Федоров Александр. Хозяин Каменных гор

барина сидели лесничие, приказчики, кафтанники, пристав. При появлении
хозяина их словно ветром сдуло со скамьи. Они разом вскочили и дружно
низенько склонили головы.
- А, воры, расхитители! Вот ты! - заревел Демидов и схватил за седую
бороду старика приказчика, который рабски верно отслужил на заводе добрых
полвека. - Много нахапал? Сказывай! - Резким движением он рванул его
вправо-влево, отчего голова старика мотнулась, а на глазах выступили
слезы.
- Батюшка! - вырвал из рук Демидова бороду и упал ему в ноги приказчик.
- Еще деду вашему я служил и кафтаном от него награжден. Да мы живот свой,
батюшка, готовы за вас положить!
- Врешь, стервец! - оттолкнул его Демидов и пошел дальше. За ним
поспешил Любимов.
- Ваше высокопревосходительство, успокойтесь! Ради бога, успокойтесь! -
с отчаянием взмолился он, обретая наконец дар речи. - Здесь собрались
только самые преданные ваши слуги, верноподданные!
- Раздеть! - закричал заводчик.
Джеме, следовавший по пятам господина, молча стал разоблачать его. К
нему на помощь угодливо бросился Любимов. Он встал на колени и осторожно
стащил с Демидова большие валяные сапоги. Управляющий все еще боялся
хозяйского гнева и, с готовностью перенести огорчения, преданно и
заискивающе смотрел ему в глаза. Однако Павел Николаевич, видимо,
израсходовал последние силы. От жарко натопленных печей Демидова
разморило, по телу разлилась истома. Он осоловело взглянул на Любимова и
примиренно прошептал:
- Чарочку!
Барина бережно взяли под руки и повели в одних чулках в столовую.
Только подошли к двери, как она разом широко распахнулась и на пороге с
подносом в руках встала веселая, румяная Глашенька.
Демидов сразу встрепенулся, лицо стало умильным. Он улыбнулся и
потянулся к отпотевшему графинчику с водкой.
- Ах, боже мой, и что за красавица такая? Откуда она? - не сводя глаз с
девушки, подобревшим голосом заговорил он.
Вперед выступил управляющий и смиренно склонил голову:
- Моя дочь, ваше высокопревосходительство. Увидела ваши напрасные
треволнения и выбежала навстречу.
- Вот молодец! Вот умница! - любуясь Глашенькой, похвалил Демидов и
осторожно взял девушку за подбородок. - Не знал я, что у тебя, борода,
такая раскрасавица дочь! - закончил он совсем мирно, залпом хватил чарку
хмельного и повеселел.


Сутки отсыпался Павел Николаевич с дальней дороги. После отдыха его
свели в баню, знатно выпарили, размяли вялое тело, умыли, уложили, как
восточного властелина, на мягкую софу в предбаннике, поставили перед ним
наливки и разложили яства. Демидов сладко прищурил глаза и вдруг спросил
Любимова, благосклонно хлопая его по плечу:
- Скажи-ка, хитрец, для кого дочку бережешь?
Управляющий затрепетал. Потупив глаза, он со скорбью в глазах ответил:
- Не доведет господь оберечь мое богатство. Больна моя доченька, ваше
высокопревосходительство. Чахотка!
- Но ведь она румяна, как яблочко? - усомнился Демидов.
- В последнем градусе ходит, вот хворь на ланитах и горит-играет! Ох, и
горько моему отцовскому сердцу такое выстрадать! - Управляющий сокрушенно
вздохнул и перекрестился. - Да будет на все божья воля!
Павел Николаевич осторожно отодвинулся от Любимова, недовольно насупил
брови.
- Что же ты раньше мне об этом не сказывал, а подослал с чаркой?
- Сама выбежала, ваше высокопревосходительство. Как завидела в оконце
вас, так дух ей от радости и восторга захватило и, не спросясь, сорвалась
навстречу.
Демидов ощупал свое полное, вялое тело и недовольно покосился на
управляющего:
- Полагаю, на сей раз пронесло. Боюсь заразы. Не скрываюсь, боюсь! Ты
убери ее подальше от моих покоев. Да и сам ко мне близко не подходи!..
Жаль, весьма жаль, красива клубничка, румяна, да опасна!
Любимов рабски пролепетал:
- И на глаза хворую не пущу!
В тот час, когда Демидов наслаждался банным теплом, в курной избушке,
крытой дерном, отходил пушкарь Иванка. Горщики донесли его до хибары и
уложили на скамью. Сердобольные женки обмыли рану, перевязали, да уже
поздно: кровью изошел старик. И когда Демидов вспомнил о нем и вызвал
пушкаря на суд, ему доложили:
- Иванушка приказал долго жить. Антонов огонь прикинулся, и умер,
бедолага. Перед господом богом он теперь слуга!
- Некстати поторопился! Не расчелся за содеянное с хозяином и грех в
могилу унес! - недовольно сказал Демидов.
Работные стояли молча, опустив головы. Кипело у них в груди, да что
скажешь барину, когда у него сердце каменное, а душа червивая? Эх-х!..
Демидов словно не видел тяжелой жизни работных. Приходя в темные
холодные цехи, он подолгу присматривался к работе. Впервые Павел
Николаевич увидел и рассмотрел пышущие жаром домны, обжимные молоты, людей
же он как будто не замечал: держался высокомерно, ни с кем не вступал в
разговор. Старый литейщик, который знавал отца и деда его, не утерпел и
смело подошел к заводчику.
- Ваша милость, поглядите на защитку! Совсем погорела от огня! -
обратил он внимание Демидова на кожаный фартук. По запекшемуся лицу
рабочего лил пот, ворот ветхой рубахи был расстегнут, большие жилистые
руки устало повисли вдоль тела. Глянув на чумазое, покрытое потом и сажей
лицо литейщика, заводчик брезгливо отвернулся от него и, оборотясь к
Любимову, спросил:
- Чего он хочет?
Управляющий потупил глаза, заюлил:
- Он говорит, защитка погорела! Сами изволите видеть, ваше
превосходительство, как им не погореть в таком пекле. Разве напасешься?
Рабочий шаркнул по чугунным плитам пряденьками [лаптями из веревок; их
надевали на сапоги] и снова очутился перед лицом хозяина.
- Это верно, она долго не выдерживает, но ведь давненько ее меняли. А
нам каково, тело запекается. Поглядите, кожа лопается! - настойчиво
говорил литейщик, размахивая снятой войлочной шляпой.
- Любимов, о чем говорит этот холоп? - багровея, спросил Демидов.
Моргая глазами работному, чтобы он ушел, управляющий угодливо передал
заводчику:
- Ваше высокопревосходительство, он просит, чтобы чаще меняли защитки.
- Хоть раз в год! - добавил литейщик.
Демидов хмыкнул носом и снова отвернулся.
- Передай ему, Любимов, что этого делать нельзя! - сердито сказал Павел
Николаевич. - Стыдно разорять хозяина. Эка важность, подумаешь, если
запечется от жара лицо раба! Ведь ему не в полонезе идти! - улыбнулся
своей шутке Демидов.
Любимов слово в слово повторил речь барина, стараясь всей своей грузной
фигурой оттеснить рабочего.
- Так! - с укором выдохнул литейщик. - Работенка каторжная, а барин и
говорить с нашим братом не хочет. Снизойти не желает! Эх-х! - Работный
дерзко напялил на лохматую голову войлочную шляпу.
- Любимов, это еще что? Шапку перед барином долой! Высечь дерзкого! -
распаляясь гневом, закричал Демидов.
- Что ж, и на том спасибо! - мрачно посмотрел на заводчика работный.
- Взять! Немедля взять! - взвизгнул егермейстер.
Словно из-под земли выросли два гайдука и схватили литейщика. Барин
отвернулся и, посапывая, быстро, вперевалку пошел к выходу. На ходу он
отчитал управляющего:
- Дерзости! Одни дерзости! Распустил! Гляди, сам бит будешь!
Побледневший Любимов тихо брел за хозяином, рабски отмалчиваясь, давая
ему "выходиться".
- Сани! - крикнул Павел Николаевич.
Его бережно усадили и повезли.
- Куда прикажете, ваше превосходительство? - осведомился управитель.
- На Выйский рудник!
Кони быстро доставили их на медный рудник. Над бревенчатым срубом
поднимался пар.
- Что это такое? - спросил заводчик.
- В сем амбаре работает водокачальная паровая машина Черепанова, ваше
высокопревосходительство. А вот он и сам!
У распахнутых дверей стоял плечистый старик, без шапки, не боясь
холода, в легком кафтане. Демидов вышел из возка и с важностью пошел к
амбару. Ефим остался стоять у дверей. Он дождался, когда подошел Демидов,
и степенно, без унижения, поклонился ему.
- Черепанов? Весьма рад, весьма рад! - заговорил Павел Николаевич. -
Ну-ка, покажи свою машину.
Ефим Алексеевич провел прибывших в полутемное помещение. В глубине
амбара высилось сложное механическое сооружение. Демидов загляделся на
работу машины: ритмично ходили шатуны, с невероятной быстротой вертелся
маховик. Все части ее были начищены и блестели. Вокруг - чистота. У
рычагов в кожаном запоне стоял сын Черепанова - Мирон. Он учтиво
поклонился Демидову.
Павел Николаевич, вглядываясь в непонятные для него механизмы, обошел
паровую машину. В крупные детали он тыкал перстом и спрашивал:
- А это что?
Ему объясняли, но он ничего не мог понять, сердился, однако обнаружить
свое незнание не хотел.
- Превосходно нами придумано! - горделиво подняв голову, важно заявил
он.
Черепанов спокойно выслушивал хозяина. Поведение механика, его
сдержанность не понравились заводчику.
- Ты что же помалкиваешь? - хмурясь, спросил Демидов. - Разве ты
недоволен своим хозяином?
- Премного довольны! - степенно поклонился Ефим, а на душе стало
тоскливо. Он с грустью подумал: "Рассудил бы, сколько людей сия машина от
беды спасла!"
Демидов поморщился и сказал:
- Доволен-то доволен, а вот стоило ли ставить сей самовар? Дорог
весьма. Ну да ладно, в заботе о жизни человеческой и этого не жаль! -
великодушно изрек он.
Мирон выступил вперед, хотел сказать что-то дерзкое, но под строгим
взглядом отца смирился и снова отошел к машине.
Чтобы отвлечь Демидова, управляющий предложил ему:
- Может, в рудник изволите заглянуть?
- Что ты! Что ты! - испуганно отмахнулся хозяин. - Да в своем ли ты
уме?
На сытом лице Демидова выразился ужас. Мирон не удержался.
- Поглядите, господин, как люди там мытарятся! - сорвалось у него с
языка.
Может, Демидов и не слышал дерзкого замечания или не пожелал
пререкаться со своим крепостным, но он промолчал и пошел из амбара.
Любимов толкнул Черепанова в плечо:
- Благодари барина. Экий ты бесчувственный! Осчастливил вас посещением!
Ефим молча поклонился.
Сидя в санях, Демидов поминутно оглядывался на Выю:
- Любимов, что же творится? Я его осчастливил, дозволил построить этот
самовар, а он хоть бы что. Неблагодарный пошел народ. Избаловался!
- Ваше превосходительство, - прочувствованно отозвался управляющий, -
дед и батюшка ваши держали людей в строгости, плетями да батогами в разум
вгоняли, а ноне с опаской приходится сечь! - со вздохом закончил он.
- Это ты напрасно! - самонадеянно перебил Демидов. - Не таких
скручивают! Часом, не слыхал про бунтовщиков, что на Сенатской площади
поднялись против царя? То-то, в Нерчинск, на рудники угодили... - Хозяин
засмеялся и, показывая на дальние синие горы, спросил: - Чьи они?
- Ваши.
- А лес?
- И лес ваш, и луговины на Тагилке ваши, и рудники ваши!
- А за синими горами наши земли?
- Никак нет, ваше превосходительство, Походяшина!
- Как он смел у батюшки их купить!
- Ни батюшка, ни дед, ни прадед ваши земли не продавали, - пояснил
Любимов.
- Выходит, оттягал, шельмец! Погоди, я ему покажу! - пригрозил Павел
Николаевич невидимому врагу и, довольный собой, улыбнулся: - Мои будут!


Демидова раздражал скрежет штанговой машины Козопасова, и он приказал
на время остановить ее, а механика вызвал к себе.
Обиженный распоряжением хозяина, Степан снова запил горькую. Когда из
конторы прибежал за ним скороход, механик лежал вдрызг пьяный. Однако его
растормошили, вылили на голову ведро ледяной воды и, подталкивая, повели
из дому. Он уперся и наотрез отказался идти на поклон к барину.
- Не желаю! - решительно заявил Козопасов. - Нет более мастера; был, да
весь вышел! Душу из меня выпотрошили и сделали пьянчугой. С горя, от обиды
пью. Не пойду к тирану!
- Пойдешь! - пригрозил скороход, но механик завалился на скамью и не
отозвался.
Скороход его и толкал и кулаками угощал, но механик и головы не поднял.
А когда назойливость гонца перешла границы, Козопасов вскочил, глаза его
гневно вспыхнули:
- Уйди, пока душа не зашлась! Эх, ты...
Скороход понесся в контору и осторожно доложил о механике управляющему.
Любимов вспылил:
- Он что, ошалел? Сам господин Демидов его кличет! Послать
полицейщиков!
Но и полицейщики ничего не могли поделать с Козопасовым. Он отрезвел к
этому времени, сидел за столом угрюмый и злой. Перед ним лежал каравай,
стояла чашка с квасом, в руке механик держал нож, намереваясь откромсать
краюху.
- Не пойду! - твердо заявил он полицейщикам.
- А мы тебя силой возьмем! - с ехидной улыбочкой сказал старшой. - Мы
тебя, милок, вот этой веревочкой спеленаем и сведем на поводку!
Высокий, сухой, но сильный Степан во весь рост поднялся из-за стола с
ножом в руке.
- Попробуй тронуть - по горлу полосну!
Полицейщик встретился взглядом с Козопасовым, и ему стало не по себе.
"И впрямь, зарежет! Кому охота под нож соваться?" - обеспокоенно
подумал он и залебезил:
- Ты, того-этого, Степанко, зря злобишься! Мы, как добрые люди, малость
подшутили. Господин серчает, ой, как серчает! Велел тебя в казематку
отвести. Иди, милок, сам, без скандала. Отоспишься, и все забудется к тому
часу!
Полицейщик говорил мягко, льстиво, упрашивал:
- Сам посуди, нам ведь хуже твоего. Не подведи, братец, прогонит этак
хозяин нас. Женки, ребятишки ведь у нас...
Козопасов спрятал за голенище нож и совсем мирным голосом предложил:
- Ладно, в казематку согласен!
Он взял под мышку каравай и пошел из хибары. С опаской поглядывая на
его могучие плечи, полицейщики пошли следом. Они отвели его в каменный
холодный амбарушко с оконцем, забранным решеткой, и заперли на замок.
Обо всем они подробно доложили Любимову.
- В казематку отвели, а так не подступись. Страшен! Не за себя боимся,
за господина. Приведешь, впустишь в покои, еще, оборони бог, полоснет
барина ножом; что тогда?
- Это верно, опасно выпускать смутьяна из каземата! - согласился
управляющий. - Погоди-ка, доложу господину, какой приказ выйдет?
Среди других дел Любимов завел речь о Козопасове.
Демидов вспылил:
- Почему не идет этот Козо-па-сов? - с насмешкой растягивая фамилию,
спросил он.
Любимов потупился и виновато сказал:
- Во всем я причина. Наказывайте меня, но выслушайте, ваше
высокопревосходительство. Козопасов не в себе. Он немного рехнулся! -
Управляющий повел по лбу перстом. - Можно ли пускать пред ваши светлые очи
безумца? Страшен! Нет, лучше я понесу грех, чем расстраивать ваше
сердце...
- Шалый, стало быть, Козопасов! Но это ничего, мы врачевать умеем. Дать
ему двести розог! - с еле скрываемой злостью вымолвил Демидов. - Нет,
впрочем, этого мало. Триста! Сегодня же, непременно! Я им покажу, кто
такой есть хозяин!
Любимов на цыпочках отступил к двери; униженно кланяясь, он с
готовностью обещал:
- Тотчас варнака отхлестаем, ваше высокопревосходительство! - Он юркнул
за дверь, и слышно было, как под его тяжелыми шагами заскрипели
половицы...
Однако отстегать Козопасова побоялись. Когда полицейщики во главе с
приказчиком Ширяевым вошли в каталажку, механик понял их намерения. Он
прислонился плечом к стене и не сводил настороженного взгляда со своих
врагов.
- Ну, иуда, берегись, зарежу! - пригрозил он. - Тебя изничтожу и с
собой покончу. Один конец! Измытарили, ироды!
Взгляд Козопасова прожигал приказчика. Ширяеву некуда было скрыться от
этого жуткого взгляда своей затравленной жертвы.
"И впрямь, безумец!" - со страхом подумал он и отступил.
- Погодите, братцы, мы потом, того-этого. Пусть сердце его остынет! -
Изрядно струхнув, он вместе с полицейщиками, оглядываясь, удалился из
узилища.
В кабинет к Демидову неведомыми путями, минуя Любимова и камердинера
Джемса, пробрался Ефим Черепанов. Павел Николаевич сидел в глубоком кресле
за чтением только что полученного письма из Санкт-Петербурга. Скрипнула
дверь, и на пороге встал механик.
Демидов испуганно вскочил.
- Что тебе надо? - встревоженно спросил он и сейчас же стал за кресло.
Но Ефим держался спокойно и опечаленно.
- Простите, господин, что незваный явился, но тяжело мне! - с видимым
страданием сказал он. Демидов уловил искренность в голосе Черепанова.
- Обидели тебя? - вдруг догадался Павел Николаевич.
- Не о себе пришел просить! - Черепанов вдруг опустился перед
заводчиком на колени. - Пощадите Козопасова, оберегите его от розог!
Больной он и обиженный жизнью человек. Не топчите в грязь его человеческое
достоинство. Золотые руки у него, умен и предан делу! Зачем же так
жестоко! - со страстной горячностью говорил механик.
Демидов с изумлением разглядывал Черепанова.
- Да он тебе родня, что ли, сват или брат? - допытывался он.
- Не родня: не сват и не брат. Он человек! - с большой силой вырвалось
у Ефима.
- Ты, милый, не добавил, что он не просто человек, а мой крепостной
человек! - перебил Демидов. - Что хочу, то и сделаю с ним. Хочу - в шахту
пошлю, хочу - свинопасом сделаю! Эка важность, подумаешь, крепостного
отстегать!
Черепанов поднялся с колен. Мрачный и суровый, стоял он перед
крепостником. Демидов смутился под его умным и строгим взглядом.
- И свинопасы люди, господин! И какие еще труженики! - с большой
теплотой сказал механик. - На свете всякий труд благороден, господин, ибо
он идет на пользу человека. Но только тогда труженик творит диво дивное,
когда душа его спокойна и поет в работе! Только враг старается выбить из
рук мастера его силу, помутить злобой разум! Не к лицу это русскому
человеку! Простите, господин, Козопасова, не трожьте его! Можете вконец
погубить талант! Вы его оскорбите розгами, а он от огорчения в петлю
полезет; не перенесет горя, ибо и так немало он пережил, измытарили
приказчики человека. Кто-кто, а уж я хорошо знаю его хрупкую душу.
Демидов с любопытством разглядывал своего механика:
- Дивен ты человек, Черепанов! За другого просишь, а не знаешь, что я
волен и тебя отхлестать!
- Я и мой Миронка от всего сердца робим на пользу завода. Не
провинились мы, господин, перед вами. Но если можно заменить Козопасова, я
готов пойти за него на позор! - с волнением сказал Ефим.
Закинув руки за спину, Демидов прошелся по кабинету. Он медлил с
решением. "Отстегать или не отстегать? - думал он. - Что скажут соседи?
Черепановы и в самом деле старательные люди. Они еще пригодятся! Не лучше
ли показать перед людьми свое великодушие?"
Он остановился перед механиком, прямо глядя ему в лицо. Черепанов не
опустил глаз перед барином.
- Вот что, - сказал Демидов, - так и быть, ради тебя прощаю Козопасову
его дерзость! Смотри, ты мне за него отвечаешь. Надеюсь, что ты с сыном
еще прилежнее будешь думать о благе моем.
Ефим покраснел, глаза его оживились. Переминаясь с ноги на ногу, он
терзал шапку в руках.
- Спасибо, господин. Будем от всей силы работать, и хочется мне о том
слово сказать, да боюсь...
- Говори! - ободрил Демидов.
Черепанов загорелся, светлые тени побежали по его лицу. Он с волнением
рассказал о своей мечте:
- Сын надумал построить дивную машину, господин. И я о том же в уме
денно и нощно держу. Хотим мы, господин, сробить "сухопутный пароход",
чтобы из шахты на завод руду возить не на конях, а на машине!
- Что ты сказал? - вспыхнул Павел Николаевич.
- "Сухопутный пароход" затеяли мы! - опустил голову Ефим.
- Да вы просто сдурели! - вскричал Демидов. - Нет, малый, это вам не по
уму-разуму дело. Нет, нет! Только англичанину по силе такая выдумка.
- Напрасно так думаете, господин, - с обидой запротестовал Черепанов. -
В народе так сказывается: красна птица пером, а русский человек - умом.
Дозвольте нам свою силу попытать!
Павел Николаевич помолчал, потом отрицательно покачал головой.
- Сейчас не позволю. С умными людьми в столице посоветуюсь и дам вам
знать. Боюсь, весьма боюсь, что не справитесь вы с выдумкой. А кроме того,
прикинуть надо, выгодное ли это дело, - нет ничего дешевле рабочей силы и
стоит ли тратиться на машины?
- Подумайте, господин, - с грустью промолвил Черепанов. - Но и на том
спасибо. Пожелаю вам доброго здоровья! - поклонился Ефим.
Павел Николаевич величественным жестом протянул руку. Словно не понимая
желания барина, Ефим снова низко поклонился и отступил к порогу. Держался
он прямо, высоко неся голову. Во всей его широкоплечей фигуре
чувствовалась большая покоряющая сила. В этот миг Демидов понял, как силен
и кристально чист душой простой русский человек. И хотя он не облобызал
рабски его руку, но что-то удерживало заводчика от неприязни к механику.
"И честен, и умен, и благороден!" - признался он себе, но сейчас же
нахмурился и отогнал эту мысль...


Любимов поразился, когда вечером Демидов объявил ему:
- Приготовить в дорогу! В четверток выбываю в Санкт-Петербург.
Радость разлилась по сердцу управляющего. Еле сдерживаясь, он
опечаленно воскликнул:
- Ваше высокопревосходительство, чем мы, ваши рабы, обидели вас? Только
и радости было ваше пребывание здесь! Нельзя ли остаться хоть на недельку?
- Не лукавь! - перебил его Демидов. - Помни, слово мое - закон. Зван
государем императором в столицу! - с важностью вымолвил он, и Любимов
по-холопски склонил голову.
Царю, конечно, не было дела до своего егермейстера. Писали Демидову из
Санкт-Петербурга его друзья и предупреждали, что вскоре при дворе
предстоит большой бал, и если Павел Николаевич мечтает попасть на глаза
государю, то пусть поспешит. Ко всему этому Демидову на Урале надоело, и
он заторопился к отъезду. В назначенный день он выехал из Нижнего Тагила.
За его возком тянулся большой обоз, груженный уральскими дарами. Ехал
Павел Николаевич под надежной охраной. Впереди расстилались глубокие
снега, в серебристой изморози стояли как зачарованные леса, оледенелыми
лежали в низинах озера. Под равномерный скрип полозьев сладко спалось
Демидову, и грезился ему далекий Санкт-Петербург и его радости...
А в это самое время ликовал и восторгался нижнетагильский управляющий.
Только-только демидовская тройка вырвалась из ворот и понесла возок с
господином по накатанной Казанской дороге, как стан Любимова мгновенно
выпрямился, голос его из льстивого и вкрадчивого стал зычным и властным.
Словно камень свалился с его души.
"Пронесло, слава богу! - с великим облегчением вздохнул он. - Теперь на
долгие годы владыкой тут я!.."
С важным, надутым видом он пошел по заводу. И еще мрачнее сразу стало
кругом.
"Вон идет наш лиходей!" - угрюмо переглядываясь, говорили про
управителя работные. И как всегда, напрягая последние силы, надрывались
они от тяжелой, изнурительной работы...

5

Прошло два года после посещения заводов Павлом Николаевичем, и в Нижнем
Тагиле получили неожиданное сообщение о том, что прибывший из-за границы
младший наследник, Анатолий Демидов, выразил желание поехать в свои
владения. Снова началась большая суетня, все сбились с ног, прибирая
пустующие хоромы господ и наводя порядок в городке. Управляющий Любимов
хлопотливо разъезжал по заводам и шахтам, сам осматривал рудники, обходил
домны и до хрипоты ругался, кричал на приказчиков. Далеко за полночь в
тагильской конторе светились огни, - служащие усердно приводили в порядок
счетные книги. А кругом стояла радостная, цветущая пора. По ночам за
окнами демидовских покоев маняще шумел темный, заглохший парк. Из-за
косматых вершин деревьев светились звезды, а из-за лесистых гор поднимался
золотой серпик месяца. Хорошо ночью пахла цветущая сирень. Днем высокие
лиловые кусты ее звенели и колебались от хлопотливых пчел. Эти чудесные
дни и ночи никем не замечались. У всех таилась одна беспокойная мысль:
"Как выглядит и что скажет молодой барин?" Только старые горщики да
работные равнодушно смотрели на спешные приготовления. Любимову не
нравился их вид, и он покрикивал:
- Смотри у меня, приедет всемилостивейший барин Анатолий Николаевич,
глядеть весело, да чтобы вышли навстречу в лучшей одежде!
Указывая на изношенную, прожженную рвань, работные отговаривались:
- Тут все на себе: и мундиры и шелковые сорочки!
Заводские женки сгорали от любопытства. Они по опыту знали, что
хорошего не жди от господ, но извечное желание все видеть и знать томило
их.
В солнечный воскресный день, после полудня, в Нижний Тагил прискакал
запыленный, потный гонец. Не слезая с коня, он закричал в открытое
конторское окно:
- Барин близко!
Любимова словно обожгло, он сразу оживился, забегал; из приемной вывел
трех бородатых кержаков. Одетые в жалованные кафтаны, обшитые золотым
позументом, они чинно сошли с крыльца. Старики выступали важно. Стриженные
под горшок по-кержацки волосы были обильно смазаны лампадным маслом,
скреплены ремешками. В середине шел самый благообразный сивобородый дед,
держа перед собой серебряный поднос, покрытый вышитым полотенцем, на
котором лежал ржаной каравай и стояла солонка с солью.
Солнце щедро золотым сиянием затопило землю. Старцы остановились
неподалеку от широкого барского крыльца. Управляющий несколько раз обошел
вокруг них и остался доволен:
- Молодцы! Слово умное приберегите для встречи!
Старики стояли истуканами, понимая всю важность минуты. На площадь к
ним сбегались со всех концов Тагила работные, женки и ребятишки.
Притащились изробленные инвалиды и старики, много годов не слезавшие с
печки. Всех сгоняли приказчики, уставщики, досмотрщики, десятники.
От пруда лилось сияние. Над толпой летали белые пушинки - семена
одуванчиков, и в свете солнца они казались призрачными мерцающими
огоньками. Из парка доносился сладкий запах теплой листвы. Солнце
поднялось над Высокой, а у заборов еще лежали синие прохладные тени. И в
этот час чудесного июньского дня на колокольне весело ударили в колокола.