался в кусты, и все закружилось у него в глазах.
В тенистой лесной берлоге, на примятой траве Анатолий увидел
звероподобного кавалериста и Матильду. Она сидела подле него и смеялась...
Демидов с хлыстом в руке кинулся вперед, схватил за руку жену и
отбросил от бретонца. Охваченный порывом неистовой ревности, он двинулся
на соперника, но между ними встала жена. Не помня себя от гнева, она
вырвала хлыст из его рук и дважды ударила мужа по лицу.
Кавалерист схватился за бока и покатился по траве: его потрясал
неудержимый пароксизм смеха. Он хохотал, хватаясь длинными жилистыми
руками за траву, выдирая ее с землей, скалил крупные желтые зубы, фыркал,
брызгал слюной, как рассерженный барсук...
В князе Сан-Донато внезапно проснулась и забушевала кровь его предков -
тульских кузнецов. Он выхватил из рук жены хлыст, переломил его и с
кулаками набросился на женщину...
Бретонец вдруг перестал хохотать. Сидя на траве, подбоченившись,
кавалерист что-то соображал. Минута - и лицо солдата преобразилось в
благодушной улыбке.
- Так это ваша женушка! Понимаю! - снова засмеялся он и совсем
панибратски подбодрил Демидова: - Так ей и надо! Она обошлась мне в три
франка! Эй, милок, не бей под глазок, не надо ставить фонарики!..
Анатолий брезгливо взглянул на драгуна и быстро, с бьющимся сердцем,
вышел из лесной берлоги. Пошатываясь, он взобрался в седло. Конь пустился
по тропке, а следом затрещали ветки, и из чащи выбежала Матильда.
- Анатоль! Анатоль, прости! - простирая руки, закричала она.
Демидов, не отвечая, хлестнул по коню и понесся в городок.
В тот же вечер он вернулся в Париж, а следом за ним на другой день в
особняк на Елисейских полях прибыла и Матильда.
Тихая и покорная, она пришла в кабинет мужа. Склонив бледное лицо,
Матильда каялась и просила:
- Анатоль, я великая грешница. Прости меня, дай мне развод! Я уйду, мы
не можем жить вместе!
Демидов поднял на жену хмурые глаза.
- Развратница, а не грешница! - с сердцем вырвалось у него. - И
запомни, что так легко не расстанешься со мной! Я муж, что хочу, то и
сделаю с тобой! - Он угрожающе поднял кулаки.
- Ах, боже мой, как вы смеете! - закричала она, отступая от мужа.
- Все смею! Все! - в гневе заорал он.
- Нас могут услышать слуги, князь!
- Пусть видят, пусть слышат! Кто здесь хозяин? Я, я - Демидов...


В особняке стало тихо. Княгиня Сан-Донато покинула мужа и возвратилась
к отцу. Старик не обрадовался дочери.
- Вы, моя милая, должны примириться с мужем, - умоляюще посмотрел на
нее слезливыми глазами дряхлый Жером Бонапарт.
- Никогда! - запальчиво вскрикнула дочь. - Не смейте мне говорить
этого! Уж не полагаете ли вы, что я сяду на вашу шею?
- Разве можно так разговаривать со своим королем? - укоризненно покачал
головой отец.
- Вы были король! А теперь вы старая, дряхлая кляча! Чиновник Дома
инвалидов! - гневно закричала она.
- Ах, боже мой, что случилось во Франции? Разве это допустимо? Я не
слышу, не слышу! - Он закрыл пальцами уши и тяжело опустился в кресло...
Княгиня обратилась за помощью к адвокату. Слуга Фемиды разъяснил ей:
- Мадам, выйдя замуж за подданного России, вы стали, в свою очередь,
подданной этой страны; следовательно, ваш брак целиком подпадает под
действие законов Российской империи. А законы о браке там гласят вот
что... Впрочем, лучше зачитаем текст. Слушайте!
Адвокат развернул толстый, в кожаном переплете, фолиант. Показывая на
него, он пояснил:
- Это свод законов Российской империи, том девятый. Мадам, здесь
написано буквально: "Жена обязана повиноваться мужу, как главе семейства,
пребывать к нему в неограниченном послушании, оказывать ему всякое
угождение. При переезде куда-либо мужа жена должна следовать за ним, она
не может наниматься на работу без позволения мужа..." Видите, мадам, вы
уйдете, а он через полицейского вернет вас обратно...
Матильда растерялась, ей стало страшно.
- Но он может меня преждевременно вогнать в могилу! - огорченно
выкрикнула она.
- В России так и бывает, - согласился с нею адвокат. - Вас может
развести только духовная консистория русской православной церкви. Но тогда
вам, мадам, придется взять на себя вину.
- Это же скандал!
- Безусловно! - согласился адвокат.
- Тогда, может быть, обойти закон? - робко предложила она.
Служитель Фемиды вскинул голову, усмехнулся наивности княгини.
- Мадам, вы забываете, что мы имеем дело с Демидовым! - с важностью
сказал он.
Матильде предстояло сложное бракоразводное дело. Но вот, казалось, ей
улыбнулось счастье: в Париж инкогнито прибыл российский император Николай
Павлович. На придворном балу Матильда упала перед ним на колени:
- Ваше величество, разведите меня с Демидовым!
Она умоляюще смотрела на русского царя, по ее нежному лицу катились
горькие слезы. Однако княгине не удалось разжалобить русского императора,
который в душе считал Наполеона узурпатором, ненавидел его и принцессу
Монфор.
Царь учтиво поднял принцессу с колен:
- Увы, дорогая, я всего лишь император в моей стране! Если бы я был
петербургским митрополитом, даже архиереем, тогда...
Он не закончил своей речи, - его увлекли светские дамы, обеспокоенные
неожиданной скандальной сценой.

5

Старший брат, Павел Николаевич Демидов, оставил армию в 1826 году; лет
пять после этого он пребывал егермейстером императорского двора, а в 1831
году получил звание камергера и должность курского губернатора. Хотя Курск
существовал еще во времена великого князя Владимира и почитался городом
старинным, но губернским он сделался только в 1797 году, в царствование
Екатерины Алексеевны. Хлебный и богатый, расположенный в живописной
местности на берегах Тускари и Куры, новый губернский центр тонул в
обширных густых садах, в которых на зорьках дивно распевали прославленные
курские соловьи. На краю горы, омываемой тихими реками, сохранялись
остатки древней крепости, но былая слава курских порубежников давно
отошла. После Санкт-Петербурга камергеру Демидову здесь показалось скучно.
Привольно и по-сибаритски он разместился в обширном губернаторском доме. В
большой сводчатой людской всегда толпились многочисленные праздные слуги:
камердинеры, лакеи, официанты, кучера, конюхи, егеря. Немало числилось в
штате и хорошеньких дворовых девок, обученных комедийному действу. Хотя
после столичной жизни особенно ощущалось отсутствие шума и кипения в
Курске, зато вновь назначенный губернатор сразу стал властителем целой
области, маленьким феодалом, что очень пришлось по сердцу Павлу
Николаевичу. Он всегда считал себя человеком особой, возвышенной породы,
любил власть, величие и лесть. Направляя свои указы на уральские заводы,
он обычно писал: "Моим верным тагильским подданным". Он требовал от
заводских служащих раболепия, и в бумагах, пересылаемых ему из
санкт-петербургской конторы, а также из Нижнего Тагила, пышно
перечислялись все чины его, звания и награды. Он изо всех сил старался
придать значительность всему, что окружало его.
Вновь назначенный губернатор удивил местную знать и окрестных
дворян-помещиков шумными пирами, на которых гостей увеселяли неслыханным
доселе в этих местах оркестром роговой музыки. Крепостные музыканты,
привезенные Демидовым из столицы, были обряжены под придворных егерей.
Роговые инструменты, обтянутые черной кожей, с виду казались некрасивыми,
но внутри были тщательно отделаны. Звуки, которые издавали они, отличались
необыкновенной чистотой и тонкостью. Эти инструменты весьма походили на
гобои, фаготы, кларнеты и охотничьи рожки, но тон их был неизмеримо нежнее
и приятнее. Каждый музыкант издавал только одну ноту, не сводя своего
напряженного взора с пюпитра. Упаси бог сфальшивить! Павел Николаевич
немедленно отсылал "фальшивца" на конюшню для порки.
Роговая музыка пленяла слух всякого понимавшего в ней толк - так
прекрасны и взволнованны были звуки, которые в безветренную погоду
слышались за семь верст в окружности.
Ко всему этому Демидов отличался еще одной страстишкой: он любил играть
роль просвещенного мецената, отыскивая для этого самые разнообразные
поводы. В свое время в Курске подвизался и умер в 1803 году известный поэт
Иван Федорович Богданович, автор "Душеньки". К приезду нового губернатора
могила поэта заглохла: обветшал крест, и все заросло могучим бурьяном.
Демидов посетил кладбище, и вскоре по его желанию на могиле Богдановича
соорудили превосходный памятник, изображающий "Душеньку".
Занимаясь искусством и науками, Демидов решил освободиться от
управления заводами. Пристало ли ему, губернатору, заниматься этим делом?
Он предписал главному директору Павлу Даниловичу Данилову принять бразды
правления над всеми демидовскими заводами. В грамоте было написано:
"Даю вам полное хозяйское право управлять делами по нашему имению
вместо меня самого. Я расположен на долгое время освободить себя от
беспрестанного беспокойства для отдохновения после многих трудов своих и
наилучшего поправления своего довольно порасстроившегося здоровья..."
Павел Николаевич в самом деле к этому времени изрядно износился - не
прошла бесследно бурная молодость. Хворости и недомогание донимали
губернатора; не помогал ему и мягкий южный климат. Демидов часто наезжал
то в Москву, то в столицу, наверстывая отсутствовавшие в Курске радости, а
от них еще большее недомогание овладевало им. Заботливые великосветские
мамаши уговаривали курского губернатора:
- Не пора ли вам, Павел Николаевич, оставить холостую жизнь и зажить
семьей? Посмотрите, сколько кругом прекрасных и благовоспитанных девиц!
Каждая из матерей алчно поглядывала на Демидова, мечтая пристроить свою
дочь. Но совсем о других невестах думал он. Молодой камергер всегда и
везде оставался верен себе: он хотел, чтобы его невеста обращала на себя
всеобщее внимание.
В начале 1836 года Павел Николаевич посетил Москву и был приглашен на
бал к одному именитому московскому крезу. Он охотно поехал туда
повеселиться. Бог весть, кого и чего здесь не было! Шампанское лилось
рекой. Хозяин подходил к гостям и приглашал к столу. Что за осетры, за
стерляди, что за сливочная телятина манили к себе! Но более всего Демидова
привлекали хорошенькие, свежие лица московских девиц. Проказницы танцевали
до упаду, и к полуночи их щечки побледнели, волосы развились, рассыпались,
украшения пришли в беспорядок, платья обдергались, перчатки-митенки
промокли от пота. Ах, как суетились маменьки, тетушки и бабушки, чтобы
привести в порядок гардероб своих попрыгуний, - но танец следовал за
танцем, и ни одна из милых девиц не хотела сойти с блестящего паркета.
Внезапно среди очаровательных головок, как царственная лебедь, мимо
Павла Николаевича проплыла высокая стройная красавица, слегка склонив
лицо, озаренное большими темными глазами. Демидов остолбенел. Он не мог
оторвать взора от мраморных плеч, от сияния чудесных глаз. Девушка прошла
величаво, не опуская взора, не смущаясь блеском бала, и своей спокойной
ослепительной красотой пленила Демидова.
- Кто это? - взволнованно шепнул он хозяину.
- Аврора Карловна Шернваль! - восторженно отозвался тот и, взяв Павла
Николаевича под руку, отвел в сторону. - Милый мой, эту прелестницу сам
пиит Баратынский воспел. Послушай, дорогой! - И, не ожидая согласия гостя,
он продекламировал возвышенно и важно:

Выдь, дохни нам упоеньем,
Соименница зари!
Всех румяным появленьем
Оживи и озари!
Пылкий юноша не сводит
Взоров с милой и порой
Мыслит с тихою тоской:
"Для кого она выводит
Солнце счастья за собой?"

Сгорая от нетерпения, Демидов спросил:
- Да где же она была досель? Что-то я не видел ее - зарю прекрасного
утра.
- Ах, милый мой, заря единожды пылает утром! Не торопитесь, я должен
вас предупредить: эта дева божественная, но и роковая. Послушайте, мой
друг!
Он увлек Павла Николаевича в дальние покои, продолжая на ходу
рассказывать:
- Она была помолвлена в Санкт-Петербурге, и перед самой свадьбой жених
оставил ее вдовой! Красавица приехала сюда, в Москву, к сестре Эмилии.
Когда сердце ее излечилось от раны, она готовилась вступить в брак с
полковником Мухановым - другом Баратынского, и вот печаль - опять жених до
свадьбы умер! Рок, тяжелый рок тяготеет над сей красавицей!
- Пустое! Веди, знакомь! - попросил Демидов.
Губернатора представили Авроре Шернваль. Горделиво подняв голову, она
прямо и внимательно смотрела на Павла. Ему стало и холодно, и жутко, и
вместе с тем приятно. Пробыв на балу еще час-другой, красавица уехала
вместе с сестрой. Демидову показалось, что с ее отъездом все окружающее
потускнело. Она удалилась, а смех ее все еще звучал в его ушах. К своему
ужасу, Демидов понял, что здесь он завяз навсегда, что глаза Авроры будут
его преследовать всюду, как два манящих огонька, и что, одним словом, -
прощай покой! Пришла любовь!
Он решил не тянуть с делом и, выждав приличием положенное время, сделал
предложение. После колебаний и раздумий Аврора уступила его просьбам. Куда
же деваться двадцатитрехлетней деве? Все наперебой ухаживали за ней:
придворные вельможи, блестящие свитские гвардейцы, Лермонтов и Баратынский
воспели ее прелести в стихах, но, увы, она была бедной невестой! Без
приданого никто из поклонников не решился сделать решительный шаг. А потом
эта роковая слава...
Демидов объявил о своем решении директору санкт-петербургской конторы
Данилову. Много лет прошло с тех пор, когда всему хозяином был покойный
Николай Никитич, адъютант Потемкина. За это время сильно постарел Павел
Данилович, ссутулился, шаркал ослабевшими ногами, но все еще крепился и